Вероника, разровняв чуть сбившееся одеяло, тоже улыбается. Свободной левой рукой гладит волосы Каролины. Они – одно из величайших ее богатств.
- Готова слушать сказку?
Малышка сонно кивает.
- Ты умеешь читать в стихах… можно в стихах?..
- Хорошо, малыш.
Ника рассказывает сказку о царевне и семи богатырях. Рассказывает, держа интонацию и тон, подстраиваясь под события, так быстро меняющиеся в истории, с воодушевлением описывая пейзажи леса и убранства комнат в царском дворце, в тереме богатырей. Она даже чуть отходит от сценария и кукует кукушкой, какая возмущается поведением мачехи царевны. Карли смеется. Жизнь – это Каролина. Самое яркое ее определение. Солнечный, нежный, добрейший ребенок. Что бы с ней ни происходило, малышка не ожесточается, не становится злее… она просто грустит, погружаясь в свою печаль с головой и без желания на то этой печалью подавляя всех. Маленький Цветочек. Ника гладит ее волосы, говорит сказку, заученную сто лет назад, а сама едва не плачет. Слезы так и жгут глаза. Неужели все?..
- Я тоже хочу себе богатыря, - бормочет девочка, подавляя зевок.
- Твой папа – настоящий богатырь, Каролин.
- Ага… и поэтому я их не боюсь. Я знаю, какие они добрые – зря царевна их боится.
Ника нежно потирает детские пальчики.
- Полностью с тобой согласна.
И продолжает рассказывать сказку, наблюдая за тем, как медленно, но верно, Каролина засыпает. Ее веки тяжелеют, черные ресницы тянутся к щекам, а тело расслабляется, разомлевает в тепле и безопасности, какая физически ощутима. Здесь, в детской, нет ничего дурного. Здесь, в детской, Веронике кажется, что это – навсегда. И глупости ее домыслы.
- Люблю тебя, малышка, - еле слышным шепотом, осторожно забирая у девочки свою руку, произносит она. Поднимается, послав предупреждающий взгляд не будить хозяйку Тяуззеру, дремлющему тут же, невидимой тенью направляясь к двери. Прежде, чем выключить свет, еще раз оборачивается на почти-дочку. Ангел она, а не ребенок.
В спальне Эммета – их спальне – горит только прикроватная лампа. Натос уже в постели, осоловевшими глазами вглядывается в дверь. Подушки и одеяла зовут его в свой плен, а он ждет Нику. Забавно, что они оба не хотят теперь без нее засыпать.
В комнате тепло, уютно и царит любовь. Ника видит постель, где они окончательно стали близки, видит комод, где теперь хранятся ее вещи вперемешку с хозяйскими, видит окно, задернутое шторой. За окном лето. За окном так и пестрит жизнь.
- Ты долговато…
Вероника переводит глаза на мужа. Большой даже в этой кровати, специально подстроенной под него, с этой обтягивающей ночной футболкой, в фланелевых штанах… и гладковыбритый. Ника прикусывает губу, снова борясь со жгучим ощущением в глазах.
- Заснула?
- Да, - миссис Каллен снимает накинутую на ночнушку легкую кофту, присаживается на край постели, - твоя девочка любит сказки, Натос.
- Наша девочка, - твердо поправляет он, раскрывая жене объятья, - а вот ты моя Бабочка. Иди сюда, любимая. Спасибо, что уложила ее.
Ника делает вид, что смущена, отводя глаза, что тронута и только поэтому, только поэтому влага у нее во взгляде… и лицо грустнеет…
Она обнимает мужа, приникая к его груди. Он тоже ее обнимает – и защита ощутима каждой клеточкой. Жалко лишь, что от самого страшного Эммет при всем желании защитить ее не сможет.
Вероника легонько целует его ключицу.
- Я так тебя люблю…
Натос немного настораживается. Трезво мыслить ему мешает сонливость, но он уже близок к той грани, когда заснуть не получится в принципе. Этого Ника и боится.
- Я тебя тоже, Вероника. Что-то случилось?
Девушка качает головой. Разве же может она сейчас иначе. Покрепче прижимается к супругу. Он горячий, он такой красивый, живой, нежный любовник и добрый отец… он – ее сокровище. Каролина – ее сокровище. Она обрела с этими людьми целый мир. И что же?!
- Спокойной ночи.
Он принимает ее нерешительность за раздумья – почти прав. И точно прав, что однажды она поделится. Этого не миновать…
- Спокойной ночи, Натос, - шепотом отзывается Ника. Но глаз даже не пытается закрывать. Старается наполниться, насытиться этим моментом. Уловить в нем все, каждую мелочь, вплоть до вида спальни и пылинок в ней. Вплоть до биения сердца Танатоса.
Он засыпает – не больше, чем пять минут, так и не выпуская ее из объятий.
А Вероника думает. Все думает, беззвучно плача, и никак не может найти ответ, уже готовая разрыдаться в голос от всей несправедливости, какая здесь существует.
