Идеальная тишина имеет лишь одно точное определение – бесплотность.
Не существует самой возможности существования звуков, не то, что их появления. Все вокруг пронизано мельчайшими частицами покоя, заполонено медово-тягучей невесомостью и отсутствием какой-либо активной жизни. В идеальной тишине, питаясь ее горечью, покидают свои темные углы самые затаенные, самые тяжелые, самые несвоевременные мысли. Обнажают зубы.
За множество прежних, далеких ночей до встречи с Беллой, Эдвард как следует выучил все оттенки тишины и то, что они в себе несут. Она объясняла его способность слышать все сколько-нибудь заметные движения и просыпаться от любого шороха чем угодно – натурой, излишней внимательностью, издержками болезненного детства – не акцентируя внимания на главном – одиночестве. Слишком много одиночества было у Алексайо прежде.
Иногда, впрочем, такое пристальное внимание к малейшим звукам было даже кстати. Как сегодня.
Ксай знает, что он здесь. Слышит приглушенное, сбитое дыхание, легкий отзвук шагов босых ног по деревянному полу, шелест ткани свободных пижамных штанов. Слышит достаточно, чтобы начать что-то делать. В идеале – не испугав ребенка.
Эдвард медленно, с осторожностью открывает дверь своей спальни. И с сострадательной улыбкой, уткнувшись взглядом в большие небесные глаза, вынужден признать, что был прав. Дамир не опускает даже ладошки, который набирался смелости постучать.
Он стоит в коридоре видением в синем, выделяясь и на фоне стен, и на фоне двери. Он маленький и совсем растерян, вызывая горячее, логичное желание защищать. Мальчик сжимает губы, покрываясь пылающими пятнами румянца, намекающего на недетской силы стыд.
И горечь. И сожаление. И, что совершенно невероятно, но правда – страх. Эдвард почти слышит, как исступленно стучит у малыша сердце.
Не собираясь его мучить, он присаживается перед Дамиром, практически равняясь ростом.
- Тише, мой маленький. Не спится?
На его прикосновение к своему плечу мальчик реагирует прежней защитной реакцией – опускает голову. Те мальчишки, кем бы они ни были, сильно его напугали. И не без применения силы, отчего у Эдварда все внутри переворачивается. Впервые за столько времени он оказался на лезвии ножа сам с собой – тем, кто принимает приютских детей и всегда дает им защиту и оправдание, и тем, кто отныне – папа одного, конкретного, своего сына – и прежде всего защиту должен давать ему. От всех.
Дамир наконец опускает ладонь, безвольно качнув ей в воздухе. Сколько он стоит так, решаясь войти?
- Прости меня.
- Тебе не за что извиняться. Все в порядке.
- Белла мне сказала… можно прийти ночью… если… нужно.
На одну-единственную секунду ребенок поднимает глаза, отыскивая за спиной Алексайо спящую девушку. Ее силуэт подсказывает лунный свет из окна, не потревоженный шторами. Белла обнимает одну из подушек.
- Конечно же, - Каллен все так же осторожно кладет вторую руку на плечико Дамира. Медленно, давая шанс отказаться и не бояться, привлекает к себе. Тот зажмуривается. – Пойдем, поспишь сегодня с нами. Ничего страшного не будет.
- Я не хочу спать.
- Дамир, дурной сон, каким бы он ни был, не повторится. Я тебе обещаю.
Их голоса – чистый шепот. Но у Эдварда хотя бы слышимый.
Мальчик совсем по-детски закусывает губу. В это мгновенье он практически иллюстрация к трогательной сказке.
- Иногда, в приюте, когда я не спал… няня Настя давала мне молоко… можно мне и сейчас молока? Пожалуйста…
Совершенно особое чувство сострадания и щемящей нежности поселяется внутри. Сложные не просто к описанию, а к пониманию эмоции берут верх. Вот сейчас, вот в эту минуту Эдвард больше, чем за все прежние три недели чувствует себя папой Дамира.
- Пойдем-ка на кухню.
