У нас совместные завтраки, горячие русско-греческие обеды, и теплые ужины (с моим прежде любимым брауни, что на удивление безвкусен), которые обычно проходят за разговорами.
Я как могу стараюсь поддерживать беседу. Не хмурюсь, не суплюсь, не плачу, не встаю из-за стола раньше всех, хотя обычно не съедаю даже половины. По сути, я и ем только потому, что Карли кормит меня и кушает в это время сама, по-другому ее не уговорить.
От ее тепла, доверия, от ее ласковых прикосновений я нахожу силы держаться дальше. Улыбаться. Шутить. Даже смотреть «Геркулеса» и «Гадкий я», который неразрывно связан воспоминаниями с Эдвардом.
Ночью мы спим все вместе. Я против того, чтобы постоянно давать Карли снотворное и Эммет, не глядя на опасность ее кошмаров, придерживается того же мнения. Мы соблюдаем главное условие Малыша – быть рядом. И потому ночь за ночью я сплю на правой стороне, а Эммет на левой от нее. Каролина держит нас за руки, ворочаясь под одеялом, и к утру, обычно, мы оказываемся тесно прикованы друг к другу ее объятьями.
Конечно же, мой зайчонок вспоминает о своем любимом Эдди. Четыре дня без него для нее большой срок, и она, изредка предаваясь минутам грусти, сидит, покачивая из стороны в сторону и напевая ему колыбельную, своего плюшевого сиреневого единорога. Теперь я знаю, какая ее любимая игрушка. И у меня на глаза так же наворачиваются слезы, едва вижу ее.
Вообще, любое упоминание об Эдварде приводит к одному и тому же – треску в груди, который потом перерастает в гул от пустоты, а после, в завершении всего – глухому удару сердца, обливающегося кровью. У меня перехватывает дыхание и застилает слезной пеленой глаза. Я вспоминаю его руки на талии, его дыхание, его поцелуи и утешения, то, каково было спать рядом с ним…
Однажды мне снится, что мы стоим в больничном сквере, горят два одиноких тусклых фонаря, а по сосне скачут белки. И Аметистовый наклоняется к моему уху с теплой улыбкой:
- Мой Бельчонок.
От выкриков и истерик удерживает, опять же, близость Каролины. Я справляюсь с этим всем благодаря ей.
А на следующий день, едва Эммет возвращается с работы, прошу его прямо с порога, глядя прямо в глаза:
- Отвези меня в парикмахерскую.
…Возвращаюсь я уже без двадцати сантиметров волос – теперь локоны только до плеч. Мне так проще.
Эммету объясняю, что все это – в поддержку Каролины. Чтобы не комплексовала из-за своих кудрей. А мои и так отрастут.
Он верит.
Верит и Карли.
Конечно же малышка не слепая. Конечно же она замечает, что я по нарастающей бледнею, под глазами залегают синие круги, а черты лица заостряются, покоряясь чуть впавшим щекам. Как выяснится позже, за эти четыре дня я теряю три килограмма, что несомненно сказывается на одежде – она на мне теперь висит.
Каролина спрашивает, что случилось? Почему у меня глаза на мокром месте? Почему я грустная?
И тогда я улыбаюсь, прижимая ее к себе, и нагло вру, хотя обещала, клялась ей так не делать, что думаю о судьбе маленького Геркулеса, которого забрали от родителей, грущу за обиженных Грю девочек-сироток или же вспоминаю о том, что на ее личике еще не до конца зажили все ранки.
Всему этому, к моему ужасу, юная гречанка верит. Она обсуждает со мной, что Геркулес потом вернулся к маме и папе, что Грю потом осознал свою ошибку и забрал девочек, что у нее самой уже ничего, ничего не болит. Честно-честно.
И это правда. Корочки отпадают, ранки превращаются в нежную розовую кожу под ними, а на ладошках к концу недели снимают швы. С Каролиной теперь все в порядке, все как прежде.
Одной из ночей мы лежим, обнявшись, пока Эммет решает какие-то дела по срочному звонку из цеха «Мечты». В темноте комнаты сияет неярким светом прикроватная лампочка, и в ее лучах Каролина выглядит будто из сказки про Белоснежку. На тарелках, привезенных из дома Каллена, сегодня мы рисовали диснеевских героев.
