Capitolo 34.
Часть 2.

Вероника Фиронова, светловолосое создание с теплыми голубыми глазами и нейтральным отношением к белому цвету в силу своей профессии, в этой жизни не любила всего три вещи: рыбное суфле, крошки на кровати и поздние звонки с неизвестных номеров.
Зачастую руководство больницы, аргументируя это нехваткой персонала, навязывало ей дополнительное дежурство или какую-нибудь внеурочную нагрузку, едва брала трубку.
Долгое время девушка совмещала работу в государственном учреждении и частной целеевской клинике ради кареглазого шатена Игоря, реаниматолога, внимание которого тщетно старалась привлечь.
Но около двух недель назад Игорь женился, последний шанс растворился в небытии и малооплачиваемая должность в больнице уже не интересовала.
Вероника с нетерпением ждала окончания своего контракта через два месяца, дабы перевестись в Целеево окончательно. И тогда уже не опасаться внеурочной работы.
Поэтому на первый звонок, поступивший на ее мобильный еще до того, как добралась до дома, она не ответила.
И на второй, не менее настырный, тоже.
Но вот на третий, когда от злости выронила ключи и смертельно уставшая приникла к дверному косяку, все же подняла трубку.
- ДА! – злобно рявкает она в телефон, не заботясь уже о том, кто на другом конце. Увольнение так увольнение.
- Вероника? – с облегчением произносит кто-то, - Вероника Фиронова, правильно? Медсестра.
Изумленная тем, что звонит не заведующая, девушка хмурится.
- Правильно…
- Вероника, - мужчина, неровно выдохнув, куда-то идет, - это Эммет Каллен, если вы помните…
Помнит ли она? Ну конечно помнит. Этого мужчину вообще сложно забыть, принимая во внимание его телосложение и резкий характер. Девчонки-администраторы говорили, что он едва не разнес стойку, когда привез девочку, а они замешкались с оформлением. Ника тогда не поверила, но, увидев его, убедилась. Чем-то он напоминал ей русского медведя, и в то же время в чертах его проскальзывало нечто совсем не славянское – средиземноморье?
- Отец Каролины? – Ника немного расслабляется, проведя логическую цепочку и поняв, что мужчина никак не связан с руководством больницы, - конечно помню, Эммет Карлайлович. Что-то случилось?
Эммет Карлайлович. Ну и отчество. Он явно не из России.
- Вероника… Ника, я… - Эммет путается в словах, тщетно пытаясь сформулировать полноценное предложение, что никак не дается ему из-за волнения, - да, случилось. И мне очень нужна ваша помощь.
Фиронова дважды моргает, ущипнув себя, чтобы понять, что это не розыгрыш. На часах половина двенадцатого ночи.
- Моя помощь?..
- Каролина, - мужской голос срывается, - у нее жар и я никак не могу его сбить. Лекарство не помогает. И ее нянька… ее нет, – глубоко, максимально глубоко Эммет вздыхает, замолчав, оставив Веронику на мгновенье в растрепанных чувствах.
Нянька девочки, которой нет.
А где же мама?..
- Эммет, - взяв себя в руки, пытается ободрить мужчину она, - может быть, еще слишком рано? Вы выждали хотя бы двадцать минут? Какая температура?
- Я ЖДУ ЧАС! – рявкает Каллен, не скрыв отчаянья в голосе, - она только поднимается! Тридцать девять и пять! Вероника, давайте я пришлю за вами такси. Или свою машину. Или самолет – все, что хотите. Только помогите мне!
Ника мешкает около пяти секунд, кое-как поднимая ключи с пола. Дверь открывается, пуская ее домой, и теплый запах, накидывая покрывало дремы, влечет к кровати. К отдыху, ко сну. Влечет и намекает сослаться на неотложные дела, предложить позвонить в «Скорую» или еще что-нибудь, лишь бы сбросить вызов. Не глядя на все обязанности профессии, усталость – страшная вещь.
Но слезный бас Эммета вклинивается в этот водоворот мыслей, раскидав все к чертям:
- Мне не к кому больше обратиться, Ника… пожалуйста!
Ну, вот и все.
Фиронова тяжело вздыхает.
- Я сама вызову такси, Эммет. Только скажите мне адрес, пожалуйста.

Растрепанный, раскрасневшийся, с погасающими и вспыхивающими попеременно серыми глазами, Эммет встречает ночную «гостью» у порога своего большого дома, который Ника видит впервые. Особняк с синего цвета панелями, крыльцом, широкими окнами и огромным садом, огороженным белым заборчиком – как на картинке.
На хозяине этого великолепия джинсы и помятая рубашка, такая же белая, как и лицо мужчины.
Ника медлит, выискивая в сумке деньги, дабы рассчитаться с таксистом, но Каллен увлекает ее за собой, не глядя кинув водителю пять тысяч рублей.
В комнате девочки горит одинокий бра, пахнет горькими лекарствами, а наглухо закрытые окна концентрируют в ней тепло, создавая практически пустыню. И все же, малышка ерзает на простынях, жалуясь на холод. Ее волосы сбились, прилипли ко лбу, щечки, уже зажившие, красные…
- Папочка?.. – дрожащая горячая ручка протягивается в его сторону и Эммет мгновенно перехватывает ее, несильно сжав.
