Ольгерд Павлович Корнов в силу своей специальности любые опоздания считает недопустимыми и непрофессиональными в принципе. Он появляется в клинике Целеево ровно в одиннадцать часов утра в строгом темно-сером костюме, ставшем его визитной карточкой, и изумрудной рубашке, чуть разбавляющей эту строгость. Галстука у Ольгерда нет, но есть изящный платок-паше, чей кофейный цвет совпадает с кожей папки, которую мужчина держит в руках.
По пустому коридору детского отделения Ольгерд идет и решительно, и спокойно. Заражает окружающих своей твердой убежденностью в положительном исходе дел. Лицо его беспристрастное, но не каменное. Это даже мне дает повод вздохнуть с облегчением.
Адвокат останавливается недалеко от медсестринского поста, в комфортном тупичке с двумя кремовыми креслами и большим фикусом. Стены здесь выкрашены в нейтрально-лазурный.
- Доброе утро, Эдвард Карлайлович, - мужчина приветственно протягивает Ксаю руку и, дождавшись, пока тот пожмет ее, переводит глаза на меня, кивает, - здравствуйте, Изабелла.
Ольгерд сдержан и вежлив. В темно-синих глазах его не толики неуверенности. Он уже примерно даже знает, что нам нужно делать. В первую очередь так точно.
- Я рад, что вы снова обратились ко мне, - мягко благодарит он, раскрывая принесенную с собой папку, - усыновление детей, оставшихся без попечения родителей, как правило, несложный процесс. Однако все требует тщательного подхода и четкого видения ситуации.
- У ребенка есть потенциальные усыновители, Ольгерд Павлович.
- Верно. Поэтому нам и требуется продумать свои действия, чтобы мальчик гарантировано стал членом именно вашей семьи. Сколько ему лет?
- Четыре, - опережая Эдварда, отвечаю я. Машинально оглядываюсь назад, в левой части коридора находя дверь, за которой палата Дамира. Я полностью и абсолютно доверяю Ксаю и знаю, что идти на встречу с Ольгердом мне было точно необязательно, но я хочу послушать. Выслушать его и убедиться, что наши шансы велики, что мой малыш не будет больше мучиться и обретет все то, чего заслуживает, в ближайшее время. Как-никак Ольгерд один из лучших в своем деле, он уже это доказал. Надеюсь, что и сейчас тоже не подведет.
- Возраста согласия не достиг, - делает вывод адвокат, - так даже лучше, все вопросы будут решаться без его присутствия.
Я мысленно соглашаюсь с Ольгердом, коротко глянув на Ксая. Муж, внимательно слушающий нас обоих, пожимает в ответ мою руку. Мы с Эдвардом стоим плечом к плечу, без капли расстояния, но никого это не смущает. Мне нужно его чувствовать, и я знаю, что в такой непростой момент и Ксаю нужно чувствовать меня. А если мы можем вселить друг в друга какую-никакую уверенность, это только к лучшему.
- Мы сказали об усыновлении ребенку…
Ольгерд перелистывает страницу в своей папке. Смотрит на нас хоть и серьезно, но совершенно спокойно.
- Это ваш собственный выбор. К сожалению, к делу он не относится.
- Мы не можем его разочаровать, - договаривает Алексайо, пристально глядя мужчине в глаза. В аметистах даже для меня неожиданная каменная убежденность, почти предупреждение – и для окружающих, и для самого себя.
Когда Дамир расплакался, Ксай вздрогнул. Во взгляде его было сочувствие, лицо и тело – под контролем сознания, однако эту первую реакцию он не сдержал. Вряд ли малыш заметил, но я заметила. Это стало своеобразным сигналом к созревшей в Алексайо готовности – абсолютно неголословной – стать для мальчика близким человеком. Я знаю, что в огромном, бесконечно любящем сердце моего Хамелеона найдется место тысячам и тысячам обездоленных, забытых, несчастных душ. Но лишь некоторым он дает особое право, когда доверяет – увидеть свою собственную. Мне верится, что с Дамиром он искренен, симпатия к нему искренна, и со временем искренность эта будет лишь расти, полноценно развиваясь и просачиваясь наружу. Аккуратно, шаг за шагом они познают друг друга. И Эдварду нравится. Нравится быть отцом.
