Capitolo 26. Часть 3.
Я был неправ и с каждым шагом,
Страдания и боль ношу,
Ошибок было слишком много,
Но я пока, еще дышу!
Верю, бог простит меня,
Стану каждый день меняться,
И пути день ото дня,
Я так!
Я так устал бояться!!!
Страдания и боль ношу,
Ошибок было слишком много,
Но я пока, еще дышу!
Верю, бог простит меня,
Стану каждый день меняться,
И пути день ото дня,
Я так!
Я так устал бояться!!!
Первое, что делает Серые Перчатки, вернувшись домой – отправляется в душ.
Мы с ошарашенными домоправительницами успеваем вытереть лужи от его пальто в прихожей, забросить мокрые и грязные вещи, буквально провонявшие мятой, в стирку, и даже поблагодарить сдержанного Сержа за такую незаменимую помощь, а он до сих пор не заканчивает.
И вот теперь я одна, когда уже весь дом спит, сижу с одиноким включенным светильником на калленовской кровати, в спальне с «Афинской школой», и вслушиваюсь в плеск воды.
Возникает ощущение, что Эдвард всерьез намерен смыть с себя кожу с такими банными процедурами – никогда еще при мне его душ не занимал больше двадцати минут.
Чтобы отвлечься и не считать секунды – а это единственное, что могу себе позволить, потому что спать не хочется совершенно – пытаюсь найти оправдание такому поведению Эдварда, что даже домоправительницы, прожившие с ним под одной крышей девять лет, были в шоке.
Больше всего склоняюсь к версии, что нечто выкинула Мадлен. Она так многообещающе смотрела на меня, когда уезжала с мужчиной этим вечером, что теория подтверждает сама себя.
Она могла шантажировать его? А обидеть? А сказать что-то настолько колкое, чтобы въелось в подкорку и медленно сжирало по ночам?
Несомненно, она говорила с ним о Каролине. А говорить с Эдвардом о Каролине такой отвратительной женщине не о чем, кроме как с применением угроз или оскорблений. Вот и результат.
Вторая по значимости версия – лопнувшее терпение. Я уже не раз отмечала, что Эдвард живет, привыкнув заточать все эмоции в себя, все переживание, все беспокойство, даже радость. Он и улыбаться более-менее открыто при мне стал совсем недавно, да и то я до сих пор не видела его полной улыбки. Вполне вероятно, что пружинка, удерживающая механизм от распада, просто разорвалась и он ничего не смог сделать. Шарик лопнул. А все вокруг – последствия. Уж слишком долго Эдвард сдерживался и молчал.
Третья версия и, на сей момент последняя по вероятности, какой-то дурман. Вряд ли это наркотики или нечто им подобное, Эдвард в таких вопросах неумолим, однако что, если нечто вроде «ароматерапии»? Некоторые спа-салоны предлагают такое, я знаю. Потом «тащит» почище, чем от кокаина. Якобы способ хорошенько расслабиться и уйти от проблем тем, кто мнит себя свободным от вредных привычек. Но это больше похоже на глупость. Я знаю Эдварда слишком хорошо, чтобы дать таким мыслям ход. Нет.
Вывод – скорее всего просто все смешалось и навалилось в одно время: и Мадлен, и усталость, и лопнувшее терпение. Подобно облаку вулканического пепла, перекроило внутри весь ландшафт и заставило этой ночью вести себя именно так.
Единственное, чего мне не дано понять, как Эдвард позволил себе обижать Эммета? Если бы выбежала Карли, он бы тоже сказал ей что-то не то? Очень надеюсь, что нет. И очень надеюсь, что что бы ни было причиной этого сумасшедшего дома, она останется здесь, на белых простынях. И завтра утром к нам вернется всеми любимый и знакомый Эдвард.
Мои мысли попадают в струю – плеск воды обрывается и через минут пять медленной возни закрытая дверь ванной комнаты открывается. Сегодня Эдвард даже не закрывал ее на замок, что для нас впервые. Но входить я не посмела.
Мой Алексайо, сменив свои прежние кофты и фланелевые брюки на однотонную иссиня-черную пижаму выходит из ванной, на ходу стирая с лица оставшиеся там капельки воды.
В таком наряде смотрится еще бледнее, а глаза почти западают. Сейчас Эдвард выглядит просто вымотанным – как и вчера, до последней грани.
Я с готовностью поднимаюсь с постели, чудом не задев подушку, и всматриваюсь в его лицо.
- Тебе помочь?
Похоже, мой голос услышать в спальне Эдвард не ожидает. Как и Каролину этим вечером, когда вошла к ней в ванную, его передергивает, а руки мгновенно убираются с лица.
- Ты не спишь… - как данность, шепотом произносит он.
- Ы-ым, - я качаю головой, прикусив губу от того, как растерянно оглядывает комнату с приоткрытым балконом, задернутыми шторами окон и гостеприимно расстеленной постелью.
Похоже, мужчина приходит к какому-то выводу для себя. Он делает те несколько шагов, что отделяют от постели, очень медленно. И то и дело смотрит на меня. Не в глаза – еще нет. На лицо в принципе.
Перед своей прикроватной тумбочкой Эдвард останавливается. Я не узнаю в нем больше того сошедшего с рельс человека, который оскорблял брата и распахивал двери. Сила опять ушла – и опять оставила его ни с чем.
- Ты меня боишься? – тихо спрашивает он. Аметисты изучают спинку кровати, напоминающую обтянутые кожей диванные подушки.
Я поражаюсь такому вопросу. Его абсурдности. Хотя… в свете последних событий, возможно, и не абсурдности. Но когда бы я ответила «да» на такое?
