Тихонькое «пилик-пилик» телефона, смешанное с шорохом листьев оливы прямо под окном моей спальни, прекращает сон. Но не разрушает его, вторгаясь молнией или круша все молотом действительности, а нежно-нежно, осторожно-осторожно, будто колыбельку с малышом, передвигает из одной ипостаси в другую. Я будто бы сама просыпаюсь. Просто потому, что пора.

Мобильный на прикроватной тумбочке светится ярко-голубым светом. Пришло новое сообщение, а на часах уже почти три часа ночи. И отправитель, выделенный в моем списке контактов большими буквами, виден явно.

«Привет. Если вдруг ты не спишь, я могу позвонить? Все хорошо. Правда. Ксай».

Что-то мне не верится, что это так.

Я сажусь на постели, окруженная москитной сеткой как мягким туманом, и мгновенно набираю нужную комбинацию цифр на мобильном. Номер Эдварда у меня в быстром наборе. Единственный.

В комнате темно. Тень из окна отбрасывает освещенная фонарем подсветки дома олива, но и только. В моей спальне, довольно просторной, по-гречески белой, с синими занавесочками на окнах, теплая тишина – слышно каждый вдох.

Русский абонент, принимающий мой вызов ровно через один гудок, делает эту ночь светлее. И оттого, что его родной бархатный голос обволакивает меня, кажется, я дышу глубже. И легче.

- Белла…

По первому впечатлению, похоже, все в порядке. Нет ни боли, ни страха, ни усталости. Есть только манящая и такая приятная радость, от которой у меня в животе порхают бабочки. Лишь человек, до предела влюбленный, может с таким благоговением произносить ваше имя.

Надеюсь, я звучу хоть на грамм похоже, когда приветствую его:

- Ксай...

И тут же, сделав дополнительный вдох, обвиваю руками подушку. С детства привычка разговаривать по телефону, сжав ее. Что с Эдвардом, что с Розмари… не получается у меня по-другому. А может, это просто попытка создать эффект присутствия? Я увлеклась психологией.

- Пожалуйста, если тебе нужно что-то сказать мне, сразу же звони. Никаких смс-сообщений.

Эдвард чуть поражен моим напором.

- Белочка, все в полном порядке. Я не хотел напугать тебя…

- Это не испуг, - чуть лукавлю, и он знает, от него такое не скрыть, - просто я… просто мне так будет спокойнее.

- Хорошо, - не спорит, - договорились, буду сразу звонить. Дело в том, что сейчас ночь, и я бы не хотел будить тебя. Но все же разбудил?

Баритон и виноватый, и хитрый одновременно. Хороший такой, нежно-хитрый, шаловливый, наполненный любованием. Ничего другого.

- Это неважно, - я прикрываю глаза, стараясь представить мужа прямо перед собой. Не прошло еще и суток, а я уже ужасно соскучилась. Это нечто невозможное, недопустимое с ним расставаться. Без пустых слов. – Я слушаю тебя, Ксай.

Муж улыбается. Все в его тоне об этом прямо-таки кричит.

- Я люблю тебя.

Эта фраза для нас не нова. Мне каждый раз приятно, когда Эдвард признается в любви, мне каждый раз трепетно это слышать, и я, без сомнения, каждый раз становлюсь счастливее, едва это происходит. Но здесь, на расстоянии в тысячу с лишним миль, здесь, одна, в пустой спальне, без любимого аромата клубники рядом и согревающих больших рук… я ощущаю тоже, что и в первый раз, когда услышала признание Алексайо. Ни с чем не сравнимую дрожь по всему телу, сперва пугающую, а после намекающую на бесконечное счастье, такую по-детски большую и искреннюю радость, что не измерить, а еще… теплое обожание. Такое количество обожания, какое мой Ксай заслуживает. Будь он рядом… боже, будь он рядом, я бы его зацеловала. Каждую клеточку кожи.

- А как я люблю тебя… - шепотом отзываюсь ему, сморгнув так некстати навернувшуюся на глаза пелене. И сразу в моей огромной холодной постели, не глядя на теплую ночь за окном, становится уютнее, становится терпимее. И москитная сетка не пугает белизной, и подушки мягче… присутствие Эдварда, даже столь призрачное, бесценно. Я просто не могу, никак, совершенно никак не могу без него жить. И расставание даже на пару часов это предельно ясно показывает. Как сегодня.

Эдвард улыбается шире, ярче. Его голос восторженно дрожит, отдавая нотками невыразимой признательности, когда муж продолжает:

- Знаешь, мое солнце, наверное, это все старческое… но ты не представляешь, как тяжело без тебя спать.

Я усмехаюсь. Громко. В голос.

Ложась в эту кровать, белую-пребелую, из светлого дерева, с большой и удобной узорчатой спинкой, явным изножьем, покрывалами с отпечатками ракушек и великолепными пуховыми подушками, я была уверена, что не засну. Я ворочалась не меньше часа, пока не прибегла к проверенному со времен больницы методу: обнять себя своим же руками, напрягая фантазию и представляя, что это Аметист. И держаться, держаться за него не отпуская. Ни за какую цену.

- Как же это взаимно, Ксай…

- Я хочу, чтобы ты знала, и эта чистая правда, Белла, что если бы не крайние обстоятельства… я бы никогда и никуда тебя не отправил.