Мальчик успокоился далеко не сразу. Наши с ним объятья сперва вызвали лишь новую волну страха, неверия и, как результат, не вмещающихся в сердечко чувств – слезы, но затем, утешенная поцелуями, приглушенная добрыми словами, убаюканная поглаживаниями Эдварда (а мне известно, каким нежным он может быть), истерика отступила.
Не знаю, поверил нам Дамир или нет, но он смотрел немного иначе, более… тронуто. И более безоружно. Не хочу даже думать, что бы было, окажись на нашем месте кто-то иной, способный ранить его теперь – до сердца как никогда близко, уже не оправится…
Сейчас у Колокольчика запланированная процедура и добрый доктор, которого он почти не боится. А у нас с Эдвардом – адвокат, который раз и навсегда должен поставить точку во всей этой ситуации.
- Мы сделаем все возможное, Эдвард Карлайлович, и я убежден, что исход будет в нашу пользу, - ровным тоном говорит Ольгерд, - поэтому предлагаю начать. Некоторые из требуемых бумаг уже здесь, их запрашивается умеренно много, и все для того, чтобы подтвердить вашу моральную и материальную готовность к усыновлению ребенка. Насколько я понимаю, имеется отказ матери от воспитания сына? Или же признание ее недееспособной?
- Она уехала, оставив мальчика одного несколько лет назад. Но позже, как я полагаю, ее нашли.
- Тогда возможны оба варианта. Нам нужно знать точно.
- Анна Игоревна, заведующая детским домом, скоро будет здесь. Она нам скажет, - по-деловому оповещает Эдвард. Мне кажется, только я одна слышу его тихий вздох. И теперь мой черед погладить его ладонь. Мы вместе. Уголок губ мужа вздрагивает.
- Отлично. Она знает о ваших планах?
- Подспудно – да. Но теперь будет знать точно.
Ольгерд переводит взгляд на меня, снова кивнув. Что-то помечает на белом листе внутри своей папки. Эдвард сказал, что он уже успел собрать кое-какие бумаги, но есть ли среди них хоть одна, которая дает нам значительные шансы на успех? Я очень на это надеюсь. Без Дамира я… я отсюда просто не уйду.
Адвокат рассказывает еще какие-то важные выдержки из законодательства, задает вопросы, на которые отвечает в основном Эдвард, сосредоточенно внимая каждому его слову, обращает наше внимание на детали, заостряя его на самых важных из них.
А я, отвлекшись, впервые за все время вижу Колокольчика не в небольшой игровой комнате приюта, не здесь, на больничной постели, обреченно-страдающего по вине беспощадных детей, а на темном деревянном полу в спальне с «Афинской школой». Он заинтересованно смотрит на шедевр, собранный руками терпеливого Эдварда, разглядывает древнегреческие тоги и задумывается о том, что пытается объяснить Платону Аристотель. Такой же мягкий дневной свет, как на картине, освещает его черные волосы, пушистые ресницы и голубые, как море, как небо, глаза. Мои божественные зеркала в его душу.
Дамиру не больно и не страшно, Дамир даже улыбается, когда я легкомысленно пожимаю плечами на его вопрос о том, почему Диоген так вальяжно разлегся на мраморной лестнице. И я улыбаюсь вместе с ним. Потому что я тоже спокойна и счастлива. Потому что у нас с Эдвардом теперь полноценная семья. Потому что мы – родители.
- Белла.
Я моргаю, возвращаясь к действительности – этому коридору, легкому запаху больницы, белым рамкам пластиковых окон. И Ксаю, который с мягкой улыбкой, предвещающей просьбу, смотрит на меня.
- Да?..
- Ты не принесешь нам кофе?
Неожиданный вопрос. Я понимаю, что не должна соглашаться, потому что Эдвард даже не пытается, как следует, завуалировать, что что-то мне слышать не нужно. Он хочет спросить… или попросить о чем-то Ольгерда наедине. Воспротивиться и послушать выглядит логичным решением, потому что тайны между нами уже пройденный этап.