- Нет.
Эдвард прикрывает глаза.
- Если ты боишься меня, Изза, то тебе лучше пойти к себе. Ты не уснешь.
У меня против воли вырывается смешок. Усталый и тревожный.
- Эдвард, ложись в постель. Я предпочту остаться.
Он дважды моргает, прогоняя наваждение, и со вздохом садится на простыни. Под глазами синяки, веки красные, а парочка лопнувших капилляров в глазах не добавляют образу оптимизма. Мне становится страшно за него.
- Можно я?.. – Каллен начинает говорить, но на середине фразы неожиданно останавливается. Его голова все еще опущена.
- Что? – делаю голос настолько мягким, насколько это возможно. Черт, наркота или нет, срыв или нет, мне все равно. Я не могу его бояться. Эдвард не понимает, но это правда. А еще я не могу смотреть на него такого… хочется рвать на себе волосы.
Видимо, такое рвущееся наружу желание быть полезной не остается незамеченным. Мужчина договаривает:
- Можно я буду спать на своей стороне кровати, Изабелла?
Он так это спрашивает… я теряюсь.
- В смысле – один?
- Я не выгоняю тебя, - в баритоне дикая усталость, - просто для тебя же лучше сегодня занимать свою сторону кровати. Я был бы тебе очень благодарен.
Грань. Меня тянет заплакать, как всегда, но вместо этого просто киваю. Согласно, разумеется.
Эдвард делает вид, что не замечает навернувшейся на мои глаза соленой влаги. Он ложится на свою сторону, примостившись возле краешка, и его пальцы в тишине комнаты слишком сильно сдавливают накрахмаленную наволочку подушки.
Я гашу светильник, занимая свое место, и очень стараюсь дышать ровно. Не могу понять, почему настолько болит душа за него. Эдвард не тот человек, который может вызвать жалость и который эту жалость примет. Даже Эммет, мне кажется, поймет лучше. Эдвард ведь всегда сам проявлял сострадание. Он всегда сам проявлял заботу. И это к нему я шла, когда думала, что от меня отвернулись уже все, кто только мог.
Поэтому не удерживаюсь. Не могу удержаться.
В темноте, не нарушая границ, демонстрирую, что так или иначе не стану относиться к нему по-другому: поправляю одеяло, подтянув к самым плечам, и делаю так, чтобы холодный воздух комнаты не добрался до его кожи.
Эдвард замирает, когда я так поступаю. Мне даже кажется, что затаив дыхание. И только когда убираю руку, немного расслабляется.
- Спокойной ночи.
Лежу в темноте, прижавшись к своей пуховой подушке, и, практически не моргая, смотрю на Эдварда. На фоне окна его темную фигуру очень хорошо видно, а бледная кожа отсвечивает, давая лишнюю подсказку.
- Спокойной ночи, Изабелла.
Сегодня он для меня далекий. Слишком далекий – даже рукой достать и то сложно. И без близости человека, что столько времени прогонял мои кошмары, сон не решается приходить. У него тоже вырабатываются определенные рефлексы…
Но как раз благодаря тому, что не отправляюсь к Морфею в первые десять минут после погашения света, вижу вещи, что видеть не должна – по мнению Эдварда так точно.
Все начинается с того, что он сильнее стягивает одеяло. Прежде спавший с едва укрытыми плечами, сегодня подтягивает его к самой шее. И держит пальцы там.
Затем он устраивается на меньшей площади простыней, подтягивая колени поближе к груди. Я вижу это потому, что пододеяльник сдвигается и мне приходится пододвинуться немного вперед, чтобы не потерять свой края одеяла.
А под конец, когда затихают последние звуки нашего шевеления, слышу то, что скрывает Аметистовый упрямее всего: неровное дыхание и едва-едва слышный, почти незаметный, стук зубов. Он то и дело облизывает губы, либо кусая их, либо поджимая, и мне сначала думается, что показалось… но все повторяется. И неправильные мысли уходят.
Озноб.
«Я никогда не болею. Это невозможно».
Похоже, весна оказалась все же суровее, чем вы себе представляли, Суровый.
Я лежу без движения еще три минуты, ожидая, что всему виной мокрые волосы Эдварда или то, что одеяло было прохладным, когда он лег, и что сейчас согреется.
Но время идет, а стук не пропадает – он утихает на пару секунд, а затем возвращается, еще сильнее.
И лопается уже мое терпение.
Не включая свет, я поднимаюсь с постели, стараясь как можно тише ступать по полу. Эдвард, разумеется, реагирует, но не оборачивается – лишь немного приподнимает голову и старается заглушить все ненужные звуки.
Я открываю нужную полку комода, в котором этих полочек миллион, и достаю то, что заметила уже давно, еще когда Рада первый раз меняла здесь белье – второе одеяло. Шерстяное, как раз под стать моим мыслям о России – и большое. Можно в два оборота сложить для одного человека.
Со своей находкой и возвращаюсь в постель. На Алексайо, желает того или нет, расправляю принесенную материю.
Он ничего не говорит. Он делает вид, что спит, хоть это уже и тщетно, но так просто мне не сдается. И только тогда, когда касаюсь тремя пальцами его лба, как делала для меня Роз в детстве, открывает глаза. Вздрагивает и открывает.
- Холодно? – тихо спрашиваю я, нарушив договор и присаживаясь рядом. Удивительно, но Эдвард оставил немного места, чтобы мне уместиться перед ним. Вполоборота и с очень хорошим обзором.
- Душ… - попытавшись перевести все в шутку, отзывается он.
