Capitolo 19.
Часть 2.
Часть 2.
POV Bella
…Этой ночью я просыпаюсь не одна. В незнакомой постели, на незнакомых подушках, под одеялом, насквозь пропахших каким-то жутким отбеливателем, но все же не одна. Мою спину греет вполне человеческое тепло, а талию придерживает широкая мужская ладонь. Ее длинные пальцы, а так же то, что вокруг витает запах мяты, дает мне предположить, кто рядом.
И предположения оказываются верными, когда немного поворачиваю голову, натыкаясь на лицо Эдварда.
Он спит достаточно близко ко мне, рядом. Его лицо расслабленно, веки не подрагивают, дыхание размеренно и спокойно. Извечный за сегодня синий свитер сменила светлая рубашка, пуговицы которой расстегнуты чуть больше допустимого сверху, но брюки те же. В пижаму он не переодевался. В пижаму он решил переодеть исключительно меня.
Я лежу, смотрю на Каллена, и не слишком понимаю, что теперь должна делать. Спать больше не хочу, порез на лбу саднит, а голова ноет. Не слишком сильно, терпимо, но уж точно не приятно. Наверное, я действительно хорошо приложилась к этой пихте…
Только интереснее всего другое - то, что у меня не получится обвинить Эдварда в том, что распускает руки и притягивает меня к себе. Простыни примяты с правой стороны, той, где сплю я, а с левой идеально ровные. Получается, что я сама, а не с его помощью, втихомолку перебралась под теплый бок Сурового. И там же, судя по всему, решила остаться. До пробуждения.
Удивительно и то, что преграда в виде одеяла, пролегшая между нами, убрана была так же мной. Именно ее я сейчас сжимаю пальцами, изучая обстановку.
Разумеется, такое положение дел далеко не лучший вариант и явно не предмет моих мечтаний. Здесь тепло и уютно, я согласна, здесь не так страшно… но сам факт, кто дает этот уют и безопасность, искореняет все их позитивное влияние. Я не хочу оставаться рядом с Эдвардом. И уж точно в его кровати. Я выспалась.
Преподанный мне сегодня урок, дополненный практической демонстрацией с помощью Эммета и его, будь он неладен, чая, сделал свое дело. Я знаю, что я не уйду. Не уйду из дома, не уеду из России, не спрячусь в Америке. Глупо было полагать, что удастся вырваться. Развода не будет, а значит, рано или поздно, Эдвард вернет меня себе. И то ли я становлюсь слишком мягкотелой, то ли на борьбу уже просто не осталось сил, сопротивляться не вижу смысла. Целеево так Целеево. Я останусь в их поселке. Со временем они все равно сами меня вышвырнут, а пока подержу дистанцию. Дистанция, говорят, побуждает к решительным действиям. Особенно мужчин.
Я отстраняюсь от Каллена, следя за тем, чтобы не проснулся. Осторожно и быстро, как полагается, отодвигаюсь на другой край постели по тем же скользким простыням, по которым пододвинулась так близко. Вместо себя в его руках оставляю скомканное одеяло. И он, кажется, все так же держа руку на бывшем месте моей талии, верит, что ничего не изменилось. Ни одна мышца на лице не вздрагивает, а пальцы лишь чуточку крепче стискивают ткань.
Плохо, мистер Суровый. Вы так проспите всю свою жизнь.
Глубоко вздохнув, я неслышно поднимаюсь с кровати. Выпрямляюсь, легонько потянувшись и делаю первый шаг. В отличие от тех, чей побег обычно не удается из-за всякого рода промедлений, не оглядываюсь на Эдварда. С умиротворенным выражением лица, не хуже чем у него, подхожу к двери.
Открываю. Исчезаю. Прикрываю.
В коридоре темно. Ни одной лампочки не горит, ни один светильник не мелькает, северного сияния, по всем законам ледяных краев должное быть в этой стране, не видно. Я погружаюсь в беспросветную мглу.
Прислоняюсь к стене, не имея ни малейшего представления, что буду делать дальше. Начавшаяся еще днем, апатия не отпускает. Она теперь мой лучший друг.
Как же я скучаю по тем временам, когда, чтобы заглушить боль, обиду или разочарование, хватало пары стопок виски или водки. Когда я, ничем и не кем не сдерживаемая, незамужняя, могла часами стоять возле стойки, наслаждаясь изысканным баром. Или танцевать. Всю ночь напролет, не останавливаясь. А в руке держать мешочек с «П.А.», открываемый по первому запросу. Поднеся на пальцах белую пыль к носу, вдыхала бы и забывалась. Растворялась в дурмане. А Джаспер бы меня имел. На полу, на столе, у стены - где, черт побери, ему хотелось. То непередаваемое состоянии эйфории, та бесконечная свобода - вот чего мне не хватает.
Звучит отвратительно? Еще бы! Но я же и есть отвратительна! Вся, целиком, со своими мечтами, со своими мыслями, с поведением - та еще тварь. И Джас, и Рональд, и даже медведеподобный Эммет - все они были правы. Пора бы уже признать.
К тому же, я честно попробовала быть хорошей, правильной девочкой. Мне нравился Эдвард и хотелось соответствовать ему, чувствовать одобрение, видеть улыбку. Этого можно было добиться, исполняя правила, вот я и исполняла. Я менялась для него… а он для меняться не желает, не должен - мы так не договаривались. Вот и хорошо. Каждый при своем - это тоже победа. Какая-никакая, все же.
А сейчас я больше не хочу притворств. Хочу домой. Хоть куда-нибудь, хоть в какой-нибудь дом. Я больше не боюсь разочаровывать…
Идея приходит спонтанно. Выловленная из уймы всего, что память выскребла на поверхность, обретает плоть.
Разумеется, наркотика я в доме Каллена-младшего не найду. Он не святоша, но не наркоман. А жаль.
Разумеется, барной стойки мне не светит, ровно как и секса на ней, потому что ни бармена, ни стойки. Да и настрой не совсем тот - вряд ли я смогу оправдать чьи-то ожидания. После того, как имеют женщин в депрессии, мужчины и начинают сравнивать их с бревном…
Другое дело, что можно поискать содержимое барной стойки. Я видела, как пил Эммет в клубе. И как курил. Он не придерживается здорового образа жизни, в этом он антонимичен своему брату. Мне на счастье.
Если повезет, джек-потом выпадет не только водка (или что они там пьют, суровые русские люди) но и какая-нибудь никотиновая палочка. Мне кажется, сейчас я смогу скурить даже сигару.
Подобные мысли вдохновляют. Заручившись их поддержкой и даже не оглянувшись на закрытую дверь отведенной нам с Аметистовым спальни, я иду вперед. Если не ошибаюсь, этот поселок элитный и закрытый, а значит, дома построены в одно время. И планировка их, как бы ни желали того хозяева, все-таки синонимична.