- Белла? – малышка подбирается к моему боку, задумчиво подкладывая обе ладошки под щеку, - я теперь красивая?
Я морщусь, не удержавшись от неровного выдоха.
- Каролин, ты всегда красивая. Ты красавица, чудесная красавица. Мы же уже обсуждали это.
Она чуть тушуется.
- Ну… а теперь? Все так же?
Я наклоняюсь к ее лобику, дважды поцеловав его с особой лаской.
- Да, мой зайчонок. Как всегда.
Она опускает глаза, говоря чуть тише.
- И ты меня по-прежнему любишь?
- А ты меня?
- Конечно! – с жаром отзывается она, выглянув из своего укрытия – волосы отросли еще на сантиметр. Они все длиннее, все гуще. – Ты же знаешь!..
- Тогда почему ты спрашиваешь меня? Если тоже знаешь?
Она вздыхает.
- Я хочу спросить… ты останешься?
И тут же, будто ответ уже заранее известен, она опускает глаза.
- Останусь где, малыш? – я обнимаю ее крепче. Я уже не знаю, как жить, чтобы ее не обнимать. За эти дни она единственная причина, по которой я еще не развалилась на части окончательно. При всех стараниях Эммета, при условии, что он выполнил данное слово и делал все, дабы мне было хорошо, будь он один… я не люблю его так, как он хочет. Я не смогла бы ради него удержаться на краю. А ради Каролины, как и ради ее дяди, смогу...
- С нами, - девочка прочищает горло, затаив дыхание, - со мной и папой… ты нас не бросишь?
Я кончиком пальца стираю с лица непрошенную слезу. Очередную.
А затем как могу крепко, чтобы не усомнилась, обнимаю девочку. Целую ее лобик, потом зажившие щеки, а затем маленький, слегка вздернутый носик.
- Я никогда вас не брошу, Карли…
И это правда. У меня, кроме них, никого больше нет.
Эдвард отказался от всего, что у нас могло быть. И сейчас, и двадцать шестого, там, с Маргаритой, а может, и дальше, позже, он ведь наверняка встречался с ними еще. Сейчас же, в этот момент, эта командировка – просто предлог. И мне кажется, даже Эммет понимает, что никаких встреч не запланировано, никаких спонсоров. Он солгал. Он просто отошел в сторону, прекрасно мне показав, что никакой взаимности нет и не будет. Напрасно надеялась.
Когда Каролина, успокоенная моим ответом, в ту ночь засыпает, я все же плачу.
Встревоженный и хмурый Медвежонок, вернувшийся в комнату, требует причину.
- Она опять не верит, что мы ее любим… - и ему вру я, - что она красивая…
Верит. Утешает меня, когда плачу чуть громче – какая же я отвратительная! Я не могу ему сказать… ничего не могу!..
А назавтра, а дальше – все по кругу. Неустанному, неотступному, прежнему. Такова теперь моя жизнь. Второе предательство оказалось куда более основополагающим, чем первое. Однако есть и плюс – с ним у меня появилась опора. Причина бороться. И я почему-то верю, пусть и самонадеянно, что достигну успеха.
Я звоню Роз и говорю с ней, будто ничего не произошло.
Я каждую ночь создаю видимость спокойного сна, хотя с дрожью жду грозы.
Я вздрагиваю и кричу в подушку, когда мигает фонарь, падает звезда или отблеск фар поздно проезжающей машины касается окна спальни.
Но я живу. И жить буду. Даже когда Эдвард вернется… даже когда истекут оставшиеся до его приезда три дня, буду. Клянусь. Я справлюсь.
Возможно, это, усыпляя мою бдительность, и приводит к такому финалу? Обрывочному, резкому и жестокому. Как и полагается.
Мы с Каролиной неспешно прогуливаемся по уличной территории дома, подкармливая редких голубей, пролетающих мимо, и что-то обсуждаем. Кажется, героинь «Холодного сердца», которые смогли-таки найти точку соприкосновения благодаря взаимной любви.
Эммет внезапно уехал, не сказав толком, куда, и я предложила расстроенной малышке развеяться, побродив по мокрой весенней траве. На ней капюшон – на мне капюшон – прячем от ветра волосы.