- Душ, - шепотом повторяю, погладив его плечу. Вымученно улыбаюсь. – Ну ничего, сейчас согреешься. Лоб не такой горячий.
Эдвард сглатывает, наскоро кивнув.
- Спасибо за одеяло, - выдержав правильную паузу, чтобы сказать без дрожи, благодарит, - ложись, Изза. Все в порядке.
В порядке. Я бы удивилась, если бы когда-нибудь вы сказали мне правду, Серые Перчатки.
- Согреешься – тогда лягу, - с улыбкой отвечаю я.
Ночами во мне всегда просыпается нежность по отношению к Эдварду, но сегодня, когда его знобит, после такого поведения и после того, что видела в глазах в доме у Эммета и в машине, когда уезжали, это не просто нежность, это целый ее океан. И как бы сильно я ни боялась, что Эдвард окунется в нее с головой и больше не захочет даже слышать о ней, захлебнувшись, сдержать такой напор невозможно.
Мои пальцы перебегают со лба Алексайо на его правую щеку. И гладят теплую, бледную кожу.
Мужчина не раз упоминал, что ничего не чувствует этой половиной лица. Он несколько раз наглядно доказывал, когда запустила в него снежок или прикоснулась ледяной ладонью на улице… но не чувствовать не значит не видеть. Аметисты вылавливают в темноте мою руку и понимают, что происходит. И вместе с пониманием к ним приходит какое-то неуловимое желание.
- Ложись, - повторяет Эдвард. Тише, с капелькой дрожи.
- Да, лягу. Я уже сказала, когда…
- Ложись, - он качает головой. И впервые за весь вечер все же смотрит в мои глаза. Прямо в них, не прячась. И слишком много там всего, чтобы хорошенько рассмотреть – явнее всего вижу ожидание и робость. И робость эта передается его пальцам, которые отодвигают край одеяла. Край возле меня…
Ложись рядом.
С удовольствием встретив такое предложение, не заставляю Эдварда ждать. Улыбаясь, забираюсь к нему, сразу же прижимаясь всем телом, и слышу прерывистый вдох. Один, другой… длинные пальцы сами притягивают меня ближе. Сегодня им это позволено.
- Ты теплая… - раздается над ухом баритон, в котором облегчение.
- Я тебя быстрее согрею, - согласно отзываюсь, обняв мужчину за талию. Наши ноги переплетаются сами собой, а моя голова, наполовину на подушке, устроена как никогда удобно. Эдвард накрывает ее своим подбородком, греясь, и мне даже становится жарко. Добрый знак.
- Это все из-за мокрого пальто, - бормочу я, носом уткнувшись в его шею, - я говорила снять…
Каллен горько усмехается.
- Пальто ни при чем…
- Ага. Все так говорят, - облизнув губы, придвигаюсь к нему еще ближе, насколько это только дозволено, и грею каждой клеточкой тела, - расслабься, сразу будет легче.
- При тебе я только и делаю, что расслабляюсь…
- Вот и не будем менять традицию, - ласково глажу его по плечу, а затем и по спине. Мышцы почти сразу же расслабляются, переставая быть скованными, и мы оба (даже тот, кто не хочет признавать) встречаем это с улыбкой.
Минут через пять Эдвард и вправду согревается – озноб практически сходит на нет, а постукивание зубов пропадает окончательно.
И то ли момент кажется мне подходящим, то ли мысли слишком быстро материализуются в слова, однако в тишине спальни звучит вопрос:
- Что случилось?
Немного разомлевший, отпустивший сдерживающие поводья, Эдвард опять намеревается повернуть все вспять.
- Ничего не случилось, Изабелла.
- Если бы ничего не случилось, - упрямо повторяю, пристроившись у его плеча, - я была бы сейчас Беллой, Алексайо.
Это имя – как талисман. Как специальный бонус в моей любимой детской компьютерной игре. Ты получаешь его и многого можешь добиться. Эдвард не может утаить свою реакцию на то, что называю его так. В его взгляде теплота, его голос тише, а слова – откровеннее. Почему-то, когда слышит свое имя от меня, он не играет и старается (может, даже подсознательно) поменьше прятаться.
- Я не заслуживаю называть тебя «Беллой», Изза, - подавляюще честно произносит Каллен. И даже не дергается, не пытается удержать меня, когда выгибаюсь, чтобы заглянуть в его глаза.
- Ты что… - поразившись такой глупости, я хмурюсь, позволив пальцам еще на пару секунд побыть своевольными. Правая щека ведь такая же красивая, как и левая. Ничем не отличающаяся. – Эдвард, а кто же тогда заслуживает?..
- Розмари.
Я ласково улыбаюсь, поглаживая его кожу медленнее. Растягиваю и удовольствие, и тактильный контакт – краем глаза он всегда его подмечает.
- Розмари моя мама, Эдвард, - сообщаю ему прописную истину, - но за эти месяцы тебе удалось сделать даже больше, чем ей за шестнадцать лет. Ты отучил меня пить и курить, я больше не думаю о П.А…
- Ты сама отучилась, - его ладонь осторожно, стараясь не задеть даром и одного волоска, ложится на мой затылок, - ты поняла, что тебе это не нужно и перестала заниматься глупостями и понапрасну тратить свою жизнь.
Я фыркаю. Не люблю, когда он начинает говорить как проповедник.
- Эммет был прав, ты любишь преуменьшать…
При воспоминании о Каллене-младшем, о его доме у меня сосет под ложечкой. Сегодня там происходили далеко не лучшие вещи… и я очень боюсь, как бы не стало еще хуже. Вся надежда на благоразумие обоих братьев. Неужели они правда сегодня были готовы… подраться?