Это второй этаж, значит, повернуть надо вправо и налево, чтобы выйти к лестнице. Так и делаю.
К приятному удивлению, деревянное сооружение тут как тут. Через широкие двери, выводит к нижнему этажу. Этим и пользуюсь.
Что столовая, что кухня у мистера Каллена-младшего определенно больше. Либо он любит хорошо поесть, либо принимает гостей каждое воскресенье. На стенах нет картин, одни лишь подобия каких-то модернистских гравюр, но это не особенно важно для меня. С плохо сравнимой важностью проходя мимо очередной двери, скупо улыбаюсь сама себе.
Цель близко.
Мои привыкшие к темноте глаза не нуждаются в дополнительном свете - к тому же, окна здесь без штор, что позволяет увидеть фонари у забора. От них светло.
Мало уютного, конечно, в соседстве с широкими длинными стеклами, но ради спиртного можно потерпеть. В голове я держу самую лучшую и самую нужную фразу Эдварда, сказанное за все время, пока мы были вместе: «В России зимой не бывает гроз, Изза». Пусть будет так. Я поверю.
Ну, вот и шкафчики. Превеликое множество.
Хмыкнув, я руководствуюсь типично мужской логикой Джаспера и, отчасти, Рональда. Правда, тем алкоголем что стоял на кухне, он позволял только лишь дезинфицировать столовые приборы. У него был пунктик на чистоте. У него вообще было - да и есть - много пунктиков. А мистер Хейл часто проникался вдохновением после захода солнца. И чтобы долго не блуждать в темноте, всегда клал бутылку в одно место.
Итак, третий шкаф слева, поближе к стене и подальше от плиты. Идеально, если на небольшом расстоянии от холодильника и близко к пожарному извещателю. На верхней полке, чтобы достать могли избранные и не был так сильно заметен.
«Хороший алкоголь всегда хранится исключительно в баре, - наставлял меня Деметрий, - запомни, Мортиша Адамс».
Не знаю, хороший ли стоит здесь, возле самого потолка, но мне определенно сгодится. Бутылка длинная, прозрачная, с четкой надписью и маркированной крышкой. Думаю, это не отбеливатель.
Я не спеша возвращаюсь в столовую. Я беру удобный и широкий стул, кое-как дотаскивая его до кухни. Ударяясь о деревянную плитку, ножки взвизгивают, но это как раз то, что волнует меньше всего. Пока они сбегутся, я уже осушу бутылку. И, возможно, даже не одну.
Становлюсь на мягкое сидение, придерживаясь за спинку. Осторожно поднимаюсь, контролируя, держу равновесие или нет. И лишь затем, убедившись, что все в порядке, тянусь за алкоголем. Обхватываю бутылку пальцами, забираю с полки и удовлетворяюсь тяжестью, означающей, что объем внутри не меньше половины.
Получилось!..
- Вау! - саркастическое восклицание, произнесенное негромким низким голосом, звучит на мгновенье раньше, чем надо мной вспыхивает свет. Спасаясь тем, что держусь за спинку, сохраняю прежнее положение тела. Умудряюсь даже не уронить спиртное.
С ухмылкой похлопывая в ладоши, Эммет, чей дневной костюм также сменился ночным, проходит в кухню. На нем хлопковые серые штаны и темно-бордовый халат, под которым ничего нет. Как в граф старых фильмах… только тапочек на ногах нет.
Немного неровно вздернув голову, я демонстративно отворачиваюсь от мужчины, заинтересовавшись фонарем в окне.
- Изабелла, тебе мало незапланированных падений? Ты теперь падаешь и по плану? - он многозначительно кивает на свой стул и мою неудобную позу, принятую, пока тянулась за бутылкой.
- Пожелай мне упасть так, чтобы не собрали, - мрачным тоном советую ему, погладив пальцем закрученную крышку, - ты ведь только этого и ждешь.
- Твоей смерти? Лебединая, ты себя явно переоцениваешь.
Мое раздражение набирает обороты. Он портит мне момент свободы. Он сейчас еще чего доброго и брата разбудит. А тот отберет у меня алкоголь. И утащит за собой, в спальню. Запрет там.
- Лекция закончена? Я могу спокойно выпить? - нервно интересуюсь.
Пораженно хохотнув моей наглости, Каллен подходит ближе.
- Я опущу эту бутылку тебе на голову. Не стоит! - предупреждаю.
- Она слишком ценна для тебя, чтобы так поступить, - сообщает прописную истину мужчина, пожав своими широкими, необъятными плечами. По-прежнему внушительный, серьезный, опасный. Где-то в глубине души я его боюсь. Но сейчас глубина эта слишком далеко забралась. На поверхности не осталось ничего, кроме глупых животных желаний. Одно из них как раз и собираюсь выполнить прямо сейчас.
- Я выпью быстрее, чем ты отберешь. Я пила водку на скорость.
- По тебе видно, - Эммет снисходительно кивает, - но пока будешь рассуждаешь, я уже окажусь рядом.
- Как бы не так! - высокомерно заявляю я. Хватаю крышку пальцами, что есть мочи крутя ее в нужную сторону. Очень хочу успеть. Надеюсь на это.
Однако закрыта бутылка на славу, у меня банально не хватает сил. Пальцы дрожат, усилия напрасны, а стекло холодное. Я едва не режусь этой гладкой круглой поверхностью.
А потому, когда Эммет оказывается так близко, чтобы быть в состоянии забрать у меня мою прелесть, ничего не могу сделать. Медвежьи пальцы как стальные. Они без труда разжимают мои и даже внимания не обращают, что что есть силы царапаюсь, брыкаюсь и отталкиваю его.
- Спустись с небес на землю, Изза, - призывает Людоед, самостоятельно, все так же не желая слышать отказов, вынуждая меня слезть со стула. Обхватывает за талию и одной рукой и без особого труда, как куклу, ставит на пол. Пальцы на ногах вздрагивают от резкого контакта с холодной плиткой.
- Это что, единственный образец? - негодующе шиплю я, сжав руки в кулаки.
- Это хороший ром. Не пристало дамам пить такое, - тоном знатока объясняет мне Людоед, - твой удел шампанское и кола.
- Я ненавижу ни то, ни другое!
- Значит, ты не дама, - делает вывод он, - и прекрати скакать вокруг меня.
Держит бутылку выше моего роста, возле своего плеча, вынуждая хотя бы попытаться подпрыгнуть до нее. Крепко - не вырвешь. И твердо на меня смотрит. Отрезвляюще.
- Я оплачу тебе этот ром, Каллен. Дай сделать хоть глоток!
- Чтобы потом попить крови у Эдварда? О нет, Изза, ты уже достаточно натворила, - он явно потешается надо мной, не иначе. Ведет себя так отвратительно, так насмешливо. Истязает.
