Capitolo 36.
Часть 3.

Высокие необхватные пихты, одетые одинаково и зимой, и летом, многозначительно шумят верхушками. Ветер, к сожалению, совсем не апрельский, беспощадно их терзает.
По небу плывут облака, которые затеняют солнце. Серые, большие и пушистые, они так же необхватны, как и вся сохраненная природа этого леса.
Единственное, что здесь принадлежит руке человека, помимо домов – дорожка, посыпанная гравием и песком, ведущая по большому квадрату вокруг леса.
Когда Эммет предложил брату прогуляться он, конечно же, имел в виду именно ее. Достаточно удобная для ходьбы, безлюдная и не такая грязная, как размытые водой земляные тропинки.
Казалось, едва ступишь на нее – какая-то тема для разговора придет сама. Или собранность придет. Или решимость.
Но все, чем располагает Танатос, повернув налево от своего дома, пропустив брата вперед – жгучее желание поговорить. С чего начать, так и остается неизвестным.
Впрочем, Эдварду самому есть, что сказать.
- Могу я узнать, что случилось с Каролиной, Эммет? Голди ответила мне очень сумбурно…
Поморщившись при упоминании болезни дочери, Каллен-младший сглатывает.
- Она болела пять дней… в понедельник я вызвал Веронику, медсестру из больницы, чтобы сбить температуру.
- Сбить температуру?..
- Под сорок, - хмурый Медвежонок кусает губу, - но сейчас, слава богу, все хорошо.
Эдварда будто огревают по голове этими словами. Глаза распахиваются, а воздуха едва хватает.
- Под сорок…
- Она поправилась. Сейчас излишне любое беспокойство, - заверяет брата Танатос.
Давая ему минутку на успокоение, мужчина подмечает, как после почти недели отсутствия выглядит Алексайо. Каким умиротворенным, если не считать только что озвученной новости, стало его лицо, какими утешенными – глаза, сколько решительности появилось в позе и движениях, каким блеском окутались аметистовые глаза. Каждое изменение – на пользу. И каждое изменение – как благословление. Оно так и лучится с правой руки Эдварда, как и требуют традиции православия, золотым кольцом.
Эммет глубоко вздыхает.
- Тебя можно поздравить с новым статусом?
Эдвард останавливается, оборачиваясь к Каллену-младшему. В аметистах одновременно и благоденствие, и предупреждение. Он как может старается отвадить от него враждебность, но все же немного ее проклевывается.
- Мужа, да, - спокойно отвечает Алексайо, - спасибо, Эммет.
- Вы заключили второй брак? За границей?
- Обвенчались. В Греции.
Медвежонок ошарашенно замолкает, пытаясь понять, шутка это или всерьез. Но нет. Глаза Эдварда подсказывают, что не шутка. Он теперь даже смотрит по-другому. Его жизнь и мировоззрение эта неделя действительно сильно изменила.
- Поздравляю… - рассеянно бормочет брат Серых Перчаток.
- Эммет, давай я скажу, - Эдвард поворачивается к нему всем телом, глядя убежденно и твердо, но в то же время с нужной долей понимания, в которой нуждаются серо-голубые водопады, - я не обижаюсь ни на одно из твоих слов или фраз, сказанных в прошлый понедельник. Я не могу на тебя обижаться в принципе, ты знаешь… они просто задели меня там, где ты и планировал, но с этим я как-нибудь смирюсь. А вот единственное, с чем мириться не стану, - и тут его глаза вспыхивают синим пламенем, а уголок рта ползет вниз, - это неуважительное отношение к Белле и попытка задеть и ее. Эммет, эта девушка теперь – моя жена. Не «голубка», не Маргарита, а именно жена. Она, как и Каролина, отныне смысл моей жизни. И никому, кто бы он ни был, я не позволю ее обидеть. И уж тем более довести до слез, Натос.
По спине Медвежонка табуном несутся мурашки, а баритон, прежде такой осторожный, мягкий, превращается в тон убежденного и уверенного в каждом своем шаге человека. Эдвард больше не сомневается ни в чем. Это чудесно видно.
- Алексайо, я не собираюсь у тебя ее отбирать…
Хочет он того или нет, но бровь Аметистового изгибается.
Впрочем, больше он никак не выказывает удивления. Просто кивает.
- Спасибо и на этом.
Растерянный больше прежнего, Эммет старается как может собрать мысли в кучку и прекратить молчать. Сегодня он чувствует себя самым слабым и безвольным человеком, который не может даже принести извинения как следует. Ребенком чувствует. Вот таким он метался перед дверями в спальню приемных родителей, таким высматривал спину брата в череде лодочников, когда они сбегали. А в это время сам факт того, что он жив, что он здоров, что он здесь отсылает к Эдварду. Его нужно за это благодарить.
Прежде ангельски терпеливый и готовый ждать нужных слов хоть несколько суток, в этот день Алексайо не выдерживает.
Он резко одергивает ворот своего пальто, нахмурившись, и мрачно глядит на пихты над головой.
- Если это все, Эммет, давай вернемся в дом. Нас ждут.
Танатос вздрагивает.
- Нет, не все, - решительно выдает он, становясь посередине тропинки с таким видом, будто может помешать брату его обойти.
Однако, как бы ни изменился Серые Перчатки, он все же остается самим собой. И он не делает и шага вперед, увидев, что Эммету есть что сказать.
- Эдвард, насколько сильно я ранил тебя в тот понедельник?
Хмурости на лице брата становится больше.