Он переживает. Сильно. По-настоящему.

Это витает в воздухе и просвечивается в каждой нотке тона, даже при условии, что Эдвард сдерживает себя. Но теперь сдерживает куда меньше, чем в начале наших отношений. Он сам мне позвонил. А если позвонил, то ему действительно плохо.

Ох, золото мое…

- Я знаю, Алексайо, - стараюсь сказать это с максимальной нежностью и любовью, испытываемой к нему. Эдвард всегда был рядом, когда был нужен мне. Сегодня и я буду, - я прекрасно тебя понимаю.

Он скорбно хмыкает в трубку.

- А я себя уже не понимаю. Никогда не думал, что у нас такая большая кровать.

- Просто когда я на тебя переползаю, мы лежим по центру и ее размер не так виден…

- Многое бы я сейчас отдал, чтобы ты на меня переползла, Бельчонок.

А вот это уже очень грустно. Само собой, Аметистовый не демонстрирует на все сто, как ему тяжело дается эта фраза, да и вообще эта ночь в принципе. Только от меня не спрячется. Я от него, он от меня – все честно. И иначе невозможно.

- Ты еще не засыпал сегодня?

- В противном случае я бы не позволил себе звонить тебе среди ночи, - он вдруг тушуется, баритон становится тише и будто бы наливается виной, - это глупый мальчишеский порыв и мне стыдно, Бельчонок. Правда. Но я не смог себя остановить.

У меня неровно бьется сердце.

- Ну и правильно, - говорю как и прежде, спокойно и мирно. Подбадриваю его, я надеюсь, - к тому же, Ксай, лишний раз услышать твой голос для меня большое счастье.

И снова ухмылка. Мечтаю в эту секунду увидеть его лицо.

- Ты сделала меня жадным до комплиментов, Изабелла.

- Уверяю, тебе не будет мало, - хихикаю, ткнувшись носом в подушку, а телефон положив так, чтобы голос Эдварда раздавался чуть сверху. Именно так я обычно его слышу, когда лежу на мужнином плече. – А пока… представь, что я рядом. И вот-вот займу свое законное место на тебе.

Аметист усмехается.

- Нужна недюжинная фантазия, малыш.

- Разве художники ей не обладают? Тем более такие талантливые?

- Белла…

- Белла, - повторяю за ним эхом, поближе приникнув к телефону, - я на тебе. Мои ноги опять переплелись с твоими, мои руки опять обвили твою шею. Моя голова на твоей груди и ты можешь гладить, перебирать мои волосы. Я слышу каждый твой вдох, а ты – каждый мой. У нас пушистое легкое одеяло, которое согревает и зимой, и летом, а простыни хрустят… хрустят и пахнут банановым порошком Рады. Твоим любимым. И никто, никогда нас не потревожит. В комнате темно, дом спит, за окном лето… и завтрашний новый день, который настанет через пару часов.

Эдвард не перебивает меня ни на одном слове. Он слушает, кажется, внимательнее, чем когда-либо, он слышит. Чувствует.

И чувствую я. Все, о чем говорю. Каждое мгновенье. До самых последних ощущений – вплоть до чуть покалывающей щетины или жестких волос, берущих начало на груди.

Мы не расставались с ним с самой Италии. Днем он был занят, дни я проводила в одиночестве, но ночи… никогда еще ночами Эдвард меня не оставлял после тех страшных апрельских дней. Немудрено, что нам обоим так тяжело. Я способна на все, что угодно, во имя Ксая… но спать без него это просто невыполнимая задача. По всем пунктам.

- Я защищаю тебя, любовь моя, а ты защищаешь меня, - продолжаю я, - мы спим спокойно и долго, до самого громкого будильника. И все равно еще минут десять после него я никуда тебя не отпущу…

Алексайо снисходительно выдыхает в трубку.

- Ты же мое творческое создание…

- В такие моменты воображение – все, что нужно. Я тоже ужасно по тебе скучаю…

- Забавно, что теперь ты меня утешаешь, солнышко. А это была моя задача.

- Я прекрасно понимаю все, что ты чувствуешь, Ксай. И пожалуйста, когда я нужна тебе, как бы далеко я ни находилась, зови меня.

- Как видишь, я нагло воспользовался твоим советом.

- Не смей этого стесняться, - с капелькой злобы произношу я, - Алексайо, я, в конце концов, твоя жена. Помнишь? У тебя вообще эксклюзивные права на меня.

- Изабелла, эта ночь на тебя странно влияет.

Он всегда так. Всегда, когда хочет подчеркнуть улыбку в своих словах, пусть и умноженную на чуточку серьезности, всегда, когда говорит со мной как куда более взрослый человек, как папа, может, даже неосознанно, применяет полное имя. Мой строгий и сердечный Ксай… я никогда не перестану ни восхищаться им, ни им удивляться.

- Я полностью разделяю твои чувства, вот в чем дело. У меня тут тоже так себе со сном.

- Еще три ночи, моя маленькая…

- Еще три ночи, мистер Серые Перчатки, ага, - я снова улыбаюсь, зарывшись лицом в подушку. Боги, сколько бы я отдала, дабы это была его грудь. Слыша Эдварда, но не имея возможности видеть, я ощущаю себя беспомощной и потерянной. А еще и одинокой. Не думала, что могу так сильно скучать. Прямо-таки до боли. – Жаль, что телефон не позволяет тебя видеть.