Вероника думает… думает, как сказать Эммету, что у нее, похоже, рецидив.
* * *
- Χαίρετε, Xai1.
В спальне, где приглушен свет, расстелена постель и из приоткрытого окна пробирается, приятно остужая, летний воздух, мой голос звучит очень таинственно.
Эдвард, уже занявший свою половину кровати, отрывается от разглядывания пейзажа за окном. С удивлением к звучанию родного языка оборачивается. И тут же аметисты, мои прекрасные, мои очаровательные аметисты, вспыхивают как от короткого замыкания. От зрачка к радужке волнами бежит первое впечатление… восторга. На миг я даже теряюсь.
- Белла…
Мне нравится изумление его тона, эта ошарашенность. Можно подумать, что я делаю нечто совершенно невероятное.
Ну что же, главной целью ведь и было порадовать его, так? Удивить? Так почему же я волнуюсь?
Уверенности, Белла. Больше уверенности. Мы так хорошо начали…
Как могу грациозно, я оставляю свой начальный подиум у ванной комнаты. Медленно, очень медленно, словно бы крадясь, двигаюсь к Ксаю. Он не сводит с меня глаз.
- Θάλασσα2, - шепчу как объяснение.
Это оно. Оно на мне. Во всем своем величии и красоте, какую сложно порой разглядеть из-за штормов. Мое нижнее белье, синее – любимого цвета Аметиста, кружевное – как прибой, под стать тому, какой трудоемкий шедевр он сотворил из моей жизни, игриво оголяющее часть грудь и прикрывающее другую, выгодно подчеркивающее все самое главное… надев этот комплект в бутике, в поисках чего-то необычного и красивого для своей задумки с лесным домиком, я сама ошеломленно выдохнула. На мне ни одна вещь столь шикарно не сидела – не считая рубашек Алексайо, разумеется, но у них особая аура.
- Ουρανό3.
Изящно забираюсь на кровать, с улыбкой встречая то, с какой готовностью Эдвард откидывает нашу простынь. Поднимается мне навстречу, желая, но пока не решаясь, дабы не испортить момент, притянуть к себе. Это самое прекрасное зрелище на свете – видеть, как ему нравится, видеть, что я его возбуждаю. Уходит последняя моя стеснительность – этот уникальный мужчина все-таки мной покорен. И не думает ни о чем больше, как мы и договорились. Отдыхает.
- Τουλίπες4...
Я сама, потянувшись вперед, кладу ладони на лицо Каллена. И мягко скольжу вниз, останавливаясь на плечах. Еще даю ему как следует рассмотреть картинку.
Тонкие шлейки лифчика, полупрозрачный рисунок кружевных цветов – в отсылку к названным мною, мягчайший шелк материи… и изнывающая, сгорающая от нетерпения оказаться под его пальцами моя кожа.
- Сюрприз, - в конце концов выдыхаю, заканчивая свой маленький спектакль.
Судя по лицу единственного и главного зрителя, он удался.
Эдвард смотрит на меня как на восьмое чудо света. Вчера днем, после нашего разговора о принятии и будущем, было нечто подобное – но то была сакральность, то было вдохновение, вызванное абсолютной любовью. То было поклонение преданности и теплу, какое мы с ним сполна друг другу подарили.
А сейчас… сейчас, в спальне, в полутьме, Эдвард смотрит на меня как истинный муж. С желанием. С любованием телом и тем, что на нем надето. С нетерпением это все снять.
- Умопомрачительно, Бельчонок, - низким, глубоким голосом подводит итог Алексайо. Не ожидая приглашения, мягко, но резко притягивает меня к себе. Прижимает.
Он теплый, без пижамной рубашки, с неизменной бархатностью кожи. Великолепен.
- Ты сводишь меня с ума, - мою шею, оставшуюся совершенно обнаженной, Эдвард зацеловывает в первую очередь. Поглаживаниями, посасываниями, даже касаясь языком… и вниз, вниз, по одному ему известной линии, к ключице. В одном этом белье мне уже жарко.
- А ты меня вдохновляешь, - бормочу в ответ я, отвечая на каждое его касание. Не умом, телом – оно само решает, под чьей властью хочет быть.
Алексайо умелый любовник, я всегда это знала. Сколько бы он ни старался обуздать себя и упрятать истинные возможности, от меня все равно не укрылось. В те редкие мгновения, когда он дает себе абсолютную свободу действий, выходит на свет пылкий, жесткий, неукротимый мужчина. И хоть его ласки в эту секунду заставляют меня забывать обо всем и надеяться, что дальше у нас получится без лишних мыслей, само собой, я знаю, чего хочу сегодня. В первую очередь – для Эдварда.
Он крепко целует мои губы, уже обеими руками прижимая к себе, поигрывая с лямками лифчика. И я не хочу, но останавливаю нас – в угоду чему-то большему, чему-то еще более прекрасному.