- Я тут, малыш, тут, - он говорит, а сам с ужасом смотрит на Нику, малость растерявшуюся от двух ночных дежурств подряд.
- Где у вас градусник?
Прибор за секунду оказывается в ее руках. Включив электронный термометр и ловко вынудив Каролину, даже не заметившую ее, сжать его под мышкой, девушка снимает пальто и разувается, чего не было позволено в прихожей. Она успевает как раз помыть руки перед тем, как градусник пищит, извещая о готовом результате.
Эммет не скрывая эмоций стонет, когда цифра на электронной поверхности ровняется 39,7.
- Что вы ей давали?
В глазах мужчины слезы.
- Я не знаю, что… то, что няня дает… в синих упаковках… черт!
- Ладно, - Вероника принимает решение, собранно качнув головой, - если температура не снизилась, значит, действия не было. Давайте попробуем по-другому. Нам понадобится полотенце, таз с водой и водка, Эммет.

* * *

Три сантиметра над землёй
Пока ты рядом, ты со мной
Мы не разучимся летать
Испорченный святой
Ещё способен удивлять

Видео о путешествии Алексайо и его Бельчонка в страну у синего-синего моря...

Говорят, наши мечты, наши ожидания часто не соответствуют реальности.
Как правило, чересчур оптимистичные, наполненные светом и яркие, как звезды на ночном небе, они упускают из вида главную вещь: несовершенство мира. Сами они совершенны, сами они – воплощение идеала. Но идеал, к сожалению, существует лишь в нашем воображении.
Я была последователем этой теории долгое время. Я старалась меньше фантазировать и больше вглядываться в настоящее, которое хоть порой и одаривает улыбкой, но чаще со всей силы ударяет по голове. Я училась уходить от этой реальности, когда она становилась совсем невыносимой, чтобы переждать боль или молнию в более спокойном месте – с белым порошком по краям.
Больше всего я мечтала о спокойствии и безопасности. Об уверенности, что не буду спать в пустой постели, что не буду сидеть в одиночестве на пустой кухне, что не покончу с собой в один из дней, когда гроза будет особенно затяжной…
Мои мысли были о недалеком будущем, о том, что делать с ними, наступающими днями – завтра, послезавтра, максимум – через неделю.
А теперь они убежали далеко. Теперь и год для них – не предел.
Я стою на каменном балконе белого цвета с невысоким ограждением от края холма и пью чай. Прижав к себе белую кружку, обвив ее обеими руками, я делаю маленькие горячие глотки, с удовольствием подставляя лицо утреннему бризу.
Меня по-прежнему интересует «завтра» и то, что грядет, но больше – кто будет со мной рядом. Я уже не раз и за вчерашнее время полета, и за сегодняшнее пробуждение, пока прижималась к мужу, думала о том, разделит ли Эдвард со мной жизнь. Пойдет ли по одной дороге.
Наши ожидания не соответствуют реальности? Наши мечты – потеха?
Пусть так. Но еще вчера я опровергла как минимум половину этих утверждений, увидев то же, что вижу сейчас: каменные белые стены, куполообразные синие крыши, маленькие окошки, завешанные шторками и опрометью бегущие вниз, с горы, лесенки. К синему-синему, пенистому морю.
От Греции я ожидала много, когда думала о ней. Но такого не могло предложить даже самое развитое воображение.
Пейзаж города, в котором Эдвард выбрал остановиться, иначе как сказочным назвать нельзя. Здесь настолько красиво и колоритно, что при взгляде на каменную деревеньку где-то в горле бьется сердце. Эстетический экстаз. Неверие в волшебство, что так очевидно…
Вот что представляю в виде Греции, когда говорят о ней. Вот откуда эти синие ставенки, эти круглые крыши, эти необыкновенные стены ярчайшего из цветов и тропинки, ведущие то вверх, то вниз. Выбитые из камня лестницы с широкими, идеально вытесанными ступенями. Лучше, чем в наркотическом дурмане.
Я усмехаюсь, отпивая еще немного из своей кружки. Она соответствует оттенку барашков, бегущих по волнам, и моему новому платью, влюбившему в себя стразу, не глядя на прежде ненавистный цвет: легкому, хлопковому, на бретельках, развевающемуся на несильном ветерке. Его без труда можно надеть на голое тело и в нем до одури приятно спать. Мягкое, не мнущееся, оно, будто часть острова, убаюкивает. Кошмары сегодня не рискнули даже подобраться ко мне.
Кошмары, о да… сейчас без улыбки и не вспомнить, но вчерашним вечером мне правда было не до улыбок – бог знает с какой стати, но увидев матово-серый самолет с мазками фиолетового на хвосте, я подумала, будто Эдвард хочет лететь в Лас-Вегас. Я испугала, похоже, даже Сержа, уже видавшего все, не говоря об Алексайо. Спрятавшись за его широкую спину, недоверчиво отступив от самолета, просто… расплакалась. С отвратительной слабостью.
- Я не полечу в Америку… я не хочу туда возвращаться… пожалуйста, не надо! Пожалуйста, позволь мне остаться!
Эта паническая атака, разорвавшаяся в моей голове цветным воздушным шариком, что своим хлопком оглушает, была самой нелогичной. И Эдвард сначала не мог подобрать слов, дабы успокоить меня.