Однако я вижу, что здесь нечто… другое. Эдвард просит меня отойти не потому, что хочет упрятать правду, а чтобы… правильно ее оценить? Это, несомненно, очень сложная для него тема, а мое присутствие еще больше все осложнит. По крайней мере, сейчас, рядом с адвокатом.
Ох, Алексайо…
Я коротко, максимально сдержанно выдыхаю. Тихо, очень надеюсь. И такую же мягкую улыбку выдавливаю для Ксая.
- Конечно. Я скоро вернусь.
В аметистах лучится благодарность. Я выбрала правильно.
К лестнице, по которой нужно спуститься к буфету, идти шагов шесть. Я уже ступаю на нее, исчезая из поля зрения мужа за задвижной стеклянной частью, как слышу… сама удивляюсь, что слышу, потому что Эдвард говорит очень тихо и максимально низко:
- Я боюсь, те обвинения всплывут…
Заставляю себя спускаться по лестнице, не оборачиваясь и уж, тем более, не возвращаясь обратно.
Ложные подозрения в педофилии.
А я и не подумала.
Отметенные, забытые было нападки в адрес Каллена.
Способные стать важными сейчас.
Я держусь за поручень и побаиваюсь его, с прорезиненным чехлом, отпускать. Это ведь очень… весомый аргумент. При всей его низости, при всей абсурдности, мне чудится… важный. Каковы шансы, что можно будет его замять? А не озвучивать? А, может быть, нам улыбнется удача, и никто и не вспомнит?.. Правда, это было бы чересчур оптимистично, верить в такое.
Я останавливаюсь на втором пролете и с силой зажмуриваюсь. Стараюсь унять панику.
Вот почему Эдвард меня отослал. Не за свою реакцию он волновался, а за мою. И сперва, видимо, хотел прояснить ситуацию с Ольгердом.
Черт. Чертовский черт.
Боже.
А ведь есть еще опыт с Энн, такой же абсурдный, такой же жестокий, едва не стоивший Эдварду жизни, а признанный…
Нет. Нет, нет и еще раз нет. Ольгерд – лучший из тех, кто постоянно опровергает такие обвинения в зале суда, кто дарит надежды отчаявшимся и воздает по заслугам виновным. Ольгерд не позволит Дамиру ускользнуть от нас небесным маревом, потому что Колокольчик – наш сын, это не подлежит сомнению. И ни одно липовое обвинение Эдварда, ни одно напоминание о прошлом, какое на куски порвало его сердце уже множество раз, не отменит, не изменит этой истины. Дамир Каллен, вот как его будут называть. Никто его не заберет у нас… никто… никогда. Мы обещали.
Я спускаюсь в буфет, выбирая два зеленых чая (к сожалению, из пакетиков) и черный кофе для Ольгерда, понимая, что все равно не знаю, что он пьет. Давая Эдварду больше времени, свой чай наполовину выпиваю за небольшим столиком, попутно стараясь привести мысли в порядок и выгнать это отчаянье как из сознания, так и с лица. Мне совсем скоро возвращаться к Колокольчику, а ему-то точно нужны совершенно другие эмоции.
За этим столиком, чересчур заинтересованно разглядывающую бирку на конце веревочки пакетика, меня и находит Анна Игоревна. Подходит.
- Изабелла?
Я оборачиваюсь на женщину, сперва почему-то приметив кофе и чай Эдварда, остывающие в картонных держателях, и только потом обладательницу несменных очков в грубой оправе.
Анна выглядит растрепанной и взволнованной, то и дело нервно облизывая губы.
- Эдвард наверху, я за чаем… - как-то неумело объясняю я, сама толком и не зная, зачем. Хмурюсь, приводя себя в чувство. Нежданные новости возымели эффект, выбив меня из колеи. Это слишком щедрое на события утро.
- Он с мальчиком?
- Нет, с Ольгердом… адвокатом…
Женщина смотрит на меня не только недоуменно, но еще и малость испуганно. Ее озабоченность перерастает в хмурость.