Уникальный в легком недоумении, когда прикладываю к его губам палец с просьбой остановиться. Чуть-чуть отстраняюсь.
- Ксай, я хочу тебя.
Подрагивающая пелена желания в аметистах меня почти зомбирует. Он действительно так сильно жаждет меня.
- Получишь больше, еще больше, Белла, без сомнений…
Он пробует вернуться, возродить поцелуй и никогда больше за эту ночь не возвращаться к разговорам. Я вижу, как бледнеют согнутые от нетерпения коснуться меня его пальцы.
- Ксай, я хочу тебя всего, - договариваю, мягко осадив его попытку. Призываю к капле внимания перед морем беспамятства. – Я хочу мистера Каллена, я хочу Эдварда, я хочу Алексайо, я хочу Ксая, Уникального, Аметиста и… Мастера.
На секунду он хмурится на последнем слове, но это быстро проходит.
- Это все я, - пожав плечами, не позволяя ни единой искорке во взгляде потухнуть, признает он.
- Я знаю, - пальцами пробегаюсь по его торсу, скользя к поясу так и не снятых еще легких брюк, напряжение которых ощутимо на расстоянии. – Я видела всего тебя. Но не видела еще Мастера.
Вот теперь Эдвард хмурится надолго.
- Чего ты хочешь?
- Хочу, чтобы сегодня ты был со мной как он… чтобы ты делал все, что тебе заблагорассудится и ни о чем больше не думал. Чтобы ты не сдерживал себя, Эдвард.
- Изабелла, с тобой в принципе сложно себя сдерживать…
- Вот и не пытайся, - я приподнимаюсь в его руках, грудью в кружеве как следует коснувшись его тела, - твоя страсть – предел моих мечтаний.
Эдвард на минуту перестает быть мужчиной, изнывающим от желания. Он так внимательно, так мягко на меня смотрит – без доли пошлости. И очень ласково, коснувшись пальцами щеки, отводит спавший локон за ухо. Со всей своей безудержной нежностью.
- Я боюсь сделать тебе больно. Бельчонок, с тобой мне очень сложно не думать.
- Ты не в состоянии сделать мне больно, - со всей честностью улыбаюсь ему, пальцами разгладив морщинки у глаз, - а думать… думать можешь об этом белье… оно для тебя.
Эдвард хмыкает.
- И что я могу делать?
- Все, что угодно. Я тебе полностью доверяю. Я не боюсь больше Мастера, Ксай, ни капли. Наоборот…
Муж заставляет меня посмотреть себе в глаза. С максимальной честностью.
- А у тебя хватит смелости сказать Мастеру «нет»?
- Если что-то будет совершенно неприемлемо – конечно. Я обещаю.
Эдвард немного мрачнеет. Та безудержная потребность к сексу охладевает от лишних разговоров, потихоньку тонет в глубине аметистов, что уже не такие горящие. Эдвард начинает думать. Эдвард начинает беспокоиться. Эдвард пытается просчитать все варианты развития событий.
Нет. Так не пойдет, Алексайо.
- Договорились, - сама подвожу итог, сладострастно мужу улыбнувшись. И больше ждать и говорить ничего не намерена.
С прорвавшимся наружу вожделением, обеими ладонями упираюсь Уникальному в грудь. Самостоятельно довольно грубо его целую, прикладывая немного силы, чтобы повалить на простыни.
Эдвард сдается через пару секунд. Гортанно простонав, будто посылая все к черту, поддается мне. Валится, увлекая за собой, в мягкое нутро перин, на подушки. Обхватывает меня, почти приковывая к себе, и отвечает на эти поцелуи. С нарастающей силой.
- Не смей молчать, если плохо, слышишь? Ни секунды! – сбито, воюя сам с собой, призывает Ксай.
- Клянусь, - быстро, отрывисто киваю, мечтая, чтобы он снова стал меня целовать. Без разговоров.
Эдвард жмурится, сжав губы. И за единую секунду оказывается на мне, повернув нас на кровати.
На грани грубости и страсти принимается терзать кожу – все теми же методами, от которых хочется взобраться на стену от удовольствия.
Сперва он больше играет, больше заставляет себя быть таким и делать все так, я ощущаю. Но потом… потом, может, пару минут спустя… Эдвард отпускает себя. И я, наконец, вижу Мастера в истинном свете.
Большего всего меня впечатляет его сила. Чудесно известно, что когда нужно, Алексайо прекрасно владеет собой и ситуацией, придерживаясь выбранной траектории. Но чтобы в сексе Аметистовый так рьяно и четко удерживал и менял позы и контролировал мои движения… раньше такого не было.
Он сам сбрасывает пижамные штаны. Сам, нависая надо мной сверху во всем великолепии мужской красоты, разделывается сперва с трусиками, на которых маленький бантик, заслуживающий его особых касаний, а потом и с застежкой лифчика. И когда в сегодняшней ипостаси принимается за мою грудь… я очень радуюсь, что мы одни в домике посреди леса. Я боюсь такой своей реакции – слишком громко. А сдерживаться нет никаких сил.