К тому же от Эммета, не глядя на то, что времени сейчас три ночи, пахнет каким-то парфюмом. Что-то яркое, вроде апельсин… очень похоже. Но этот запах не единственный. К нему примешивается еще и сигаретный, более яркий. Он недавно курил.
Я останавливаюсь. Не прыгаю больше.
- А курить дамам позволено? - интересуюсь, припоминая всех тех актрис прошлого, не представляющих свой день без сигареты.
Мужчина хитро улыбается.
- Не мытьем, так катаньем, Изабелла?
Ему смешно, а мне нет. В этом и есть наше главное различие.
- Дать мне прикурить. Один раз.
Моей смелостью, похоже, Эммет впечатлен достаточно. А дерзостью - уж точно. Но все равно непреклонен:
- Это вредно, девочка. Ты знаешь.
- Ты знаешь! - восклицаю я, негодующе топнув ногой, - тебе ли учить меня здоровой жизни? Пожалуйста, прекрати этот спектакль!
Мужчина наблюдает за мной с интересом, как за диковинной зверушкой. Ничуть не задет, ни капли не обижается, абсолютно спокоен. В решении не сомневается.
- Я не «пэристери», Изз. И правила мне не продиктованы. Так что извини.
И с этими словами убирает бутылку на холодильник - без труда дотягивается до него. Ставит подальше, чтобы не достала даже случайно, при прыжке. Отталкивает от края и до неприличия доволен собой - улыбается.
Эта его самоуверенность, гордыня, честолюбие - добивают меня. Из ушей скоро повалит пар, лицо красное, пальцы дрожат. Я иду на поводу у эмоций, сдавшись собственным желаниям - снова. И почему-то не жалею.
Привстав на цыпочки я, послав подальше мысли о бутылке, хватаю халат мистера Каллена, притягивая его к себе. Выгнувшись, в своей ночнушке с чайным пятном, приникаю телом к его брюкам, торсу, рукам - что больше нуждается в этом.
Горячий. Сильный. Беспомощный…
Хохотнув и добившись эффекта внезапности и полной заторможенности вследствие этого, прибегаю к тяжелой артиллерии - целую его. Как надо, как умею, как люблю - взасос. Без лишней нежности и робости, которую обычно приписывают такому моменту - первому поцелую. Единственное, что происходит - я не даю воспротивиться. Даже если пожелает.
Эммет обескуражен - иначе не сказать. Он не отвечает мне, он все так же недвижно стоит, но глаза распахнуты, а губы мягко приоткрыты. В углах глаз затаилось желание. Его-то я добивалась.
Здесь, на гребаной темной кухне то шевеление, что ощущаю в штанах мужчины, не воспринимается неправильно или некрасиво. Наоборот - оно уместно. Я так соскучилась по такой реакции на свое тело. Она бесценна.
Но не все коту масленица - это было бы слишком просто. Соблазнительно улыбнувшись, я отстраняюсь, подавшись назад. Делаю от Эммета всего шаг в сторону холодильника, а его руки уже вздрагивают, лелея желание вернуть меня обратно. Это рефлекс. Это осталось от животных.
- Я не «голубка», Медвежонок, - ласково признаюсь ему, подмигнув, - я могу быть и Жар-птицей. Для тебя, например. Одно желание за другое. И все честно.
Опешивший, он не находит, что мне ответить.
И, дабы закрепить результат, я все же делаю то, о чем не решается попросить, но чего, судя по сжавшимся пальцам, явно хочет. Возвращаюсь. Целую сильнее, крепче. Разве что, длится это меньше… хорошего понемногу.
Его губы не такие мягкие, как у Эдварда. Они не вынуждают меня принимать свою форму, скорее следуют за моей. Почему-то мне кажется, что их обладатель этому совсем не противится. Наоборот.
- Ну так что? - спрашиваю, заглянув в подернувшиеся огоньком серо-голубые глаза, - ты мне поможешь? Чуть-чуть. А я помогу тебе, - и недвусмысленно, ничуть не боясь испугать, легонечко касаюсь пальцами его талии. В самой опасной близости от готового к делу члена.
По всему видно, что решение дается Эммету нелегко. Он напрягается, его глаза суживаются, губы поджаты. Я знаю, каково это - идти против правил, на поводу у желаний. Сложно, разумеется. Порой еще и больно, что доказано личным опытом. Но все же возможно. Была бы необходимость.
- Хороший выбор, - приняв его молчание за положительный ответ, я все-таки задеваю краем пальца то, что его тревожит, - ты не останешься разочарован…
Мужчина суровеет. Черты его лица стягиваются каменными глыбами.
Без должной нежности отбросив мою руку, он злорадно ухмыляется.
- Никакого выбора, Изабелла. Ты сейчас же вернешься в свою спальню. И до утра я тебя здесь не увижу.
Я часто моргаю, не веря в то, что слышу. Но разве я не показала ему?.. Разве не почувствовал?.. Не захотел?..
Господи, неужели я не стою уже и бутылки рома? Одной маленькой, тоненькой сигареты не стою? Даже человек, так страстно желающий меня в баре Вегаса, послал идею к черту. Не воспользовался. Не принял…
На моих глазах закипают слезы. Неприятные, болезненные, противные слезы. Горячие и едкие. Они жгут веки.
- Ты подонок… - плохо слушающимися губами обвиняю я.
- Спасибо за характеристику, - Эммет отстраняется от меня, самодовольно взглянув на бутылку. Одной рукой, не чувствуя тяжести, берет стул. Несет в столовую, на прежнее место. - Иди спать.
Ничем не выдав того, что чувствую, чинно киваю головой. Старательно делая вид, что сама решила удалиться, покидаю кухню. Не оглядываюсь ни на Людоеда, ни на тумбочку, ни на шкафчики, где прежде был алкоголь. Оставляю за спиной и бредовую идею, и помешательство, заставившее поцеловать этого человека. Он ничуть не лучше тех, с кем я была. Он такая же дрянь.
За потоком нелестных выражений, которые шепчу, поднимаясь по лестнице, скрываю свои слезы. Они не катятся по щекам вплоть до того момента, как переступаю порог отведенной хозяином комнаты. Той, из которой бежала. Зачем-то бежала. Очень глупо.
Эдвард спит. Так же ровно дышит, так же недвижим, так же обнимает одеяло.
Опасаясь, что тишина меня выдаст, укладываюсь на кровать с другой стороны и вжимаюсь лицом в подушку. Плачу тихо-тихо, абсолютно точно не слышно. Капельку подрагивает спина и время от времени прерывистые вздохи, напоминающие шорох простыней, проскальзывают в пространстве, но очень надеюсь, что это временно. Когда-нибудь соленая влага высохнет. Я прекращу так задыхаться.