- Знаешь, - будто глотнув сыворотки правды, поежившись, признаюсь я, - мы думали, с тобой что-то не так, потому что… а тебе просто было нехорошо?
Сочувствие в моем голосе Эдварда как будто режет. По крайней мере, жмурится он словно от боли. И морщинки, расходясь по лицу, привлекают к себе внимание, притягивая взгляд.
- Я не употребляю наркотики, Белла. Ни в каком виде, - решительно качает головой он.
- Я сразу отбросила эту мысль, - пытаюсь оправдаться, успокаивающе погладив его по руке, - просто ты не был пьян, а все это…
Аметистовый поднимает голову, уложив меня, как и прежде, рядом с собой, и накрывает обоими руками. Одна на затылке, вторая на талии – под одеялом. Все же сковывает движения – он всегда так делает, когда хочет в чем-то признаться и не смотреть в глаза. Я теперь знаю.
- Боль излечивается болью, Изза. К сожалению, это правда.
Эдвард делает глубокий вдох, будто откровение забрало слишком много сил.
- О чем ты?
Мужчина проводит носом по моим волосам.
- О своем поведении.
- Я ничего не понимаю, - пробую хоть немного отодвинуться, возможно, если буду смотреть на его лицо, что-то пойму. Но, как и стоило ожидать, это недозволительно. Не сейчас.
- Ты не хочешь этого знать.
Поразительно – он знает, чего я хочу. Даже теперь.
- Но я же должна понять гипотезу, - отрицаю, - если этому есть какое-то объяснение…
Объятья Эдварда неожиданно крепчают. Он держит меня так близко к себе, как никогда не держал прежде. И не отпускает.
Я ловлю каждое мгновенье происходящего. Я им наполняюсь. И, если честно, мне уже все равно, что такого ужасного таит в себе правда.
- Эммет возненавидит меня завтра утром, - шепотом признается Аметистовый, наверняка прикрыв глаза, - и ему будет больно, точно так же, как больно было бы мне. А если он уже сегодня почувствует злость… этот удар не будет ножом в спину, а станет чем-то ожидаемым. Его гораздо легче будет пережить.
Мои глаза сами собой округляются с каждым его словом. А уж если принимать всю ту уверенность, какая звучит в тоне, вслушиваться в нее. Это не гипотеза, это теорема для Эдварда. Причем главная – он ни на миг не сомневается.
- О чем ты говоришь?.. – я знаю, что повторяюсь, но более подходящего вопроса не найти. Мысли перемешиваются в кашу и отыскать что-то в этом месиве не представляется возможным.
- Белла… - игнорируя мой интерес, Каллен перестраивается на другую тему. Понижается его тон, а руки будто становятся мягче, - Изабелла, прости меня.
Раскаяние – невыдуманное, чистой воды. И вкупе с тем, как возвращается капелька озноба и как подрагивает голос, оно пугает не на шутку.
- За что ты извиняешься?
- За то, что не могу так же помочь тебе.
- Помочь?..
- Помочь пережить правду, - дрожи становится больше, как в теле, так и в голосе. Мы будто возвращаемся в начало этого вечера. И мне совершенно не нравятся такие скачки во времени. – Я понимаю, что с ней никому не хочется иметь дела. Но я не стану… отдалять тебя.
- А что за правда? Ты так говоришь, как будто убил кого-то…
Многозначительное молчание в ответ становится последней каплей. Я поднимаю голову, высвободившись из крепких объятий, и смотрю на его лицо. В глаза. В самое нутро глаз. За потаенные дверцы.
Я смотрю секунд десять, а может чуть больше, выискивая там ответ.
Но вместо того, чтобы получить его, вижу другое – аметисты затягиваются соленой влагой. С каждым мгновеньем моего столь пристального разглядывания.
Он ждет, что я пойму? Он думает, я уже нашла ответ?
- Не молчи, - я пугаюсь, - ты что, правда убил?..
Эдвард скорбно фыркает, мотнув головой.
- Все живы, Изза.
- Тогда в чем дело? Что произошло?
Алексайо смотрит на меня как впервые. В его глазах все больше слез, кожа белее, а сам он хрупче. Бумажный оригами, даже не хрусталь. И видеть столь сильного мужчину в таком плачевном состоянии просто выше моих сил.
- Послушай, - привстаю на локте, на сей раз прикоснувшись к левой половине его лица, - пожалуйста, скажи мне, что такое. Я же места себе не найду, Эдвард! Я могу чем-нибудь помочь? Что с тобой?..
Страшные идеи со скоростью света крутятся в голове. Одна ужаснее другой, наслаиваясь, переплетаясь… Уже и сама дрожу. В этой спальне, ночью, дрожу. Под стать Каллену.
И он все же решается – благородно – прекратить мои мучения. Мы поменялись местами – когда-то он меня утешал.
- Мадлен выдвинула мне условие, Белла, - замогильным голосом, как и в доме брата, признается он. Слышно. – И за него она не стала бы больше приближаться к Каролине.
- Какое условие?.. – внутри все сжимается в тугой узел. Наш разговор с Эмметом, озвученные предположения и те догадки, что поразили нас обоих… и с которыми Медвежонок уже смирился. Смирился, поцеловав меня.
Эдвард снимает с лица все маски. На его щеке тоненькая-тоненькая, незаметная слезная дорожка.
- Быть ее, - шепотом произносит он.
Мое дыхание перехватывает. Это не фильм, не ролик и не розыгрыш. Эдвард вконец серьезен, а лицо его, эмоции… такое не сыграть.