- Не в Америку, солнце, ну что ты, - длинные пальцы любовно вытерли слезы с моих щек, а морщинки поселились на коже лица. - не плачь. У меня для тебя сюрприз, вот и все. Я клянусь, что мы не летим в Лас-Вегас.
Мне ничего не оставалось, как поверить. Я помню, что сжала его руку, я помню, что в самолете почти весь полет держала его в объятьях, бормоча какие-то глупости…и лишь когда появилось в ночной темноте море, лишь когда засияли огни аэропорта, унялась окончательно.
Эдвард удивил меня дважды – тем, на чем мы летим, и тем, куда мы летим. Небольшой частный самолет был спроектирован им же для себя. И такой же – для Эммета, только с другой раскраской.
- Ради тренировки, - смущенно пояснил он.
Ну а место нашего приземления… ну а Греция… я никогда не устану восхищаться этим островом. Он знал, куда меня отвезти.
Он услышал мои слова о море.
- Становишься чайным гурманом? – раздается из-за спины шутливый, капельку сонный баритон.
Я не пугаюсь тому, что он звучит рядом. Я не пугаюсь ничему, что связано с Эдвардом. Больше нет.
С удовольствием отступив на шаг назад, упираюсь спиной в его грудь. И теплые ото сна ладони, широкие и сильные, обвивают мою талию.
- У меня есть у кого учиться, - улыбаюсь, все еще глядя на пейзаж перед глазами, - заварить тебе?
Эдвард кладет подбородок на мою макушку.
- Я сам заварю, Бельчонок.
От него пахнет клубничным гелем, свежестью шелковых простыней и просто… Грецией. Это его страна. Это – он сам. Который раз я уже убеждаюсь в этом за последние двенадцать часов.
- А на что тогда я? – фыркаю, погладив левую ладонь, на которой как и не бывало никогда «голубиного кольца», - я заварю, Эдвард. Наслаждайся видом.
- Я и так наслаждаюсь, - многозначительно протягивает он, не скрывая улыбки. Глубоко вздыхает, носом проведя по моим волосам, а талию обняв крепче.
Потянувшись вперед, я ставлю чашку на столик возле ограждения. Здесь расположились так же два плетеных кресла и маленький коврик красно-желтого цвета, с изображением какого-то греческого мифа. Камни еще холодноваты после ночи, но солнце уже уверенно их согревает. К тому же у меня есть собственный источник тепла.
Обернувшись, я обвиваю Эдварда за шею.
Он немного сонный, но с отдохнувшими, расслабленными аметистовыми глазами. Кожа немного загорела, волосы, как прежде, густы и здоровы, а губы красные, не розоватые. Этот отдых, только-только начавшийся, благодатно влияет на него.
Эдвард стоит передо мной в простых хлопковых штанах белого цвета и футболке с коротким рукавом. После стольких дней, недель пряток в длинных рубашках, кофтах, пижамных одеяниях, я как впервые изучаю его руки с жесткими волосками до запястья, переплетения синих вен под бледной кожей и локтевые сгибы, на одном из которых маленький неровный шрам.
Алексайо смущен моим интересом.
- Я просто слишком долго тебя не видела, - объясняюсь, погладив его руку от плеча до запястья. По пальцам бежит ток, едва соприкасаюсь с кожей, и ток этот бьет по самым чувствительным местам, однако остановиться нет никаких сил, - и ты ужасно красивый, Уникальный.
Эдвард несильно вздрагивает, а на левой щеке у него вспыхивает румянец.
- Правда, - заверяю, не допуская даже момента о шутке или вымысле, глядя на недоумение, с которым он на меня смотрит, - хотя, думаю, ты и сам это знаешь.
Муж многозначительно опускает глаза.
- Я заварю чай, - прочувствовав атмосферу и то, что ему нужна минутка, поднимаюсь на цыпочки и чмокаю мужчину в щеку, - сейчас приду.
Алексайо не порывается меня остановить. Значит, действительно все правильно делаю – похоже, чуть-чуть перегнула палку. Мне тоже еще предстоит многому научиться.
На небольшой кухоньке, которая идеально встроилась в квартирку, снятую Эдвардом на острове, наливаю во вторую белую кружку содержимое заварника и горячую воду. Окрашиваясь в зелено-желтый, второй раз за этот час пропитывая кухню превосходным ароматом, чай вмещает в себя всю прелесть совместного пробуждения в лучшем на свете месте. Теперь я в этом уверена.
Я возвращаюсь на наш балкон, где Эдвард, упираясь руками в ограждение, всматривается в бескрайний морской горизонт.
- Чаю? – мягко предлагаю я, подходя ближе.
Повернувшись, мужчина с благодарностью принимает чашку. Я беру свою, становясь рядом с ним. И почти сразу же оказываюсь в любимых крепких объятьях. Эдвард касается моей талии, гладит спину… больше это не чересчур для него, не запретно. И душа готова петь и танцевать, едва в сознании возникают сравнения, как это все было прежде.
- Ты родился в потрясающем месте, - прижавшись к груди Аметистового, говорю я. Чай чуть остыл, но по-прежнему ароматный и терпкий. Кажется, он, зеленый, навсегда будет повязан в моем сознании с этим островом.