Вспоминается Роз. Роз, и то, как она успокаивала меня в детстве, добродушно улыбаясь и присаживаясь рядом. Спрашивала, что случилось. Не получала ответа и улыбалась нежнее. Клала одну ладонь мне на волосы, вторую на спину. Придвигала к себе, прикрыв дрожащие плечи покрывалом. И уже тогда, дожидаясь моей более-менее связной речи и поглаживая по волосам, готова была обсудить проблему. Как правило, я сдавалась через пятнадцать минут. А ей хватало пяти, чтобы уверить меня, что все переживаемо и жизнь хорошая штука, которая каждый день может становиться лучше. Все зависит от меня.
…Моя Розмари. Господи, как же я скучаю… она не моя уже-то толком, и я не должна скучать, раз женщина сотворила такое предательство, но понимание одно дело, а чувства - совсем другое. И у них не отнять той правды, единственную из которых считают верной.
Жаль лишь, что даже это не поможет. Я не смогу ее простить. Я бы и хотела, я бы и должна, наверное… но каждый раз, когда буду смотреть в глаза, буду видеть то письмо. Подробное, ясное, превосходно выверенное. Худшую из пыток. Доверия не будет. А с доверием не будет больше и любви. Я не признаюсь ей, я не скажу больше в трубку три заветных слова. Да и не «Белла» я больше. Моя участь оставаться под тем именем, что избрал отец - Изабелла. Никак иначе.
Погрузившись в собственные мысли, запутавшись в них, как в густом тумане, я не сразу ощущаю шевеление позади себя. Такое же плохо слышное, как и мои всхлипы. Но все же явное, все же присутствующее. И, словно бы в подтверждение этому, те пальцы, из-под которых сбежала, оказываются на плече.
- Изз? - встревоженно зовет Эдвард. Черт, неужели он проснулся?
Я хочу мотнуть головой. Просто мотнуть - послать его к черту. Но стоит губам оторваться от недр подушки, как они непозволительно слабеют и выпускают наружу стон. Резкий, быстрый, неотвратимый. Череда всхлипов, будто бы только и ждет своего времени, набрасывается вражеским племенем. Раздирает грудь на части.
- Изза, что такое? - заволновавшийся Каллен ощутимее касается моей кожи, поглаживая ее, - из-за чего ты плачешь?
Если бы меня хватило на четкий ответ, я бы сказала ему, почему. Знакомым лексиконом, колющим и ядовитым - тем, что сжигает все мосты. Каким-нибудь словом из тех, что закидывала этим днем. Хватило бы даже прозвища Суровый… однако язык не поворачивается. Не достает сил.
Молчание для него серьезный показатель. Я не успеваю набрать достаточно воздуха, чтобы ровно вздохнуть, а уже рядом. Слишком, я бы сказала.
- Кошмар приснился? - сострадательно зовет Серые Перчатки и его теплые, мягкие руки уже как нужно обнимают мои плечи. Притягивают ближе к себе, а я упираюсь. - Это просто сон, Изз, ничего больше. Все хорошо. Ты в полной безопасности.
Эти уверения я уже слышала. Этим уверениям я уже верила. Эти уверения я принимала за свои собственные, вспоминая о них даже в самых страшных кошмарах. Только вот толку мало от них. Особенно сейчас.
Выгнувшись, я запрокидываю голову, тщетно стараясь унять слезы. Я не должна при нем. Я не стану, я не буду. Не хочу. Не хочу, чтобы он видел. Ему это не нужно.
Для Эдварда же все мое подобное поведение не оставляет никаких тайн. Он уверяется в своей гипотезе. Оставляет увещевания в покое.
- Иди сюда, - решительно шепчет, мягко вынуждая меня прижаться к себе. Приподнимает на локте, позволяя улечься возле его шеи, но на подушки, и как следует обнять руками, если захочу. Лицом к себе.
Та самая поза - почувствовать каждой клеточкой. Высшая степень доверия, какую может оказать человек.
- Вот так, моя хорошая. Тише.
Хорошая. Его хорошая, ну конечно. А он просто предатель. Мой предатель.
- Н-не надо!.. - верно, не надо. Потом будет больно. Потом долго не отпустит. А так хоть шанс есть. Может, переживу…
- Я ничего не сделаю, - обещает Каллен, пригладив мои волосы, - не бойся. Бояться абсолютно нечего.
Приобнимает меня свободной рукой, подтягивая повыше одеяло. Прячет в нем, кутает. Не собирается использовать обидные слова или оскорбления. Не отталкивает меня, не встает и не уходит. Остается. Несмотря на все сказанное остается. Неужели действительно так хороша игра?.. Или в его святости я сомневаюсь напрасно?
- Я потом расплачусь, да? Ты потом заставишь меня расплатиться? - срывающимся шепотом выпытываю я.
Он немного теряется, не совсем понимая, о чем я.
- Никакой расплаты, Изз, - заверяет, покачав головой. Выражение лица тревожно-озабоченное, в глазах волнение, на лбу морщинки. Слева, как всегда. И ни намека на улыбку, на злорадство… не намека ни на что плохое. Ему не все равно.
- Но ты же Суровый… ты же должен…
Аметисты грустнеют, взгляд наполняется незнакомыми, явно не счастливыми искорками. Однако вида Эдвард не подает.
Поднимает с простыней руку и осторожно, почти трепетно, стирает соленые дорожки у меня на щеках.
- Не думай об этом, - ободряюще предлагает.
Я никогда не признаю этого вслух, но больше всего на свете хочу сейчас, чтобы не убирал пальцы. Мне легче дышать, когда они рядом. Его нежность для меня лучше, чем лекарство. Забывается коварство Эммета и его усмешки, забывается даже утренняя ситуация с чаем. Пусть ненадолго, пусть на пару секунд, но мне хватает. Достаточно.
- Утром я не смогу… я не забуду, Эдвард… - сожалеюще, горестно бормочу ему, понимая, что этими словами сама перечеркиваю всю его снисходительность и свою непробиваемость на чувства, - у меня не хватит мужества тебя простить…
Аметистовый понимающе кивает, но к моему изумлению, руку убирать с лица даже не думает. Все так же гладит по коже.
- То, что должно быть утром, будет утром, - вкрадчиво произносит, неглубоко вздохнув, - сейчас просто постарайся успокоиться. Ни о чем не думай, не волнуйся. Если тебя тревожит что-то, ты можешь мне рассказать. Вместе точно не будет страшно.
- Это несправедливо к тебе… неправильно… - хнычу я. Как в последнее, что у меня осталось, с глазами, заполнившимися слезной пеленой, смотрю на всего лишь вчера столь дорогое лицо.
И о чудо - уголок губ, левый, примеченный мной - приподнимается вверх. В точности как раньше, будто бы ничего не было. С теплотой, с искренностью. Без лишних ужимок.
Он мне… он мне улыбается!