Мы идем, переступаем лужи и смотрим на небо, сминая в руках хлебные крошки. И обе, не подозревая ничего дурного, оборачиваемся на хруст гравия подъездной дорожки. В понедельник. На исходе четвертого дня.
Хмурый Медвежонок с ненавистью захлопывает водительскую дверь своего белого гиганта, оглушив нас, а тем временем с пассажирского сиденья автомобиля показываются до боли знакомые серые перчатки.
- ЭДДИ! – разносится по лесу восторженный крик Каролины, подпрыгнувшей на своем месте.
Я же, сглотнув, крепче сжимаю ее ладонь.
Он здесь.
* * *
Я жду, когда ты вновь откроешь двери,
А между мною и тобой — века,
мгновенья и года,
сны и облака.
Я им и к тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.
Ноктюрн
…Галлюцинации – главные спутники кокаина. Терпкие, нежные, переливисто-мелодичные, с ощущением полета и невесомостью, где хочется навсегда остаться, они проникают в самую душу. Они доставляют удовольствие, радость… и с ними хочется дышать как можно, как можно дольше. С ними жизнь – сплошная светлая полоса.
Я употребляла кокаин – в самых разных видах. У меня случались галлюцинации – разнообразные настолько, насколько можно. Но даже лучшие из них не готовили меня к тому, с чем придется столкнуться сегодня.
Я стою посреди грязной мокрой земли, где только-только из-под снега выбилась зеленая слабая трава, прижав к себе Каролину, и вижу, что в нашу сторону идут двое.
Одного из них, широкого в плечах, сильного, смелого мужчину с ежиком черных волос я узнаю сразу. Он признался мне в любви. Эммет.
Второго же, тоже сильного и смелого, тоже с черными волосами, только с золотым отливом, я стараюсь не узнавать всеми силами, какие во мне есть. В любви ему призналась я. Это Эдвард.
Эдвард, чьим увлечением стали Маргариты.
Эдвард, который создал видимость командировки, чтобы одурачить нас.
Эдвард, что направляется ко мне так, будто никогда и не уезжал.
Эдвард, вернувшийся намного раньше собственноручно установленного срока.
Я не могу поверить в то, что вижу. Я хочу перестать видеть, а не могу. Не глядя на то, что капюшон моего черного пальто широкий и плотный, он не затеняет обзор. А ветру не под силу встрепать мои волосы, чтобы хоть как-то исправить положение.
- Дядя Эд! – Карли, вырываясь из моих рук, видимо, решив, что я просто переволновалась, раз сдерживаю ее, бежит к Каллену-старшему. Раскинув объятья, запрокинув голову и так широко, как никогда прежде, улыбаясь, стремится встретить его как полагается.
Для нее возвращение Эдди – радость. Судя по лицу Эммета, для нее одной.
- Солнце, - оторвав взгляд от меня, мужчина с обожанием, тут же перестроив эмоции на лице, забирает на руки Каролину. Она прижимается к нему, крепко обвив ручонками за шею, и ее отросшие волосы щекочут его замороженную правую щеку.
- Мы так соскучились, дядя Эд… мы все так соскучились…
На лице Эдварда ничего не меняется от этих слов, но мне все равно видно, что он понимает ситуацию. Никаких излишних блаженных улыбок для нас. Эммет молчаливо становится слева от меня, выступив чуть вперед.
От него исходят странные волны злости. Даже не столько злости, сколько горечи. И отчаянья.
Он смотрит, как малышка обнимает своего дядю и будто ждет, пока тот сделает что-то… пока на его лице мелькнет что-то особенное… но помимо нежности и обожания, что всегда написаны на лбу Аметистового при встрече с племянницей, ничего нового не предвидится.
Я гляжу на Алексайо как впервые. На его густые взъерошенные волосы, на его красивые черты лица, куда более выбеленные, чем обычно (что уже стало привычным, и все же), на его трехдневную щетину и отпечатки синяков под глазами. Впрочем, в этот день и в этот час они не выглядят потухшими, угасшими или же изболевшимися. Наоборот, как никогда живые, решительные, будто напитавшиеся непонятной мне силой… и потому я не могу в них смотреть.
Внутри меня – руины. А в аметистах – тепло и благоденствие. Будто их обладатель наконец нашел себя.