- Разве душам нужны глаза, чтобы смотреть друг на друга? – вопрошает Ксай. И я сразу же узнаю слова Деи, обращенные к Гуинплену. Вот мы и снова поменялись местами.

- Не нужны, - шепотом выдыхаю я, даже не стараясь спорить. Эта книга свела нас вместе. Эта книга стала нашим талисманом. И благодаря ей Алексайо смог поверить в свою красоту.

Мы говорим с Эдвардом еще несколько минут. Может, пять. Может, десять. Я не считаю.

Его голос и незримое присутствие создает вокруг прямо-таки блаженную атмосферу, кокон из тепла и умиротворения. Я будто бы знаю, знаю наверняка, что все будет хорошо. Пока он рядом, пока он любит меня – абсолютно точно. И ничто и никогда этого не изменит. Ни один Кубарев.

Впрочем, рано или поздно, все равно бы настало время прощаться. Только настает оно как всегда неожиданно.

- Поспи, мой маленький Бельчонок, - принимая на себя эту тяжелую ношу окончания разговора, советует мне Ксай. По-отцовски любовно. С все тем же благоговением. – Завтра я позвоню вечером, как и обещал. Слава богу, это не запрещено.

- До вечера бы еще дотерпеть, - позволяю себе вольность, хоть и знаю, что Ксая она уколет. Он тоже скучает по мне. И тоже сильнее, чем представлял это прежде.

- Я всегда с тобой. Даже если не под боком, - он посмеивается, стараясь сделать это как можно непринужденнее, - тем более, ты сама говорила о воображении…

- Да уж…

- Не беспокойся, солнце, все будет хорошо. У нас обоих. И через каких-то несчастных три дня не будет возникать вопросов о не засыпании. Обещаю тебе.

Я ни мгновенья не сомневаюсь в своем ответе – это все равно, что сомневаться в Эдварде.

- Я тебе верю.

Алексайо вздыхает. А потом, понижая голос до более тихого и сокровенного, шепчет мне, словно бы на ушко:

- И вдруг поймёшь, что в мире бренном, где все надежды хороши, дороже всех прикосновений — прикосновение Души. Доброй ночи, ψυχή. Спасибо тебе.

…И отключается.

Я направляюсь на кухню.

Более-менее придя в себя после разговора с Ксаем, неожиданного, но, как оказалось, такого нужного, понимаю, что хочу пить. Воды. А лучше чая. А еще лучше – сладкого-пресладкого сока. Кажется, в холодильнике был мультифруктовый. В нем вообще много чего есть. Дом заполнен едой настолько, словно бы завтра ее перестают продавать во всей Греции.

Что же, это плюс. Не надо будет искать магазина.

Впрочем, стоит мне только покинуть комнату, еще не успев вдоволь порадоваться и поблагодарить тех, кто так предусмотрительно собрал в доме продовольственную лавку высшего класса, как я понимаю, что в гостиной не одна.

В ней, совмещенной с кухней и столовой, разделенной всего лишь обеденной стойкой, горит свет. Светильничек, не лампа даже, но все равно заметно. В конце концов, на часах уже почти три ночи, вокруг – темно.

Я знаю, что за левой дверью от дивана спят телохранители. Четвертая, самая малая из спален, выделена им. Но, кажется, у них установлена какая-то вахта. И не удивлюсь, если прямо сейчас территорию дома кто-то патрулирует.

Я знаю, что правая дверь от музыкального центра (и зачем здесь такой большой?) принадлежит Каролине. Ника отправилась с малышкой туда сразу же после наших ночных посиделок с печенюшками, прихватив Когтяузэра. Она собиралась девочку уложить.

Ну и дверь прямо по центру, между двумя спальнями, как раз напротив моей, получается, комната Вероники.

Только она приоткрыта. Только хозяйка ее здесь. На барном стуле. С большой кружкой, где изображены сцены греческих мифов, судя по всему наполненной чаем.

Выглядит миссис Каллен совершенно потерянной.

Толком не зная, как правильно поступить, я тихонько, не желая пугать, здороваюсь с ней.

- Здравствуй, Ника…

Резко выдохнув, видимо, не ожидавшая моего появления, что вполне логично, она отвечает с секундным опозданием.

- Доброй ночи, Белла…

Ну вот. Мы обе – сама вежливость. Только не то время и место.

- Я могу присесть?

- Конечно, - смятенная, Вероника отодвигается на самый край стула и стойки, передвинув следом свою чашку, - надеюсь, я не помешаю?

- Ну что ты, - уже толком и не понимая, хочу сока или нет, двигаюсь к холодильнику. Достаю пачку. Наливаю. Все на автоматизме. А сама краем глаза посматриваю на Нику. Глаза у нее красноватые… словно бы плакала.

Я ставлю свой стакан с оранжево-розовой жидкостью на тумбочку. Стою пока с другой стороны, не решаясь подсесть к медсестре. Пытаюсь оценить ситуацию.

- Извини, что я спрашиваю… но у тебя все хорошо?

Девушка, в свободной серой пижаме, с наспех собранными в пучок волосами, отводит взгляд.