- Эммет…
- Нет, - тот упрямо качает головой, - скажи мне. До полной потери доверия? До частичной? Ты больше не хочешь видеть меня? Анта и Рада сказала, тебя нет дома… ты не живешь в Целеево сейчас. Это из-за меня? Ты выбрал время приехать к Карли, когда меня нет поэтому? Алексайо, пожалуйста, скажи мне правду.
Каллен-старший на мгновенье прикрывает глаза, что-то в них пряча. Эммет не успевает уловить, как ни старается. А пихты шумят сильнее.
- Я не собираюсь обрывать наше общение… если только этого не хочется тебе.
Медвежонку кажется, что что-то ужасно тяжелое, неподъемное падает с плеч. Облегчает душу, возвращает прежний ритм и громкость голоса и просто… теплом отдается в сердце.
- Эдвард, вы и Каролина – моя семья, - наконец дойдя до той точки, когда способен четко, своевременно и искренне выражаться, произносит Танатос, - у меня не было другой, нет ее и не будет, потому что другая мне не нужна.
Он прерывается, глотнув воздуха, и морщится от его свежести.
- Я помню, что уже все это говорил и доверие это последнее, что ты можешь ко мне испытывать, Алексайо. Я наступаю на одни и те же грабли день за днем, а ты меня прощаешь… тебе действительно пора прекратить.
Удивленный такой тирадой от Эммета, его осунувшимся видом и тем жаром, что вкладывает в слова, тем слезным блеском глаз, Эдвард потрясенно молчит. Ему пока нечего сказать. Он уступает свою очередь брату, как тот и попросил.
- Ксай, - тут оба брата вздрагивают, но Эммет – с улыбкой, - Ксай, я принимаю твою женитьбу и твою жену. Я не стану пытаться отобрать ее, очернить тебя перед ней, очернить ее перед тобой. У меня было столько времени на раздумья, что я уже четко вижу всю истину, какую так долго отрицал. Я вижу то, что ты так хотел спрятать от меня, Эдвард – что Изабелла часть тебя. С самой, с самой нашей первой встречи не я, а ты на нее загляделся.
- Ты ее захотел…
- И это удивительно, Эдвард, - Медвежонок хмыкает, - у нас никогда не совпадали вкусы. Возможно, это на подсознательном уровне? После Мадлен…
- Потому что она была моя, – утверждением, с горечью, заканчивает Алексайо.
- Да, поэтому, - Эммет признает правду, как бы ни было сложно, - сначала поэтому. А потом она приняла Каролину… Эдвард, я столько лет ждал женщину, которая примет и сможет позаботиться о Каролине, дать ей то, что она заслуживает. И когда я увидел их взаимодействие… я бы ее полюбил. Я бы смог ее полюбить по-настоящему. Просто за то, что она делает счастливой Каролину.
- Смог бы?..
- В тот день я думал, что уже смог, - Танатос смущенно опускает глаза, поджав губы, - но на самом деле это была просто благодарность. Возможно, через полгода, год… не знаю. И не узнаю. И не нужно мне знать. Она – твоя.
В аметистах, и пугая, и одновременно поддерживая Эммета тем, что его слова действительно воспринимаются как честные и от сердца, появляется слезная пелена. Эдвард теряет ту маску непоколебимости и мрачного спокойствия, с какой стоял здесь прежде. Его плечи опускаются.
- Эмм, тебе ли не знать, что я бы сделал для Каролины все на свете… - он мотает головой, морщась, - но Белла не была готова к роли матери. Она настолько… она сама нуждается в заботе в первую очередь. И я бы сделал все, чтобы окружить ее ей. Во Флоренции до меня окончательно все дошло. Я просто не мог… я догадывался, что это взаимно.
Он резко, быстро выдыхает, наскоро сметнув соскользнувшую вниз слезинку.
Хочется быть откровенным. Сейчас – да.
- Я предложил ей честный, откровенный выбор – в последний раз. И она выбрала меня, - он с усмешкой, такой болезненной и одновременно такой радостной, сладкой, поднимает вверх руку с кольцом. Эммет без труда распознает руку мастера – это рисунок брата. Это его сердце.
- Прости за то, что меня не было рядом в столь важный день, - шепотом просит Танатос, не чураясь и не опасаясь больше смотреть прямо в глаза самого родного человека, - Эд, ты разделил со мной столько горя пополам… а я не смог твоего счастья разделить.
Алексайо не удерживает в плену еще парочку слез. Они ползут вниз по выбритым щекам и холодят кожу от холодного весеннего ветра.
- Натос, ты правда думаешь, что в этом моя вина? – прежним, тихим и неуверенным голосом зовет он.
- В чем, Ксай?.. – от вида брата у Эммета обливается кровью сердце.
- В том, что нас избили на Родосе, - Каллен-старший не пытается сдержать эмоций и удержать прежнее выражение на лице, - в том, что дед нас продал… во всем?
Эффект бумеранга, в который Эммет не верил, работает. Его собственные слова, столь страшные и болезненные, обрушиваются лавиной на него же самого. И если бы Эдвард вскричал их, замахиваясь, если бы выплюнул с ядом и желанием унизить, уничтожить, как он сам… это было бы проще. Это можно было бы пережить, легче.
Но баритон совершенно убитый и недоуменный, в нем нет ярости, а глаза… в глазах не найти живого места. Они изрезаны этими мыслями и попыткой самостоятельно все осознать, вывести.
