Capitolo 58
καμπανούλα
καμπανούλα
Такси останавливается возле невысокого каменного заборчика, полукругом огибающего сокрытую за деревьями полянку. Табличка «частная территория» вполне красноречива, как и кроваво-красные колючие розочки у входной калитки – красота тоже умеет себя защищать.
Задремавший за время пути Эдвард, вздохнув чуть громче прежнего, медленно открывает глаза. Голос у него тихий и сонный, и растерянность в нем звучит лучше всего.
- Где мы?
Я накрываю ладонью его руку на моем колене.
- Это сюрприз, Ксай.
Аметисты с недоумением оглядывают скудный пейзаж, открывающийся из-за тонированных окон уже оплаченного трансфера. Робкое солнышко проглядывает сквозь вечерние тучки, освещая розовато-желтым ореолом тот самый каменный забор, ивы, высаженные как можно ближе к нему, шепчутся с ласковым ветром.
- Сюрприз?..
- Я знаю, как ты их не любишь, но тебе понравится, - успокаиваю мужа, пользуясь замешательством момента, чмокнув его губы. Последние четыре дня Эдвард меня к ним практически не подпускает.
Ксай хмурится, что я с горечью вынуждена признать. Он давным-давно не хмурился от моих поцелуев…
- Пойдем, - стараясь не терять оптимизма, указываю на водителя, что уже открыл багажник и намерен выгрузить наш скромный багаж, - нам пора.
Эдвард на секунду с силой зажмуривается, а потом часто моргает. Хочет что-то сказать, но сдерживает себя. Я слышу лишь усталый выдох, прежде чем он открывает дверь.
Я выхожу с другой стороны.
- Спасибо большое, - посылаю улыбку таксисту, намеренная забрать у него две сумки. Алексайо опережает меня быстрее, чем успеваю даже заметить, что он уже здесь.
- Синяя совсем легкая, Эдвард, давай я…
Как никогда молчаливый, мужчина просто отворачивается от меня, подступая ближе к каменному заборчику. С недоверием глядит на ивы.
- Во вторник в два часа, верно? – уточняет водитель.
- Верно, - подтверждаю я. Надежда, что Эдвард не услышит, совершенно напрасна. Впрочем, в споры он не вступает и выпытывать тоже вроде бы не намерен. Я лишь вижу, что чуть поворачивает голову в нашу сторону – не более.
- До свидания, - отпускаю водителя, отходя с дороги. Даю себе десять секунд, будто бы замешкавшись с пуговичкой блузки, дабы вернуть нужный настрой. Эдвард не примет мою идею просто так. Нас ждет серьезный разговор.
И хоть ничего его не предвещает, хоть Ксай мирно стоит у забора, глядя на отъезжающее такси, мне, как той, что знает его от и до, это чудесно известно. Даже в состоянии чудовищной усталости, как теперь, Эдвард не уступает, если не согласен.
Звук отъезжающего автомобиля последний из присутствия цивилизации. Как только соприкосновения гравия с колесами затихают, мы остаемся в первозданной природной тишине. Ветер и колышущиеся листья ее нарушают, не более.
- Что это за место?
- Обитель сладких снов, - достаю из кармашка небольшой ключик, открывая для Эдварда калитку. – Проходи.
- Зачем мы здесь, Изабелла?
- Я расскажу в доме. Проходи, Ксай, вещи тяжелые.
Раздраженно мотнув головой, что замечаю за ним едва ли не впервые, Уникальный меня все-таки слушается. По вымощенной камешками тропинке, огибающей особенно большую иву, идет прямиком к деревянной двери. Каменный домик в этой глуши очень похож на домик семи гномов. Я не смогла проигнорировать его даже при всем многообразии сайта аренды жилья.
Кирпичи выкрашены в бежево-желтый, светлая покатая крыша из черепицы, есть дымоход и постамент для флюгера, одновременно служащий местом соединения двух балок потолка внутри. Живописные небольшие окошки со ставенками, такая вот сказочная дверца… это место определенно поможет нам – вернет Эдварду надежду и вкус к жизни в принципе.
…Я приняла решение ехать сюда после трех последовательных точек невозврата, к каким мы с Алексайо подошли.
Прежде всего меня тревожила его бессонница – точка первая. Эммет говорил мне, много раз говорил, что у Эдварда всегда были проблемы со сном – начиная с детства. Что уж говорить, если даже проба его самоубийства была построена на снотворном… и я знала, что просто не будет. В угнетенном состоянии последнее, на что соглашается сознание Уникального – сон. Эдвард честно укладывался со мной первые две ночи после обнаружения результатов спермограммы не позже полуночи. На протяжении восьми часов, ни на миг даже не задремав, он перемещался по постели в надежде хоть в одном уголке ее отыскать покой. Напрасно. Зеленый чай не помог. Массаж не помог. И Ксай уведомил меня, что больше так рано ложиться он не будет. Это без толку.
Возможно, меня бы это не тронуло, потрать он лишний час-два на чтение книги, рисование или, в конце концов, банальный просмотр телевизора. Однако бессонница Эдварда сочеталась с самым ярым его отвлечением от проблем – безудержной работой, она же точка номер два. С раннего утра и до позднего вечера, с одним лишь перерывом на обед – по моей большой просьбе – Эдвард занимался самолетом. В доме его можно было найти лишь в одном месте – рабочем кабинете. Там, как правило, во всю мощность работал макбук, на столе высились горки из листов с расчетами и пробными траекториями полета, а также большая кружка крепкого черного чая с нетающим от своего обилия сахаром на дне.
Я пробовала его отвлечь – даже не разговорами, хотя ему они определенно были необходимы, чтобы хоть что-то выразить, но что он делать не любил так же категорически и потому отказывался, а простыми предложениями вроде небольшой прогулки, легкого массажа, гжели… секса, в конце концов. Однако последнее Эдвард отвергал с особой рьяностью.
Повторялась ситуация из прошлого, едва не стоившая нам всего: безвылазная работа, отсутствие отдыха и сна, усиливающаяся тревога и сокрытие мыслей… Ксай закрылся от меня. Снова.
Я знаю, что ему нужно было дать время «переболеть» этими злосчастными результатами из «Альтравиты». Сутки. Двое. Трое…
Как раз на четвертый день Алексайо, уже напоминающий вампира из-за своей бледности и воспаленного взгляда, отменил нашу консультацию у репродуктолога. И даты следующего визита администратору не назвал – точка невозврата номер три.