- Вы собираетесь подавать иск на приют?
От ее версии я едва не давлюсь чаем. Предусмотрительно оставляя его в сторону.
- Нет, Анна Игоревна, конечно же, нет…
- Случившееся с Дамиром абсолютный форс-мажор, Изабелла, и мне бесконечно жаль, но ведь оглашение всего этого не принесет никакой пользы ни вам, ни ребенку…
Заведующая меня не слышит. Она становится бледнее и пальцами, что есть силы, сжимает ручку своей сумки, пока говорит.
- Никакого иска и огласки, - уверенно объявляю я, поймав ее взгляд, - адвокат здесь по другому вопросу. Эдвард и я приняли решение усыновить Дамира. Мы хотим, чтобы он стал частью нашей семьи.
К такому моему ответу Анна явно оказывается не готова. Она слушает его внимательно, смотрит на меня пронзительно и недоуменно одновременно, а сумку держит крепче. Никак не может сопоставить.
- Это твердо, - пользуясь молчанием, дабы донести до нее мысль более точно, говорю я, - Ольгерд Павлович, наш адвокат, уже начал сбор нужных бумаг.
Анна тяжело вздыхает, но и облегчение в этом вздохе тоже проскальзывает. Она оглядывает меня с головы до ног, будто видит впервые.
- Дамир будет счастливым ребенком.
Ее одобрительный вердикт немного сглаживает мои разрозненные мысли, придавая им оптимистичных ноток.
- Я очень надеюсь…
Анна Игоревна мрачновато хмыкает. Довольно тихо.
- Это без сомнений, Изабелла, и я очень рада слышать такое от вас и знать, что Дамир будет воспитываться в доме Эдварда Карлайловича, однако я только что из детского дома. Женщины, которые должны были усыновить Дамира, узнали, что он в больнице. Они хотят навестить его.
- Вы им сказали?..
- К сожалению, одна из воспитательниц. Я не успела ее предупредить.
Я поджимаю губы.
- Он их недолюбливает, - отрезаю я причем таким строгим тоном, что сама удивляюсь, - ему лучше… их не видеть.
- Время для посещений после обеда, я могу списать для них сегодняшний день не самым лучшим из-за усталости мальчика, но завтра… Изабелла, я не могу им запретить его увидеть. Я для этого и здесь – чтобы вас оповестить.
При одной лишь мысли, что почувствует Колокольчик, увидев тех, о ком плакал мне еще вчера, в парке… бросает в дрожь. Только в отличие от предыдущих времен, когда я испытывала ее, я настроена более решительно и прятаться не намерена. Я хочу Дамира только защищать. Любой ценой.
- Его это травмирует еще больше, Анна Игоревна. Ему и так очень… плохо.
- Я знаю, - сострадательно кивает женщина, качнув головой, - со своей стороны я могу обещать вам, что представлю комиссии вашу кандидатуру, как наилучшую, но последнее слово, к моему огромному сожалению, за ней. И на данный момент именно Тамара и Агния Кавеян потенциальные усыновители ребенка.
- Надо сказать Эдварду… или Ольгерду, может, он… - растерянно бормочу себе под нос, гладя пальцами поверхность опустевшего стаканчика с зеленым чаем.
- Сказать стоит, - соглашается Анна, с готовностью посмотрев на лестницу наверх.
Верно. Все верно.
Я забираю подставку с остывающими напитками, за которыми сюда и спустилась, вместе с заведующей поднимаясь на второй этаж.
- Изабелла, я действительно рада, - после первого пролета негромко сообщает мне женщина. Я оглядываюсь на нее и вижу, что не лукавит. Глаза не обманут. – Этот мальчик заслужил любящую его семью после всех его испытаний.
- Это было последним…
- Несомненно. Из детей мало кто может толком объяснить, что случилось. На виноватых способен указать лишь Дамир.
- Боюсь, что он не скажет…
- Может, не сейчас, - утешает меня Анна, ободряюще погладив по плечу, - но скажет потом, я думаю. И мы сможем восстановить строгую, но справедливость.