Эдвард ждет его ответа и сейчас напоминает Эммету мальчика, которого так пыталась отогреть любовью Эсми. Не в укор ему, младшему, как казалось, а на благо своему старшему сыну. Вдохновить мальчика, всегда стоящего в уголке и терпеливо ждущего своей очереди, такого скромного и нерешительного, отплачивающего непомерной любовью за самую маленькую капельку ласки…
Его, его, человека, который положил половину своей жизни для благополучия Натоса, тот так жестоко ранил этой самой заботой. Метнув в него ей, ни на секунду не задумавшись.
Теперь остается пожинать плоды…
И ведь все равно Ксай здесь! И разговаривает с ним!
- Эдвард, знаешь, в чем моя главная проблема? – слезы подступают и к Эммету, но он пока имеет силы с ними бороться, - в том, что я даже с самым родным своим человеком говорю не думая. Не оценивая, не анализируя слов. Я знаю, какую силу они для тебя имеют, и все равно не думаю… меня мало за это расстрелять.
Каллен-старший шумно сглатывает, но не решается перебивать.
Это идет Танатосу на пользу.
- Алексайо, мне всегда казалось, что тебя любят больше, чем меня, что у тебя есть больше, чем у меня… что все, чем я могу с тобой потягаться – Каролина. И то это совершенно нечестная борьба.
- Эммет, как же ты? – лицо Ксая искажается, а соленой влаги на нем, уставшем сдерживаться, становится еще больше. - Ты с ума сошел? Сколько времени ты так думал?
Медвежонок поднимает вверх руку, прося позволения договорить. Его собственные слезы уже близко.
- Я понял, Эдвард, я все понял. Моим единственным выходом, который сам себе и внушил, было обвинить тебя во всем. Во всех моих неудачах, начиная с детства и заканчивая женитьбой. В том, что Каролина не живет как нормальная девочка… в том, что она несчастна. Это былокуда проще, чем искать причину в себе и признавать за собой вину. Поступок слабого и безвольного, Эд, да. Но я таковым и являлся.
Эммет запрокидывает голову, умоляя слезы пока влиться обратно. Пихты шумят громче и сильнее, на улице будто становится холоднее. Начинает накрапывать дождь, ударяя по маленьким камешкам гравия.
- Это ужасно, Эдвард, но это правда – я винил тебя во всем до того самого понедельника, до его ночи. Всю свою жизнь. Я отказывался брать на себя ответственность, потому что ты… потому что ты столько времени брал ее на себя! Всю! К этому привыкаешь…
Он жмурится, проглотив первый горький комок. Истерика, пока только зарождающаяся, грозится очень быстро перерасти в пылающую, полноценную.
- Ты слишком сильно заботился обо мне, Ксай, - ни в чем не повинное дерево, так неудачно расположившееся слева от Эммета, получает по своей коре оглушительный удар, - Карлайл говорил, что там, на Родосе, в больнице ты просил его усыновить меня. Ты думал, что умрешь и перед смертью просил за меня!!! И еще раньше, на Сими… ты не дал мне умереть в этом бараке, ты вырастил меня – ты, девятилетний ребенок! Чуть старше Карли!
Эдвард вздрагивает, огорошенный напоминанием и эмоциями брата, а дерево получает второй удар. Еще более сильный.
- И после этого я посмел обвинять тебя, понимаешь? Я ПОСМЕЛ! – Эммет стискивает зубы, смаргивая-таки соленые слезы. Они самые что ни на есть настоящие.
- Натос…
- Единственное, в чем ты виноват, Ксай, - перебивает Медвежонок, чувствуя, что это все, что он сейчас может сказать, дальше – только неразборчивое слезное бормотание, - так это в том, что хорошенько не вправил мне несколько раз мозги, чтобы я был таким же братом, как и ты. Чтобы я был тебя достоин!..
Эммет замолкает. Эдвард молчит.
Среди леса, под дождем, под ветром они просто… смотрят друг на друга. И не уверены в том, что видят, потому что слезы жгут глаза.
Но все же, рано или поздно, это кончается. Как никогда решительный, убежденный, Эммет набрасывается на брата, крепко сжимая его в объятьях. Морщась, вздрагивая, но не отпуская.
Эдвард облегченно, хоть и неровно выдыхает. Он мгновенно расслабляется.
- Я все понял, Эд, - уверяет Танатос, выправив голос, - за эту неделю я переоценил и понял… и я буду достойным тебя. Я стану тебе настоящим братом. Я верну твое доверие.
Эдвард улыбается, самостоятельно, так же крепко, обнимая брата.
- «Танатос» значит не смерть, Эммет, - сокровенно шепчет он, - «Тан» - это рассвет, а «Атос» - жизнь. Рассвет жизни, получается…
Тронутый до глубины души, Каллен-младший кое-как усмехается. На его лице пока слишком много слез.
- Я люблю тебя, Алексайо, - с крепчающими объятьями признается он. Преданно и верно, - я принимаю тебя таким, какой ты есть. Всегда.
Благодарно кивая в его плечо, Ксай не отпускает брата. Есть что-то невыразимо прекрасное и объединяющее в этой минуте, что хочется продлить и запомнить как можно лучше.
Вспоминается колыбельная, что в такие минуты напевала мама. Укладывая их рядом, по очереди поглаживая по голове, шептала:
Νάνι νάνι καλό μου μωράκι
Νάνι νάνι, κοιμήσου γλυκά
Η μανούλα είν' κοντά
Σε παίρνει αγκαλιά…
Но, в конце концов, один из братьев нарушает тишину умиротворяющего, помирившего их леса.