Слезы текут сильнее, дыхание ни к черту. Все мои колкие слова, все обвинения, вся спесь, ярость, испуг, вера в предательство, поход за спиртным, туманный поцелуй Эммета, напоминания о дереве, черепке, готовых быть вспоротыми венах - все перемешивается, переплетается, накрывает подавляющей волной.
Я не удерживаюсь на плаву. Я не в состоянии.
Господи, этот мужчина принимает меня. Он после всего, после жесткости в свою сторону, принимает меня. Соглашается, не отвергает, защищает… он со мной! Держит данную при кольцах клятву: «и в горе, и в радости». Без неправильных трактовок.
- Эдвард, - всхлипываю я, одним резким и слаженным движением, которого и сама не ожидаю, поворачиваясь на бок. Хватаюсь за его рубашку, прижимаюсь к груди так сильно, как только могу. И плачу.
Плачу. Плачу. Плачу.
Он понимает мое состояние. Не разочаровав, накрывает одеялом до самой шеи, крепко обнимает обоими руками, подбородком, как люблю, накрывает макушку. Прячет.
- Все это неважно, - заверяет, поцеловав волосы, - что бы ты ни думала, Изза, во что бы ни верила, что бы тебе ни снилось, запомни, я всегда тебе помогу. Независимо от того, как ты ко мне относишься.
Он честен, я не сомневаюсь. В такие минуты просто нельзя сомневаться.
- Поэтому они называют тебя извращенцем, да? Из-за жертвенности…
Сначала говорю, а потом думаю, что сказала. Нахожу слово, цепляющее Эдварда и поспешно, надеясь, что еще не поздно, пытаюсь загладить свою вину.
- Я не об этом… я не хотела… я не это имела в виду…
Утешающе похлопав мою спину, Каллен показывает, что не обижается. Сегодня - нет.
- Я просто хочу тебе помочь, - объясняет, не делая из этого ни тайны, ни представления.
Я не могу удержаться. Должна ли, хочу ли, необходимо ли - не могу. Я слишком многое не могу этой ночью.
- Ты уже помогаешь… - поближе приникаю к нему, устраивая лицо возле самой шеи. Его кожа пахнет клубникой, возвращая воспоминание об этом аромате, и это выводит мои слезы на новый уровень. Как никогда начинаю верить, что конца им не будет.
- Спасибо, Изз, - с легкой улыбкой благодарит Эдвард. Ловлю себя на мысли, слушая его, что за все это время не разу не исправила на «Изабеллу». И как же, черт подери, этому рада! Не хочу знать о существовании того, полного имени.
Мы оба замолкаем. Вернее, не говорим. Я так и продолжаю реветь, а Эдвард продолжает с исполинской выдержкой терпеть это, утешая меня. Он жертвует сном, временем, вниманием и вообще - собой. Я не могу ни понять этого, ни принять. Хотя безумно хочется.
- Если бы можно было отмотать назад… если бы только ты не сделал этого… если бы Розмари не стала… о господи, как же мне теперь с этим жить, Эдвард? - эта фраза, наверное, край откровений, на которые меня хватает. Больше не будет, больнее не станет. Именно в ней, захлебываясь своим отчаяньем и горем, я высказываю самую сокровенную мысль. Задаю прямым вопросом.
Каллен же, прежде чем ответить, целует меня в лоб. Невесомо, аккуратно, но слишком нежно, чтобы это проигнорировать. Слишком ободряюще.
- Мы об этом подумаем, хорошо? У нас много времени. Нам некуда спешить.
- Но я… я не знаю, есть ли оно у меня… - всхлипываю, покачав головой. Щеки горят, слезы сушат горло, а глаза пекут. Но это лишь малые неудобства по сравнению с тем, что творится возле сердца. Мне сшивают и кромсают его с одинаковой частотой.
- Есть, - твердо произносит Эдвард, не принимая другого ответа, - я уже говорил тебе, помнишь, что мы не в праве забирать у себя то, что нам не принадлежит? Суицид вовсе не выход. Всегда можно обернуться и попросить кого-нибудь помочь.
- Легко сказать…
- Оно на практике не сложнее, чем думаешь. Изза, любую ситуацию можно решить - любую. Единственная проблема, единственная головоломка, которая не имеет решения, это смерть. Остальное в нашей власти.
Я не рассуждаю на эту тему долго. Я боюсь ее затрагивать и вспоминать сегодняшнее утро. Оно повлечет за собой новую череду мыслей, а этого бы не хотелось. Я устала. Я рядом с Эдвардом и я устала. Я хочу заснуть, так же тесно к нему прижимаясь. Не дав себе шанса опять убежать.
- Если я позову, ты придешь? - напоследок спрашиваю, шмыгнув носом. Тихо-тихо. Если не услышит, не посмею переспросить.
- Даже не сомневайся, - так же тихо, не менее доверительно, обещает мужчина, - независимо от обстоятельств.
Этого мне достаточно. На сегодня ли, или на всю жизнь, если завтрашним утром не смогу даже посмотреть в сторону Каллена, вспомнив все, что он сделал и все, что ему наговорила, но достаточно. Пока.
- Пожалуйста, не отпускай меня, - прошу, попытавшись потеснее прижаться к нему, свернувшись в комочек. Голову устраиваю возле плеча, носом зарываясь в рубашку, а руками касаюсь груди. Обоими - греюсь. Слышу, как бьется сердце. То самое, которому готова была сдаться со всем, что есть… и которому верю, не глядя на все, что вокруг происходит. Даже вопреки здравому смыслу.
Эдвард подстраивается под мою позу, практически накрывая собой - ближе уже некуда. Вздыхает.
- Не отпущу, - едва слышно клянется, когда я засыпаю. И только предавшему всех и вся еретику под силу усомниться в искренности этих слов.
Развода не будет.
* * *
В воскресенье утром мы возвращаемся домой.
Вернее, не мы, а я и Эдвард, нас не связывает толком ничего, кроме паршивой бумажки с печатью, чтобы говорить «мы».
Вернее, не домой, а в дом Эдварда. Исключительно его - я здесь временная гостья. Правда, временной промежуток не ограничен.
Эдвард, на которого после пробуждения мне стыдно смотреть - и за свою несдержанность, и за вчерашние выходки - подает мне пальто, помогая как следует надеть его. Приметливым взглядом он следит за тем, чтобы я застегнула все пуговицы.
Эммет здесь же, на сей раз в джинсах и темной водолазке. С хмурым выражением лица опираясь на дверной проем, уводящий в кухню, он чересчур внимательно на меня смотрит. Не дает забыть ни о том, что этой ночью я пыталась сделать, ни о том, как резко и грубо меня отшил.
- Ты уверен, что не хочешь позавтракать? - подчеркнуто обращаясь исключительно к брату, зовет он.
На мое счастье Эдвард все так же уверенно качает головой.
- Рада с Антой уже готовят к нашему приезду. Мы поедим дома, Эммет. Спасибо.