Лучше, проще, терпимее… ничего не становилось. И я приняла это решение – ненадолго уехать, чтобы сменить обстановку. Лежа в постели и наблюдая, как глубокой ночью Эдвард на балконе всматривается в горизонт, не нашла другого верного выхода. Петля затягивалась и нужно было что-то делать.
Вот теперь мы и здесь. До вторника, если удастся отвоевать у Ксая это время.
Он ставит сумки на низкий журнальный столик в гостиной. Здесь нет телевизора, нет у нас с собой ноутбуков, нет даже тостера на кухне. Полное уединение.
- Я слушаю, Изза, - скрестив руки на груди, Эдвард строго на меня смотрит.
В свободной светло-голубой рубашке и светлых джинсах он идеально вписывается в окружающее пространство. Стены в старомодный, но такой уютный цветочек, оттенка морской пены мягкий диван, два кресла по бокам от него, большие и бирюзовые, картина в старой рамке. На картине – солнечный русский лес, который не так далеко от этого домика в принципе.
- Нам нужно отдохнуть, Ксай. За последние дни было много потрясений… и мы заслужили.
- У «Мечты» авиасалон через четыре недели. Ты понимаешь, что мне нужно работать?
У него под глазами темные круги. Волосы тусклые, как-то неестественно приглаженные. Кожа белая. На лбу венки.
Мне хочется усмехнуться на такое заявление, очень горько усмехнуться, но я сдерживаюсь.
- Родной, ты ударно поработал на протяжении этой недели. Эммету нужно пару дней, чтобы провести тесты – и вот они! А ты можешь отдохнуть. Перед решающим боем всем нужен отдых.
Он смотрит на меня, даже слушает. Но, похоже, не слышит. Поджимает губы на попытку оправдать наше присутствие в этом доме.
- Ксай, всего четверо суток. Было бы о чем говорить.
Неубедительно, вижу. Эдвард кивает мне, подходя ближе. Придерживает за талию, чмокает в лоб. Так отрешенно, что по спине бегут мурашки. Уют домика кукожится в дальнем углу.
- Спасибо за заботу, белочка. Этим вечером мы с тобой погуляем по саду и пораньше ляжем спать, договорились. А завтра утром вернемся в Целеево. Я не закончил с самолетом.
- Такси вернется во вторник. Завтра – пятница.
Я поднимаю на него глаза. Раздражение из взгляда никуда не делось.
- Значит, оно приедет раньше.
- Значит, мы уедем позже, Ксай.
Эдвард закатывает глаза, недовольно хмыкнув. Отступает от меня на шаг, чтобы лучше видеть взгляд. Не прятать его.
- Мне нужно закончить самолет, Изабелла. Ты знаешь это. Прекрати это ребячество, ей богу. Я обещал тебе отпуск после Жуковского.
- Я помню, - держу спокойный тон, сама себе удивляясь. Влияние Эдварда возымело свое действие, - и я согласна. Это – не отпуск, это небольшой перерыв, вот и все. Попробуй увидеть положительное, пожалуйста. Мы сможем провести время вместе.
- Мне нужно другое.
- Тебе нужна работа, потому что она отвлекает тебя.
Мрачные аметисты моей теории не опровергают.
- Пусть и так.
- Но нам уже пришло время обсудить это, Алексайо. В любом случае придется что-то делать.
- До авиасалона я ничего не стану делать.
- Это большое упущение времени, ты ведь понимаешь? Оно равносильно тому, чтобы сдаться.
Взгляд Эдварда тяжелеет, наливаясь сталью. А лицо будто бы каменеет. В тишине домика, удаленности от Москвы этого леса, в принципе во всей сложившейся ситуации баритон звучит мертво и страшно.
- А если я готов сдаться, Белла?
Слова повисают в пространстве. На туго натянутых тросах горечи, покрытые толстым слоем застарелой боли, приправленные нечеловеческой усталостью. В эту секунду, не спуская с меня глаз, Эдвард выглядит измученным и разом постаревшим. У меня зажимает сердце.
Тихо. Тихо. Тихо.
Без резких движений.
Я медленно, очень медленно, давая Ксаю сполна это увидеть, качаю головой. Самостоятельно, не спеша, сокращаю между нами расстояние. Кладу ладони на его щеки, лишая возможности отвернуться. И все так же смотрю. Так же, как однажды на меня смотрел он сам.
- Ты слишком сильный, чтобы сдаться, Эдвард. Мы оба это знаем. А еще ты слишком сильно этого хочешь. Мы будем бороться.
- Белла…
- Ш-ш, - я прерываю его, приподнявшись на цыпочках и приникая к губам. Мягко, но убежденно их целую. По всему периметру, - мы обо всем поговорим, любимый. У нас есть время.
- Я сойду с ума без работы сейчас, - сбито бормочет Эдвард, когда отрываюсь. Глаза у него на мокром месте, - я умоляю тебя…
- Я найду способ тебя отвлечь, обещаю, - изо всех сил делая вид, что все в порядке, говорю довольно ровно, - а сейчас заварю чай. Будешь чай?
Аметисты как-то странно затухают. Смиряются?.. Покоряются?.. Меня пугает это их выражение, тем более, смотрит Эдвард будто мимо меня. И мимо меня идет.
- Я лучше немного прогуляюсь.
И тут я не выдерживаю. Его упрямство, обстоятельства, что снова против нас, бесконечное напоминание о проблемах, которые сулит несоблюдение правил Норского, опять же, отсутствие разговоров… Я окликаю мужа, когда он обходит диван.
- Ксай, да Господи! Сколько ты будешь себя хоронить? Ради чего?!
Эдвард вздыхает.
- Ты приехала сюда для прогулок, разве нет? Так в чем дело? – муж все еще пытается говорить сдержанно. Но я вижу, что сдержанность эта трещит по швам. В нем миллион эмоций. В нем буря чувств. Он запер это все на сто пятьдесят замков, он запретил себе даже думать о том, чтобы что-то выразить, но разве же стало оттого желание меньше? Меньше потребность?
Я знаю, что мне делать.
- Игнорируя проблему, ты ее не решаешь. Ты сам меня всегда этому учил!
- Беспричинному упрямству я тебя не учил.
- Правильно, не учил, - не останавливаюсь я. Атмосфера потихоньку накаляется и, хоть не думала, что скажу это, но черт подери, это то, что нужно. Мы приехали сюда говорить, - ты показывал и показываешь мне это своим ярчайшим примером. Чему ты сопротивляешься сейчас, Эдвард? Отдыху после четырех бессонных ночей? Паре дней без макбука?
- Идиотизму, в который ты меня втягиваешь! Гребаному отрицанию правды!