Кажется, мои искреннее поведение придает Алексайо еще больше уверенности. Он доводит меня до белого каления, полсекунды придержав на краю… и отступает. Не давая опомниться, переворачивает меня. Припадает к спине.
Вот и главная черта Мастера…
Я как могу сдерживаю волнение по поводу того, что будет дальше. Я понимаю, умом и рассудком, что Эдвард никогда не навредит мне, никогда, чего он боится сам, не причинит ощутимой боли – он не способен на это по своему естеству. И все же, быть с Мастером настолько близко… даже в такой позе… одновременно и страшно, и интригующе. Я даже не знаю, от чего дрожу больше.
Каллен все так же действует резко и отрывисто, но без спешки. Он улавливает то, что я хотела бы спрятать.
- Не бойся, - очень низким, проникновенным шепотом, на миг прервав все действо, призывает меня на ушко. Нежно целует мочку. Прижимается сверху всем телом, и распаляя, и согревая. Дает мне немножко привыкнуть и понять, убедить себя, что он все тот же, все так же любит меня. И все прежние суждения верны – Мастер не опасен, Мастер просто любит страсть.
Я расслабляюсь. Я даже улыбаюсь, чего скрыть не выходит да и не нужно. Самостоятельно тянусь к нему на встречу.
Ксай довольно рычит, обнаруживая это. Ощутимо, в какой-то мере даже грубо касается моей кожи – от шеи до ягодиц. С яростью целует каждый позвонок, заставляя выгнуться. Обе подушки подкладывает под мои бедра, возвышая их перед собой. И прижимается ко входу, отвлекая от своих пальцев на голове.
Я не успеваю даже испугаться.
Эдвард умело, резко и жестко, стоит признать, воплощает задумку в жизнь: входит в меня, потянув вверх собранные в хвост и зажатые пальцами волосы. Я вздрагиваю, подавшись ему навстречу, и тем самым позволяю оказаться еще глубже. От изумления не могу даже как следует вдохнуть.
Но наградой мне служит мужской низкий, вибрирующий стон. Стон-шипение даже, невероятный звук, какого еще не слышала от Ксая. Я чувствую, как пальцы его потирают мои локоны.
- Ты моя Богиня, Изабелла…
Я тихонько постанываю в простынь, желая продолжения. Все тело как на иголках, в натянутой струне и с чередой мурашек, будто от холода, хотя холодом тут и не пахнет. Абсолютно новое ощущение, о котором я даже не думала. И оно усиливается, едва Эдвард делает первый толчок.
- Боже…
Я себя не узнаю. Я не узнаю свое тело, которое откликается на малейшее движение Эдварда так, словно бы всю жизнь действовало в слаженности с ним. Моя любовь к Алексайо была платонической, сакральной, трепетной, супружеской, физически ощутимой… но до этого дня сексуальной в полном смысле слова не была точно.
- Боже, - в такт соглашается Ксай. С очередным своим движением ладонью, пробравшейся под мою грудь, поднимает ее вместе с верхней частью туловища. Сжимает и поднимает, еще больше углубляя проникновение. Все вокруг почти вибрирует.
Мне кажется, это длится несколько часов, если не лет. Быстрые, рваные движения Эдварда во мне, ритм, который успеваю словить и который мы оба держим, его постоянные прикосновения, множащиеся поцелуи и, что для меня музыка, звуки, которые Ксай издает. Комната в них тонет. Комната тонет в нашем удовольствии.
В конце концов, грань сама позволяет взобраться на ее вершину. Как могу крепко я прижимаюсь к Ксаю, вжимаю его в себя… в себе… и закрываю глаза, задохнувшись. А потом почти кричу, когда к моей обжигающей пульсации внутри добавляется разрядка Эдварда. Согнувшись в спазме, он еще двигается во мне… и это лучшее, лучшее из того, что когда-либо в постели у нас было. Мышцы, требующие отдыха, ошеломленное сознание, все тело, и живое, и замершее, теплое, но не слишком ощущающее тепло… невыразимо. Это самое точное определение.
Я дрожу, а Ксай накрывает меня собой сверху. Он тоже дрожит, часто дышит и зарывается лицом в мои волосы. Целует кожу под ними.
Я слышу запах лета, запах ночи, запах страсти. И мягкие перины, подушки, покрывала… Ксай. Все это смешивается в единый калейдоскоп, такой яркий, но такой изматывающий. Приятная нега соседствует с истомой… и мне кажется, я не могу больше пошевелиться. Я не хочу, что с улыбкой подмечаю сама себе.
Ксай выдыхает, медленно перебираясь на свое место рядом со мной. Ложится, чтобы видеть глаза, и удовлетворенно, и смущенно мне улыбается. Костяшкой указательного пальца гладит щеку. Он выглядит помолодевшим, ей богу.
- Ты – мой Бог, ты даришь мне счастье…
В аметистах мерцает благоговение – его любимое.