Быть ее. Принадлежать ей. И я даже знаю причину…
- И что ты ответил? – просто спрашиваю. Уже без надежды.
Аметисты потухают – как свеча от сильного ветра, за секунду.
- Я согласился, Белла.
…Красный, алый, кровавый – когда трескается что-то в груди, разлетаясь на мелкие, режущие осколки. По самому живому кромсает.
...Оранжевый, морковный, глиняный – когда остатки самого дорогого, самого желанного, что теплилось внутри, безбожно сыплются на землю. Как раз под струйки крови.
...Желтый, лимонный, горчичный – когда вся горечь, весь кислый сок, разъедая сознание, выливается наружу. Правда дает ему свободу, и он пользуется ей сполна.
…Зеленый, яблочный, оливковый – когда пытаешься себя же переубедить. Сладостью или дороговизной задурить голову, лишь бы не смотреть правде в глаза. Лишь бы не принимать ее.
…Голубой, небесный, лазурный – когда накатывает нечто вроде спокойствия. Делаешь вид, что принимаешь или миришься, проникаешься, отвлекаешься от реальности. Мечты порой лучше, нежели то, что мы видим на самом деле.
…Синий, сапфировый, полуночный – когда уже нет никаких путей отхода, а реальность, даже самая жестокая - все, что остается. Приходится сделать вдох, выдох и открыть-таки глаза. Увидеть ее.
…Фиолетовый, фиалковый, аметистовый – когда земля просто уходит из-под ног, а вокруг не остается страшных вещей, кроме удара в спину. Чем-то похоже на алый – только крови больше нет.
Эта своеобразная радуга, мгновенно складываясь в моей голове, задевает каждый уголочек сознания, вытаскивая на поверхность все, что в нем хранилось. Маленькие, большие опасения, огромные, микроскопические ожидания, невесомые, тяжелые мысли и, конечно же, чувства. Чувств больше всего, они равны эмоциям. И слишком уж много среди них, на этом мостике из цветов, неприятных.
Я не знаю, что ответить Эдварду. Я не знаю даже, что сделать со своим лицом, потому что оно наверняка не настолько сдержанно, как обычно может похвастаться Каллен.
Мои губы дрожат, это точно, а мои глаза наверняка мокрые. Мокрое на мокром. Во влаге мы с Эдвардом сошлись.
На его щеке теперь две соленые дорожки. От моей реакции.
- И ты… - голос садится, но я пытаюсь его выровнять. Из последних сил. – То есть, ты и Мадлен… сегодня?
Боже мой, а я ведь ждала. Я думала, что что-то случилось, я опасалась, как бы он не пострадал, я беспокоилась… неужели в это время?.. Ужас. Непереносимый, убивающий ужас.
Лицо Каллена стягивают несколько глубоких морщин. Больше разговоров о том, чтобы как-то держать невозмутимость в чертах, даже не идет. Видимо, Эдвард поверил, что асимметрия меня не пугает. Ровно как и я поверила, что он будет соблюдать правила.
- Мы пришли в номер и я должен был… Изза, я ведь собирался… но как только она закрыла дверь и посмотрела на меня… это перестало быть возможным. И это не было бы выходом – я увидел это в ее глазах. В ту секунду.
Он говорит как на исповеди – быстро, сбито, но с желанием быть понятым, высказаться. Отпускает себя. Дрожит, но отпускает. И как раз наша близость сейчас служит катализатором для его своеобразного взрыва откровений.
Но сказанное это хорошо, а вот понятое…
В моей голове неоновым огнем проносится красный, с которого начинается радуга. Красный – цвет надежды. Красный – цвет ожидания. И то, и другое я получаю сполна. Окунаюсь в них.
Он действительно сказал?.. Мне не показалось?
- Подожди… - прикусываю губу, больше всего на свете сейчас боясь разочароваться в своих предположениях, - Эдвард, ты передумал? С Мадлен?
Аметисты совсем мутные, будто порезанные. В них нет живого места.
- Я не мог поступить так с Эмметом. Я бы никогда не смог поступить так с тобой, Изза…
Он в отчаянье. Озноб возвращается с новыми силами, синяки под глазами будто углубляются, волосы темнеют, а пальцы больше не держат меня – совсем. Они дозволяют уйти. Они не собираются пленять.
- Ты не нарушил правил… - сдавленным голосом, сдерживаемым из последних сил, бормочу я.
- Нет, конечно же нет, - Эдвард с болью смотрит на меня, и парочка слезинок сбегают вниз. – Как бы я потом смотрел вам в глаза, Изза? И Карли…
- Но тогда почему?.. – я никак не могу взять в толк, хотя пытаюсь. Это странное чувство удовлетворения, вперемешку с восторженностью и радостью победы опьяняют. Мне не больно. И мне не страшно. И мне хорошо. – Но тогда почему ты так… волнуешься об этом? Если ничего не было?
Эдвард сглатывает. Его одеяло сползает, но мужчина даже не думает снова им укрыться.
- Потому что я согласился! – выдает он. Громко. – Потому что СНАЧАЛА я сказал «ДА», Белла!..
Это не отчаянье, это что-то большее. И оно жжет, прожигает его изнутри. Накрывает волной, подминает под себя. Эдвард позволяет этому случиться. Не может проигнорировать.
А у меня вырывается выдох облегчения. И еще один. И еще.
- Алексайо… - не пряча улыбку, всеми пятью пальцами нежно касаюсь его лица. Как раз по слезной дорожке вниз, искореняя любое напоминание о них. Мой глупый. Боже мой. – Самое главное это не то, что ты сказал, а то, что ты сделал. Если ты не был с Мадлен, если ты отказал ей – ты не причинил никому боли. И ты не должен наказывать себя за это глупое необдуманное «да».