Ксай распаляется. Я вижу, как краснеет его лицо и слышу, как грубеет голос. Он сам грубеет – никогда прежде при мне таких слов себе не позволял. Сколько же за это время он замолчал?..
- Ты тоже отрицаешь правду, Эдвард. На ровном месте.
- У меня пятнадцать лет подряд подтверждаемый диагноз! – он почти кричит. - О каком ровном месте идет здесь речь?!
- Я просто верю в тебя.
- А Я НЕ СТОЮ ЭТОЙ ВЕРЫ! – его передергивает. Руки сжимаются в кулаки, на шее вздуваются вены. А в баритоне тонна, не меньше, презрения. К себе, разумеется.
- Вот где глупости, Ксай…
- Ты не понимаешь.
- Я пытаюсь, Алексайо, правда… но ты молчишь. Ты не даешь мне даже шанса.
- Просто остановись…
- Я никогда не остановлюсь, ты меня знаешь.
Эдвард горестно, злобно усмехается. Все его лицо искажается, но я лишь после услышанного понимаю, что от слез.
- А если я умру, тоже не остановишься?
Я хмуро прикусываю губу.
- Это случится не скоро.
Уникальный прочищает горло. Тяжело опускается на стоящий рядом с ним диван. Упирается локтями в колени, пальцами впивается в волосы. Знакомая со всеми, как казалось, гранями его отчаянья, эта вводит меня в ступор. По спине мурашки. Он такой… позабытый. Он один, совсем один. Как и когда мы познакомились.
- Скоро, Белла…
Он смотрит на меня снизу. Смотрит убито, уже без сокрытий. И без того воспаленные от недосыпа красные глаза еще краснее. Эдвард плачет. Хочет удержать эту соленую влагу, пытается, но понимает, что бессмысленно. Слезы слишком долго в нем копились.
Я молча присаживаюсь рядом с ним.
Ксай цепляет взглядом моего хамелеона на шее и кольцо на руке, какой тянусь к его запястью. Совсем низко опускает голову.
- Я умру, когда увижу, что ты во мне разочарована. Во всей этой суматошной борьбе. Если я не в состоянии при всем желании зачать этого ребенка, какой от меня толк?
Вот и апогей. Успешно скрываемые столько дней чувства, подавленные, угнетенные, упрятанные… все рано или поздно становится явным, Ксай. Абсолютно все.
- Иди ко мне, - я несильно, давая возможность отказаться, привлекаю Эдварда к себе. Глажу его волосы, виски, плечи. Собственными волосами создаю загородку, что нас от всего и всех прячет. – Я здесь…
У Каллена дрожит спина. Он всхлипывает дважды или трижды, пока безмолвно, продолжая лишь целовать его, пытаюсь утешить. Слезы очищают, но с болью, какая выходит, тоже надо сладить, она сильная, может раздавить.
Эдвард еще держится – минуту, наверное. Сопротивляется себе же самому как может.
Но потом плюет на все и кладет голову мне на колени. Зажмуривается, обняв их.
- Ты не способен разочаровать, - достаточно твердо говорю ему, улучив мгновенье. Касаюсь четко очерченной скулы, - я всегда буду с тобой рядом. Вне зависимости, можешь ты иметь детей или нет. Любовь моя, мне нужен ты. Только ты. Без каких-либо условностей.
Ответом мне служит череда новых всхлипов. Просто потому, что такому ответу он почему-то не хочет верить.
- «Мечта» – это все, что у меня осталось, Белла…
- Неправда. У тебя есть я, у тебя есть семья, у тебя есть будущее, - перечисляю, перебирая его волосы, - поверь мне.
Я отодвигаюсь на диване чуть в сторону и вглубь, давая Эдварду возможность удобно и как следует устроиться на своем месте. С ногами. Оглаживаю его плечи в этой свободной рубашке, скольжу по ткани. Извечная клубника. Ей ничто не помеха.
Безмолвие нарушает сам Каллен:
- Это наказание… грешно сопротивляться справедливому наказанию…
Легонько целую его щеку, не торопясь спускаясь к челюсти дорожкой из поцелуев. Молча.
- Это намек… даже не намек, это… это ясный знак… все безрезультатно.
Глажу его лоб, полная намерений разгладить морщинки. Молча.
Эдвард в недоумении.
- Где же предел твоей веры, Белла? Где она кончается?..
Я ласково ему улыбаюсь. Вот теперь говорю.
- Там же, где любовь, Ксай.
И этих кратких слов оказывается достаточно – больше вопросов ко мне нет.
Ближайшие полчаса не меняется ничего – в теплом домике на окраине леса, на этом старомодном, но таким милом диване, летним вечером Эдвард открывает на моих коленях свою душу. Очищает ее заслуженными слезами, залечивает нашей близостью. Пытается напитать верой – хоть на грамм, а уже маленькая для меня победа. Мне кажется, ему легче. Пусть первый этап, пусть самый малозначительный, но… план оправдывает себя. Я надеюсь, цели мы достигнем.
Ксай плачет, изредка что-то рассказывая, а я слушаю. Ничего не говорю, не разрушая создавшуюся атмосферу доверия, тем более, в данном случае слова абсолютно бесполезны. Лишь раз так же твердо, как и предыдущую фразу, сообщаю ему, как сильно его люблю. И снова замолкаю. Отчетливо вижу глупость, грубость и неправильность своего поведения в день получения бланка «Альтравиты». Эдварда ранили в самое сердце, а я толкала нож все глубже и глубже. Благо, на ошибках можно учиться.
Солнце наполовину скатывается к горизонту, когда я обнаруживаю, что всхлипов больше не слышно – ровной череды, по крайней мере. Некоторые отдельные, изредка…
Не меняя темпа своих поглаживаний, своей позы, тихонько наклоняюсь к лицу мужа. Оно спокойно – как и дыхание.
На моих коленях этим вечером Эдвард впервые за четыре дня по-человечески засыпает.
* * *
Я давно его не рисовала.
Тонким простым карандашом вдоль линии скул, не обделяя штрихами ни один их миллиметр. У Эдварда во многих отношениях безупречное лицо, но глаза и скулы его греческим богам удались особенно хорошо. И пусть сейчас из-за бесконечной череды треволнений они видны куда лучше, чем должны быть, это не отменяет их прелести. Ксай не раз доказал мне, что все, кроме смерти, исправимо – верю.
Я давно его не рисовала.