- Сими далеко не так красив, как Санторини, Белла, - качает головой Эдвард, - тут все… совсем по-другому.
- Он далеко отсюда?
- Триста двадцать километров по морю, - теплые ладони потирают мои плечи, - далеко, Бельчонок…
- Жалко, - я задумчиво тереблю ткань его футболки, - я бы хотела его увидеть.
- Однажды, может быть, я покажу тебе, - Эдвард поджимает губы, сдержав тон, - но у него плохая аура. Тебе не понравится.
Он говорит, и я почти вижу, почти чувствую физически, как что-то внутри обрывается. Грусть проникает в голос, на мгновенье расфокусируется взгляд. И память, могу поклясться, выдает ему самые яркие фрагменты ужасных событий прошлого.
- Ты всегда можешь поговорить со мной, - тихонько сообщаю я, свободной от чашки рукой поглаживая его левую щеку, - чтобы это не было…
Аметистовый сглатывает.
- Не сейчас, ладно? Давай не будем портить эти дни.
Я сострадательно, с любовью ему улыбаюсь.
- Когда захочешь, Алексайо. Это не принуждение.
Эдвард принимает мой ответ, а я – текущее положение дел. Мы оба стоим, глядя на чудесное море, на живописные домики, на то, как играет солнце на белых стенах и какое безоблачное нынче небо, и пьем чай. Лучший чай, который когда-либо пили.
Мне до мурашек приятно прижиматься к нему и чувствовать всей поверхностью тела. Я стараюсь не переходить больше границ и не касаться рук там, где не следует, либо же делая это невесомо, незаметно, однако от того приятности не меньше. Этот мужчина – мое вдохновение. И моя загадка, которую так хочется разгадать.
И все же, рано или поздно, кружки пустеют. И Эдвард, будто наполнившийся энергией, будто решивший что-то для себя, забирает их у меня, оставляя на столике возле кресел.
- Белла, - негромко зовет он, - в список твоих желаний входит меня увидеть?
Я удивленно изгибаю бровь.
- Увидеть тебя?
Каллен чуточку хмурится.
- Когда я пришел, ты говорила об этом.
…Наверное, мои глаза загораются слишком ярко. Морщинки залегают на лбу мужа.
- Увидеть, в смысле?..
- Пойдем, - он протягивает мне руку, доверительно глядя прямо в глаза, - пойдем и, если ты хочешь, я исполню твое желание.
Я нерешительно обвиваю его ладонь, увлекаемая следом.
Квартирка в одном из каменных домиков острова представляет собой подобие на московскую студию Эдварда. Здесь есть спальня и есть гостиная, отгороженные друг от друга задвижной перегородкой. Кухонька примостилась у греческого дивана с сине-полосатыми подушками, а дверь в ванную – слева от спальни. Ближе к балкону.
Все выполнено в светлых, исконно греческих тонах. И я, будь моя воля, перенесла бы часть этого великолепия в квартиру в России. Ей не хватает красоты средиземноморья.
Эдвард подводит меня к нашей кровати – белой, с балдахином, с москитной сеткой, еще не заправленной. Ворох белоснежных подушек, шелковые простыни, тоненькое одеяло и покрывало с амфорами цвета топленого молока. Гостеприимно откинутое, оно манит к себе со страшной силой.
- Ты позволишь мне остаться в брюках? – смело спрашивает он, спрятав нерешительность под толстый слой боевой готовности.
Я не верю своим ушам. Он собирается раздеться передо мной?
- Конечно.
Алексайо благодарно, отрывисто кивает. Достаточно собрано. А потом, с поразительной для себя небрежностью, снимает футболку, кидая ее на прикроватную тумбочку.
Все же делает это.
Он не жмурится, не морщится, не закрывает глаз. Он лишь чаще нужного дышит и смотрит на меня, считывая с лица каждую эмоцию, даже самую малую.
А я от восхищения, от того, что наконец вижу его… таким, забываю, как дышать.
Сколько дней я представляла себе, что испытаю, когда Эдвард обнажится хотя бы по пояс? Сколько дней думала о том, что буду делать, появись возможность прикоснуться к его коже, а не ткани одежды? И что захочу… почувствовать?
Мечты не соответствуют реальности, да? Так там было?
Мне хочется фыркнуть.
Эдвард стоит передо мной без футболки, в одних лишь белых штанах на бедрах, и я не знаю, какие мечты тут не соответствуют реальности.
У Алексайо правильная мужская фигура с широкими плечами, грудью и сужающимся книзу тазом. Страшные бодибилдерские «кубики» Эммета не тронули его живота, уступив место подтянутым мышцам и ровной коже, а традиционным треугольником очертив верхнюю часть тела, темные короткие волосы спускаются к поясу брюк. Ребра чуть подрагивают от частого, хоть и неслышного дыхания, и я понимаю, что дышу примерно так же.
- Потрясающе… - восхищенным шепотом произношу я. Запоминая, впитывая, любуясь каждым сантиметром того тела, что вижу перед собой, - Алексайо, ты же… о господи.
Не подобрать слов, не отыскать сравнений. Эдвард похож на Аполлона, с которым так любила сравнивать дядю Каролина, и это, пожалуй, все, что я могу четко вывести на первый план. Когда слишком сильно чего-то ждешь, когда испытываешь нешуточный восторг, первое время не получается дельно мыслить.