Ранимые как никогда, почти полностью беззащитные, аметисты переливаются как при лучах солнца. В них очень много слез.
- Я предал вас…
- Нет, - уверенно качаю головой, немного наклонившись вперед. Пальцы обводят контур его мужественного подбородка, - это не так. И мы все это знаем. Ты вспомнил о нас.
- Воспоминание это не…
- Очень даже, Эдвард. От того, что Деметрий прижал меня к стенке и поцеловал, разве я предала вас?
Черты лица мужа суровеют. При воспоминании о Деме, баре, моей неделе на грани жизни и смерти. Но вместе с суровостью приходит и соленая влага. Весна. Снег неотвратимо тает.
- Он больше никогда не навредит тебе, - твердо обещает Эдвард. Его кулаки хорошо ощутимы под одеялом.
Я понимающе улыбаюсь. Благодарно глажу его шею.
- А Мадлен не навредит вам, - уверенно говорю я, со всей серьезностью посмотрев в глаза мужа, - ни тебе, ни Эммету, ни тем более Каролине. Ни за что.
Эдвард рассматривает меня как впервые. Его взгляд скользит по лицу, по волосам, не минует глаза, пробираясь внутрь и изучая обстановку, затем на мои руки, на плечи, к груди – и обратно. Я никогда прежде не видела, чтобы он так на меня смотрел. Это целый спектр эмоций и все их разглядеть невозможно, но самые яркие: восхищение, обеспокоенность и теплота. Никакая зима не страшна.
Эдвард сегодня особенный. Причин много, но результат один: он другой. Я вижу ту сторону, что столько времени прятал, я всматриваюсь в его душу, не закрывая глаз. И я принимаю его. И таким, и другим – любым. Точно так же, как однажды принял меня с моей болью и он сам.
- Не ввязывайся в это, - хрипло просит Каллен. – Белла, это совсем не шутки. И здесь можно очень сильно обжечься. Пожалуйста.
Я легонько притрагиваюсь к его лбу. А затем вниз, по скуле. Избавляя от слез.
- Я уже ввязалась, - чуть поворачиваю левую руку, давая Эдварду разглядеть в темноте кольцо, - «охана» - значит семья. А в семье никого не бросят и не забудут.
Серые Перчатки сдавленно усмехается прозвучавшей цитате, смаргивая слезы.
- Так ты маленький черноглазый Стич?
Я нежно усмехаюсь в ответ.
- Которому предстоит научиться заботиться о своей семье. Да. И я обещаю, что буду очень усердным учеником.
Мерцание аметистов не сравнимо по красоте ни с чем. Они всегда красивые, независимо от того, что в них отражается, и этот волшебный свет на многое способен. Но красота все же не главное, главное – содержание. В этом мерцании, мне кажется, вся моя жизнь. Я смотрю на него, как зачарованная, боясь моргнуть.
Эдвард мне открылся…
- Иногда ты стараешься изо всех сил, но не все идет так, как ты хочешь. И нет ничего страшного в ошибках. Их можно простить.
- И ты прощаешь? – робко задает вопрос он.
Бедный мой. «Боль излечивается болью». Он даже здесь хотел облегчить чьи-то страдания…
- Ну конечно же, - не выдерживая и самой маленькой паузы, я с готовностью киваю, - и Эммет, несомненно, сможет простить.
Встревоженные и задумчивые, несчастные и замученные, восхищенные и манящие… чересчур манящие глаза. Вчера они, возможно, просили какого-то обещания, подкрепленного физическим контактом. Вчера они, наверное, еще были в состоянии справиться в одиночку, а потому сдержали меня. Но сегодня, после приезда Мадлен, после всего, что было, в аметистах не просьба, а МОЛЬБА почувствовать… увидеть… я бы никогда не смогла им отказать.
- Эдвард…
Я не говорю ничего лишнего. Я не делаю ничего лишнего. Мои руки останавливаются, дыхание становится совсем тихим и только голова немного наклоняется вперед. Поближе к его лицу.
Аметистовый не упрямится. Сегодня нет. Он не движется мне навстречу, это так, он не притягивает меня к себе, ускоряя процесс… но он хочет. Это уже не спрятать.
- Эдвард, - с маленькой улыбкой повторяю, оказавшись в самой непосредственной близости к своей цели. И аккуратно, как в первый и последний раз в жизни, прикасаюсь к приоткрытым теплым губам. Совсем легонько.
Этот поцелуй вызывает водоворот, бурю внутри. Все вокруг вспыхивает и потухает, заполняется чем-то тянуще-сладким и тревожащим, наливается теплотой, журчит весенним ручейком. Мне кажется, что я слышу, как трескается ледник и его глыбы падают в воду. С огромной высоты. С плеском.
Эдвард прикрывает глаза, прерывисто выдохнув в мои губы и только тогда я понимаю, что и мое дыхание перехватывает.
Первый поцелуй, говорят, никогда не забывается. Первый поцелуй с любимым человеком тем и драгоценен, что он единственный в своем роде. Что больше ничьи губы так не поцелуешь. Я целовала Эдварда однажды. Но это было совсем другим поцелуем…
Я не помню своего самого первого поцелуя – где он был, с Джаспером ли, и почему.
Но я помню этот поцелуй. Самый прекрасный за все мое существование. И подарил мне его Алексайо…
Слишком хорошо. Через край.
Отстраняюсь очень медленно – само это действие рвет сердце.