Это особенно ощутимо, потому что при виде почти завершенного рисунка накрывает теплое ощущение дежавю, приятные маленькие мурашки на спине, покалывания на кончиках пальцев… нас сблизили совместные художественные сессии, когда-то благодаря таким портретам я открывала для себя Аметистового… и могла его касаться там, где захочу, не боясь никаких последствий. Теперь я могу любоваться им в открытую – но радость, глядя на портрет, испытываю почти ту же. Эдвард обладает свойством бесподобно запечатляться на бумаге – даже если вдруг сам и не курсе.
Я давно его не рисовала. Как же давно…
Это похоже на сновидение, далекое и забытое, когда там, в нашей спальне, там, в Греции, там, в квартире в Москве… краски… прикосновения… штрихи… позы… Эдвард всегда был моим лучшим натурщиком и потрясающим вдохновителем. Им он и останется навсегда.
Я драпирую покрывало, чуть смявшееся у его ног, прорисовываю тончайшие ниточки бахромы, игриво коснувшиеся яремного треугольника шеи, слежу за легкими тенями пушистых ресниц у щек. И только-только притрагиваюсь к бровям, тихонько усмехаясь тому, насколько в оригинале они красивее, чем на моем рисунке, как они немного приподнимаются.
Медленно открывая глаза, сонно нахмурившись, Эдвард поворачивается ближе к правому краю дивана. Рукой придерживает готовую упасть декоративную подушечку.
Проснулся.
Я откладываю карандаш, с улыбкой наблюдая за мужем. Еще умиротворенный после сна, еще расслабленный и такой открытый, он прямо передо мной. Во всей красе.
- С добрым утром, Ксай.
Я приветствую его, когда начинает искать меня взглядом, одновременно стараясь понять, где находится. Недоумение в аметистах вызывает и диван, и незнакомый узор на стенах, и мое местоположение за небольшой барной стойкой впереди, разделяющей кухню и гостиную.
- С добрым, - похоже, удивившись еще и тому, что сейчас действительно утро, судя по солнечному свету из окна, Ксай, отодвинув от себя покрывало, садится на диване. За исключением того, что на его рубашке я расстегнула две верхние пуговицы и распустила ремень брюк, со вчерашнего дня в образе мужчины ничего не поменялось. А вот во внешнем виде – вполне. Ксай выглядит более-менее отдохнувшим, с нормальным цветом лица и маленьким, но все же заметным огоньком в глазах. Ему лучше.
- Сколько сейчас времени?
- Часов девять, наверное, - я сладостно потягиваюсь, улыбаясь ему ласковее, - как тебе спалось?
- Долго…
- Это как раз хорошо. Хочешь чая? У меня здесь чудесный молочный улун.
Эдвард с налетом растерянности ерошит свои волосы, подавив зевок. Кивает. По крайней мере, ничем жареным, как вчера, не пахнет. Он выспался, отдохнул, отчасти выговорился. Это должно помочь.
Я с готовностью поднимаюсь с барного стула, направляясь к чайнику. Кружка Алексайо уже стоит у меня наготове, а в белоснежном заварнике как раз нужное количество чая на нас двоих.
- Ты давно не спишь? – когда поворачиваюсь с кружками обратно к стойке, Эдвард уже возле нее. С интересом, пусть пока и приглушенным, рассматривает белый лист со своим портретом.
- Как сказать…
Я знаю, что он видит: диван, на котором так и остался спать, подушку, что я принесла и на которой так изящно он устроился, покрывало, которым укрылся… и нежный утренний полумрак, в каком я застала его при пробуждении. А еще видит, что я снова рисовала его тайно.
- Я надеюсь, ты не злишься?
- Твое право – рисовать то, что хочется, - пожимает плечами мужчина, на лбу его прорезаются нелюбимые мной вчерашние морщинки, - другое дело, что тебе постоянно хочется, почему-то, рисовать меня.
- Вот это уже вполне логично, - я протягиваю Эдварду чашку, с радостью замечая, что даже отголосков вчерашней соленой влаги в аметистах нет. Боль, сколько бы ее и не было, получила хоть какой-то выход. Ему стало легче, а значит, все получается. Все правильно. – Люблю рисовать то, что заслуживает внимания.
Он забирает у меня чашку, незаметно, но улыбнувшись запаху улуна.
- Я заслуживаю внимания?
В фиолетовых глазах, казалось, давно угаснувшие искорки-хитринки. И мягкий ореол спокойствия вокруг радужки. Эдвард пусть и не так явно, как раньше, слабо, но играет со мной. Это возносит настроение до небес.
- Больше тебе скажу, Алексайо – все мое внимание изначально твое.
Он хмыкает.
- Сейчас это то, что нужно. Я хотел бы попросить у тебя прощения за свое вчерашнее поведение, Изабелла.
- Тебе не за что извиняться.
- Я вел себя жалко. Я никогда больше не стану вести себя жалко с тобой.
- Ксай, у тебя наболело – это нормально. Ты бы сказал мне тоже самое. Не бери в голову.
А он все равно настаивает на своем.
- Ты меня прощаешь?
- Если тебе так надо это услышать – да, разумеется.
Эдвард делает глоток чая и потом сдавленно, но искренне улыбается. Больше всего на свете я жажду видеть такую улыбку – летнее утро становится теплее.
- Спасибо.
Муж привлекает меня к себе, бережно придерживая за талию. Слабо посмеивается тому, как зарываюсь лицом в его рубашку, трепетно обнимая в ответ. Мое дежавю возвращается – вот так обнимать Ксая, ощущать вот такие его объятья. Это все равно, что касаться счастья во плоти.
- Я соскучилась…
Шепот баритона на моих волосах.
- Я тоже. А еще ты божественно пахнешь, Бельчонок.
- Кто бы говорил…
- Кто бы и говорит, - передразнивает Ксай. Глубокий как никогда, сегодня его голос делает атмосферу полу-реальной. Все по-медовому тягучее, сладкое, заполненное. Стираются все предметы вокруг, все границы, все ненужные мысли. Особое состояние умиротворения, когда ничто не способно покой нарушить. И такое важное ощущение полной близости – на всех уровнях. У меня оно бывает только с одним человеком.
Я поднимаю голову, перехватывая мирный фиолетовый взгляд. В нем почти невесомость. Ласково прикасаюсь к правой щеке, намереваясь сказать… но прежде, чем успеваю хотя бы начать, Эдвард уже произносит:
- Я люблю тебя.
- Ксай, - счастливо, широко улыбаясь, я как следует оглаживаю его лицо.
- Я люблю тебя и хочу тебя любить, - дополняет муж. И в аметистах уже не просто хитринки, не только тепло, там истинное… желание. Я изумляюсь тому, насколько ярко оно пылает и насколько крепко обосновалось там за считанные секунды.