- Эммет, мы кое-кого привезли из Греции…
- Привезли из Греции? – еще не до конца отошедший от их разговора, непонимающе переспрашивает Танатос.
- Да. Кота. Белла предложила подарить его Каролине, но мне показалось разумным сначала спросить твоего мнения…
- Каролина хочет кота? – как-то растерянно спрашивает Эммет.
- Насколько мне известно, - Ксай самостоятельно стирает с лица остатки слез, выдавливая улыбку, - это ее самая заветная мечта. Она не говорила тебе?
Спина Каллена-младшего холодеет, едва он вспоминает, кем бредила Малыш во время своей болезни… и ответ становится очевиден. Даже принимая все минусы, что появление животного может принести в дом, разве уместен отказ?
В честь примирения. В честь выздоровления Карли. В честь начала новой жизни. Всей семьей.
- Я только «за», Эд, - отвечает Эммет, улыбнувшись, - пусть будет кот, если так хочется. Дарите.

…Они возвращаются в дом, к Белле и Карли, через сорок минут.
Являя взгляду умиротворяющую картину, Изабелла лежит на постели рядом с малышкой, играя с ней в какую-то словесную игру, а та, безумно обрадованная возвращением своей подруги, искренне смеется. И даже ее еще не отошедший болезненный вид как-то сам собой теряется на фоне этой улыбки.
Волосы Каролины распущены и разметались по подушке, и Белла тоже распустила свои. Похоже, они обсуждают их длину. Из этой доброй, нежной девушки получилась чудесная жена. Она сделает Ксая счастливым.
Эммет останавливается на пороге рядом с братом, с умилением глядя на тех, кто пока еще не заметил, увлекшись игрой, их присутствие.
Танатосу, сменившему значение своего имени, становится очень хорошо. Тепло стремится из сердца по всему телу, а улыбка сама так и просится на губы. Пусть они еще и слегка дрожат после слез.
Брат простил его. Брат дал ему еще один шанс. Он, как всегда, оказался сострадательным и понимающим… он поверил в него.
И Эммет как никогда уверен, он клянется себе, что на сей раз его не подведет. Что каждое из своих сказанных слов, каждое из неоправданных действий, так обидевших его, заменит приятными удивлениями и действиями, что порой намного важнее обещаний на словах.
Прежде всего, он сам разберется с крылом «Мечты». Алексайо потратил на него достаточно времени, чтобы заняться другими деталями, а не искать день за днем свои ошибки.
Это меньшее, что Танатос может сделать… ровно как и принять Беллу. Он извинится перед ней. Он поговорит с ней. И он никогда больше не посмеет ее обидеть. Теперь она действительно весомая часть семьи – официально.
- Я очень рад за вас, - сказал Эммету брату в лесу. И это было чистой правдой. Самой искренней.
- Папа! – Каролина все же поворачивает голову, приметив их, и улыбается еще шире. - Вы пришли!
Она поднимается с простыней, оставляя Беллу, и по-детски счастливо и быстро кидается к своим самым дорогим мужчинам. Оказавшись на папиных руках, обхватывает и дядю Эда за шею. Не отпускает.
- Все хорошо, солнце, - Натос чмокает дочь в лоб, - как же мы могли не прийти, ты что?
Капельку встревоженная, хоть и рьяно старающаяся это скрыть Белла вглядывается в лицо мужа.
Но тот, не глядя на чуть припухшие от слез веки, довольно и успокоенно ей улыбается… вызывая ответную, такую же нежную улыбку.
Друг другу. Друг другу принадлежат. Принадлежали. Всегда.
Эммет хмыкает.
Преображается мрачный дом, становятся яркими гравюры, за окном уже не дождь и холод, а весенний дождик, омывающий землю, и сизые облачка, что так интересно рисовать…
Все меняется. Все становится таким светлым… и Эммету впервые за долгое время кажется, что от счастья можно задохнуться.
- Судя по запаху, у Голди готов кефтедес, - он кивает улыбающимся родным людям на кухню, перехватив поудобнее дочь, - никто не против пообедать?

…К вечеру Эдвард, многозначительно взглянув на жену, отлучается в ветеринарную клинику. Само собой его кошачье величество оказывается здоров – единственное, ему подстригли когти – и, довольный жизнью, вымытый, он отправляется в свой новый дом.
Каролина так и застывает с открытым ртом, когда Эдвард и Белла открывают дверцу переноски, выпуская кота на волю.
Маленькая, бледная после болезни, она как будто бы разом… возвращается к своему прежнему виду. Щечки розовеют, губы улыбаются, глаза горят и счастье так и брызжет наружу.
- ЭДДИ! БЕЛЛА! ПАПОЧКА! – она по очереди накидывается с поцелуями на родных людей, не в силах удержать своего восторга. Даже Голди получает поцелуй, вовремя зайдя, чтобы принести чай.
Эммету становится стыдно, что он не увидел такой любви дочери к кошачьим раньше. И тем ценнее подарок Эдварда. Порой Танатосу кажется, что его дочку тот знает лучше него самого…
Пора исправлять.
- Как ты его назовешь, Каролин? – с интересом спрашивает Белла, присаживаясь возле малышки прямо на пол, рядом с котом. Тот, удивленный происходящим, внимательно глядит на свою новую хозяйку.
Девочка на мгновенье задумывается, смешно наклонив голову вправо. Она протягивает питомцу руку и тот, пусть и настороженно, но соглашается дать разрешение себя погладить.
- Когтяузэр.
Изабелла мягко смеется, погладив Карли по волосам.