- Белла, - бархатно, но с грустью шепчет Серые Перчатки. Я приникаю своим лбом к его, я замираю, и мы оба, еще не готовые посмотреть друг другу в глаза, справляемся со сбитым дыханием. – Моя девочка, что же ты… - ему почти больно, - что же ты делаешь?
Капельку дрожащими пальцами глажу его щеку. Ощутимо. Нежно.
И Эдвард договаривает, открыв глаза и попытавшись найти меня в темноте:
- Что же ты будешь делать со мной?
Этот тон, то, как спрашивает, сама атмосфера тишины вокруг… пропадает даже озноб. Ему больше не холодно, но оттого не менее страшно. Услышать, понять и принять. Он не допускает для себя ничего хорошего – мне ли не знать. И такие действия, похоже, в буквальном смысле ставят его на колени перед убеждениями и принципами.
Я поправляю сползшее одеяло, разравнивая его на плечах мужа, а потом снова глажу. От прикосновений он тает, ему хорошо, и я не посмею Каллена этого лишить.
- То, чего ты заслуживаешь, - шепотом отвечаю, поймав его взгляд. Дав увидеть все то, что почувствовала сама и напитавшись ответными эмоциями мужчины. Я проигрываю эту симфонию минутной давности в голове еще раз и прекрасно понимаю, что в ней нет ни одной фальшивой ноты. Восхитительно.
И лишь затем, с улыбкой, больше не сопротивляясь, снова целую Эдварда. Еще нежнее.
- Мой Уникальный…
* * *
…Это утро - утро двадцатого марта - стало самым худшим в жизни Каролины.
По крайней мере, хуже она не помнила.
Бежать по снегу было сложно и холодно, но еще сложнее было на участках, где держался лед. Каролина хваталась за ветки для опоры, обходя ледяные лужи, и старалась дышать как можно ровнее. Она знала, что если собьет дыхание, бежать уже не сможет.
Контролировать себя помогал голос папы. У нее до сих пор звенел в ушах тот тон, которым он велел ей сидеть в своей комнате.
Она пришла в девять утра. Каролина сразу уже узнала ее шубу и ее сапоги, а волосы развевались от ветра и притягивали внимание. Она стояла на пороге и никого не трогала, не обижала. Просто позвонила в дверь. Она пришла, чтобы увидеть свою девочку. Она соскучилась.
Карли уже натягивала штаны поверх пижамы, чтобы выбежать к мамочке, но папа успел раньше. Она увидела с лестницы, как он отпер дверь и буквально вытолкнул маму наружу.
- ПОШЛА ВОН!
В лесу утром не страшно. Страшно ночью, когда идет дождь и оглушающе бьет по кронам деревьев, каплями стекая вниз. И тогда еще темно, а сейчас светло. В свете все не так страшно.
Каролина толком не знает, что она делает. На данный момент просто бежит. Потому что когда бежит, не так больно. Теряясь среди хриплого дыхания и покалывания в боку, мучения ослабевают. Сознание концентрируется на шагах, на льду, на снеге… и не режет девочку по живому.
В широких штанах, без пальто, она умудрилась юркнуть мимо папы, прямо босиком кинувшись к матери. Уже услышала его тяжелые шаги позади себя, когда схватила ее шубу и потянула в сторону, желая вернуть домой.
- Мамочка!.. мамочка!..
Но мама обиделась. И на нее, Карли, за промедление, и на папу.
- Твой отец – животное! Оба твоих отца! И благодаря им я не собираюсь здесь оставаться!
Каролина закричала, когда папа схватил ее за талию, оттягивая от маминой шубы. Он перебросил ее через плечо, крепко прижал к себе и не дал никакого шанса вырваться. Не дал даже шанса попрощаться.
Она ревела, срывая голос, «МАМОЧКА!!!», пока та садилась в такси, а папа уносил ее к дому. И только за дверью, которую запер на два замка, поставил на ноги.
- Она тебя обидит, Карли… - сурово произнес он, глядя прямо в ее глаза, - не доверяй ей. Нельзя.
В чаще куда спокойнее, чем возле их дома. Здесь поют какие-то птицы, небо серое и не сливается с темной землей, а кое-где даже пробивается трава. Каролине холодно, но она не обращает внимания на этот холод. Ухватившись за высокую сосну, стиснув ее пальчиками, дает себе полминуты на перерыв. Воспоминание о маме куда страшнее, чем боль справа. От того, что мама ушла, болит сердце…
Она рыдала в подушку, зажавшись в уголок постели, и не знала, что делать дальше. Папа внизу о чем-то громко спорил по телефону, и Карли показалось, что он звонил в полицию. Она подперла дверь своим креслом, кое-как притолкнув его туда от стены, а потом, не утирая слез, распахнула окно. Возможно, дядя Эд сможет ей помочь?..
Каролина отлипает от ствола дерева, кидаясь дальше. Слезы жгут глаза и не совсем видно, куда бежать, но маршрут уже и не так важен. Карли просто хочется быть подальше от всех – от мамы, потому что уехала, от папы, потому что обидел маму, и даже от Эдди… потому что Эдди больше ее не любит.
Эта СМС пришла как раз в тот момент, когда, миновав пожарную лестницу, замаскированную, но не до конца, девочка выбралась из дома. Гостиная и папа были далеко, Голди отсутствовала со вчерашнего вечера, а значит, никто не мог ее остановить. И она этим воспользовалась.
Мисс Каллен как раз вбегала в лесной массив, перепрыгнув белый заборчик, ограждающий территорию их дома, когда телефон в кармане запиликал.