Впрочем, похоже, несколькими словами мне удается приободрить мужа. Он делает шаг вперед, становясь ближе ко мне. И от усилившегося аромата клубники под вид чудеснейшей из картин (считала ведь Санторини лучшим из всех изображений, по глупости), у меня влажнеют глаза.
- Я твой, Белла, - признается Уникальный, перехватив мою ладонь и самостоятельно, ощутив мою робость, прикладывает ее к своей груди. Слева, возле сердца. Накрывает его. – Сегодня и всегда, чтобы ты ни решила… и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты смогла мной полноправно обладать… во всех смыслах…
Он глубоко вздыхает, потирая мои пальцы, и спускает ладонь чуть ниже, к солнечному сплетению. Теплота его кожи, теплота его пальцев заставляет меня почувствовать лучшее состояние на свете – невесомости на грани с полным удовлетворением, блаженством. А уж слова… мне как никогда кажется, что сейчас просто растекусь по полу. Эдвард никогда не говорил такого. Этот момент – очередное признание.
- Ты прекрасен… - совладав с голосом, отвечаю я. Второй рукой, свободной, не рискуя сразу трогать грудь, накрываю правую сторону его лица, - Алексайо, как же ты прекрасен…
На глаза наворачиваются крохотные слезинки, которые мой приметливый Аметист сразу же замечает.
- Ты прекрасна, - поправляет он, наклонившись немного и легонько поцеловав мои веки, искоренив слезы, - Бельчонок, девочка, моя Дея… ужасный Гуинплен пытался заменить тебя другими, перестать о тебе думать… но разве же он мог? Разве же эти безликие другие способны с тобой сравниться?.. Белла, - он прикасается к моим губам, оставив на них свежесть дыхания, - я буду тебя достоин. Я обещаю.
Я ответно, прежде чем успевает отстраниться, целую его.
- Ты уже достоин. Ты всегда достоин… ты просто… ты просто все, Эдвард. Все для меня, - и соскальзываю рукой ниже, к его шее. По позвонкам к спине, к бархатной коже. По только-только начавшемуся контуру бедер и обратно.
Он открылся мне. Он, ненавидящий голые участки тела, он, прятавший себя, он, ударенный по самому больному домогательствами Анны, все же снял футболку. И позволяет свободно себя касаться, чтобы ни творилось внутри души.
Он кусает губу, вдыхая чаще, но не отстраняется. Ему нравится. Ему хочется, чтобы я касалась.
Вдохновившись, я пускаю в ход обе ладони.
Эдвард поглаживает мою талию в так и не снятом платьице, а я ласкаю его плечи, грудь, ребра… четырьмя пальцами очерчиваю аккуратный пресс на его животе, прикасаюсь к ключице. Мне не хочется ничего, кроме того, чтобы вот так гладить его. Я слишком долго об этом мечтала.
- Расслабься, - прошу, заметив, как контролирует эмоции на лице, - Алексайо, просто позволь мне показать, как я тебя люблю… позволь мне тобой восхищаться.
Моей щеки касается неровный вздох, а по коже Эдварда разбегаются мурашки. Он чуть приседает, склоняясь ко мне ближе, и держит крепче. Дает позволение, не пряча пусть и с некоторой хмуростью, но блаженства на лице.
- Я люблю тебя…
- Я люблю тебя, - тем же шепотом признаюсь я, - и я никогда не причиню тебе боли.
Алексайо реагирует на каждое мое прикосновение как на первое и последнее одновременно. С трепетом и нетерпением, с горьким ожиданием и сладким проблеском удовольствия, с их жаждой и в то же время стеснением их существования. С незаметными, неслышными стонами от особенно ощутимых ласк.
…В конце концов, мы об оказываемся в постели. И мы оба, устроившись на простынях, подушках и покрывале с амфорами, дарим друг другу непревзойденные, неописуемые по силе нежности поцелуи. С принятием. С восхищением. С любовью.
Я прижимаюсь к Эдварду, стараясь как можно ближе оказаться к нему, а он, согревая, гладит мое тело. Он уже более решителен, более собран и более… готов. Мне ужасно льстят те редкие собственнические замашки в нем, когда касается меня сильнее, чем по понятию сладкой нежности. Его руки следуют от шеи по спине и к моей талии, к бедрам. Аметистовый не спускается, как и я, ниже дозволенного предела. Мы чтим границы.
И все же, в какой-то момент я всерьез порываюсь о них забыть. Пальцы дергаются к шнурку платья, которое распадется белым облаком, едва потяну за него и покончу со шнуровкой… а их останавливают другие. Длинные и предупреждающие.
- Не надо.
Часто дыша от череды поцелуев, не способная быстро понять сменившуюся реальность, я недоумеваю:
- Почему?
Эдвард возвращает обе мои ладони к себе, сжав их и устроив между нами. Его сбитое дыхание достаточно быстро выравнивается, а серьезные аметисты, пусть и помутненные нашим столь явным переходом к черте близости, завлекают к себе.
- Я твой, Белла, независимо от решения, я уже говорил… но в этом смысле «твоим» я стану тогда, когда и ты согласишься со мной остаться.