Мужчина закрывает дверь, не потревожив Беллу, и ребенок терпеливо ждет. Он еще теплый после сна, но не отказывается от объятий Каллена, когда тот забирает его на руки. Дамир жалостливо прижимается к отцу, неглубоким вздохом дав себе немного расслабиться от присутствия небезразличного человека. Его ладони совсем некрепко держат Ксая за шею – очень легко разжать – но доверие, затаенное в них, огромно. Дамир учится не бояться Эдварда и воспринимать его правильно. Пускай хотя бы ночами.
- Ты любишь подогретое молоко?
Алексайо говорит с мальчиком и видит, что когда в пространстве звучит его голос, Дамир не опасается темноты, особенно глубокой в углах.
- Да...
- Чистое? Или с медом? С сахаром?
- У нас часто не было меда…
- Тогда мы можем попробовать. Вдруг тебе понравится.
Дамир благодарно утыкается носом в его шею. Объятья становятся чуточку крепче, когда он кивает.
На кухне Эдвард зажигает верхний, не режущий глаз свет. Усаживает Дамира прямо на кухонную тумбочку рядом с собой, доставая еще не открытую банку из холодильника. Мальчик с вниманием наблюдает за каждым его движением.
- Вы… ты можешь не открывать ради меня… если она полная…
- Если ты его хочешь, это неважно. Это твой дом, Дамир. И твое молоко.
Малыш смущенно отводит глаза, а Эдвард снимает крышку. В забавную детскую кружку с мордочкой львенка на эмали и широкой удобной ручкой наливает молоко. Прямо в его середину отправляется и ложечка меда.
- Ты… - ему все еще слишком тяжело обращаться к мужчине таким образом, но Дамир борется с собой, и весьма успешно, - ты здорово все делаешь… у тебя, наверное, были еще дети, да? Ну, то есть. Взрослые? Петя говорил, так бывает…
Неожиданный интерес мальчика к его биографии, базирующийся на молоке с медом, Эдвард на мгновенье забавит. Но лишь на мгновение.
Он ставит кружку в микроволновую печь, а сам подходит к Дамиру. Из-за уровня кухонных тумб приседать Эдварду не нужно. Он лишь подступает к малышу ближе, мягко погладив его черные, такие до безумия знакомые волосы.
- У меня нет других детей, Дамир. Только ты.
- Они от тебя уехали? – пытливо зовет мальчик, - Анна Игоревна кому-то объясняла, что у тебя была дочка…
Нонсенс, но упоминание Анны рядом с Дамиром не так… болезненно. Данность, свершившийся факт, хоть и ничего в нем хорошего нет. Время назад никто не отмотает, а значит, и сделать ничего нельзя, кроме как смириться. Впервые за все это время не Белла, не Карли, а Дамир сглаживает его чувство вины. Стирает своими красивыми голубыми глазками горечь из его собственного взгляда.
- Она не вернется, к сожалению.
- Почему? Как к тебе можно не вернуться? – Колокольчик в искреннем недоумении.
Микроволновка тихим писком сообщает о готовности молока, и тем самым будто его подбадривает. Дамир неловко касается пальцами ладони папы.
- Я бы всегда к тебе вернулся…
Теплые, поистине летние перезвоны чего-то легкого и приятного устремляются прямо к сердцу. Эдвард улыбается, и мальчик отвечает ему несмелой, но настоящей улыбкой. Она становится шире, когда Эдвард снова его обнимает.
- А я бы тебя никуда и не отпустил, Дамир. Спасибо.
Мужчина достает молоко обратно на тумбочку, напоследок еще раз хорошенько его перемешав. В воздухе пахнет двумя составляющими неожиданного напитка. В этом запахе затаился покой.
- На улице не холодно, а у меня есть плед, - обнаружив все необходимое для неожиданной, но, казалось бы, хорошей идеи, зовет Эдвард, - попьем молоко на веранде?
Дамир принимает такую идею.
Они устраиваются на большом и удобном круглом кресле, замершем у прозрачных дверей на выходе из дома. Впереди, за деревянными балками, уютный внутренний дворик. Отсюда видно сапфировое небо со звездами, так и мерцающими с высоты, зеленая трава, по которой этим утром Дамир бегал, играя в свой любимый мячик.