Впрочем, ответ у меня всегда был готов.
Приподнявшись на цыпочках, больше ничего не спрашиваю и не жду. Глубоко, требовательно целую те губы, к которым несколько дней фактически не имела доступа. Пальцами легонько потягиваю его волосы, охватываю шею. Довольно выгибаюсь, когда забыв и о чае, и о портрете, и о недавнем сне Эдвард как следует меня обнимает, поднимая вверх. Облегчая задачу.
- Где?..
Мне нравится, как подрагивает у него тон. Это прекрасная дрожь.
- Хоть здесь… и есть диван, и есть спальня направо…
Алексайо дает себе секунду на раздумья. А потом, крепко перехватывая меня, направляется к варианту номер два. Оставленная им подушка, еще теплая, покрывало, которое пахнет клубникой – мой восторг взлетает выше всех видимых облаков.
- Лучшая майка, - укладывая меня на бархатные подушки и нависая сверху, комментирует Эдвард. Маечка из легкой ткани, белая, без какого-либо намека на лифчик под собой явно в его вкусе. По крайней мере, целовать меня он начинает сперва через нее.
Необычное ощущение. Шероховатость ткани, соседствуя с напряжением от желания и умениями рта мистера Каллена творит что-то невероятное. Из неожиданного огонька предвкушения разрастается пламя неудержимой жажды. Я поскорее хочу его себе. Всего. Всегда. Навсегда.
Ксаю нравится, что я ерзаю от его действий. Нравится, как горько-сладко улыбаюсь, стоит лишь ему на мгновение остановиться. Теперь он мной любуется.
Но если раньше любование это было более понятным, земным даже, имеющим вполне реальные очертания, то теперь от его безбрежности я задыхаюсь. Никто и никогда так на меня не смотрел. Даже Ксай сам прежде так на меня не смотрел, как сейчас в этом далеком от всего мира домике. Глаза его проникают куда глубже, чем в душу, скользят, помечая для себя, по телу, запоминают малейшие неровные выдохи. Эдвард не иначе как… боготворит меня? И стремится всеми возможными методами это доказать.
- Είστε η σωτηρία μου 1
Его сбитый шепот эхом звучит у меня в ушах.
- Я не понимаю, Ксай…
Но Эдвард будто бы не слышит. Целуя меня, лаская, не прекращает говорить что-то словно бы самому себе.
- Το θαύμα μου. Η παντοδυναμία μου. Ηλιοφάνεια μου.2
Это греческий, несомненно, чистая музыка, что бы в себе не заключал. А еще, когда Эдвард переходит на греческий, он, что я уже знаю, слишком счастлив или удовлетворен, дабы хоть какой-то еще язык смог сполна это выразить. Нирвана.
К огромному моему сожалению и упущению (не знаю даже, как лучше это назвать), на родном языке мужа мне известно лишь пару фраз. И отчаянное желание сказать хоть что-то соизмеримое подталкивает пусть и их, но произнести.
- Σ 'αγαπώ.
Эдвард прикрывает глаза, морщась от едва ли не болезненного удовольствия. Держа ситуацию под контролем, а большую часть веса все же на своих руках – по обе стороны от меня – максимально крепко прижимается телом к моему. Нас разделяет тонкий слой одежды, но на это плевать. Я чувствую биение его сердца.
Я все же хватаюсь пальцами за пуговицы его рубашки, все еще надетой, к общему недоумению. Как могу быстро, забыв даже про аккуратность, разделываюсь с ними. Как к величайшей награде прикасаюсь к его торсу, груди, паху. Сражаюсь с пуговичкой и ширинкой брюк.
В моей борьбе Алексайо меня не оставляет. Скидывает рубашку, а брюки спускает ниже, резко дернув ту самую пуговичку. Мою майку помогает снять, не запутав разметавшиеся между нами волосы, а тонкие пижамные шорты, под которыми больше ничего нет, без труда стягивает к изножью дивана.
Свободной левой рукой Эдвард перемещает обе мои ладони вверх, тем самым вытягивая нас обоих в струну на этом диване. Контролируя центр тяжести, наконец-то без каких-либо лишних тканей целует мою грудь. Спускается ниже, к животу, по грудине. У солнечного сплетения замирает, возвращаясь обратно. На сей раз – к моим губам.
- Να λατρεύουν 3.
Я отвечаю на его поцелуй, своими ногами овиваю его талию. Не знаю, о чем он говорит. Но знаю, что могу сказать то, что думаю:
- Все – твое.
На лице Ксая благоговение.
- Ты хочешь меня?..
- Я требую тебя себе, - покрепче сжав пальцами его руку, что не дает мне всем телом обвиться вокруг мужчины, держа в прежнем положении, выдаю. С абсолютной уверенностью.
- Получишь, - клянется Эдвард. Я чувствую его внутри.
Господи!..
От удовольствия хочется лишь плакать. То невероятное чувство, та эмоциональная сила близости с тем, кто идеально тебе подходит и душой, и телом – неописуемое блаженство. Рождаясь и умирая одновременно, наполняясь силой и отпуская ее, ощущая полнейшее расслабление всех сантиметров тела, входя в ледяную реку и нежась в горячем озере в ту же секунду… я не представляю, я не знаю, как это возможно. Как в принципе возможно чувствовать то, что я чувствую теперь. С Ксаем – на себе, рядом с собой и в себе… вечность никогда не наступала до этой минуты.
Я хнычу, когда он выходит. Я едва ли не кричу, когда резко и глубоко возвращается. Я как могу подаюсь ему навстречу. Я люблю. Так сильно, как никто и никогда не сможет. Что бы ни было.
- Дай коснуться тебя… пожалуйста!
Столь высокого тона своего голоса и сама не ожидаю. Но на Ксая, чьи глаза уже тоже затуманены, он имеет нужное воздействие.
Он отпускает мои руки, чуть-чуть меняя позу. Практически укладывается на меня, подбородком накрывая плечо, грудью прижимаясь к моей груди. И концентрирует вес на локтях, давая мне полную свободу действий. Никогда не смогу остановить себя, чтобы ей воспользоваться.
Я тут же обнимаю его, рисуя пальцами незримые узоры по бархатной, уже чуть вспотевшей коже. Ее мягкость и упругость одновременно, ее теплота, ее запах… я не могу заставить себя оторваться. Губами целую волосы Ксая, его виски. Встраиваюсь в заданный ритм движений, и быстрый, и медленный сразу, отвечаю ему на все сполна. И меньше, чем через пару минут, уже стою на краю земли.