Я изумленно выдыхаю, пытаясь вырвать руки.
- Я уже твоя. Я остаюсь.
Эдвард мягко качает головой.
- Я не буду ни к чему тебя обязывать. Завтра вечером ты ответишь на один мой вопрос. И если ответ будет положительным, я клянусь, я не стану больше никогда тебя останавливать.
Мне вдруг становится не по себе, а объятья будто холодеют.
- Ты же хочешь меня?.. – с последней надеждой, уже не до конца веря в истину этого вопроса, спрашиваю я.
Алексайо с обожанием проводит пятерней по моим волосам, двумя пальцами касается скулы.
- Имею на то право или нет, - честно отвечает он, - но хочу. И вряд ли перестану хотеть, Белла…
- Но тогда зачем?.. Что же изменится?
Эдвард неумолимо качает головой, смягчая свой отказ теплыми поцелуями по моему лицу.
- Завтра. Завтра мы вернемся к этой теме.
Таким тоном… вроде бы ничего не изменилось, вроде бы все как прежде, но я не могу. Я не понимаю.
Тихонько всхлипнув, я сама отстраняюсь, разорвав объятья.
Лицо Эдварда искажается, когда он видит на моем одинокую слезинку.
- Белла, пожалуйста, не обижайся, ну что ты, - он заглядывает мне в глаза, вытянув руку и поглаживая мои плечи, - ты не поняла…
Против воли я всхлипываю громче. Слезы, будто только и ждали этого момента, занимают всю поверхность щек. Текут водопадами, не иначе. Водопадами отверженности.
Будто бы не было этих объятий, касаний, поцелуев… будто бы ничего не было.
Мои чувства возвращаются, прежде слишком разнеженные, дабы о себе полноценно заявить, и что-то ломают внутри.
Не глядя на слова Эдварда, я не верю, что он меня хочет. Я не могу.
Не к месту вспоминаются крики при грозе, запах аммиака, то, как ужасно-отчаянно цеплялась за него, как пыталась себя предложить за грамм утешения, как вела себя… разве же захочет, ну правда ведь?
- Почему ты так?.. – кое-как прервав дрожь, зову его я, - ты же не просил их всех ждать… ты же не спрашивал каких-то их решений… что я?.. Что со мной?
Алексайо морщится от моих слез, выпуская наружу всю сострадательность. Его голос практически умоляет меня:
- Белла, я хочу хоть раз в жизни сделать все правильно. Пожалуйста, позволь мне. Ты первая женщина, которую я люблю. Ты первая женщина, которую я так хочу… я не желаю все очернять секундным моментом… я хочу, чтобы все это было по-другому… дай мне попытаться, Бельчонок. Пожалуйста. Дай мне сделать тебя счастливой.
Я стискиваю зубы.
- Это не потому, что со мной что-то не так? Это правда из-за этих трех дней?
Я смотрю на него как в последний раз. Я заклинаю не врать сейчас. Любую горькую правду. Любую страшную правду, даже болезненную. Только пожалуйста, пожалуйста, не ложь…
- Белла, я люблю тебя, - Эдвард решительно придвигается ко мне ближе, не сопротивляющуюся, хотя должную бы, привлекая к себе. Он целует мой лоб, скулы, щеки, он стирает слезы и совсем не стесняется уже, не стыдится того, что без рубашки. Он дозволяет мне прижаться к своей груди и перебирает мои волосы. Он говорит от сердца. – Я обещаю стать лучшим для тебя. Я обещаю больше никогда не заставить тебя плакать. И если та ночь, которую я хочу тебе подарить, не удовлетворит тебя… если я тебя не удовлетворю… ты всегда можешь изменить решение. Моя единственная просьба, мое единственное желание, моя девочка, пожалуйста, дай мне чуть-чуть времени… я не разочарую тебя.
Прочистив горло, стерев с лица слезы, я все же утешаюсь. Я верю ему.
И за то, с какой радостью Эдвард смотрит на меня, когда не плачу, когда поднимаю голову и прекращаю теребить шнурок платья, я готова отдать все что угодно.
Я не сомневаюсь.
В конце концов, он собирается переступить через себя и все, что было прежде, ради меня. А я устраиваю истерику.
- Хорошо, Алексайо.
- Хорошо, Бельчонок, - он с горящими глазами, с тоном, в котором ликование, с облегчением целует меня еще раз. Без посыла к тому, чем обычно занимаются на постели. Только лишь с обожанием. – Спасибо тебе, мое сокровище.

Оставшиеся из трех два дня, отданные Греции, мы проводим вдвоем, не разлучаясь ни на секунду. И слова, способного описать эти дни, кроме как «сказка», подобрать не выходит.
Эдвард действительно дарит мне сказку. Он верно следует своему слову.
Впервые в своей жизни я окунаюсь в море, почувствовав шелк теплой воды и залюбовавшись маленьким косяком рыбок, плывущим под ногами. Пудренный песок на пляже согревает на морском бризе после купания, но Алексайо справляется лучше. Мы даже загораем с переплетенными вместе руками.
И пусть однажды я где-то читала, что мужчины не любят проявлять излишнюю ласку и демонстрировать свое отношение широкой публике, в отличие от женщин, Эдвард не окорачивает меня ни в одной нежности, ни в одном сладком слове, где бы мы ни находились. Наоборот – он отвечает мне! Поцелуями, объятьями и прочими приятными мелочами, которые порой выливаются в откровенное любование.