- Как в «Зверополисе», Малыш?
Юная гречанка осторожно гладит кота за ухом.
- Ага. Благодаря ему я и полюбила кошек…
- Ну, Когтяузер так Когтяузер, - хмыкает Эммет, заметив, как кот подстраивается под руку дочери и осматривает свое новое жилище, - добро пожаловать домой.
С благодарностью похлопывает брата, такого же улыбающегося и довольного реакцией племянницы, по плечу.

* * *

Это достаточно большой натюрморт семьдесят на семьдесят сантиметров. Две его главные модели, на которые так красиво падает солнечный свет – блестящие черные оливки с капелькой рассола, устроившиеся на красной скатерти. В них вся душа, вся суть Греции… и зеленые веточки, только что срезанные, лишь поддерживают создавшееся настроение и цветовой фон.
Зеленые склоны холмов Санторини. Красный – круг солнца, попеременно поднимающийся и опускающийся к горизонту. А оливки… оливки в Греции и правда самые вкусные на свете.
Молчаливо улыбаясь, я сижу на нашей большой и мягкой кровати в комнате с кофейного цвета стенами, и, опираясь на взбитую подушку, жду ответа абонента. Любуюсь натюрмортом, что, стало быть, очевидно, создан рукой моего Мастера. Теперь уже никак не связанного с Маргаритами.
Мы вернулись от Эммета несколько часов назад. Чайный поздний ужин с любимыми маффинами и шоколадным мороженым сменился личным временем.
Эдвард извинился и попросил до одиннадцати позволить мне ему поработать с ноутбуком в гостиной, и я, перехватив свою заново наполненную чашку с чаем, отправилась в спальню, уверив его, что все в порядке.
У меня было дело. И сейчас я им занимаюсь.
Розмари Робинс, моя вторая мама, мой ангел-хранитель и просто женщина-героиня, которая к черту послала Рональда с его правилами и меня с моим ужасным порой поведением, появилась в моей жизни третьего июня.
И стабильно с цифры «три», почему-то, всегда начинался ее номер. Порой в аховых ситуациях меня это спасало – кокаин притупляет мышление и вспомнить номер, не знай я первой цифры, за которой выстраивались в цепочку остальные, было бы невыполнимой задачей.
Сейчас это все в прошлом. Лас-Вегас, кокаин, тревога…
Сидя теперь на постели Эдварда, видя в шкафу его вещи, наблюдая за тем, как засыпает и просыпается рядом со мной, я спокойна и счастлива. Кольцо на моем пальце, как он и обещал, прямое доказательство, что отныне мы – вместе. И навсегда.
Даже Эммет это понял. Наш разговор вышел недолгим, но очень насыщенным. Он извинился передо мной, я – перед ним, за обманутые ожидания, и новая жизнь началась и между нами.
По крайней мере, мне кажется, я все же его простила. Сам вид Эммета подсказывал, как он изменился. А уж то, что они так быстро наладили отношения с Эдвардом…
Все идет в гору. Все. За мучениями следует вознаграждение, соизмеримое с этими мучениями… теперь я знаю.
- Белла! – восклицают на том конце, наконец прервав череду гудков. Родной женский голос, обрадованный и удивленный, приветствует меня частым дыханием, - солнышко мое, здравствуй…
- Привет, Роз, - я улыбаюсь, удобнее устроившись на постели и притянув к себе на колени подушку одного клубничного Защитника, - мама, то есть… извини…
Розмари растроганно усмехается, на мгновенье прервав вдох.
- Цветочек, знала бы ты, как я рада тебя слышать.
- А как я тебя!.. - мечтательно протягиваю, закатив глаза, ощущая всю полноту счастья, какую только можно, едва представляю, как расскажу ей. Что хочу рассказать.
- Ты надолго пропала, я уже испугалась, - с материнским теплым упреком сетует Розмари, - и когда я звонила, трубку не брали…
Я вспоминаю те моменты, о которых она говорит. Мой плач над Маргаритами в доме у Эдварда. Ночь кошмара Каролины. День, когда Алексайо рассказал мне правду – она звонила, пока я была в душе.
- Прости, Роз… я не могла тогда говорить… но со мной все в порядке, правда. Сейчас – особенно.
Интуитивно, как и всегда, женщина чувствует, что не надо развивать тему. Она не выпытывает подробностей и не сыплет вопросами. Понимает меня.
- Цветочек, я скажу только одно, ладно? Если тебе нужно, если тебе хочется, позвони мне. В любое время дня и ночи. Я всегда готова с тобой поговорить.
На душе теплеет, а покрывало оливок становится даже на вид мягким и бархатным. У меня есть мама. У меня есть муж, племянница… у меня есть семья. Больше без всяких условностей.
- Конечно, мам, - дабы настроить ее на нужный лад и убедить в искренности, серьезно отвечаю я,- я помню.
Довольная своим новым именем, миссис Робинс хмыкает.
- Я очень рада, моя Белла. Ну, рассказывай. Рассказывай, моя зайка, как у тебя дела?
Ее столь нежное, трепетное отношение рушит во мне последние сомнения, говорить или нет. Медовым сиропом успокаивая сердце, жаром предвкушения распространяясь по груди, жаждой одобрения оседая у горла, ее внимательность побуждает меня признаться:
- Мне есть, чем поделиться, Роз. Очень-очень важным.
Немного настороженно выдыхая, женщина, мне кажется, напрягается. Она сильнее прижимает трубку, что выдает шевеление воздуха, и могу поклясться, у ее бровей собираются морщинки.