- Должно быть. Но пока… не очень.

Признание дается ей с трудом, что невозможно не заметить.

Я все же сажусь на свободный барный стул рядом с ней, и, помня о Каролине, стараюсь говорить тихо:

- Я могу помочь?

- Я сама себе не могу, Изабелла, - она натянуто и очень грустно, без толики улыбки, усмехается, - наверное, от этого и все беды.

Ночь становится все «интереснее». И ярче – однозначно.

После разговора с Эдвардом, и перевернувшего мое сознание, и давшего ему стимул жить дальше, идти вперед, не зацикливаясь на плохом, хочется помогать. Веронике особенно. Она так заботится о Карли, она так нежна с ней, Эммет рядом с этой девушкой выглядит безумно счастливым… мне кажется, Ника – идеал хозяйки и женщины, наверное, в целом тоже. Она так резво со всем справляется… мне чудилось, она в принципе не плачет – так и лучится светом и улыбкой, сколько себя помню.

Но, видимо, эта нежданная разлука и вообще полный противоречий день сделали свое дело. Треснуло и ее самообладание. Самой стойкой. Только Натос, кажется, жене не звонил.

- А я уверена, что смогу помочь, - дружелюбно заявляю, нерешительно, но коснувшись пальцами ладони бывшей Фироновой, - в конце концов, мы теперь одна семья, верно?

Она поднимает на меня глаза, словно бы о чем задумавшись. Но фразу, только что прозвучавшую, принимает.

- Белла… когда мистер Каллен нуждался в помощи, а ты не была уверена, что сможешь ему помочь, ты чувствовала… отчаянье? Беспомощность?

Я придвигаюсь к медсестре ближе – для доверительности. Я не хочу увиливать и привирать. Я скажу правду. Во всем.

- Полнейшие. Мне казалось, они меня раздавят.

- И мне кажется, - не таясь, признается Вероника, - я нужна Каролине, я нужна Эммету, но не знаю, совершенно не знаю, как быть их достойной.

Это определенно ночь откровений. И изумлений. И бесконечности.

- Почему ты сомневаешься, что их достойна? – правда, это не укладывается в моей голове. Ника и… сомневается? С тем, что делает с Танатосом и для него? С тем, как смотрит на нее наш Малыш?

Вероника, качнув головой, быстро утирает несколько слезинок. Они умудряются прорваться сквозь оборону. Зато и настраивают свою обладательницу на полную искренность. Заполняют ею.

Миссис Каллен оборачивается в мою сторону, садится прямо и кладет руку возле моей. Глядит прямо в глаза, раз уж мы начали беседу.

- Изабелла, я всю жизнь, большую ее часть точно, не имела ничего своего. Даже угла. И более того, я была уверена, что никогда ничего и не обрету, - она безрадостно ухмыляется, но потом крепко сжимает губы, - а потом Эммет позвал меня, чтобы сбить температуру Каролине… и за два месяца, даже чуть меньше, я обрела… все.

Ошарашенная и своими словами, и сложившейся ситуацией, она часто моргает, запрокинув голову. На сей раз губы кусает.

- Понимаешь, я теперь и жена, и мама… не мама, конечно, я прекрасно отдаю себе отчет, что Каролина никогда не станет воспринимать меня так и никогда этим словом не назовет, и я не виню ее, ведь я люблю Карли… - она торопится, запинаясь. Волнуется, говорит быстрее. Может, старается обогнать слезы? – Я к тому, что теперь у меня обязательства по части нее. И по части Натоса, а я… я боюсь.

Девушка выдыхает последнее слово, не удержавшись. Как есть. Без лишних прикрас.

- Боишься?

- Да, - не отрицает, отрывисто кивнув, - мне двадцать шесть, а тебе девятнадцать… видишь, насколько я старше? А так боюсь… как же ты не боишься, Белла?

- Потерять их?

- Да, - повторяется Ника, и ее едва ли не передергивает, - мне кажется, если все это однажды исчезнет… если они исчезнут, Карли и Натос… я просто не смогу жить.

Я снова кладу ладонь на ее собственную. Тепло Веронике улыбаюсь.

- Этого я боюсь точно так же. С самой первой встречи с Эдвардом, с самой первой улыбки Каролины… этого, Ника. И мне кажется, что вполне рационально такого бояться.

- Мой страх не нужен Карли – в этом все дело. И Эммету тоже. Если он узнает, как я боюсь…

- Он поймет тебя, - заверяю я. – Потому что он тебя любит. Как же он может не понять?

Вероника на мгновенье закрывает глаза.

- Я люблю его больше. За несчастные сорок пять дней, я люблю его… просто слов не хватает, Белла. Наверное, так не бывает. Это невозможно.

- Эдвард говорил мне, все бывает. Даже как в сказках – за одну ночь. Потому что чувствами управляют не люди. Они даны свыше.

Ника выдавливает улыбку, еще раз утерев непрошенные слезы. Ей нужно выговориться. Это желание выливается наружу ваттами. И я не мешаю. Я просто слушаю.

- Мистер Каллен – мудрый человек.

- Он много пережил, ровно как и Натос, - я пожимаю плечами, погладив ее руку, - мудрость приходит с событиями жизни и с годами. Мне так кажется.