Я вспоминаю слова Эдварда о том, что он не сможет наказать этих детей… и не знаю, что ответить. Надеюсь, у Анны есть свои методы. Иначе, будь моя воля, я бы их… их всех… за него.
Тактично молчу в ответ. Боюсь женщину испугать.
Алексайо и Ольгерд перемещаются немного вглубь тупичка, расположившись невдалеке от кресел. У обоих лица сосредоточенные, голоса звучат строго и серьезно.
Первым наше появление, само собой, замечает Эдвард.
- Анна Игоревна, - здоровается он, пока я вручаю Ольгерду его кофе.
- До меня дошли чудесные новости, Эдвард Карлайлович, - отозвавшись на приветствие, почти сразу же произносит женщина, - я помогу вам, чем смогу.
Ксай забирает у меня чай и даже не удивляется, что в стаканчике не кофе. Как, впрочем, не удивляется и тому, что Анна в курсе наших планов.
- Заведующая детским домом, Фомина Анна Игоревна?
На столь серьезное обращение от адвоката Анна тушуется. Но подтверждает.
- У меня есть несколько вопросов к вам, и было бы замечательно обсудить их в ближайшее время.
- Конечно же… только у меня тоже есть один вопрос, который нужно обсудить сейчас.
Женщина, виновато глянув на Алексайо, хмурится. Рассказывает о грядущем визите усыновителей.
Эдвард мрачнеет. Я тревожно наблюдаю за ним с нашего прихода, но это самое явное изменение, какое я вижу. Может, с теми обвинениями все не так страшно и безнадежно? Их ведь отозвали…
- Для запрета видеть ребенка нужные веские основания, - озвучивает свои мысли Ольгерд, задумавшись, - но ведь у него была асфиксия, это реанимационное состояние… я думаю, что это должно помочь.
Впервые, как бы преступно это не звучало, такие слова меня успокаивают. Для Дамира действительно будет губительным сейчас снова столкнуться с этими людьми, не в такое сложное для него время.
- Мальчику не нужно их сейчас видеть, это так, - Эдвард, сурово глянув на Ольгерда, будто говорит что-то понятное лишь ему, делает глоток своего остывшего чая, - но мне необходимо поговорить с ними лично.
 

Ночевать мы остаемся в больнице.
Разговоры с Ольгердом, Анной, грядущая беседа Эдварда и женщин, претендующих на Дамира – все это остается на завтра, все это за дверью палаты, там, в коридоре, где-то далеко. А здесь лишь мы и Колокольчик, со своей постели с тревогой наблюдающий за каждым нашим шагом.
Два дополнительных спальных места в палате находятся с большим трудом, но все же медперсонал выходит из положения: на диванчик у окна накидывают простынь и венчают ее подушкой, а так же приносят довольно удобную раскладушку с тем же походным набором. Эдвард твердо и непреклонно пытается уложить меня на нее, но, лишь только представив, что станется с его спиной, переночуй он на этом крохотном для него диванчике, я не менее непреклонна. И Ксай, на удивление мне, сегодня уступает.
Дамир засыпает под мой негромкий рассказ какой-то истории, которую я выдумываю практически на ходу. Я смотрю на своего маленького мальчика с любовью к каждой его черточке, каждой ранке, улыбаясь и поглаживая черные волосы. Уставший и доверившийся мне, Колокольчик закрывает глаза, примиряясь с желанием это сделать. Он еще смотрит на меня так, словно совсем скоро я растворюсь в пространстве, словно все это мираж... Но я твердо обещаю ему, сразу же и доказывая, что, когда бы он ни проснулся, мы будем рядом.
И Ксай, как я теперь понимаю, наблюдая его темный силуэт в кресле у постели ребенка, исполняет это обещание со свойственным ему рвением.
Я подхожу к мужу со спины.
Хамелеон не спит, он лишь безмолвно и внимательно смотрит на Дамира, прикорнувшего на краешке подушки, пусть и неосознанно, но повернувшегося в его сторону. Малыш чувствует силу, защиту, которую обещает дать Эдвард, и не может не замечать ее. Пусть даже и побаивается до сих пор.