Я тогда смущаюсь и краснею, в точности как он, когда ситуация поворачивается на сто восемьдесят градусов, а муж улыбается и говорит мне о красоте, о доброте, о душевности… о моей уникальности. И о своей любви.
Это незабываемое время, кажется, первое в таком роде для нас обоих. Эдвард обожает мой восторг и аметисты ужасно ярко вспыхивают, когда я чему-то радуюсь или приятно удивляюсь, но и сам восторгаться он умеет не хуже – когда из всех цветов я выбираю фиолетовый, когда из всех камешков я вижу только один, когда делаю ему свой подарок, один из первых и совсем небольшой, но с важным значением: амулет. Это небольшой браслет из черных бусинок агата со вставками аметиста и крохотной серебряной ладошкой, на которой видна надпись по-гречески.

Глаза мужа вспыхивают, когда я преподношу ему, отвлекшемуся на разговор по-гречески с хозяином какой-то сувенирной лавки, эту вещицу. И почти сразу же, едва видят ладошку, влажнеют.
- Ты знаешь, что здесь написано? – растроганно глядя на амулет, спрашивает он.
- О любви, - я обнимаю его за талию, - продавец приблизительно перевел…
- Здесь написано, - Эдвард приникает щекой к моему виску, - «я сохраню твое сердце», Белла.
Я смущенно опускаю глаза.
- Актуально, да?
Эдвард глубоко, с усмешкой вздыхает. Целует меня.
- Очень актуально, мое золото. Спасибо тебе!
С тех пор этот браслет он не снимает, устроив его рядом с серебряной цепочкой с бельчонком.
И все же, наш отдых вдали от холода и ветра (еще и с мечтой года – отсутствием гроз, благодаря чему я сплю так спокойно, как никогда прежде) состоит не только из подарков.
Развлечений пруд-пруди – мы кормим дельфинов в открытом море, смотрим вечерний спектакль в Белом Театре, прогуливаемся по необыкновенному архитектурному ансамблю острова, дегустируем греческую кухню (настоящая мусака - это что-то!), катаемся на осликах по горным тропинкам и любуемся красивейшим морским закатом с яхты.
- Спасибо, - прижавшись к груди мужа, тепло благодарю я, наблюдая за солнечной дорожкой на воде и багряным кругом у горизонта, опускающимся все ниже.
- За что, Белла?
- Просто за то, что ты есть, - я поворачиваю голову и целую его грудь, накрыв рукой кармашек на рубашке, спрятавший под собой сердце, - и за все остальное.
Мне кажется, именно на той лодке я познаю счастье во всей его красе. Благодаря тому, кто рядом, благодаря этому путешествию, которое он устроил для нас, благодаря его любви, очевидной и невыразимо-прекрасной.
Я забываю о проблемах, о горестях, о том, что было. Я не думаю больше ни об ошибках Эдварда, ни о своих. Мы начинаем жизнь заново, вместе. Имеют ли они смысл?..
И вот тогда, под череду этих мыслей, будто подтверждая их, на следующий день, вечером, Эдвард просит моего внимания.
Мы только-только заканчиваем рисовать закат (он запомнил все составляющие моего идеального дня, про которые сам же и выспросил), и я не сразу понимаю, что он делает.
Для оформления того кусочка пляжа, на котором воплощаем мою мечту, Алексайо выбрал белые свечи с пляшущими огоньками и необычные, неизвестные мне цветы, гроздями рассыпанные по песку. Они навсегда стали частью того пейзажа, что мы создали красками. Они как кульминация, как последний аккорд этого третьего, самого прекрасного дня.
Но у меня и в мыслях нет, как собирается Серые Перчатки сделать его еще прекраснее.
Мужчина отводит меня чуть дальше от мольберта и столика с красками, приближаясь к морю. Мы оба босиком, оба в легкой светлой одежде и потому солнце окрашивает и ее, и кожу. Заходящими лучами придает всему волшебный, восхитительный вид.
- Белла, - Эдвард берет мои руки в свои, нежно погладив пальцы. На его лице теплая улыбка, глаза сияют, а лицо не просто прекрасно, оно великолепно. И я влюбляюсь в него еще больше, - моя чудесная, моя милая девочка, спасибо, что позволила мне устроить этот вечер, дав согласие подождать. Я долго мечтал о нем.
Я прикусываю губу, почувствовав, что глаза на мокром месте. Это все слишком… хорошо. Я не могу до конца поверить, что это я здесь стою и мне Эдвард говорит такие вещи. Что Эдвард со мной так говорит.
- Это твоя заслуга…
Он очаровательно щурится.
- Твоя, Изабелла. Только твоя. Я… я безумно счастлив. То, что ты привнесла в мою жизнь своим появлением, то, как ты появилась в ней, как разделила ее со мной… это бесценно. И я никогда не забуду твоей доброты. Спасибо за все, за каждое слово, за каждую минуту… ты не представляешь, что они для меня значили. Я люблю тебя больше всего на свете.
- Я тоже… - севшим голосом бормочу, покрепче сжав его руки, на одной из которых тот самый агатово-аметистовый браслет, - Эдвард, ты не должен благодарить меня, ты что… за что?