- Дядя Эд, а ты соскучился? – Карли распахнутыми глазами смотрит на своего родного человека, поглаживая его шею, - по нам всем?
Алексайо любовно целует ее выздоровевшую щечку. Он улыбается, обратив внимание, что корочек и крови больше нет.
- Очень соскучился, малыш, - и пламенный взгляд пробегает по нам всем, остановившись, почему-то, на мне.
Эммет стискивает зубы, вздернув голову. Я почти физически чувствую, как он сжимает руки в кулаки. Не понимаю, а оттого страшнее. Но отодвинуться не решаюсь. Он будто… защищает меня. От Эдварда?
Серые Перчатки подходит ближе, так и не спустив с рук своего ангела. Нашего общего ангела, который знать не знает, что ее дядя наделал…
Алексайо открывает рот, чтобы что-то произнести. Ему многое нужно сказать, как я вижу по горящему взгляду, но времени мало. Он выбирает лучшее, нужное, правильное. И в моей душе, доставляя все больше страданий, зияет черная дыра. Рваная, болезненная, гнойная рана. Ее не залечишь.
Я смотрю на Эдварда и не понимаю, почему до сих пор чувствую трепет в груди, когда вижу его. Наравне с болью, с гневом, с желанием заплакать и, что страшнее всего, уязвить, ощущаю радость. Он вернулся живой и невредимый, он стоит передо мной, он так выглядит… мне кажется, будто ничего не было. Будто никто и никогда не устраивал всего этого ужаса. Будто он был со мной – всю жизнь. И никогда, никогда от меня не отказывался. Любил меня…
- Как хорошо, что ты приехал, Эдди, - Карли, не в силах понять и уловить напряжение вокруг от своего искреннего детского счастья, жмется к дядиному плечу, - мы с Беллой говорили о тебе… и с папой…
- Мне тоже нужно с вами поговорить, - аметисты обращены исключительно в мою сторону. Эммет отворачивается, дабы скрыть от дочки гримасу, исказившую лицо.
Каролина хмурится.
Я не выдерживаю. Всего этого, всех этих… всего. Просто не могу. За четыре дня хождения по краю сорваться – небольшая утрата. В конце концов, это было ожидаемо, верно? Я уже не та, что прежде. И я не хочу, чтобы Эдвард думал, будто все неизменно.
Глубоко вдохнув через нос, я решаюсь. Я скидываю свой капюшон.
Короткие, но густые волосы с трудом достают до плеч, выходя из своего тканевого укрытия. Они темнее, чем прежде. Они теперь темно-каштановые, благодаря усилиям парикмахера.
Ну наконец-то!
В аметистах все же проскальзывает искра, предвещающая большой костер. Колючая, холодная искра, охватывающая радужку.
На миг утеряв контроль над лицом, Аметистовый позволяет уголку губ сползти чуть ниже, а морщинкам тронуть область у глаз. В глазах – изумление. Такое не придумаешь.
Да, Эдвард.
Да, я постриглась.
Мне хочется позлорадствовать, но не получается. Видимо, для этого сил уже нет.
Как можно безразличнее отнесясь к его реакции на изменение моей внешности, я вдруг беру и протягиваю мужу руку. Без перчаток – с синими от холода пальцами, на которых еще не зажили ссадины от удара о холодильник.
- С возвращением, мистер Каллен.
Каролина буквально застывает с открытым ртом. Она не может взять в толк, что я только что сказала. И почему не обнимаю Эдварда так же, как и она. И почему не улыбаюсь ему. И почему… почему я так смотрю.
А вот Эммет, мне чудится, хмыкает.
- Спасибо, Белла, - впрочем, не моргнув глазом, вежливо отвечает Аметистовый. Легонько пожимает мою протянутую руку, отчего по венам сразу же бежит разряд. Я поспешно отдергиваю ладонь, ощущая, что вот-вот заплачу, если этого не сделаю.
- Эммет, Карли, - Эдвард перехватывает малышку, чмокнув ее в лоб и оборачивается к брату, - вы не могли бы оставить нас с Беллой наедине на минутку?
- Она не Анна, Эдвард, - внезапно даже для меня произносит Медвежонок, выступив еще вперед и отодвинув меня к себе за спину, - не надо…
Каролина, и так непонимающая, что происходит, хмурится сильнее. Ее брови выгибаются в вопросе, а личико супится.