Вежливый, почтительный, добродушный и искренний. Я опять вижу его таким. Я вижу Эдварда так же, как и его семья. В одинаковых условиях.
Людоеду ничего не остается, как согласиться. Он пожимает плечами, делая вид, что не озабочен отказом, но взгляд тяжелеет. Особенно на мне.
- Дядя Эд! - выкрик со второго этажа, а за ним топот маленьких ножек по лестнице застает нас, когда собираемся выходить на крыльцо. Каллен-старший оборачивается, с теплотой взглянув на бегущую к нам девочку, и ненадолго отходит от двери. Ловит ее, чуть обойдя меня. Прямо с разбегу, прямо так. И крепко к себе прижимает.
- Мы же попрощались, зайка, - мягко журит он, чмокнув ее в лоб.
- С папой ты прощался дважды, - обиженно заявляет Каролина, - это нечестно.
Эдвард хмыкает. Ерошит ее волосы.
Я наблюдаю за умиротворяющей незнакомой картиной и почему-то чувствую себя не в своей тарелке. Место Аметистового здесь - рядом с родными людьми. С ними он, возможно, не Суровый, с ними он всего лишь Серые Перчатки или Дядя Эд… с ними ему хорошо, а он уезжает. Со мной. В этот пустой и темный, наполненный перешептываниями экономок, дом.
Тянет быстрее уйти. Я чувствую себя виноватой, а это не то ощущение, к которому стремлюсь. Неправильное оно, не после всего, что было. Не хочу.
- Изабелла, - голос Эммета, прежде стоявшего в отдалении и так же наблюдавшего за улыбками брата и дочки, появляется над моим ухом. Когда вздрагиваю, желая обернуться, предупреждает - стой спокойно.
Я напускаю на лицо равнодушное выражение. Не дергаюсь.
- Что тебе нужно? - громким шепотом зову.
- Веди себя хорошо, - наставляет Каллен-младший, будто бы случайно пробежавшись пальцами по моим волосам, - выкидывать такие ночные штуки ты можешь с кем угодно, даже со мной, но Эдварда не тронь. Он воспринимает это на свой счет.
- Ты считаешь, я неосознанно делаю это?
- К сожалению, осознанно. Только не пудри мозги тем, кто не даст тебе отпор, - с каждой секундой в голосе все больше стали. Он зол на меня. За то, что приставала? За поцелуй?
- А я скажу ему, что ты тронул меня, - нагло заявляю, все-таки обернувшись на мужчину. Злорадно, точно так же, как и он вчера, улыбаюсь. Краешком губ.
Людоед хмыкает, с предупреждающей искоркой во взгляде посмотрев на меня. Ничего вчерашнего не было. Ни днем, когда помог мне, ни ночью. Похоже, у него избранное время для симпатии.
- Мы оба знаем, что это не так.
- Но он не знает.
- Лебединая, вокруг тебя не идиоты. Твоя сущность известна уже почти всем.
Эммет пренебрежительно прикасается ко мне снова. Будто бы сбрасывает с плеча пылинку, зацепив уголок голой кожи возле шеи пальцами. Я выворачиваюсь, выдернув плечо. Недовольно фыркаю.
- Держи руки при себе.
- А ты держи при себе гниль характера. Если с Эдвардом что-то случится, я тебя живьем закапаю, я не шучу.
Отведя назад руку, чтобы не привлекать лишнего внимания оплеухами, я на пальцах показываю Медвежонку, что о нем думаю. Не стесняюсь.
Однако странно сосущее чувство, пока делаю это, все же заполоняет грудь: а почему с Суровым должно что-то случиться?
- Ты мне уже надоела… - тихим обвиняющим тоном шепчет Эммет. Его каменные пальцы прижимают мои. Еще чуть-чуть - разотрут в порошок.
Но именно в этот момент, мне на счастье, Каролина все же слазит с рук дяди, с которым прежде обсуждала, когда они смогут снова увидеться и, какое будет счастье поиграть во что-нибудь. В идеале - в снежки.
Эммет видит дочь быстрее, чем я. Еще борюсь с его пальцами, а он уже отпускает мою руку. Приникает к двери, словно бы все время стоял там.
- Изабелла, до свидания, - мягко и робко улыбаясь, прощается девочка. Могу поклясться, на кремовой коже есть немного румянца.
Это создание, не побоявшееся вчера в лесу помочь мне, не убежавшее, не бросившее в снегу - потрясающе. Я определенно недооценивала детей. Кричащие, невозможные, непослушные, злопамятные - вот что сохранилось в памяти, именно этот образ я лелеяла и оберегала. А теперь, после встречи с Каролиной я так не думаю… мнение может измениться, подтверждаю. Даже так кардинально.
Сама не замечаю, как улыбаюсь ей в ответ. Шире, чем кому бы-то ни было за последнее время.
И, удивляя обоих Калленов, присаживаюсь перед малышкой. Ровняюсь с ней ростом.
- Я просто Изза, Каролина, - представляюсь коротким, более доверительным именем, не побоявшись заглянуть в омут невероятных глаз, - до свидания.
Девочка расцветает. Ей нравится мое отношение.
- Я - Карли, - говорит в ответ, - Каролина - это для Голди.
Эммет наблюдает за нами с опасением, но все же с явным, практически выпирающим изумлением от происходящего.
А вот Эдвард, похоже, чего-то подобного ожидал. От него явственно исходит одобрение.
- Изза - Карли. Приятно познакомиться, - посмеиваюсь, легонько ей кивнув. Поднимаюсь на ноги.
Девочка остается внизу, но, похоже, впервые не смущена этим обстоятельством, не выглядит расстроенной.
- Вы еще приедете, Изза? - с надеждой зовет она, посмотрев сначала на меня, потом на своего дядю, а затем и на мрачного отца, - я тоже люблю рисовать.
Она излучает свет - буквально излучает. Мне не неловко, мне не страшно, мне здесь тоже теперь… хорошо. Рядом с этой девочкой.
Может быть, поэтому не могу удержаться?
- Я постараюсь, Карли. До встречи.
И ухожу. Сама ухожу, потому что отчаянно боюсь сделать что-нибудь не так, сказать что-то не то, потерять то доверие, что пестрит ко мне в глазах маленькой мисс Каллен. Хорошая, нежная девочка… мне она нравится.
Эммет как швейцар, почти автоматически открывает мне дверь, а Эдвард придерживает ее, давая пройти наружу.
На подходе к машине меня не останавливает даже скользкая тропка к подъездной дорожке. Иду, не особенно замечая, снег под ногами или замерзшая плитка. Сейчас это неважно. Хочу уехать. Нужен перерыв. Нужно... много чего нужно...