- Абсолютно точно, что с событиями, - почему-то Вероника отводит взгляд, не решившись смотреть на меня. Стирает с лица какое-то неправильное по ее мнению выражение, пряча в себя. У всех есть тайны. И она не исключение, что меня как раз не удивляет. Надеюсь только, что Натос знает… он бы ее успокоил, не сомневаюсь в Медвежонке.

- Признаться честно, Ника, - перевожу тему я, одновременно с ее прятками почувствовав в себе ярое желание высказать то, что давно не подлежит сомнению, - я восхищена тобой. Твоим умением готовить, заботиться, помогать… я не умею большего из того, что умеешь ты, но вижу, как это важно. Я бы хотела быть похожей на тебя в этом плане.

Девушка глядит на меня так, словно бы я озвучила нечто невероятное. И с недоверием, и с любопытством, и с подозрением, и с радостью. Все-таки ее не скрыть. А еще Вероника пунцовеет.

- Правда?..

Точно Каролина. У них вместе большое будущее.

Я тепло и искренне улыбаюсь.

- Правда. Давно хотела это сказать.

- А я бы хотела быть похожей на тебя, - шепчет Ника, - по части отношений с мистером Калленом. Со стороны так видно… ты его идеальная часть. Я уже говорила тогда, в мае, и вот сейчас… это стало еще заметнее. Мне даже кажется, ему не надо ничего озвучивать, чтобы ты поняла. Это просто какая-то магия… я так никогда не сумею.

А вот теперь краснею я.

- На самом деле, это он меня чувствует… настолько, насколько ты описала.

- Не преуменьшай, - отмахивается она, с улыбкой, - я уверена, это не бывает односторонним…

- У вас тоже.

- У нас тоже, - едва слышно, почти про себя, повторяет бывшая Фиронова. Опять прикусывает губу. – Думаю, ты права. В конце концов, любви все возрасты… и все обстоятельства покорны. Тем более, она не приходит так просто.

- Не могу не согласиться с тобой.

В кухне становится тихо. Ника допивает свой чай, я, наконец, притрагиваюсь к соку. И, хоть знакомы мы не так давно, хотя общение у нас складывается как следует только в эти дни, мне кажется, я хорошо знаю Веронику. И мне кажется, мы будем дружить. Долго, крепко и, как полагается, верно. Хотя бы потому, что одинаково влюблены в замечательных людей из одной семьи. Да и сами мы уже семья. Это не было пустыми словами.

- Спасибо, Белла, - в конце концов, прерывая молчание, повисшее так же внезапно, как и начавшийся разговор, произносит медсестра. Слез на ее лице больше нет. Атмосфера разряжается. – За поддержку.

- Тебе спасибо, - я смущенно качаю головой, - нам в любом случае еще много и долго общаться, так что, думаю, это лишь начало.

- Надеюсь, что всегда, - подмигивает мне новоиспеченная миссис Каллен. И хочет сказать что-то еще, но тут из приоткрытой двери комнаты Карли, доносится негромкий детский голос:

- Ника?..

Девушка ставит чашку на тумбочку. Улыбается мне, и смущенная, и довольная.

- Я пойду.

- Конечно. Я помою чашку, не беспокойся. Не будем заставлять Малыша ждать.

- Это самый чудесный ребенок, которого я видела.

- Полностью согласна. Спокойной ночи, Вероника.

- Спокойной ночи, Белла, - уже на полпути к двери, шепчет она. И, войдя внутрь, нежно обратившись к нашему проснувшемуся солнышку «я здесь, милая», закрывает дверь.

Что-то мне подсказывает, все у них будет хорошо.

И Каролина назовет ее мамой. Быстрее, чем Ника может себе представить.

Я мою кружку, как обещала. Мою и свой стакан. Гашу свет и, пробравшись в темноте в комнату, закрываю дверь. Забираюсь в постель, натягиваю легкое одеяло, поправляю москитную сетку возле постели. И, крепко-накрепко обвив большую подушку, улегшись на нее сверху, бормочу:

- Спокойной ночи, Ксай. Люблю тебя.

Каким же долгим был этот день…

* * *

В принципе, если отбросить его спонтанность, наше пребывание на острове Корфу – не заточение. По крайней мере, в целом.

Погода благоволит. Причина тому атмосфера Греции или ее климатический пояс, а может просто Боги знают толк в земных местах, выбирая их себе для жизни, но здесь замечательно.

Теплые дни, солнечные, как ни один в Москве, напитанные, залитые доверху густым ароматом трав, цветов, солеными брызгами моря и свежим бризом.

В отдалении чуть меньше семисот метров от нашего домика действительно имеется пляж, длинный и большой, с белоснежными песками, какими славится Греция, удобными лежаками лазурного, как вода, цвета и, конечно же, чистым и первозданным морским горизонтом. Вода обволакивает собой, теплая и мягкая, как бархат.

Каролина любит море. Как наполовину гречанка, как поклонница греческой культуры и кухни, просто как ребенок… обожает. И впервые за долгое время ее глаза по-настоящему светятся, когда плещется в нежной водичке, впервые при мне надев оптимистичный желто-оранжевый купальник. Глеб не подвел – в полках в шкафах дома нашлось все необходимое из одежды и обуви. Плюс купальники, разумеется.