- Я люблю тебя, Белла.
И теперь мой черед ласково, с благодарностью ему улыбнуться.
- Можешь смеяться, но я теперь ни на что не годна, Эдвард…
- Просто настало время отдохнуть как следует, - он поворачивается на спину, выпутывая из изножья нашу простынь-покрывало. А я, совершая последние на сегодня движения в окончательно расплывшемся в блаженстве теле, подползаю к нему. Занимаю свое законное место на груди, согретая сами фактом присутствия Ксая – больше, чем простыней, которой нас накрывает.
- А ты отказывался… как ты столько времени от этого отказывался?
- Пойми меня правильно, Белла, но я не должен был. Не имел права.
- Быть со мной? Ксай… - я морщусь, с горечью поднимая на него глаза. Осторожно провожу рассеянную линию по теплой щеке, - ну что ты…
- Ты любишь меня любым – я понял, моя девочка. Все. Нет смысла об этом говорить, мы ведь снова вместе.
- Пока снова не решишь, что все не так, - бурчу я. Опускаю голову, как к любимому плюшевому медвежонку прижимаясь к мужниному плечу, - а мне ведь так чудесно с тобой… не передать словами.
Такие мои сонные бормотания мужа немного забавят.
- Я счастлив, если тебе было хорошо. Засыпай, находчивый Бельчонок…
Он снова заботливый и нежный. Он снова Ксай, который никогда на свете никому не сделает зла и который на сегодня оставил позади свои сомнения. Мастер – всего-навсего часть его личности, не больше. Фееричный секс и желание касаться волос – ничего криминального. Зря я когда-то его боялась. Сейчас бы почаще таких эксклюзивных ночей.
- Это просто белье…
- Оно синее – это раз, оно для меня – это два. Оно чересчур красиво – это три. Знаешь, Белла, мне бы хотелось нарисовать тебя в нем.
Я оттаиваю. Секс – хорошее лекарство не только для мистера Каллена.
- Завтра я дам тебе такую возможность… только при условии, что потом с меня его снимет Мастер…
Эдвард расслабленно хохочет, чмокнув мой лоб. Надежно обнимает, обещая полную защиту. С ним я никогда в ней не сомневалась.
- Добрых снов, любимая.
Χαίρετε, Xai1 - Здравствуй, Ксай.
Θάλασσα2 - Море.
Ουρανό3 - Небо.
Τουλίπες4 - Тюльпан.
* * *
Я понимаю – нам просто нужно было поговорить.
В разговорах, в обсуждениях, в высказывании мыслей рождается истина. Люди прячутся, скрывают, зарывают в себе… люди сами боятся говорить. А ведь только это и спасает – потому что выплескивает боль.
Я понимаю – нам просто нужно было поговорить.
Эдвард смог справиться со своей наступившей депрессией, подстегнутый нашими откровениями, любовью и окружением, какое не может не придавать позитива. За окном лето, мы в чудесном месте, мы вдвоем. Мы так долго мечтали об этом – и вот мы здесь. Ксай здесь. Ему ничего не грозит.
Я понимаю – нам просто нужно было поговорить.
И хорошо, что я поняла это вовремя. Нельзя ничего замалчивать.
Впрочем, как и от секса отказываться никак нельзя...
Оглядываюсь вокруг, глубоко, как могу глубоко вдыхая целительный свежий воздух. Наши прогулки – еще одна добрая, здоровая традиция, выгоняющая хандру и копящая силы после секса. Прогулки, несомненно, в лесу. А лес – одно из самых поразительных мест на свете. Могучие деревья, которые соседствуют с хрупкими кустиками и беззащитной травой, цветы, настолько яркие и настоящие, что рябит в глазах, запах хвои и ее легкий хруст под ногами. Но красивее всего солнце, мимо которого по голубому небу плывут белоснежные облака, а оно само то и дело проглядывает сквозь высокие шумящие кроны. В лесу, наверное, наиболее ощутим дух природы России. Я не думала, что в непосредственной близости к Москве можно найти такое место, однако нам повезло. И теперь, держа Эдварда за руку и неспешно прогуливаясь мимо чудес русской флоры, мне хочется только лишь улыбаться. Я абсолютно счастлива. Вдалеке от всего, что связывает с домом, от всей прежней жизни – здесь теперь моя жизнь, всегда она будет здесь. С тех самых пор, как там, на площади, в этом цветастом платке Ксай назвал меня русской… я себя русской и ощущаю.
Проторенная тропинка от нашего укрытого от всего мира домика ведет по всей ширине леса, на север. Как утверждал сдающий, опасаться здесь нечего, близость города, пусть даже лишь теоретическая, вытурила всех опасных зверей в далекие другие леса. Здесь даже белку сложно встретить, о чем мы с Ксаем уже посмеялись.