- Да, Цветочек?..
Ее опасливость меня забавит.
Глубоко вздохнув, я счастливо, восторженно выдаю:
- Я вышла замуж, Розмари.
…На там конце, звякнув в трубке, что-то падает.
Роз делает потрясенный вдох, сменившийся на быстрый выдох.
- Что ты сделала, моя девочка?
Проиграв в голове свою фразу еще раз, я понимаю, как она прозвучала и что смутило маму. Скажи я ей это до февраля, тогда, возможно, получила бы восторг сразу же, без откладываний. А так, на палец ведь уже было надето кольцо…
- Я по-настоящему вышла замуж, Роз, - рассудив, что так будет звучать понятнее, повторяю, - пару дней назад. На Санторини.
По-моему, я шокирую женщину. В трубке слышится напряженная тишина, которая меня совсем не радует, а ее голос, появляющийся через пару секунд, звучит сдавленно:
- Ты не шутишь?
- Да нет! Ты что, - мой смех выходит немного нервным, - это правда, Розмари… извини, что я не позвала тебя, я так хотела видеть тебя рядом в этот день, просто… у нас не было времени. Это вышло немного спонтанно.
- А когда ты успела, Цветочек? – дослушав меня до конца, спрашивает женщина. Еще более растерянно, - развестись и в этот же день выйти замуж? Еще и в Греции…
- Я не разводилась, - хмуро, предчувствуя долгие разбирательства и желая их поскорее преодолеть, чтобы услышать ее одобрение, я подпираю подбородок рукой, - Розмари, мы просто обвенчались. Как церковный брак, понимаешь?
- Обвенчались, не оформив развод с мистером Калленом? Белла, ты что! Так нельзя!
- Мама, я с ним и обвенчалась! – всплескиваю руками, откидываясь на свою мягкую подушку, а вторую, мужнину, прижимая к груди, - ты понимаешь? С ним!
- С кем?!
Почему-то то, как вздрагивает ее голос, меня пугает.
- С Эдвардом, Розмари… с моим мужем.
Миссис Робинс будто давится воздухом. Трубка в ее руках, вероятнее всего, дрожит, судя и по дрожи тона:
- У них одинаковые имена, Белла? У мистера Каллена и твоего… избранника?
Эта ситуация начинает меня напрягать. Я уже теряю всю веселость и энтузиазм, с которым начала, и жалею, что все это вообще затеяла. Не то время? Не тот разговор? Может быть, я не могу выразиться по-человечески?
Черт.
- Розмари, - сделав глубокий вдох, решаю наконец раз и навсегда расставить все по местам я, - в Греции я обвенчалась с Эдвардом Калленом, тем самым, за которого вышла замуж на светской свадьбе в феврале, в Лас-Вегасе. С тем самым, за кого так ратовала ты, обещая, что он сделает меня самой счастливой. И ты была права, он сделал. Я безумно счастлива. Только я не понимаю… почему не рада ты?
…На том конце снова что-то падает. Только громче.
Лишь когда слышу шевеление воздуха и то, как потом возвращается голос Роз, я понимаю, что уронила она сам мобильный.
- Боже мой, Белла… что же ты наделала?..
Подобное ее высказывание на корню обрубает остатки моего вдохновленного оптимизма. Улыбка как-то сама спадает с лица, и на глазах жгутся кристаллики слез. Она не принимает меня?.. Она что же, хотела чего-то другого? Она врала мне?..
Чувство предательства, оправданное или нет, сжимает глотку.
- Я думала, ты порадуешься за меня, - хрипло бормочу, прочистив горло, - Роз, в чем дело? Что такого страшного случилось?
Мама глубоко-глубоко, чтобы хватило на все желаемые слова, вдыхает.
- Белла, ты же знаешь, я больше всего хочу для тебя счастья, - ее тон становится ровным и спокойным, способным убеждать, - ты знаешь, что я приму любой твой выбор и любое твое решение и никогда от тебя не отвернусь, чтобы ты ни сделала. Однако, Белла, брак это очень серьезный шаг и вступают в него не в девятнадцать и даже не в двадцать лет, к тому же, не с такой разницей…
- Роз! – возмущенно восклицаю я, сильнее сжав подушку Эдварда, - вы же сами меня прочили ему в жены! Вы убедили меня выйти замуж за него в девятнадцать. И вас тогда не пугала ни разница в возрасте, ни переезд…
- Это было правильно! – осаждает меня женщина чуть грубее, чем нужно, - был договор и были обсуждены границы. План «метакиниси», отстранения. Брак – формальность, чтобы контролировать тебя. Мистер Каллен выступал в роли друга, наставника, вдохновителя, ОТЦА, в конце концов. Но никак не мужа, нет. Он убедил нас в этом. Он убедил нас, что разведется с тобой и позволит тебе, уже здоровой и обнаружившей светлые полосы в своей жизни, выйти замуж за нормального человека! Вот как это планировалось.
- За нормального?.. – осекаюсь я.
- За подходящего тебе по возрасту, Белла. Не на двадцать шесть лет старше. Это ужасно много. Ты хоть чуть-чуть думаешь о том, что будешь делать, когда он умрет?
- Я его люблю, Розмари…
- Я уже слышала это про Джаспера, - отрицает она, - Цветочек, скажи мне правду, ты пошутила? Это такой розыгрыш, да? Мистер Каллен уважаемый, добропорядочный человек, он же не старый кобель, чтобы тащить в койку ребенка, правда? Или?..