Эдвард понимает меня без лишних слов. Уловив стон, ощутив сжавшиеся в нетерпении мышцы, двигается быстрее, а сам тем временем посасывает мою шею. Точно в ритм толчков.
Удержаться нет никаких сил.
- Ксай! – не своим, сорванным голосом, в котором ни капли воздуха, выкрикиваю. И сжимаюсь вокруг него. Это слишком хорошо…
Алексайо дает мне насладиться теплым огнем в паху и вибрацией, что медленно пропадает. В эти несколько секунд он бесподобно нежен, зацеловывая мое тело. Но как только спазм слегка утихает, прежний ритм его и сила возвращается. Эдвард не закрывает глаз, смотря на меня. На его лбу появляются венки, на шее тоже. Краснея, Ксай дышит чаще, ресницы его подрагивают, волосы на лбу уже мокрые.
Я смотрю на него и не могу насмотреться. Пальцами, не привлекая к себе особого внимания, просто скольжу все ниже и ниже – от щек к шее, от шеи к груди, от груди к тазу – помню об области у крестца, погладив ее явнее.
- Ты достоин, Эдвард…
Он, шумно сглатывая, не понимает. Но ритм не сбавляет.
Это как раз то, что нужно.
- Ты достоин и моей веры, и своей собственной. Ты всего достоин.
Я легонько провожу ногтями по его ребрам.
- Белла!..
Я ликую, когда Алексайо ощутимо вздрагивает, подавившись очередной порцией воздуха. Становлюсь самой счастливой, когда так истинно на мне обмякает. Волшебен момент, когда можно сполна ощутить его тяжесть на себе – совсем скоро, опомнившись, Эдвард снова перенесет вес на локти.
Отвлекаю его от этого: целую лоб, скулы, щеки. Глажу его плечи и спину, несильно разминая мышцы. И попросту наслаждаюсь тем, насколько все хорошо. Никогда еще мы не были ближе.
- Η μεγαλύτερη ευχαρίστηση και χαρά είναι να είναι μαζί σας
Я усмехаюсь, потеревшись носом о его щеку. Какая теплая… а приятная небритость отдается покалыванием в паху.
- Задача номер один – скачать голосовой переводчик.
В аметистах смешинки. Такие довольные, такие спокойные, они – предел моих самых заветных мечтаний. Мой Ксай вернулся.
- Величайшее удовольствие и радость – быть с тобой, - сам себя переводит Уникальный, трепетно погладив меня по щеке. Слишком нежно.
- Это взаимно, любимый.
- Что доставляет еще больше радости, - шепотом соглашается он. А потом, придерживая меня, осторожно мостится на краешек дивана рядом. Тянется за покрывалом, накидывает на нас обоих. – Полежи чуть-чуть так, пожалуйста.
- Тебе удобно?
- Удобнее не бывает, - я получаю целомудренный поцелуй в губы, а потом игривый – в нос. – Ты меня согреваешь. Во всех смыслах, Бельчонок.
Я придвигаюсь ближе к спинке, давая ему больше места. Как и Ксай, укладываюсь на бок. Мы смотрим друг другу глаза в глаза, мы настолько рядом, что на коже я чувствую его дыхание. И волшебный блеск аметистов, их такое яркое счастье – лучшая картина на свете. Эдвард сейчас обнажен передо мной не только физически. И, к своей большой радости, я вижу, что душа его спокойна. Боли там почти нет.
Я обнимаю мужа.
- Холод к нам никогда не подберется, родной. Обещаю тебе.
Είστε η σωτηρία μου 1 - Ты - мое спасение.
Το θαύμα μου. Η παντοδυναμία μου. Ηλιοφάνεια μου.2 - Мое чудо. Мое всемогущество. Мое солнце.
Να λατρεύουν 3 - Боготворю.
* * *
После нашего спонтанного, но такого потрясающего секса настроение Эдварда, ровно как и его вера в лучшее значительно прибавляет в весе.
Я ставлю на стол второй раз заваренный зеленый чай и Ксай улыбается. Я рассказываю ему о том, как в детстве пыталась радовать Роз отварами из подорожника и тмина и он даже смеется. Не вымучено, не вынуждено, а весело! Со всей подобаемой искренностью.
Я ощущаю почти такое же всепоглощающее удовлетворение, как после оргазма.
- Значит, лес, - глядя на исконно русский пейзаж за окном, сам себе произносит Эдвард. - Кажется, во дворе даже растет береза.
- Я бы увезла тебя в Грецию, но, к сожалению, не умею водить самолеты, - смеюсь в ответ.
Каллен задумчиво пожимает плечами.
- Это не так уж и сложно. Как-нибудь мы с тобой попробуем…
- Самолет? Ты ведь даже не разу не пустил меня за руль машины, Ксай, - журю его я, погладив по плечу.
- А ты умеешь водить?
- Видишь! Ты даже не знаешь, что умею, - прыскаю, и, чтобы успокоиться, делаю глоток чая, - между прочим, очень даже не плохо.
- Ты хочешь машину?
- Мне особенно некуда ездить, да и без тебя грустно куда-то ездить в принципе, - его взгляд теплеет, когда я это говорю, и потому я шире улыбаюсь, - но было бы здорово, если бы ты дал мне разрешение когда-нибудь брать один из твоих автомобилей.
- Все, что мое – твое, Бельчонок, - он очень нежно гладит мои волосы, - однако все они недостаточно безопасны.
- Неужели?
- Именно. Что ты думаешь насчет внедорожников?
- Как у Эммета? – мое веселье, несомненно, Эдварду по нраву. Он расслабляется еще больше, делаясь простым, довольным жизнью мужем, - меня там будет даже не видно. Может, сразу грузовик?
- Трудновато с парковкой, но, если ты хочешь…
- Эдвард, - я тянусь к его щеке, тепло ее поцеловав, - да ладно тебе. На нем бы только сюда и ехать – в лес. Впрочем, тогда бы я могла тебя привезти сама…
Качаю головой, хмыкнув. Возвращаюсь к чаю.
- Лес, да. Как ты только нашла это место? – ему правда интересно.
Ну что же. Тайны из этого мне точно незачем делать.
- Мне нужен был тихий уголок, и он как-то сам собой обратил на себя мое внимание. Тебе хоть немного нравится?
По голосу легко определить, лукавит Ксай или нет. Вроде бы нет.
- Это чудесный дом, Бельчонок. И у него чудесное расположение – особенно для медового месяца.
Отголосок румянца на его щеках меня веселит. Ровно как и то, что острой неприязни к домику у Эдварда нет.
- Значит, не будем убегать отсюда? Как насчет мини-версии медового месяца?