Я незаметно перевожу на мужа глаза. Он молчаливо идет совсем рядом со мной, крепко обвив за руку. Смотрит на деревья, на небо, на солнышко, какое посылает зайчиков на его лицо, вслушивается в звуки леса. Он расслаблен и умиротворен. Он в порядке. Он даже улыбается, когда какая-то птичка начинает переливчато петь в кустах. Я убеждаюсь снова и снова, какой хорошей идеей было приехать сюда. Жалко лишь, что, как и все наши минуты отдыха, он сильно ограничен по времени. Думаю, устрой мы с Ксаем такую идиллию на постоянной основе, у него не было бы проблем ни со здоровьем, ни с чем-либо еще.
Я довольно вздыхаю, благодаря Бога и всех, кто хоть к этому причастен, за такую атмосферу. За нашу жизнь.
Аметистовый с улыбкой замечает мой вздох.
- Мне здесь очень хорошо, - объясняю, заглядывая в любимые глаза. Пользуясь моментом, поднимаю наши сплетенные руки и целую ладонь Ксая, - тем более – с тобой.
Взгляд его теплеет, снова заполняясь любованием. Никто и никогда не любовался мной так, как Эдвард. Может быть, поэтому я никак не могу перестать смущаться?
- Мне тоже, солнышко. Остаток жизни бы так с тобой и гулял.
- Остаток жизни у нас еще есть…
- Еще есть, - эхом отзывается Алексайо, кивнув. Разжимает наши руки, приобнимая меня за талию и притягивая поближе к себе. Когда он так делает, я знаю, он счастлив.
Пушистые облака движутся к горизонту. Листики на деревьях, одаряя свежестью, шумят от ветерка. И запах леса… у леса всегда особенный запах.
Я щурюсь от света, обняв Ксая в ответ. Как много порой говорят наши простые движения – я ведь и сама, когда так делаю, свечусь изнутри.
- У тебя есть какие-то идеи на счет дня рождения?
Уникальный усмехается.
- Требуются какие-то идеи?
- Может быть, ты хочешь что-то конкретное? И если я устрою сюрприз, твои планы сорвутся?
- Бельчонок, до него еще три недели. Да и праздник это так себе…
- Когда Каролина говорила мне, что дядя Эд не любит праздновать день рождения, я ей сначала не поверила, - фыркаю, поправив ворот рубашки Уникального. В ней, такой же светлой, как и настроение, как и день, он обворожителен, - а теперь вижу, что зря. Лично для меня это самый лучший день.
- Праздник хорошо отмечать до двадцати, малыш. Потом это уже обратный отсчет. Тем более, я становлюсь еще на год дальше от тебя.
- Позитива вам не занимать, мистер Каллен. А на год больше мудрости и красоты, что же, не считается?
Эдвард усмехается, сам себе качнув головой. Гладит мои волосы и снисходительно, и с любовью.
- Если тебе так хочется устроить что-то, разрешения спрашивать точно не нужно, любимая. От тебя я буду рад всему.
- Так говорят, когда уверены, что с подарками для них не угадают, Ксай.
Я получаю целомудренный поцелуй в лоб.
- А я говорю так, потому, что свой главный подарок на день рождение, Рождество и все иные праздники уже получил – свою обворожительную жену, - и Алексайо по-джентльменски, неожиданно для меня, целует тыльную сторону моей ладони.
- В таком случае, ты тоже не должен ничего мне дарить. Мой-то главный подарок тоже уже здесь.
Глаза Ксая хитро поблескивают.
- Поверь, Белла, это еще только начало.
Я посмеиваюсь вместе с ним, уткнувшись в плечо. Одна из самых ярких характеристик Алексайо – мягкость. Во многом, за исключением того, что каким-то образом вредит или подвергает опасности его семью.
- Ладно. Значит – сюрприз.
Тропинка бежит вперед. Она огибает сосны, какие растут здесь уже невесть сколько лет, перешептывается с елями, поднимающимися все выше, к небу, перерезает дорогу маленькой речушке, текущей теперь по насыпи камешком.
Это все похоже на какую-то идеалистическую картинку, хоть и является чистейшей воды реальностью. Да и лишняя красота пейзажа никогда и никому не мешала. Может быть, нам с Ксаем устроить выездную рисовальную сессию на вот этом склоне?..
Мы прогуливаемся еще около получаса. Сегодня, осваивая новую сторону лесу, движемся в сторону Целеево, хоть до него и много километров. Во время прогулки ни я, ни Алексайо не поднимаем никаких тяжелых тем. Все, что было нужно, мы обсудили еще в четверг-пятницу, по приезду. Остальное время – для отдыха. В который раз Ксай, сколько бы от него не отказывался, его заслужил.
Идеальность обстановки неизменна, сколько бы мы не шли вперед. Все так же по-русски ярко, по-настоящему и даже романтично. И может быть, поэтому, когда первозданную лесную тишину разрушает знакомый звук, я так удивляюсь? Он кажется едва ли не миражом здесь, близко к чаще, в десятках километрах от жилых поселков.