Шумно сглотнув, женщина вздрагивает и горячо, сокровенно шепчет мне в трубку свой вопрос. Дрожащим голосом:
- Белла, ты беременна, да? Он заставил тебя?..
- РОЗМАРИ! – рявкаю я, в ужасе отшатнувшись от мобильника, - кто меня заставил? Прекрати!
Соленые капельки, как с отвесного обрыва, срываются с век вниз. Устилают собой щеки, перебегая к губам и мочат их, слишком сухие. Делают больно.
Она не может этого говорить. Она моя мама, она другая, она понимающая. Она не станет так… не со мной… мне снится, что я говорю по телефону?..
Но мобильный, издеваясь, не замолкает:
- Спокойно, Белла, спокойно, - приняв мое молчание за согласие, будто сама для себя шепчет Роз, - скажи мне, какой срок? Мы придумаем, что можно сделать, мы все исправим.
У меня по спине бегут мурашки.
Против воли в памяти всплывает наш ночной полет, где как раз и поднималась тема детей, и я с горькой улыбкой подмечаю, что многое бы отдала, чтобы сейчас все было действительно так, как говорит Розмари. Чтобы я носила его ребенка.
- Я не беременна, - четко и ясно прекращаю ее взволнованные обещания, - нет, Роз.
- Это хорошо, - облегченно подхватывает она, наверняка закивав самой себе в знак согласия, - значит, будет легче. Белла, послушай меня…
- Нет, Розмари, - перебиваю я, бог знает откуда набравшись решимости, - ты послушай. Я вышла замуж и мое решение неизменно. Я жена Эдварда, я принадлежу ему и он – моя семья. И мне плевать на возраст и все остальное, если тебе это интересно. И не дай Бог ты позвонишь ему и скажешь хоть что-то из того, что сейчас пыталась донести мне, Роз, - перевожу дыхание, стараясь не думать о том, чтобы Алексайо думал, поступи она так, - в этом случае мы никогда больше не станем разговаривать.
И, вынеся вердикт, отказываюсь слушать все остальное. Слез уже чересчур много.
- Спасибо за разговор, Роз, - мрачно благодарю ее я, - и за понимание. Мне было приятно услышать твое мнение.
- Белла!.. – пытается что-то еще сказать она. Жаль, что напрасно.
Я с силой давлю на сенсорную кнопку сброса, откидывая от себя мобильный на дальний край постели. Туда же отправляются и обе подушки, которые я так активно к себе прижимала. Руками обхватываю саму себя за плечи – уже почти рефлекс.
Правда, одна из подушек пролетает дальше нужного… ударяется о дверь. И я, оторвав мокрые глаза от покрывал, вижу молчаливо наблюдающего за мной Эдварда.
Он с грустью смотрит и на мою позу, и на слезы, и на покрасневшее лицо.
- Я тебе помешала?.. – тщетно стараясь сделать вид, что все нормально, вскидываю голову, смахнув слезы.
Со снисхождением к моему спектаклю, он отпускает дверную ручку, проходя в комнату.
- Ну что ты. Мне наоборот было бы обидно, если бы ты не позвала меня.
Прикусив губу, я робко приникаю к его плечу, когда садится рядом. Куда лучше подушки.
- Ты много слышал?
Эдвард со вздохом целует мою макушку.
- Достаточно, солнце.
Кое-как кивнув, я подползаю к нему ближе. Уже не только головой, но и руками, отпустив себя, цепляюсь за его ладонь.
- Я думала, она обрадуется… будет счастлива за меня.
- Ей нужно немного времени, - мягко объясняет Алексайо, переплетая ладонь с моей, а свободными пальцами утирая мне слезы, - в конце концов, ее волнение небеспочвенно, мы ведь оба знаем.
- Ты что, на ее стороне? – капризно бормочу я.
- Белла, я на стороне здравого смысла.
Я поднимаю на него глаза, взглянув из-под промокших ресниц. На Санторини Эдвард успел немного загореть и теперь его волосы не так ярко контрастируют с лицом, но по сравнению со вчерашним днем морщинок на нем в разы больше. И те, что пропали на острове, что разгладились, возвращаются.
Эдвард сидит рядом со мной в футболке с коротким рукавом, но стабильно серого цвета, и в джинсах, что так и не снял, когда мы приехали.
От него веет теплом и пахнет зеленым чаем. Домом.
- Я тебя люблю, - тихонько отзываюсь, оставляя поцелуй на его плече, - к черту все эти волнения и здравый смысл…
- Солнце, я бы тоже переживал, будь ты моей дочерью, - Эдвард зарывается носом в мои волосы, расслабляюще усмехнувшись, - так что я очень даже понимаю твою Розмари.
- Она отзывалась о тебе куда хуже, чем ты о ней…
- Но я ведь претендую на ее сокровище, - он говорит проникновеннее, добрее, - Белла, я знаю, чего ты опасаешься. Но абсолютно зря. Я не побегу подавать бумаги на развод и не стану устраивать тебе истерику по этому поводу, обещаю.
Крохотная смешинка касается и меня.
- Не станешь?..
- Нет, - муж очаровательно улыбается своей кривоватой улыбкой, заглянув мне в глаза, - я просто поговорю с Розмари. Сам. Я не хочу, чтобы вы снова прекратили общаться.
- Но я не желаю, что бы ты это выслушивал, - вздрагиваю, припомнив «старого кобеля» и прочие прелести, сорвавшиеся с языка женщины.