- Сомневаюсь, что ты выпустишь меня отсюда в любом случае.
- Ты не заложник, Эдвард. А это – не тюрьма.
Он делает еще глоток чая, задумчиво оглядев небольшую гостиную.
- Верно, не тюрьма…
Я чуть ерзаю на своем месте, одернув края малиновой футболки, сменившей ту белую майку, какая производит на Ксая неизгладимый эффект. Пересчитываю, обдумывая свою мысль, всплывшие кверху чаинки. Темно-зеленые, они выделяются на поверхности чая.
- Знаешь, Белла, наверное, все дело в том, что я привык много думать. Постоянно. И поэтому отказ от этой привычки забирает столько сил.
- Если мысли причиняют боль, но с ними ничего на данном этапе нельзя сделать, их нужно отпустить, Ксай, - я поворачиваюсь к мужу, кладя руку на его плечо. В отличие от меня, свою рубашку, напоминающую о наших недавних занятиях любовью, Эдвард меняет. А ведь помятое он не любит. – И не позволять терзать себя снова и снова.
- Я отпускаю их за работой, - признается мужчина, повернувшись ко мне, - я еще и лучше сосредотачиваюсь, если нужно о чем-то забыть.
- То-то «Конкорд» строится такими темпами… но сейчас это не то, что тебе нужно, Алексайо. Ты же понимаешь.
- Я не умею отвлекаться по-другому, Изабелла.
- Ну… мы в принципе попробовали сегодня еще вариант. Тоже неплохое отвлечение, не считаешь?
На левой половине лица Алексайо расцветает чудесная улыбка. В ней обожание.
- Замечательное, Бельчонок. Жалко только, что для шестнадцати часов секса подряд каждый день я уже не в форме.
Я смеюсь вместе с ним, переплетая под столом наши пальцы. Взгляд Эдварда теплеет, когда касаюсь его обручального кольца.
- Здесь найдутся и другие развлечения. Для шестнадцати часов в день я тоже не в форме.
Я поглядываю на маленькие белые облачка на голубом небе, на такой живописный каменный заборчик. Интересно, у этого домика счастливая история? Был ли здесь кто-то влюблен, был ли здесь кто-то доволен жизнью? На вид самое что ни на есть романтическое гнездышко. Может быть, Ксай не слукавил и ему действительно хоть немножко, но нравится?..
Глаза сами собой возвращаются к Аметисту. Он, медленно потягивая чай, тоже о чем-то думает. Но пока, вроде бы, не тяжелом, терпимом. После нашей близости снова разглаживаются морщинки на его лице, а допустить их возвращения мне бы не хотелось.
- Эдвард, - уже обеими ладонями я обхватываю его руку. Привлекаю внимание к себе. – Больше всего на свете я хочу, чтобы ты был счастлив. Я готова сделать все, что угодно, дабы тебе было хорошо. Но если сейчас мы сорвемся в Целеево и ты снова запрешься в кабинете… разве будет тебе хорошо?
Несколько бесконечно долгих секунд Ксай и грустно, и встревоженно, и мягко смотрит мне в глаза. С налетом усталости, но пониманием правды.
- Нет.
- Вот видишь…
- Мы останемся, - не заставляя меня искать лучших слов, дабы уговорить себя, Каллен соглашается сам. Быстро и так, словно это уже давно обдумано, - и во вторник, как запланировано, поедем обратно.
- Я даже не знаю, что сказать… спасибо, Эдвард.
Ксай со своей характерной приметливостью следит за выражением моего лица. Подмечает, что немного прикусываю губу. Вздыхает.
- Знаешь, Бельчонок, я восхищаюсь тобой день ото дня все больше. Твоей решительностью и смелостью, твоей непоколебимой стойкостью. Но я так боюсь, что однажды, когда ты устанешь держать эту оборону, я не смогу помочь тебе…
- По-моему, Ксай, в этой жизни кроме тебя мне уже никто и ничем не поможет в принципе…
- Тебе так кажется, - он бархатно приглаживает мои волосы, на миг пустив во взгляд такую вселенскую тоску, что мое было поднявшееся настроение медленно сползает вниз по стенке. Простреленное. – Я готов, я хочу дать тебе все, что только смогу. Но дать главное я не в состоянии…
- Главное – это дети?
Он горько кивает. Здесь ответ давно известен.
- Но ты же знаешь, что у нас есть шанс. Да, маленький, да, призрачный, но… он есть! А ведь существуют люди, у которых и его никогда не будет… даже самого маленького!
- При таком раскладе его практически и нет. Это все равно, что лечить неоперабельную раковую опухоль облучением, Изабелла. Смерть замедлится, но все равно придет…
- Она ко всем придет, - мрачно бормочу я, зачем-то глотнув чая. – Но даже если так, Ксай, даже если мы вдруг предположим невероятное – шансов зачать ребенка у нас нет вообще, что же тогда, все остальное неважно? Все, что у нас есть?
- Дети раскрашивают жизнь. Ты обрекаешь себя на вечный черно-белый фильтр, оставаясь со мной при таком раскладе.
- Но ведь даже если ты не дашь мне ребенка, Ксай, хотя это твоя заветная мечта, я знаю, ты дашь… ты уже дал мне, даешь каждый день гораздо больше! Этого достаточно, чтобы быть счастливой. Нам быть счастливыми.
- Это несравнимо. Ты же понимаешь, белочка.
- Знаешь что, это сравнимо, - я поворачиваюсь к нему всем телом, я смотрю ему прямо в глаза и верю в свои слова, верю в то, что думаю и знаю. У нас конструктивный, правильный диалог. И даже если убедить Эдварда мне не удастся, то хотя бы рассказать ему, что на самом деле думаю – вполне. Ксай этого заслуживает. – Я чувствую себя защищенной рядом с тобой – во всех смыслах этого слова. Я знаю, что никто и никогда больше не навредит мне, потому что ты рядом. Я ничего не боюсь, Эдвард, я ко всему готова. Ты не просто мой супруг, ты мое вдохновение – на все, что я делаю и на все, что сделать только собираюсь. Твоя поддержка, твое присутствие, твоя забота… я жила в резиденции много лет, называя ее домом. Но настоящий дом я обрела только с тобой. Все, что я имею сейчас, дал мне ты. Все, чем я живу сейчас, подарил мне ты. Саму возможность жить вернул мне ты, Алексайо… и если за то, чтобы просыпаться с тобой каждый день, чтобы видеть тебя и встречать с тобой праздники, чтобы чувствовать тебя рядом и тебя любить, если мне нужно от чего-то отказаться… я откажусь. Без лишних мыслей.