- Дядя Эд?.. Папа?..
- Папа как раз переоденет тебя, когда мы придем, - ласково объясняет Эдвард, вглядываясь в серые водопады брата едва ли не с мольбой, - сейчас…
- Нет смысла этого делать, - Эммет не унимается даже при условии, что здесь его Малыш, - Изза не заменит тебе дочь, ты это знаешь. Ты напрасно выдумал этот план.
План?.. Анна?..
Я выглядываю из-за плеча Медвежонка, стараясь отыскать взгляд Аметистового, но вместо этого натыкаясь на заполняющийся слезами взгляд Каролины. Ей горько.
- Эммет, хватит… - как и я, заметив, что девочка на грани плача, Эдвард ласково поглаживает ее волосы.
- Тебе хватит! Мы же обо всем условились! Что за резкая перемена мест? Что за чувства, мать их, которые вспыхивают?!
Эдвард тяжело вздыхает. Аметисты на мне.
- Белла, давай поговорим. Пять минут, и я больше не трону тебя, если пожелаешь. Пожалуйста.
- Папочка… - Каролина, испуганно оглядываясь на лица двух самых главных мужчин в своей жизни, смаргивает первые слезы, - Дядя Эд?..
- Не станет она с тобой говорить! – Медвежонок выставляет руку вперед, не давая мне пройти, - тебя здесь не было, когда нужно было разговаривать! Хватит!
На лице Эдварда ходят желваки.
Карли окончательно сникает.
- Глупцы!.. - завидев то, как опускаются плечи девочки, кидаю я обоим братьям. Пригнувшись, чтобы пройти под рукой Эммета, без сокрытия близко подойдя к Эдварду, забираю у него малышку. Она прижимается ко мне без споров. Она не хочет здесь оставаться.
- Белла! – Каллен-младший рявкает едва ли не с обидой. Призывает вернуться.
Эдвард же просто молчит, глядя мне, уносящей девочку к дому, вслед. Этот взгляд жжется и оставляет клеймо на затылке.
- Не бойся, мой Малыш, - шепчу на ушко юной гречанке, которую уже потряхивает от слез, - они из-за какой-то ерунды… они сейчас помирятся…
Всхлипнув, она с кивком зарывается лицом в ворот моего пальто. Не замечает, что меня тоже трясет.
Я не оглядываюсь, чтобы проверить, спорят ли братья по-прежнему или идут за мной. Откидывая с лица пусть и недлинные теперь, но все равно мешающие благодаря ветру волосы, я спешу к крыльцу. В доме будет легче.
- Сейчас, - усаживая Карли на пуфик в прихожей, помогаю ей снять куртку, - мой красивый зайчонок, ну что же ты плачешь? Эй… все хорошо…
В арке гостиной показывается Голди, на чьем лице озабоченность. Она в недоумении.
- Каролина?
- Все в порядке, - повторяю уже ей, надеясь, что достаточно красноречива взглядом, дабы заставить оставить девочку в покое, - мы просто замерзли и решили погреться, да?
Карли, подыгрывая мне и шмыгнув носом, все же кивает.
- Попить чай…
- Попить чай, - с улыбкой поддерживаю я, прогоняя все собственные смешанные чувства, - ну конечно же. Пойдем.
Оставив ее куртку и шапку в прихожей, мы с мисс Каллен проходим на кухню, крепко взявшись за руки.
Я усаживаю Каролину за стол, пока ставлю на огонь древний чайник и, прикусив губу, вглядываюсь в завешанное тонкой шторкой окно. Девочке не видно, что за ним происходит, а мне – вполне. Встав друг с другом лицом к лицу, Эдвард и Эммет выясняют что-то… на повышенных тонах. И на лицах обоих горечь, гнев и обида.
Благо, слов не слышно… стены толстые.
Я ставлю перед Карли кружку с ароматным черным чаем, присаживаясь рядышком. Недолго думая, малышка переползает на мои колени, приникнув к груди.
- Это из-за меня?
Я ласково стираю пару слезинок с ее личика.
- Нет, зайчонок. Из-за меня.
- Из-за того, что ты постриглась?