Серая «ауди» Аметистового гостеприимно принимает меня в свои объятья. Сначала я притрагиваюсь к ручке переднего, пассажирского сиденья, но передумываю. Под удивленным взглядом Эдварда сажусь назад. Ремня даже не касаюсь.
Мужчина же, заняв водительское кресло, активирует зажигание, осторожно выезжая на двухполосную дорогу к дому.
- Все хорошо? - оглядывается на меня.
Взглянув исподлобья, неловко киваю.
- Да.
Каллен принимает ответ. Ловко выворачивает руль, выезжая на нужную полосу.
Я смотрю в окно и вижу, что постепенно дом Эммета остается далеко позади, теряясь среди величественных пихт, заснеженных густых елей и высоких, уходящих в самое небо, сосен.
Больше я его не вижу…
* * *
Найти бы родственную Душу,
Что так похожа на мою...
И вместе тишину нам слушать...
Здесь, на земле...и там, в раю...
Не задавать пустых вопросов...
Не собирать обиды в дом...
Смотреть, как полыхают грозы...
И знать, что мы всегда вдвоём...
И если вдруг Душа заплачет
В моём телесном бытии,
Утешит кто-то...это значит,
Мы с ней на свете не одни...
Найти бы...одиноких много...
Душой, что так болит порой...
Я попрошу, наверно, Бога...
Пусть он поделится со мной...
Автор: Воленберг Галина
Что так похожа на мою...
И вместе тишину нам слушать...
Здесь, на земле...и там, в раю...
Не задавать пустых вопросов...
Не собирать обиды в дом...
Смотреть, как полыхают грозы...
И знать, что мы всегда вдвоём...
И если вдруг Душа заплачет
В моём телесном бытии,
Утешит кто-то...это значит,
Мы с ней на свете не одни...
Найти бы...одиноких много...
Душой, что так болит порой...
Я попрошу, наверно, Бога...
Пусть он поделится со мной...
Автор: Воленберг Галина
Жизнь претерпевает множество изменений, постоянно представая перед нами разной. Если жизнь однообразная, если неизменна, она становится рутиной. А это еще хуже, чем бесконечные всполохи чего-то нового. Хуже неприятных сюрпризов.
Но хорошо, когда жизнь меняется в лучшую сторону, становясь приятнее.
В моем же случае, изменения имеют обратный эффект.
Я возвращаюсь в прежде такой теплый, такой занимательный дом, с его не менее занимательным хозяином, но чувствую себя здесь лишней. Внутри пусто, восхищения не осталось.
В воскресенье я завтракаю с Эдвардом лишь потому, что хочу хоть как-то отблагодарить его за предыдущую ночь. Ковыряю вилкой в своем омлете, насилу съедая чуть больше половины. Делаю два глотка чая, беру с тарелки кружок апельсина. Говорю «спасибо» и ухожу. К сожалению, не в хозяйскую спальню и не к своей любимой «Афинской школе». Поворачивая по коридору налево, миную комнатку Рады, оконную спальню, и дохожу до своей бывшей комнаты. В ней теперь предстоит жить.
Не могу ничего делать. Сижу, смотрю на разрисованные гжелью тарелки, кружки, вазы… и плачу. Вытягиваю из недр прикроватных тумбочек все рисунки, раскладывая перед собой на постели. Внимательно изучаю один, потом второй. И красками, и карандашами, и даже восковыми мелками - чего только нет. Почти везде Эдвард. Парочку пейзажей, несколько натюрмортов - и все. А на одном, доводя меня едва ли не до истерики, попадается даже подробный обзор калленовской спальни.
К обеду, не в силах больше наблюдать все это, поверх девственно-белых ваз в картонной коробке ставлю раскрашенные, отправляю туда же тарелки. Перекладываю все рисунками, оставляя себе только тот, самый первый, портрет. Но прячу подальше. Очень боюсь в порыве гнева или злости, в истерики или безумии, что-нибудь с ним сделать. Почему-то кажется, что сердце разойдется по швам окончательно, если он обрывками бумажек рассыплется по полу. Куда точно сую, уже не помню. Может быть, это к лучшему.
Остальное же богатство, дабы избежало все той же участи, собственными силами убираю из комнаты. Выставляю на коридор, отталкиваю от своей двери, плотно закрываю ее.
Плачу.
К четырем приходит Эдвард. Он спрашивает, не хочу ли я пообедать и потом, если будет желание, немного прогуляться. Погода хорошая.
Не знаю, видел он коробку всего, что у меня было о нем или нет, поэтому не отвечаю слишком грубо. Вдруг он не издевается? Не заметил?
Просто говорю «нет, спасибо». И очень прошу не входить.
- Изза… - пробует настоять он. По голосу, похоже, волнуется.
- Изабелла, - проглотив комок рыданий, все же исправляю я, - у меня нет ни бритв, ни таблеток, ни алкоголя. Я просто хочу спать.
Верит, надеюсь. Уходит.
А на ужин, в семь, Рада приносит мне на гжелевой тарелке любимый шоколадный брауни. Два кусочка под свежайшим шоколадным соусом. Не успел даже как следует застыть.
Горестно хмыкнув, я отправляю ее обратно. Не касаюсь даже ложки, так удобно пристроенной возле десерта.
Этой ночью сплю плохо - точнее будет сказать, наверное, вообще не сплю. Кручусь в постели, с болью смотрю на закрытые шторы, больше всего боясь, что они вдруг засияют, то притягиваю, то откидываю подальше одеяло. Унимаюсь под самое утро. Ненадолго приобщиться к Морфею заставляет засаднивший порез. Даже не представляю, как спала бы, не окажись у Калленов лейкоцитного клея.
Утром все начинается по кругу. Эдвард опять приходит (на работу не пошел, как вижу), стоит возле двери, просит меня позавтракать и спрашивает, как я себя чувствую.
- Изза, давай поговорим, пожалуйста. Нам есть о чем вместе подумать, - если судить по голосу, теперь коробку определенно видел - грустный, почти подавленный, с явной болезненностью тона. Вот пусть теперь и смотрит на эти рисунки.
- Изабелла, - опять, чудом не задохнувшись от слез, поправляю я, - не стоит, мистер Каллен.
Благо, он не открывает деревянную заставу, не касается даже ручки, не получив моего разрешения. Я чувствую легкое злорадство, вынуждая его уйти не с чем.
В обед в комнату заходит Рада. Она принесла лососевую пасту - ставит на тумбочку у кровати и уходит. Я даже не двигаюсь на постели, провожая ее всего лишь взглядом. Под конец вовсе не выдерживаю - накидываю одеяло. Тарелку с макаронами, от которых теперь тошнит, все так же выставляю в коридор.
День проходит без смысла. Мне почему-то кажется, что теперь все мои дни будут проходить без смысла. Лежу на постели, кручусь на ней, время от времени сплю, иногда плачу, обняв подушку. И не хочу. Ничего не хочу. Улетучивается даже толика желания к жизни, которая теплилась в душе рядом с Каролиной. Мне видится, будто этого и вовсе никогда не было.