И все же слышу его не только я, но и Эдвард, который с удивлением вглядывается в просвет между деревьями, оголяющий небольшую полянку. А значит, миражом здесь не пахнет.
В лесу звучит детский смех.
Я недоуменно оборачиваюсь на мужа. Но не похоже, чтобы пока он сам хоть что-то понимал.
Арендуя этот домик, я специально уточнила, есть ли поблизости хоть кто-нибудь, кто может прервать наш отдых. Но ни заводов, ни пароходов, ни детских садов, обещали мне в агентстве, не будет. И что же я тогда здесь слышу?
Эдвард делает еще несколько шагов вперед – мы проходим около двадцати метров.
Но как только из-за ближайшей ели появляется четкое очертание расположенной невдалеке палатки – это точна она, в том парке, где мы гуляли с Розмари в детстве, был кемпинг – Алексайо останавливается.
- Ну конечно же…
- Что? – я гляжу туда же, думая либо на палатке, либо где-то возле нее заметить то же, что и мужчина. Но ни надписей, ни указателей там нет. Изредка лишь пробегают маленькие люди – дети при ближайшем рассмотрении. Они играют в футбол, используя в качество ворот сухие пеньки сосен.
- Сколько до Целеево, Белла? Километров пятьдесят?
Откуда он знает?
- Да, вроде… чуть больше или меньше…
- Это район Гаврилково, - вздыхает Эдвард, неудовлетворительно качая головой. Пальцы его на моей талии держат ее явнее, не давая идти вперед, - давай-ка, пошли домой.
- Что за Гаврилково? Что, Ксай? – искренне ничего не понимая, я не пытаюсь вырваться, но то и дело норовлю оглянуться. Его не столько задели дети рядом, сколько местоположение этой поляны. Что происходит?
Впрочем, муж мне совершенно не уступает. Не сейчас.
- Потом расскажу, Белла. Пойдем, пожалуйста.
Хмурая, я перестаю оглядываться, но довольно четко запомнив представившуюся взгляду картинку, все еще пытаюсь хоть как-то состыковать ее с реакцией Эдварда. Или вообще хоть с чем-нибудь более-менее логичным. Только вот пазлы никак не хотят становиться на свое место, упрямясь всеми четырьмя концами. И я, наверное, вряд ли бы собрала их в целостную картинку – но тут кое-кто приходит на помощь.
- Эдвард Карлайлович?..
Здесь, в глубине русского леса, звучание русского языка почему-то меня пугает. Без совершенных на то причин. Я вздрагиваю, а Ксай потирает мое плечо. И, вздохнув, оборачивается.
- Добрый день, Анна Игоревна.
Давно я не слышала, как Эдвард говорит на этом языке. Особенно забавно это, если учесть, в какой стране мы проживаем. Только вот тон у мужа какой-то больно сосредоточенный и, совсем каплю, но обреченный.
На другой части тропинки, по которой мы прошли сегодня добрых километра три, стоит женщина средних лет. В темно-зеленых спортивных брюках и майке с изображением дельфинчика, с накинутой на плечи спортивной кофтой – из того же комплекта. Волосы ее стянуты в косу, уложенную на плече, а очки в грубой оправе и без того большие глаза делают еще больше.
- Правда вы, - улыбается она, поправив свои очки, нерешительно к нам подходит, - здравствуйте… никогда не думала, что можно вас здесь встретить.
Эдвард вежливо отвечает улыбкой на улыбку. Вряд ли видит незнакомка, но я вижу – улыбка натянутая.
- Мы здесь прогуливались. Это моя жена - Изабелла.
Внимание этой из ниоткуда взявшейся женщины переключается на меня. И глаза ее опять становятся больше. Забавно, а я ведь уже отвыкла от такой реакции на нашу разницу в возрасте.
- Здравствуйте, Изабелла…
Благо, в изучении русского я преуспела больше, чем с греческим. Само собой за носительницу меня никто не примет, но вот за иностранку, какая прикладывает силы, дабы приобщиться к столь обширной русской культуре – вполне. Хотя Ксай явно считает иначе, подбадривая меня как умеет. Не так давно он сказал мне, что я через полгода жизни здесь говорю лучше, чем он сам много лет назад, когда только переехал. Комплимент очень лестный, однако, зная поразительную одаренность Алексайо во многих вещах, я не до конца ему верю.
- Здравствуйте, - складно здороваюсь в ответ.
- Очень приятно познакомиться с вами, Изабелла. Я рада видеть вас обоих.
- У вас какое-то мероприятие здесь?
- Нет, Эдвард Карлайлович, просто палаточный лагерь. Муниципалитет дал нам разрешение вывести сюда детей на неделю. Четыре разновозрастных группы.
Ксай понимающе кивает. Поглядывает на шумящий перед полянкой клен и детскую беготню по ту сторону деревьев.
- Детям нужен свежий воздух, все правильно. Хорошего вам отдыха, Анна Игоревна.
Я слежу за Алексайо краем глаза. Он выглядит немного хмурым. Но в большей степени лицо непроницаемо – еще одна характерная черта.