Господи, он же не прощается, правда? По моей спине пробегает дрожь.
- Бельчонок, ты – сокровище. Ты золото, которым немногим суждено обладать. И я прекрасно понимаю, что во мне нет предела всех твоих мечтаний, независимо от того, какими бы они не были…
- Только в тебе они есть, - кусаю губу я.
- И все же… - Эдвард вздыхает, улыбаясь шире. В его глазах столько тепла, столько нежности, что я забываю, как дышать. Я не могу наглядеться в эти глаза, ставшие для меня проводниками в необыкновенную душу Уникального. Позволившие мне его полюбить. - Белла, я хочу дать тебе выбор. И я хочу, чтобы ты знала, что независимо от твоего ответа сейчас, я никогда не устану тебя благодарить и защищать. Ты вернула мне звезды. Ты вернула мне свет. И только твоим всегда будет мое сердце.
Я часто моргаю, чтобы не расплакаться, а Эдвард с благоговением легонечко целует мой лоб. Впервые так нерешительно.
- У тебя два пути, Бельчонок. Сейчас ты можешь попросить меня вернуться в Россию, оформить развод и отпустить тебя обратно в Америку или туда, куда ты решишь уехать. Ты можешь начать там все с чистого листа, встретить любимого человека, завести с ним семью и окунуться в более счастливую, более правильную жизнь. И я тебя не потревожу, я приму твой выбор. Пожалуйста, не щади мои чувства в этом случае. Я заслужил и твое недоверие, и твое презрение, и просто твою ненависть за то, что сделал с тобой и что пытался сделать с нами…
Он не сбивается, говорит ровно, говорит искреннее и смотрит на меня, призывая только к правде. Как и я совсем недавно – к любой.
- Эдвард… - ошарашенно выдыхаю, не доверяя своим ушам.
Муж предупредительно качает головой. Просит дать ему закончить.
- Или же второй путь, Белла. Путь со мной. Ты можешь остаться в России, в Москве, стать моей настоящей женой и спутницей жизни, и быть уверенной, что я никогда тебя не оставлю и никому не отдам. Что я сделаю все, дабы защитить тебя от нападок Константы, Эммета, общественного осуждения и стереотипов… я приложу все силы, чтобы сделать тебя счастливой, став лучшим мужем, я найду способ, чтобы не оставить тебя без детей, - его голос на мгновенье вздрагивает, пустив импульс и к рукам, и, чтобы это скрыть, Эдвард пожимает мои покрепче, особое внимание уделив безымянному пальцу, - я понимаю, что мое предложение не идеально, Белла, да и сам я далеко не идеален… но я клянусь тебе, что все исправлю. Что ни дня не заставлю тебя пожалеть.
Внезапно Эдвард отпускает мои руки. Выше поднимает голову и… опускается на одно колено.
Я не могу вздохнуть.
- Изабелла Каллен, моя прекрасная Белла, мой Бельчонок… ты согласишься выбрать второй путь? Ты выйдешь за меня замуж? За Алексайо?
Бледные пальцы протягивают мне синюю бархатную коробочку, раскрытую и демонстрирующую внутри фиолетовую подушечку. И на ней, на прекрасной подушечке, лежит золотое обручальное кольцо. С переплетениями из аметистов.
Эдвард дышит неглубоко, нечасто. Он всматривается в мое лицо, оценивает реакцию, пытается понять свои шансы.
Он будто бы не верит или же верит, но на минимальное количество процентов, что я соглашусь. В уголках аметистов видна влага, браслет блестит на фоне заходящего солнца, а сам мужчина, в своих белых брюках и бирюзовой рубашке, расстегнутой на две пуговицы, производит впечатление чего-то нереального. И настолько же чудесного.
Неровно выдохнув, я не могу сдержать своего восхищения. Я гляжу на Эдварда с таким любованием, от которого прежде он краснел, а сейчас… сейчас просто шире улыбается. Моей любимой кривоватой улыбкой.
- Да, Алексайо, - протягиваю ему руку, не скрывая ни грамма чувств и дрожащего голоса, - да, я выйду за тебя… и я всегда выбирала только второй путь.
По лицу Эдварда, сквозь улыбку, расползается теплыми волнами прибоя облегчение. Он счастливо, ошарашенно усмехается, резко выдохнув, и обвивает мою руку.
Раз – и колечко уже на безымянном пальце левой руки, той, что ближе к сердцу.
Раз – и мой Алексайо стоит рядом, ласковыми объятьями привлекая к себе.
Раз – и он целует меня. Так крепко, так восхищенно и так счастливо, как никогда прежде. Как настоящий муж.
- Я оправдаю твое доверие, мой Бельчонок, - смешиваясь с шумом прибоя, мерцанием свечек, последними лучами солнца и блеском аметистов на моем кольце, клянется его голос.
Навсегда, как и этот момент, западает в душу.

С огромным нетерпением ждем ваших отзывов на ФОРУМЕ и под главой. Впереди грядет одно очень символическое событие, а пока можно построить предположения как оно пройдет и обсудить не только греческий остров с синими крышами и то, что он подарил главным героям, но и происходящее в Целеево. Автор рад любым мыслям. Спасибо за прочтение!

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1