На ужин меня снова ждет брауни. Его приносит уже Анта, уже, нежно улыбаясь, уговаривает меня хотя бы попробовать - обещает, что он очень вкусный, что кондитер испек его всего час назад - это был индивидуальный заказ.
Не слушающимися губами я так же ей улыбаюсь - подобием скорее, а не улыбкой. Объясняю в ответ, что не люблю этот десерт. Не стану больше никогда его есть - пусть не тратят силы кондитера и собственные деньги.
…Ночью у моей двери шаги. Незаметные, неслышные - для хоть немного дремлющих, хоть каплю сосредоточенных на своих мыслях. А для меня слышные. И я даже знаю, кому они принадлежат. Накрываю голову подушкой, одеяло подтягиваю до подбородка - затихаю. С трудом сохраняю неподвижность, когда дверь приоткрывается. Ничем не выдаю себя. Молчу.
Вдох…
…Выдох.
Через какое-то время дверь закрывается, а шаги стихают - ушел.
Вот тогда я и плачу. Не слишком тихо.
Вторник, среда, четверг - дни идут, а я не вижу никакого просвета. Пробивавшиеся вначале мысли, что со временем отпустит, что хоть немного притупится обида, растворяются в небытие.
Я не бью посуды, я не скандалю, я не устраиваю показательных выступлений и больше не перед кем не раздеваюсь. Это все уже не то. Тягу к сопротивлению во мне сломали.
Завтракаю я за все время лишь дважды - тогда, в воскресенье, и во вторник, с самого утра. Со всего подноса, который доставляют мне экономки, беру два яблока и большой стакан апельсинового сока (сводящий живот не дает лежать спокойно). Яичницу, манку, омлет, какие-то пирожки - все отправляю обратно. Благо, уносят женщины еду без скандала.
Еще во вторник я рисую. Правда, ни портрет, ни пейзаж, ни натюрморт - ничего конкретного. Абстрактные мазки кисть, изображающие странное, расходящееся во все стороны пятно. В большей степени оно черное, хотя встречаются и серо-зеленые вставки. Тонким грифельным карандашом я делаю неразборчивую надпись - ларва. По-моему, я достаточно отрезана от желания существовать, чтобы назвать свою душу «тенью мертвых». Когда-то так выражался Джаспер.
В среду я рисую снова. Только на этот раз маму. Основываясь исключительно на воспоминаниях, придавая детской памяти какую-то форму и выискивая в закоулках сознания подробности, вкладываю в рисунок всю душу. Не отвлекаясь, за рисованием провожу весь день - есть больше не хочется в принципе, живот не болит. Есть же какие-то диетические варианты голодания... почему бы нет?
С портретом темноволосой кареглазой женщины, стиснув его в руках так, что бумага мнется, сплю этой ночью. По-моему, на пару часов больше, чем прежде.
А утром четверга мир снова рушится. Мой телефон вибрирует, принимая входящий вызов и не стыдясь, выдает имя контакта. Розмари…
Не отвечаю ей. Ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок, ни даже позже, когда начинает свою канитель снова. Под конец просто отключаю звук, и утирая слезы, закапываю телефон под матрас постели. Ненавижу его.
Приходит Эдвард, пытается меня накормить. Переходя грань, приоткрывает дверь, показываясь в проходе. Не я одна не сплю, судя по всему. Он выглядит не лучшим образом - бледный, с немного впавшими щеками, с темными синяками под глазами - и у меня, почему-то, преступно колет в сердце. «Если с ним что-то случится»… ничего с ним не случится, Эммет. Он Суровый. С Суровыми ничего не случается.
- Можно мне войти? - робко спрашивает.
- На двери красный ромб.
Этого хватает. Ему приходится отступить.
- Изза, поешь, пожалуйста, хоть что-нибудь. Скажи мне, что ты хочешь - я его привезу, - просит напоследок.
- Я не голодна, - просто отвечаю, мотнув головой. Поворачиваюсь к окну, теперь открытому, в которое время от времени смотрю на снежный пейзаж, - спасибо, мистер Каллен.
Всем сердцем не желая этого - физически чувствую его метания - мужчина все же уходит. Правильно расценивает мое состояние. Не хочет сделать все еще хуже. Боится моего суицида.
Но уходит все же не просто так - кое-что оставляет. В конверте.
Я распечатываю его и смотрю внутрь сразу же, как закрывается за Аметистовым дверь. Нахожу распечатанное письмо от Розмари, адресованное мне через e-mail мужа.
Рву не читая.
Не хочу.
Не смогу.
Понятия не имею, сколько собираюсь существовать в этом коконе. Между утром, днем и вечером не вижу разницы. Пью воду из-под крана, не ем, тоскливо смотрю на краски и карандаши, переворачиваю постель, когда не могу удобно улечься - вот она, безысходность.
Однако пятница, как бы ни казалось такое невероятным, все меняет. Я не жду от нее этого, я этого у нее не прошу. Просто так получается. Так происходит.
Бывают дни, когда мир переворачивается с ног на голову, а события наслаиваются друг на друга невероятным, плохо передаваемым образом. Не различаешь оттенков, не видишь размытых граней. Кубарем и вниз - вот оно, описание. Именно таким становится для меня двадцать шестое февраля…
В девять часов до полудня, без стука, что для меня удивительно, открывается темная дверь и Эммет Каллен, собственной персоной, ничуть не таясь, переступает ее порог.
Он одет соответствующе погоде, но удобно. Явно не для делового ужина. Зашел ко мне по ошибке?..
О нет, никаких ошибок.
На лице - ухмылка. В глазах - улыбка. А в ладонях - моя шуба. Черная.
Кажется, у меня начинаются вызванные голодом галлюцинации…
- Одевайся, Изза, - пользуясь моей растерянностью от такой в крайней степени сюрреалистичной картины, тем временем велит Эммет, - на сегодня у нас запланирована большая культурная программа.
Что-что?..
Да он не шутит - глаза, прищур взгляда, эмоции на лице не врут! Он действительно приехал и действительно за мной. Факт, недопустимый к отрицанию.
И Медвежонок с легкостью дополняет его яркой фразой, видя, что по-прежнему никуда не двигаюсь:
- Эдвард дал нам добро, зайка, - хмыкает он, - сегодняшний день объявлен днем без правил. Повеселимся?
Редактор: невероятная и отзывчивая Der Tanz der Schatten. Встречаем!
Глава получилась насыщенной и неоднозначной, Эммет и Эдвард показали себя с разных сторон. Мы с бетой будем с удовольствием ждать вашего мнения на форуме.
Вы знаете, что делать :)
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
Карли снова спасает положение. 
жду дня без правил! спасибо!
спасибо 
Поцелуи, объятья, измены? 