- Ага, - кладу подбородок на ее макушку, поглаживая плечики в темно-зеленом оленьем свитере, - но они не будут спорить долго. Волосы обратно не приклеить.
Каролина фыркает моей неумелой шутке, чуточку расслабившись.
- Я рада, что дядя Эд приехал раньше… - попозже докладывает она, разомлев от тепла чая и успокоившись от того, в какой позе мы сидим. Слезы высыхают, всхлипов нет.
Мне хочется сказать «я тоже». Она ожидает, что я скажу «я тоже». Но… нет. Не тоже. Мне по-прежнему слишком больно, чтобы принимать хоть какие-то решения на его счет. Чтобы с чем-то соглашаться.
Поэтому просто целую ее макушку. Пусть расценивает как хочет.
За нашими спинами хлопает дверь – братья возвращаются. Стук ботинок, грохот вешалок… что они успели друг другу сказать после нашего ухода? А до приезда сюда? Почему Эммет так зол? Почему он вспомнил Анну?
У меня миллион вопросов. А ответов – ноль.
Первым в дверях появляется Эммет, отчего Каролина тут же опускает взгляд на свою кружку. Я поглаживаю ее спинку, убеждая, что все не так страшно. Что все пройдет.
Эдвард входит следом за братом, но на расстоянии от него. Теперь аметисты горят ярко. Так ярко, что опаляют. В них много искр, не одна. И еще больше становится, когда смотрят на нас с Малышом.
- Карли, - Медвежонок приближается к дочери, зазывающе протягивая ей руку, - пойдем.
Малышка морщится.
- Нет… - и цепляется за ткань моего свитера.
- Ненадолго, - убеждает Эммет, кивнув зачем-то посматривающей в нашу сторону Голди, - не упрямься. Ты же знаешь, я не люблю твое упрямство.
Его сдержанный тон все равно отдает хмуростью и недовольством. Каролине это не по вкусу. Она не любит чувствовать злость.
- Я без Беллы не пойду, - окончательно заявляет, переплетя наши пальцы. Кружка с грохотом опускается на поверхность стола.
Я поднимаю на братьев глаза. Пышущих, излучающих непонятное чувство по отношению друг к другу, которое братским явно не назвать.
Я боюсь конфликта и скандала – не из-за себя, из-за маленькой девочки, ставшей и моим солнцем. Я не дам им расстроить ее. Ни одному.
- Каролин, - шепчу ей на ушко, поцеловав в щечку, - пять минут, и я приду к тебе. Подождешь пять минут? Пожалуйста…
Большие серые глаза опять в слезах. Да господи, что же это такое?
- Честно пять?..
- Честно-честно, - приобняв ее, киваю Эммету, - папа тебя развлечет, а потом мы допьем чай. Иди.
Юная гречанка вздыхает, без желания покидая мои колени, но все же слушается. Послушно берет папину руку, не поднимая на него глаз, и идет. К лестнице. На второй этаж?.. Голди по наказу Эммета поднимается за ними.
И мы с Эдвардом… с Калленом-старшим… остаемся одни.
В маскараде и надуманных эмоциях нет больше причин. Я стираю с лица улыбку, адресованную Каролине, и сажусь более прямо, без лишней расположенности.
В душу возвращается было утихнувшая боль, а слезы просятся на глаза. Каково это, любить предателя? Каково это, чувствовать, что не нужна?..
Ненавижу…
Аметистовый решительно, что меня удивляет, но все же мягко, без стуков и скрипов о пол присаживается на стул напротив. Вздувшиеся вены на его ладонях прямая отсылка к разводам на граните кухонных тумб.
Я сглатываю.
- Белла… я могу называть тебя «Беллой», Изза? – его голос ровный, достаточно сдержанный, но все же пестрящий эмоциями. Меня это немного пугает.
Отстраняюсь от стола, стремясь быть дальше от него, и складываю руки на груди.
До сих пор все похоже на сон. Столько дней и ночей, столько времени, особенно в грозу, я мечтала увидеть Алексайо, а теперь… теперь боюсь. Во мне больше нет достаточно укрепленных мест, дабы обороняться. Я выстроила стену, способную, как думала, защитить, но она – бумажная. И теперь, видя его, чувствуя его, слыша клубничный, мать его, аромат, я… убеждаюсь в истине: одного его слова хватит, дабы меня убить. И морально, и физически.