В воде с Каролиной играет Ника. Невооруженным глазом видно, сколько бы Вероника ни говорила мне обратного и сколько бы ни грустила, что Карли мало того, что по-настоящему к ней привязалась, так еще и любит. Как Малыш умеет – верно, сильно, до слез. В чувствах Каролин никогда себя не ограничивает – в этом она Эммет.

Глядя на их взаимодействие, на то, как загорают вместе рядом со мной, строят какой-то замок из песка, тихонько обсуждают Петра и Глеба, сидящих на пляже в закрытой одежде и делающих вид, что просто обгорели, я понимаю, что была права той ночью: у них все получится. Ника будет Каролине мамочкой.

Что касается нас с мисс Каллен, то в основном это игры в настольный теннис – здесь же на пляже имеется стол, правда, в крытой пристройке, а так же коктейли из сока, мороженого и молока, а порой просто газировка. Сладкие напитки делают и жизнь слаще, хотя и я, и Ника следим, чтобы Каролина не увлекалась. Сомневаюсь, что она любит стоматологов.

После купания и легкого обеда дома – время полуденного сна для Карли, а для нас с Никой возможность немного пообщаться, получше узнать друг друга или просто посмотреть что-то по греческому телевидению. Ника иногда переводит мне. К сожалению, помимо наших избранных с Ксаем слов я ничего не понимаю. Надо бы записаться на курсы.

Вечером настает любимое время Каролин помимо лазурного моря - греческая таверна. Завтрак и обед мы готовим сами (вернее, Ника готовит, а Каролина активнейшим образом ей помогает, вставая в семь утра и не пропуская ни единого «раунда» этого кулинарного фестиваля), а вот на ужин, как правило, выбираемся за пределы дома. Невдалеке от нас расположилась уютная и небольшая таверна, предоставляющая лучшие блюда как всей Греции, так и Корфу, и, пока наша юная гречанка лакомится мусакой и любимыми лукумадес, какими Эдвард угощал меня на Санторини, Вероника и я заказываем тарелку морепродуктов. Это совпадение, что она тоже их любит?

В конце концов, даже нелюдимые Петр и Глеб присоединяются к нашему столу. Прежде сидевшие в отдалении, пристально оглядывающие все вокруг, они, видимо, понимают, что угрозы в Греции нет. А может, им просто одиноко.

В любом случае, за столом с ними спокойно. Мы даже узнаем кое-что новое: Глеб женат и воспитывает дочь, Машу. А у Петра есть девушка, они планируют пожениться следующей весной. В состоянии мало понятной опасливости, такие интересности из чужой жизни очень кстати – разряжают атмосферу. И напоминают нам о звонках Эдварда и Эммета. Одновременных.

Алексайо ничего не говорит мне о происходящем в Москве, благополучно замалчивая эту тему. В первый вечер он вспоминает подробности вчерашней ночи, благодарит меня за понимание, еще раз говорит, как любит…. И слушает все то же самое в свой адрес, хоть и старается этого избежать.

Во второй раз, не глядя на мою попытку выспросить, все равно мы плавно переходим в тему Корфу, греческой кухни и пляжей. Карли, заслышав о пляжах, тоже решает поучаствовать в разговоре. Да и дядю она давно не слышала.

В третий вечер и, благо, последний, разговор вообще не складывается. Эдвард петляет от темы к теме, достойно не обрисовывая ни одну, а потом просит прощения, что должен идти. У него какое-то важное дело.

Я не настаиваю только по одной причине: завтра мы встретимся. И больше, клянусь и себе, и Эдварду, и вообще мирозданию в целом – никуда он меня не спровадит. Я буду рядом.

Потому, хоть спать ложусь в не лучшем расположении духа и все следующее утро и полдня, глядя на Каролину в море, ощущаю горечь, похожую на разочарование, вечером, садясь в самолет, понимаю, что счастлива. Мы летим домой.

В аэропорту Домодедово, таком большом и таком ярком, заполненным и людьми, и машинами, и самолетами, что садятся каждые пятнадцать минут, братья встречают нас лично.

Только-только серый самолет с фиолетовыми полосами касается взлетной полосы, только-только останавливается, давая разрешение экипажу спустить трап, я вижу Ксая и Натоса. Возле белого, как снег, хаммера Эммета стоя там же, откуда нас провожали – недалеко от ангара, видимо принадлежащего их творениям. На улице еще светло, хотя закат уже свершился. Наступают сумерки.

У Эммета черные брюки и контрастирующая с ними белая рубашка с закатанными чуть ниже локтей рукавами. Ее цвет – точно бинт, которым до сих пор перевязана его рука. Ника постоянно беспокоилась о ней, уверенная, что промывать рану Натос самостоятельно не станет. Но, судя по свежести повязки, ошиблась, мне кажется.

Наверное, обилие белого цвета на папе, да и сами его размеры помогают Каролине прежде всего при приземлении обнаружить его. С трапа она просто слетает, хоть Вероника и пытается удержать ее.

По лестнице, почти не касаясь ступеней, она бежит навстречу отцу и не хочет ничего слышать, никого видеть больше. Она в своей личной нирване.

Натос подхватывает ее без толики труда. Нежно, но крепко. Трепетно, но уверенно. И с очень, очень широкой улыбкой. Карли взлетает на его руках еще выше, к темнеющему небу, а потом как маленький котенок, как Тяуззи (правда, он в переноске в руках Петра), обвивается вокруг папы, уткнувшись лицом в его грудь. Черные, как смоль волосы на фоне белой рубашки крайне заметны.