Конечно же, Алексайо, бесконечно приметливый ко всем звукам и шорохам, улавливает мое приближение. Но ни поворачиваться, ни еще как-то реагировать не считает нужным.
Я кладу руки ему на плечи… и только тогда скорее машинально, чем сознательно Ксай немного расслабляется. Вздыхает.
- Ты знаешь, сколько времени? – наклоняюсь к его уху я, легонько поцеловав висок. Поседевшие волосы на нем всегда грустным звоном отдаются у меня в груди.
- Поздно.
Его констатация фактов ситуацию мне не облегчает. Благо, хоть Дамир спит достаточно крепко, чтобы не реагировать на наш шепот. Принимая во внимание все, что с ним произошло за эти чересчур длинные сутки, это необычно.
- Очень, - вторю я Ксаю, - и тебе нужно хоть немного поспать.
- Я не так давно проснулся, - успокаивающе накрывает он мою руку своей, - ложись, Бельчонок, я тоже скоро лягу.
Я оборачиваюсь на раскладушку, поставленную в левом углу палаты. Постель хоть и расправлена, но почти не примята. Эдвард лукавит, хорошо, если спал хоть час.
- С ним все будет в порядке.
Аметистовые глаза, которые я различу даже в самой глубокой темноте, смотрят на меня с вопиющей серьезностью. Отрываются от Дамира, чтобы продемонстрировать это чувство. И так же серьезно кивнуть.
- Я знаю.
Ксай не был бы самим собой, признайся сразу и честно, как сильно пылает в его груди ощущение ответственности за малыша. Эдвард согласился стать его отцом, но кто сказал, что это будет просто? Где обещание – там и сомнения. Странно было бы ожидать, что Алексайо отступит от принципа «самое лучшее» в такой ситуации.
- Но это правда. Мы сможем его защитить.
Эдвард поджимает губы, не сводя глаз с перебинтованной детской ладони. Молчит.
- Давай я тебя сменю? – мягко предлагаю ему я, - мне кажется, что ты дежуришь уже не мало. А я обещаю разбудить тебя, если что-то пойдет не так.
- Белла, мы скорее разбудим Дамира.
- Правильно. Поэтому иди без споров.
С тусклым смешком Ксай целует одну из моих ладоней. Но голос звучит совершенно несмешливо, скорее с отчаянной тихой просьбой:
- Позволь мне его узнать.
В отблесках лунного света слова эти звучат практически сакрально. Да и вздох Эдварда избавляет от любых сомнений.
- Ксай, ты ведь уже… он… наш.
- Будет. Но мне бы хотелось быть настоящим его папой.
Я замираю, боясь даже пошевелиться. Впервые за все время Эдвард сам называет себя этим словом по отношению к Колокольчику.
- Присматриваешься к нему?..
Мужчина еще раз целует мою ладонь. В этом поцелуе и кроется ответ.
Алексайо нужно побыть с малышом наедине. Пусть даже такой темной и непонятной, искусственно созданной, зато вполне ясной ночью. В конце концов, ведь не только меня одолевают разные мысли. Чтобы их понять и принять, нужно время… порой и ночное.
Я потираю пальцами левую сторону груди мужа, темную ткань рубашки.
- Только пообещай мне, что поспишь сегодня…
Эдвард очень ласково накрывает мои пальцы своими. Вздыхает.
- Обещаю, душа моя.
Этих слов мне достаточно. Напоследок еще раз чмокнув его висок, я мирюсь с желанием уложить Алексайо. Оставляю их с Дамиром в молчаливой лунной ночи и возвращаюсь на свой диванчик. Смотрю, как Эдвард все так же недвижно и безмолвно сидит рядом с мальчиком, думая о своем.
И только когда уже почти засыпаю, толком не понимая, сон это уже или еще нет, вижу, как трепетно Ксай поправляет одеяло Колокольчика. Невесомо целует детский лоб, изгоняя все страхи и все сомнения.
…Он его принял.