Любить страшно…
- Называй как хочешь, - нервно подернув плечами, позволяю я.
- Хорошо, - он выдавливает улыбку, коснувшуюся лишь уголка рта. Я поджимаю губы. – Белла, я понимаю твои чувства сейчас. Я понимаю, что то, что я сделал... очень сложно объяснить. Но я прошу тебя меня послушать. Эти пять минут послушать и запомнить все, что я скажу. А уже потом решать, говорить со мной снова или нет.
Потрясающее начало. Меня передергивает.
Но я молчу.
Эдвард делает глубокий вдох, дважды моргая и поворачивается ко мне всем телом. Его волосы, руки, глаза… я опять умираю. Снова, как неизлечимо больная, как зависимая почище, чем от наркотиков, умираю. Мгновенно вспоминается все, что случилось за эти четыре дня, начиная с апогея той минуты, едва увидела картины Маргарит…
- Белла, я недавно совершил самую непростительную, грубую и ужасную ошибку за все свое существование, - с места в карьер, докладывает Каллен, - сделанного не воротишь и от этого мне тяжелее всего. Я потратил несколько дней на раздумья, как мне быть… и не нашлось лучшего выхода, чем откровенно признаться во всем. По крайней мере, это даст тебе возможность верно рассудить.
В моем горле комок, а глаза саднят как после чертовой грозы.
- Я тебя не понимаю… - тряхнув волосами, дабы отвлечь его внимание от своего хриплого голоса, произношу. – Ты слишком сложно… говоришь.
Получается. Эдвард изумленно моргает, а потом едва заметно хмурится, сосредоточив взгляд на моем новом образе.
- Извини…
- К черту извинения, - руками обвиваю себя крепче, дабы не распасться на кусочки прямо здесь. Благо моих движений под столом не видно.
- Белла, - Серые Перчатки подается вперед, заставив меня ощутить новую волну клубничного аромата прямо рядом с собой, - я хочу сказать честно, открыто и искренне, положив руку на сердце. Я не хочу больше замалчивать это, сколько бы ни было поводов и причин, так нельзя, - в аметистах поселяется страшная по силе нежность. Взглянув в них, я даже пугаюсь, почувствовав холодок в пальцах. Это ведь невозможно, так? Это лучшая из моих галлюцинаций, о которой столько мечтала.
- Расскажешь, кто такой Алексайо? Или когда в нем пробуждается Мастер? – всеми силами пытаясь разрушить момент, уже не в состоянии скрыть пронизывающую дрожь тона от слез, все же выдаю. Горько и громко.
На лице мужа только сожаление, ни капли изумления, удивления, страха, неприязни… Эммет рассказал ему, что я нашла портреты? Может, он и о грозе ему рассказал?!
И он меня предал!
Отвлекшись на рассуждения, не замечаю, как Эдвард, подтверждая свои умения, признанные мной еще далекой зимой в Вегасе, присаживается возле моего стула. Только не на корточки, как обычно. На колени. И выпрямляется, поднимая голову. Взгляд не опущен, он на мне. Он передо мной.
Придушенно вскрикнув, я с трудом перебарываю желание отодвинуться. Стул небольшой и мне совершенно точно грозит падение. А падать – не самое приятное занятие.
- Белла, я тебя люблю, - просто говорит Алексайо.
Он стоит на коленях передо мной, он открыто смотрит, и он… честен. Я скорее в себе усомнюсь, чем в его честности.
А дыхание преступно перехватывает.
Точно галлюцинация. К гадалке не ходи.
- Это твой новый проект? – я всеми силами держу лицо, не давая ему исказиться, а слезам потечь, - «голубки» нынче не в моде?
- Нет, - его теплая большая ладонь, за которую я была готова отдать все, что угодно, касается моего локтя. Ведет линию вниз, к запястью, на котором только-только зажил порез от голубиного кольца. – Никаких проектов. Я так чувствую, Белла.
- Ты издеваешься…
- Ни в коем случае, - спокойно, не поддаваясь на мои провокации, с легкой улыбкой он накрывает своей рукой мою ладонь. Предательница, та тут же обмякает, сдаваясь.