Вероника, идущая передо мной, спускается к своей новообретенной семье не так смело. Выверяя каждый шаг, словно бы прощупывая ситуацию, она… боится помешать?

Впрочем, Натос, только заметив жену, улыбается еще шире. И распахивает объятья, удержав Каролину на весу одной рукой, для миссис Каллен. И Ника крепко, поддавшись порыву, его обнимает. С прекрасно слышным поцелуем в щеку.

Наблюдая за всей это идиллией, Ксая я вижу на минуту позже, чем должна. При всем том, что разглядываю и Эммета, и Нику, и Карли, Эдвард сегодня… смотрит только на меня.

В нежно-голубой рубашке покроя, как у брата, в таких же темных брюках, он ждет. А аметисты сияют.

Кто я такая, чтобы заставлять и его, и себя, терпеть еще больше?

Соскочив с двух нижних ступенек трапа, я бегу. И набрасываюсь, не задумываясь больше ни о чем, на мужа. Руки кладу на плечи, обнимаю за шею, целую. Требовательно, но ласково, выверенно, но спонтанно. Алексайо смеется, закрепив наши объятья своими руками на моей талии, а потом прижимается губами к моему лбу. Дает отдышаться.

- С возвращением домой, сокровище.

И это правда. С ним, слыша его голос, чувствуя объятья, ощущая ту любовь, о которой мы говорим… я дома. Всегда.

Натос предлагает поужинать всем вместе в любимой пиццерии Каролины, где, благо, помимо пиццы готовят еще и шарлотку Ксая, и мою пасту. Последний раз мы были там в марте, а кажется – в другой жизни. Столько воды утекло…

Но ни у кого возражений нет. Только нас с Никой немного смущает спокойствие братьев о безопасности. Раньше мы не покидали дома лишний раз, а сегодня едем в общественном место, еще и с Каролиной. Неужели ход дела изменился?..

«Маргариту» под двойным сыром и с маслинами приносят в течении пятнадцати минут. Каролин, попросившись сидеть на большом кожаном диванчике между папой и дядей, радостно потирает руки. На море ее глаза переливались, это так. Но сейчас они просто пылают. Она счастлива.

Эдвард до конца разрезает ей тягучую от сыра пиццу, Эммет наливает кока-колы в стакан. Малышка млеет и от близости своих самых родных людей, и от их заботы.

Впрочем, сколько бы Натос и Ксая не ухаживали на девочкой, смотрят они каждый раз прямо на нас. Прямо в глаза.

Когда приносят приборы, напитки, фокаччу на закуску и основные блюда под конец. Разговор есть, это точно.

Мы с Вероникой едим спагетти Болоньезе, решив попробовать новинку в меню заведения. Официант обещает, что такой пасты, уже ставшей почти традицией любой кухни мира, мы еще не ели. Но на вкус оказывается так себе, хотя не исключено, что все дело в тревоге.

Эммет берет себе телячий стейк, который поглощает так же быстро, как Каролина вторую порцию мороженого, а Эдвард – специальный коктейль-салат с креветками и авокадо. И шарлотку он сегодня не берет.

Необходимость изображать полное умиротворение отпадает, когда Карли просится на аттракционы, предусмотрительно поставленные рядом с кафе – за деревянным заборчиком, ограничивающим его от посетительского зала торгового центра. Эммет дает ей сумму на билет в Диснейленд, только просит не отходить никуда из поля зрения.

Осчастливленная в конец, девочка не спорит, соглашается и обещает папе свое «честное пионерское», хоть смысл этой фразы остается для меня загадкой.

Но важнее, чтобы загадкой не осталось кое-что другое.

- Что происходит, Эдвард? Эммет? – я по очереди смотрю на обоих братьев, призывая быть честными. Не позволю больше держать себя в неведении.

- Изменились обстоятельства дела, - прежде брата, проигнорировав его взгляд, докладывает Натос. Кладет свою ладонь на ладонь Вероники, - Кубарев малость унялся, потому что к делу все же присоединили то видео, которое снимал Деметрий о… Мадлен, - он хмурится, но не замолкает. На сей раз Ника потирает его ладонь, - да и обвинения в сторону Эдварда пошатнулись, потому что Патриция и София дали показания в его пользу.

- Они были здесь?..

Ничего себе. За четыре дня? Действительно, вечность, а не срок.

- Эммет привлек их без моего ведома, - сдержанно, но с тяжелым вдохом докладывает Ксай. Глядит на меня с извинениями. Но за что? Если эти девушки в кои-то веки нормально его отблагодарили, я должна ревновать?

- Раз это было нужно, он поступил очень правильно.

- Спасибо, Белла, - Натос хмыкает, качнув головой, - но лучше всего другая новость. И рядом с ней меркнет даже Кубарев.

- Закрыли какое-то из дел? – с надеждой зовет Ника.

- Закрыли чей-то рот, - не сдерживаясь, как есть грубо произносит Танатос, - причем своей же рукой.

Я непонимающе обращаюсь к Ксаю.

Он придвигается ближе к нам, говоря тише. Кладет руки на стол, чего никогда не делал при мне прежде.