Становлюсь на ноги, пользуясь тем, что лицо Эдварда, сидящего на барном стуле, в моей полной досягаемости. А это позволяет коснуться его. Подкрепить свои слова.
- Что бы ни случилось, Ксай, как бы все ни повернулось, я всегда буду рядом, - со всей серьезностью обещаю, чудесно зная, что это обещание точно смогу сдержать, - и всегда буду так же, как сейчас, любить тебя. Ну… или даже немножко больше.
Эдвард меня терпеливо слушает. С вниманием, какого прошу, с интересом, которого не ожидаю, с увлечением. В аметистах отражается такая гамма чувств, что обратить ее в слова довольно сложная задача. Эдвард одновременно и думает, и ощущает. Пытается себя понять. Мне – себе – поверить. В этих словах ведь отражение и его ожиданий, я думаю… хоть и старался для себя их отрицать.
- Когда-то ты заверяла меня, что с детьми у нас выйдет в любом случае…
- Я помню тот момент, - с некоторым смущением киваю, хоть и не намерена опровергать свои же слова, - и я понимаю, что поступала неправильно. Ты говорил верно, Эдвард, порой безосновательная вера в лучшее сильно бьет по больному. Но теперь все будет иначе. Я не стану убеждать тебя в том, обещать тебе то, что не смогу выполнить или что от меня не зависит.
Ксай хмурится. Почему-то глядит на свои руки.
- Я не знаю, на сколько меня хватит, Изза, - в какой-то момент честно признается, - однажды ты сказал мне, что умрешь, если я умру… я смирился с этим чертовым бесплодием с рождением Каролины. Если бы ты не появилась, возможно, я бы никогда и не стал… так много об этом думать. Но я не желаю оставлять тебя совсем одну, если что-то со мной случится. Должен быть кто-то родной… должен быть хоть кто-то после меня в твоей жизни…
Раньше эти его рассуждения заставляли меня плакать. Раньше я делала все, что угодно, дабы отгородиться от мыслей о кончине Эдварда и моих действиях после нее. Было много вариантов – были варианты, которые бы он никогда не одобрил, которые я озвучила ему и из-за которых он, назвав мне их теперь, сильно переживает. Однако все, что с нами случилось за это время, показало, что готовность и мысли о плохом от плохого… не застраховывают, все равно оно случается, причиняет боль и вынимает из груди сердце. Никто не защищен от боли. Никто не может предсказать, когда именно потеряет то, чем дорожит всем своим естеством. Так есть ли необходимость снова и снова думать о том, что будет, вместо того, чтобы жить сейчас?
Я глубоко вздыхаю. Я даже улыбаюсь Ксаю.
- Уникальный мой, я не знаю, как у нас все выйдет. Мы можем предполагать миллион вариантов будущего и строить настоящее согласно этим предположениям, однако где уверенность, что так оно и будет? Я не имею представления, сколько буду жить я и сколько ты. Но я точно знаю, что хочу эту жизнь, сколько бы она не длилась, прожить счастливо вместе с тобой. Большего мне никогда не будет нужно.
Эдвард, слушая меня, хмурится. Дышит чуть чаще. И, когда договариваю свой небольшой монолог, привлекает в объятья. Становится рядом и прижимает к себе так, как того мне всегда хочется. Как единственный, кто настолько меня любит, чтобы вот так обнимать.
- Что за мудрость, Бельчонок? Откуда?.. – слов у него, чтобы выразить мысль, не хватает. Но мне и так все понятно. Это одно из главных преимуществ тех, кто сильно любит – понимать друг друга с полуслова. Я знаю.
- Алексайо, если у нас будут дети, ты прав, они раскрасят нашу жизнь, привнесут в нее новые эмоции, новую радость, новые идеи, - говорю быстрее, высказывая те мысли, которые давным-давно просятся наружу, которым нужен выход, которые ему нужно знать. Ответно обнимаю Ксая за талию, наслаждаясь одновременной мягкостью и прочностью его рубашки, - но если даже детей у нас с тобой не будет, не важно, своих, или мы решимся на приемных… мы будем вместе. А вместе, мне кажется, мы в любом случае сможем быть счастливыми. Твое бесплодие никогда не было для меня камнем преткновения. И не потому, что я не понимаю, на что иду… я просто знаю, Ксай, что это все неважно. Мне просто нужен ты. Любой.
Я сама поднимаю голову, чуть отстранившись, чтобы на него как следует посмотреть. Я облегчаю задачу Ксаю, которому это сейчас и нужно. Аметисты я видела самыми разными. Однако такими я не видела их еще никогда.
Во взгляде Эдварда дюжина оттенков фиолетового. Каждый из них заключает в себе какое-то одно чувство, какое теплится в его сердце. Самое яркое из них, что неизменно, любовь. В этой любви я и нахожу веру к своим словам. В ней переливается для меня его собственная надежда. Все-таки вернувшаяся.
Эдвард смотрит на меня долгим, пронзительным взглядом, какой может сказать больше, чем весь наш неожиданно сложившийся диалог. Этот взгляд несложно понять, если знать Ксая. Если знать его душу.
Эдвард еще долго будет так на меня смотреть – и в течении дня, и позже, ночью, когда мы снова займемся любовью. И в этот раз уже не просто плоть соединится воедино, уже не просто желание станет проводником… переплетение чего-то гораздо более важного, интимного и потаенного свершится ночью на нашей постели. И свидетелями станут лишь обручальные кольца, потому что именно это они в себе и несут изначально. Именно об этом мы говорили на венчании, давая клятвы.
Эдвард смотрит на меня сейчас, будет смотреть потом, я знаю. Я все о нем, благодаря этому взгляду, теперь знаю. Как и он, надеюсь, обо мне.
А пока… пока, мне кажется, самое время для лучшего предложения:
- Давай на четыре дня забудем обо всем, Алексайо, - шепотом прошу я, невесомо поцеловав область его сердца, - и будем просто счастливыми людьми. Как тебе?
Он мне улыбается. Широко и… с пониманием. Он, не спуская глаз с тем самым взглядом с моего лица, только лишь и говорит:
- Подходящий план, ψυχή μου.
…Вечером я, методично нарезая яблоки для шарлотки, на мгновенье прекращаю стук ножом о деревянную доску в форме болгарского перца. Случайно, даже и не думая делать этого, почему-то прислушиваюсь к тишине дома. И тишина эта обретает плоть, преобразовываясь в негромкий голос Эдварда. В спальне, куда отправился переодеться после нашей недолгой прогулки, Ксай по телефону назначает дату следующей консультации у репродуктолога.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