- Ты хоть понимаешь, что я могу поверить? – соленые капельки утяжеляют ресницы. Вот-вот побегут…
- Я очень хочу, чтобы ты поверила, - Эдвард крепче сжимает мою ладонь, давая как следует себя почувствовать. От его тона, от его взгляда – истинно-любовного – по спине мурашки.
Я сплю. Я сплю, да? Кто-нибудь, умоляю, за любое вознаграждение мира, разбудите меня!
- Чтобы окончательно меня добить? – запрокидываю голову, не удержавшись от всхлипа. Громкий, непозволительный и забитый, заполненный горечью, он взлетает к самому потолку, обрушиваясь на меня бумерангом.
На щеках слезы.
- Чтобы исправить ошибку, которая едва не стоила мне самого дорогого человека на свете, - Эдвард не удерживается, второй рукой, левой, но без кольца, как и у меня, прикасаясь к щеке. Отвратительно слабая, я даже не пытаюсь отвернуться. – Тебя, Белла. Я должен попытаться.
- Никому ты не должен… ничего…
Алексайо перехватывает обе мои руки. Мягко, но вынуждает повернуться в свою сторону и дожидается, пока решусь поднять глаза. Мокрые, погасшие, выцветшие… а он не морщится от отвращения. Ему будто бы жаль.
- Бельчонок, я сам не до конца верю в то, что произошло, - в его глазах тоже проскальзывает подобие слезной пелены, мерцающей, - но, моя девочка, пожалуйста, если ты еще хоть что-то чувствуешь ко мне, хоть капельку, позволь мне тебе доказать… позволь мне попробовать…
Он в нерешительности прикусывает губу, всматриваясь в мое лицо, а я, как загипнотизированная, пусть и плача, не выпускаю аметисты.
Господи.
Господи, господи, господи!
Да за что же мне это все?!
- Как? – едва слышно спрашиваю. Все, что спрашиваю.
У Эдварда давно готов ответ.
- Поужинай со мной, - потирая мои ладони и, кажется, с радостью встречая отсутствие на них кольца, он улыбается явнее, - сегодня. Один раз. И если ты мне не поверишь… я больше не доставлю тебе неудобств.
Поужинать?
Я сейчас впаду в истерику. Хамелеон на груди жжется от того взгляда, каким Эдвард его изучает. Могу поклясться, его левый уголок губ вздрагивает в улыбке – за то, что не сняла? А я бы посмела?!
- Не доставишь неудобств?..
Каллен сглатывает. Ему не хочется этого говорить, но он говорит. Он понимает, что это нужно, он относит это к разряду того, что обязательно следует сказать. И пусть кое-где в чертах пробегает боль, это его не останавливает. У меня вообще странное чувство, будто сейчас, будто теперь его ничто не остановит.
- Если ты не сможешь ответить мне взаимностью или же не поверишь, Белла, я подпишу развод, - произносит он, - я отпущу тебя, Бельчонок, как и обещал. Что скажешь?
Я прикрываю глаза. Слез все больше.
- Ты будешь со мной честным?
- Буду, - почувствовав, в какую сторону я, безвольная и глупая, склоняюсь, оживает Эдвард. Длинные пальцы уже не просто гладят, а по-настоящему ласкают мои.
- И ты мне все расскажешь… про все.
- Про все, - эхом отзывается он. Уверенно кивает, - этого достаточно? Ты поужинаешь со мной сегодня?
Взволнованный, наполненный ожиданием, теплый… мой Уникальный…
Я смотрю ему прямо в глаза, не давая и самому отвернуться. Неловко, робко, но все же с желанием пожимаю длинные пальцы сама, отчего мужчина сразу же улыбается мне.
Попытка оправдывает риск? А мое глупое неуемное желание? А мое сердце, что радостно стучит, когда он рядом? Когда слышу аромат клубники, ставший призраком?..
У меня нет выбора. У меня никогда его не было.
Мы оба знаем мой ответ.
- Один ужин, Эдвард…
ЖДЕМ ВАС НА ФОРУМЕ!
Алексайо-таки не смог жить без звезд...
Алексайо-таки не смог жить без звезд...
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-56#1456104
0
Я представляла себя на месте Беллы и думала, как бы я все восприняла, если бы со мной случилось такое. 