- Спасибо, Эдвард Карлайлович. У нас сегодня большой концерт у костра – будем очень рады, если вы с Изабеллой придете, - Анна Игоревна вдруг оборачивается на меня, посмотрев с ощутимой просьбой, - вы столько сделали для нашего детского дома, дети очень бы хотели отблагодарить вас…
Так вот оно что! Детский дом! Детский дом, которому Ксай помог – и судя по реакции Анны Игоревны, вполне себе ощутимо. Хотя чему здесь удивляться – помогать «минимально» Эдвард в принципе не умеет.
Этого он хотел избежать… встречи, приглашения… благодарностей? Я даже не знаю, чего больше.
- Благодарю за приглашение, - дружелюбно произносит Эдвард, - к сожалению, сегодня не самое подходящее время, извините нас.
- Конечно, - смущается, так заметно краснея, женщина, - я понимаю, что у вас могут быть другие планы… но если вдруг появится немного времени, хотя бы часик, мы с детьми будем очень рады.
Ксай предупредительно пожимает мою ладонь – и я не говорю ни слова. Все, что нужно, думаю, Эдвард мне потом расскажет сам.
- Анна Игоревна! – раздается громкий детский голос из-за двух густых елей. Через пару секунд на тропинку протискивается двое детей, от силы лет десяти. Оба с маленькими кучками хвороста – скорее для вида, чем для дела.
Встревоженная и все еще смятенная, женщина, поправив очки, оборачивается к ним.
- Дамир кошку поймал! – докладывает тот, кто помельче. Из-за коротких волос и кепки, натянутой едва ли не на глаза, сложно разобрать, мальчик или девочка.
- И тащит ее в лагерь! – подхватывает второй, точно мальчик, одетый в похожий по цвету на костюм своей попечительницы спортивный джемпер и темные брюки.
Как невольные свидетели продолжая стоять на месте, я и Эдвард, похоже, первыми замечаем еще одну фигурку, появляющуюся из-за елки. В руках у ребенка действительно кошка, самая настоящая. Она рыжая, с белым пятном на носу, почти не вырывается, обреченно свисая лапками с рук своего мучителя. У меня дежавю – так же носит Тяуззера Каролина.
- О господи, Дамир! – всплеснув руками, Анна Игоревна присаживается перед мальчишкой, заставляя его разжать пальцы. Кот, упав на землю, с негромким мяуканьем делает ноги. Дети постарше завороженно глядят ему вслед. – Где ты кошку здесь взял? Она же блохастая… и, может быть, бешеная!.. – голос женщины едва ли не срывается.
А я смотрю на мальчика. Я не знаю, почему я на него смотрю, потому что даже Эдвард на какое-то мгновенье отвлекается от его вида, а ведь ему дети занимательнее всего. Я смотрю на худощавого, маленького… Дамира, кажется? У него короткие черные волосы, бледноватая кожа и пушистые, длинные, как у Карли, ресницы – темнее ночи. По виду ему не больше пяти лет.
Ребенок что-то бурчит себе под нос.
- Что? – не понимает Анна Игоревна. Ее колени уже совсем грязные от пыли, земли и хвойных иголок.
- Она кушать хочет, - чуть громче произносит мальчик, поднимая глаза. Только не на смотрительницу свою. Не на друзей, которые его, похоже, сдали. А на меня. Я не понимаю, как это происходит. Просто первым делом, может, случайно, а может, по какой-то непонятной мне логике, глаза его касаются меня.
Я никогда не видела таких жемчужно-голубых глаз. Голубее греческого моря и ставенок, какими так любят украшать дома на Санторини. Цвет летнего неба, какое прямо сейчас распростерлось над нашими головами. Голубой… от которого я не знаю, куда деться.
- Ох, боже мой, - раздосадованная ответом, Анна Игоревна поднимается с колен. Наскоро осматривает мальчишку, благо, не замечая никаких неприятностей. – Бегом домой. Скажи няне Насте, пусть тебя вымоет. А вы помогите ему и проследите, чтобы дошел.
Дети, нехотя кивнув, соглашаются. Берут не сопротивляющегося малыша за руку, но, обходя нас, с интересом глядят на Эдварда, который посылает им улыбку. На меня никто больше не смотрит.
А я все еще смотрю Дамиру вслед.
- Простите, Эдвард Карлайлович, сердобольные дети, ничего не скажешь…
- Ничего страшного, главное, что никто не пострадал. Вы говорите, костер в семь? Может быть, мы все же придем.
- О, как замечательно, - женщина улыбается по-настоящему искренне, глянув и на меня, и на Алексайо, - спасибо, Эдвард Карлайлович. Тогда до вечера, пока детишки еще кого-нибудь не поймали.
- До свидания, Анна Игоревна, - пытаясь не попрать правила вежливости, прощаюсь я.
И на тропинке мы снова остаемся одни. В полном замешательстве.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
0