- Тот Maître, которому Мадлен фактически… завещала Каролин, - он сжимает зубы, но не позволяет грубости разлиться дальше, даже в голос. А вот Эммет, сжавший кулаки, похвастаться таким не может. Думаю, если бы не рука Ники, разжимающая его каменные пальцы за секунду одним лишь поглаживанием, рана бы вскрылась и кровотечение пришлось останавливать еще долго, - он мертв. Перебрал лекарств и не рассчитал силы своего возраста в сексе.

- О господи…

- Это не привлекут к делу, мистер Каллен? – встревоженная Вероника не может взять в толк.

- Нет, Ника, - успокаивает ее Эммет, - во-первых, его любовница полностью описала их вечер и то, что было, а во-вторых, заказное убийство без следов и в своей же постели – верх пилотажа. Даже Кубарев не в состоянии на нас это повесить. Эти два новшества в деле его подкосили. Ольгерд уверяет, что теперь у нас все шансы выиграть суд. И покончить с тяжбой о самолетах в том числе.

- И когда заседание?..

- Двадцатого июня, - Эдвард поглаживает мою ладонь, перехватив ее на лакированной деревянной поверхности стола, - довольно быстро, Белла.

- Довольно… и что же, теперь… свобода?

- Пока Мурад Рзаев под арестом – да.

- Он под арестом?..

Братья переглядываются.

- По заявлению Ольгерда, опять же. Аурания выступила против него.

А вот это действительно новость.

Я гляжу на Эдварда. Он выглядит удивительно спокойным, хоть в аметистах и просвечивается немного недоумения, перемешанного с грустью. Аурания рискнула всем. Аурания рискнула… ради него? Это всегда Ксая угнетает.

- Папа! – Каролина, вторгаясь в наш маленький круг обсуждений, возникает из неоткуда. Обхватывает большую папину руку своими маленькими пальчиками, - ты мне нужен. На 5D.

Эммет не любит это развлечение. Эммет в принципе, как выяснилось, далеко не любитель кино. Но когда Каролин просит, когда он только-только вернул ее себе, отказать – выше его сил.

И потому Танатос, усмехнувшись и себе, и Нике, ласково глядящей им вслед, поднимается с дочкой.

- Пойдем, малыш.

И новостной разговор заканчивается на этой ноте.

Этим вечером, поздним и холодным – в Москве начинается проливной дождь – я, покидая ванную с уже высушенными волосами, заплетенными в косу, в своей любимой синей пижаме, с непередаваемым удовольствием занимаю свое законное место на муже. Как и обещала ему – сверху. Обняв плечи, накрыв головой грудь, а ноги тесно переплетя под одеялом.

Эдвард спит в серой кофте с синей полосой, с которой начались наши отношения, лежит на большой белой подушке, а руками гладит мою спину. Так трепетно… давно мы не касались друг друга подобным образом.

Видеть его, в пижаме, уставшего за день, но счастливого от моего присутствия, его, близкого и настоящего, прямо перед собой… это снова как сон. И я так боюсь, что вот-вот телефон зазвонит, вызов придется когда-нибудь да сбросить, и я буду одна. В этой огромной чужой постели.

Абсолютно точно, однозначно и раз и навсегда: больше спать без него я не собираюсь. Отказываюсь.

- Не мерзни, - нашептывает Алексайо, накрывая нас одеялом. Этот жест в совместном сне нечто вроде ритуального танца. Я его безумно люблю. Вся забота Эдварда, оставшаяся после такого же традиционного поцелуя в лоб, воплощается здесь.

- С тобой я никогда не мерзну.

- И не начинай, - он улыбается. Оглаживает мои волосы, с благоговением относясь к каждой прядке. Но все равно, не глядя на нашу долгожданную близость, не глядя на ночь, довольно умиротворенную, я ощущаю его нервозность. Не могу иначе.

- Что тебя тревожит, Ксай? – проведя пару линий по его шее, прикоснувшись к замершей части лица, зову я, - ты можешь мне верить, ты же знаешь…

- Я никогда не сомневался в доверии к тебе, Бельчонок, - он качает головой, а затем глубоко вздыхает, - но сегодня давай-ка спать. Ты не представляешь, как я скучал по всему этому… для разговоров будет время и завтра.

- Думаешь, я скучала меньше?

- Тем более, - он слабо улыбается, второй раз за последние пять минут поцеловав мой лоб, - закрывай глаза. Как ты и обещала, мы теперь вместе.

- И ты обещал.

- Держать обещание – наша святая обязанность, - сонно бормочет Ксай, и я чувствую, впервые, наверное, так откровенно, что усыпляю его. Без выдумок.

- О да. Спокойной ночи, любовь моя, - чуть ерзаю на своем месте – на нем – устроившись поудобнее и максимально спрятав под собой, - ни о чем не волнуйся. Мы больше не расстанемся.

- Спокойной ночи, Бельчонок, - с невероятной любовью, едва слышной, но такой ярко-пылающей, желает Алексайо. На мою предыдущую фразу ничего не отвечает.

Он кладет голову так, чтобы накрыть подбородком мою макушку, а руки под одеялом устраивает на моей спине.

Я под самой полной защитой из возможных.

Защитой kαρδιά. Сердца.