- А я желаю, - не соглашается Эдвард, - потому что она важна для тебя, и я хочу сохранить ваши отношения. Она – твоя мама, Бельчонок. Видишь, как совпало? У нас с тобой у обоих две мамы. Мы подходим друг другу.
Слышать такое от Эдварда, видеть, как красиво переливаются его глаза, когда это говорит, дорогого стоит. Мне становится легче.
Как же давно я хотела, чтобы он это сказал…
- Согласна, очень подходим, - поддерживаю, отпуская его руку и, встав на колени, пытаюсь дотянуться до губ, - ты – мой…
- Еще как, - не препятствуя мне, Ксай сам чуть наклоняет голову, одаривая меня поцелуем. Трепетным и восхищенным.
Я кладу обе ладони на его лицо, чуточку прикрыв глаза после поцелуя.
- Она думала, что я беременна…
Эдвард очень нежно разглаживает морщинку между моими бровями, когда это говорю.
- Значит, она еще не самого плохого мнения обо мне, Бельчонок, раз уверена, что я бы женился на тебе из-за ребенка.
Я хмыкаю. Ему не больно. Не так больно, по крайней мере, как мне казалось.
Открываю глаза.
- Еще не все потеряно, - улыбчиво отвечаю, ласково поглаживая красиво очерченные скулы под своими пальцами, - о да…
Эдвард, молчаливо улыбаясь, наслаждается моими прикосновениями. Он обвивает меня за талию, придерживая рядом с собой, и просто смотрит в глаза. Вселяет ими и уверенность, и тепло, и любовь. Самое главное ведь то, что он меня любит и что не собирается отпускать. А все остальное я переживу. Мы вместе переживем, как муж и жена.
- У меня здесь сонные белочки, - заметив то, как прячу зевок, Алексайо усмехается, - пора спать, верно?
- Ты собирался работать, я оторвала, извини…
- Работать будем на работе, - находит выход Ксай, качнув головой, - нам бы сейчас в душ – и спать.
И тут его глаза хитро вспыхивают, вызволяя на волю мой румянец и окончательно осушая слезы. Выталкивают ситуацию с Роз из головы.
- Составишь мне компанию, Белла?

…Через полчаса мы оба, мокрые и довольные, лежим в постели. Я занимаю всю грудь Эдварда, его ладони путешествуют по моей спине.
У нас нет ни мыслей, ни на намеков на секс, ни каких-то вычурных движений. Только умиротворение. Только полноценное принятие друг друга. Со всем, что есть. Это главное в жизни.
Даже в душ мы теперь ходим вместе. И мое эстетическое любование телом Ксая продолжается. Он не прячется от меня.
- Спокойной ночи, Уникальный, - устраиваясь как раз там, где слышно биение его сердца, вдохновленно шепчу я. Эдвард спит в майке, но пахнет она далеко не порошком… им она пахнет, вызывая мою улыбку.
- Спокойной ночи, любимая, - бархатно отвечает муж. И, подняв голову, оставляет прощальный на ночь поцелуй на моем лбу. Как и в самую первую нашу ночь.
Супруги спят вместе.

* * *

Утро наступает неожиданно.
И даже больше – внезапно.
Я покрепче прижимаюсь к Эдварду, не отпуская его к тумбочке, на которой позвякивает уведомлением мобильный, и муж вынужден осторожно выпутываться из моих рук, чтобы не разбудить.
Но все равно будит.
Я хмуро оглядываюсь вокруг, поближе подтянув одеяло, и вижу, что часы на стене показывают пять утра. В теплой комнате темно, темно и за окном, идет дождь и, судя по всему, солнца не предвидится.
Алексайо, такой же сонный, как и я, с тяжелым вздохом дотягивается до своего телефона. Его лицо подсвечивает синим, демонстрируя прищуренные от чересчур яркого после темноты света глаза, и приоткрытые губы.
Эдвард зевает, открывая папку с сообщениями, а я, сев на постели, пытаюсь понять, что происходит. Единственное желание – зарыться под одеяло, вернувшись на удобную подушку, и по возможности утянуть за собой Алексайо, без которого я совершенно разучилась спать. Теперь понимаю Карли, которая никогда не ложится в постель без Эдди…
- Что там такое?.. – негромко зову я, коснувшись спины Ксая.
И почти сразу же он вздрагивает. Всем телом.
Резко, чем пугает, обернувшись ко мне, Эдвард широко распахнутыми глазами словно бы цепляется за мое лицо. Белый, как снег, с приоткрытыми губами, он… в ужасе.
- Эй, - я мгновенно просыпаюсь, обхватывая его холодную ладонь, - что? Что случилось? Эммет? Каролина?
- Конти… - рвано выдыхает мужчина. Уже и на его губах ни кровинки.
- Что Конти? Что с ней?
Мобильный телефон, чей экран озаряет раннее утро синим светом, немым ответом оказывается у меня в руках.

«Константа собирается прыгнуть с «ОКО» сегодня с рассветом. Мне нужна ваша помощь, Эдвард. Серж».

- «ОКО»? – чувствуя, что и сама дрожу, бормочу я. Что за?..
Эдвард, уже вскинувшийся с постели, иступлено оглядывается вокруг в поисках хоть какой-нибудь одежды. Его трясет, а аметисты налиты расчленяющей болью.
- Офис моей «Мечты», Белла… - стоном отзывается он.

С огромным нетерпением ждем вашего мнения на форуме и под главой. Развернутые отзывы - залог быстрого продолжения :) Спасибо за прочтение!

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1