И на экране не было ничего, кроме короткого послания с номера, который Каролина украсила гавайским узором из цветов.
«Ты была ужасной девочкой в эти дни, мисс Каллен. Твое поведение не заслуживает ничего, кроме наказаний. И я обещаю, что ты их получишь сразу же, как я тебя увижу. Никакой пощады».
Слез больше. Все больше и больше. От них уже болят глаза и трясутся руки, но ничего нельзя сделать, кроме как смириться. Она выбросила телефон еще у дома – больше ничего не жжет в кармане. Но в сердце жжет. Очень сильно.
В какой-то момент Карли думает побежать к Иззе, спрятаться у нее – вчера Изза сказала, что ее любит… но там, где Изза, там и дядя Эд, трезвые мысли приходят в голову вместе с пониманием ситуации. А дядя Эд обещал наказать ее. Он никогда не нарушает обещаний, сам говорил.
Нет, к Эдди не вариант. Ни за что.
Почему она так поступает? А потому что. Потому что слишком страшно. Потому что боль пригибает к земле. Потому что отчаянье достигло своего пика. И никто, никто не может помочь…
Покрепче стянув края куртки, стянув с лица шапку, Каролина ускоряется. Она бежит по достаточно протоптанной тропинке, по которой часто ходила с папой раньше, и не сворачивает. Она боится сворачивать, потому что вокруг еще есть сугробы, а под ними – лед.
Но то ли задумавшись, то ли поддавшись панике и своему ужасу, девочка внезапно делает шаг вправо. Снег уходит из-под ног, корка льда занимает его место, и удержаться в вертикальном положении уже нет никакой возможности.
Карли соскальзывает вниз, больно проехавшись лицом по сразу же заалевшему зимнему покрывалу и, взвизгнув, сдирает руки о ствол близлежащего дерева.
От тропинки вниз уходит небольшой обрыв и ей страшно. Как может крепко держась порезанными ладонями за свою опору, она тщетно пытается выбраться обратно на тропу. Попытка – неудача, попытка – неудача, попытка…
- Я НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ В РОССИИ! ПОШЛА ВОН!
- Я не останусь из-за обоих твоих отцов!
- Никакой пощады!
Три фразы от трех самых-самых дорогих людей с мясом выгрызают душу. Каролине хочется отпустить дерево и полететь вниз. Ей так больно, что стертое лицо и руки уже теряют значимость. Больнее всего внутри. Потому что никто, никто больше не любит!..
- А вот и принцесса, - глаза девочки распахиваются от нежданного голоса, появившегося рядом, а потому она не сопротивляется, когда кто-то помогает ей встать на ноги. Буквально ставит на них
- Порезалась, - с усмешкой произносят за ее спиной. По тембру – мужчина.
Каролина даже не удивляется, что незнакомцы не говорят по-русски. Ее зубы громко стучат, а дыхание почти замирает. Чужие…
- Ничего, за раненых детей дерутся с большим усердием, - успокаивает своего друга девушка, вытащившая Каролину с края обрыва. У нее темно-каштановые волосы, зелено-серые глаза и высокие, четко очерченные скулы.
Это похоже на мультфильм. Или на сказку. На страшную сказку. Каролину трясет.
- Твои слова – да Богу в уши, Конти, - мужчина тоже появляется перед девочкой, приседая и равняясь с ней ростом. Он слишком высокий – выше дяди Эда. У него тоже черные волосы, но глаза голубые. Очень голубые. Малышка сжимается в комочек.
- Смотри, она боится, Дем, - девушка прикусывает свою алую губу, притянув к себе Карли за пояс куртки, - и от этой боязни нам только лучше. Да, крошка? – она закатывает глаза, усмехнувшись, и выдыхает, - кто бы мог подумать, братишка, что к Алексайо и его гребанной платиновой птичке нас приведет вот такое чернобровое создание?.. Я всегда говорила, что взлом электроники – это твое.
Карли не порывается сбежать. От шока она не может вымолвить и слова, к тому же на губах все равно кровь, а лицо горит. Она лишь прячет руки за спину, изучая незнакомцев своими огромными глазами и дышит. Очень громко. Смешит их.
- Ладно, хватит игр, - девушка поднимается на ноги, передав свою пленницу некому Дему. Каролина бы предпочла, чтобы ее держала все-таки женщина. Этот мужчина не выглядит добрым, а его глаза блестят.
Конти сосредоточенно отряхивает со своих брюк снег. Ее лицо искажается подозрительной гримасой.
- Никаких неурядиц, Деметрий. Четко делим «голубков» пополам.
Мужчина фыркает. Ему явно неприятно такое недоверие.
Не сопротивляющуюся, сморщившуюся от боли и ужаса, он поднимает Каролину на руки. Позволяет окровавленными руками касаться своего черного пальто.
- Давай телефон.
Темноволосая Конти кивает. Вытаскивает мобильный из своего кармана.
- Будем звонить дяде Эду, да, зайка? – вкрадчиво шепчет Константа, потрепав Каролину по больной щеке, отчего девочка вздрагивает, но больше не плачет, - теперь он сделает все, что мы скажем. Его золотая рыбка в наших руках.
Глава получилась большой и информативной, дорогие читатели, а значит, автор как никогда нуждается в вашем мнении в отзывах. Все именно то, чем кажется. В этот раз - да. Ваши предположения будут очень кстати! Ждем вас на форуме!
Спасибо за прочтение!
Напоминаю, что оповещение о новых главах получают те, кто отписался на форуме и/или под главой.
Спасибо за прочтение!
Напоминаю, что оповещение о новых главах получают те, кто отписался на форуме и/или под главой.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