Эдвард сажает малыша на колени, дав как следует приникнуть к своей груди, чтобы было удобно и сидеть, и пить молоко. Его сладковатый вкус становится для мальчика символом этой ночи. Он правда… дома. Это его дом.
- Оно очень вкусное. С медом.
- Я рад, что тебе нравится, - Алексайо разравнивает на них плед, приглаживает волосы мальчика, а затем, своевольничая, целует его макушку. Невыразимое чувство – вот так его держать. Так близко. С этой детской разрисованной кружкой молока.
Дамир затихает, наслаждаясь моментом. И Эдвард намерен заняться тем же самым.
Этот мальчик – как воплощение чего-то максимально эфемерного. Несбыточная мечта и повседневная реальность в нем переплетаются так же затейливо, как разносортные эмоции привыкающего к семье Дамира в его невероятных глазах. Быть кому-то нужным… вопреки всему, даже здравому смыслу. Доставлять удовольствие и не бояться быть непонятым, не бояться сделать что-то «слишком» и дать напрасную надежду. Ощущение, когда только и хочется, что этой надежды, доверия, радости, счастья, улыбок, здоровья, тепла, благоденствия. Понимания, что теперь можно. Можно дарить игрушки, ездить на пикник, веселиться на пляже в Греции и есть любимые блюда ВМЕСТЕ. Осознание, каково это, быть папой. Правда и неправдами. Вопреки всему.
Изабелла, появившись в его жизни, сотворила с бытием Эдварда настоящее волшебство, подарив ему не одно чудо. Но из всех ее даров, этот – вне конкуренции. Он несравним, потому что Дамир как тот солнечный одуванчик, в какой одел их всех недавним днем – светлое сокровище. Теплое, радующее, вдохновляющее, забавляющее и попросту любящее… настоящее сокровище. Он всегда будет должен Бельчонку за то, что заметила Дамира, боролась за него и победила. Ради них всех.
- Эдвард?
Ксай по-отцовски нежно касается щеки малыша, вдруг обернувшегося к нему. Голубые глаза так и искрятся от этого жеста.
- Да, мой мальчик?
- Ты добр ко мне… потому что ты добрый?
- Что ты имеешь в виду?
Дамир немного тушуется, но теплое молоко придает ему храбрости. Он становится спокойнее.
- Белла сказала, что любит меня. А ты когда-нибудь… сможешь меня полюбить?
К такому вопросу Каллен оказывается неготовым. Но очень быстро вспоминает себя. Он спрашивал это у Эсми однажды. И не раз – у Карлайла. Еще около полугода после усыновления.
- Ты мой сын, Дамир, - ему нравится, как звучит эта фраза, неожиданно полно и четко описывающая все отношение, - ну конечно же.
- Ты никогда никого не забирал, хотя все хотели… но меня забрал. Почему? Потому что Белла захотела?
- Не только. Ты на меня похож, малыш, и мне порой даже не верится, насколько.
Дамир тихонько пьет из своей кружки, похоже, задумавшись над этими словами. Эдвард же гладит его плечи. Очень успокаивающе. Он помнит, каков по ощущениям этот жест.
- Но так не бывает… Анна Игоревна рассказывала, что только родные дети похожи на родителей.
- Люди похожи по-разному, Дамир.
- И тебе это нравится? То, что я на тебя похож?
- Я счастлив, - честно признается Эдвард. Так спокойно и уверено, что малыш верит. Крепче прижимается к нему, откинув голову на плечо.
На небе горят тысячи и тысячи звезд. Одна из них, сорвавшись с небосвода, осветила все его существование одним февральским днем. Яркая, прекрасная, горящая от своей энергии. Вторая из них – звездочка, трогательно-беззащитная – упала прямо в руки. И сделала этот мир чудеснее своим несмелым ласковым светом. Детским.
Дамир доверяет ему. Больше всего Алексайо окрыляет именно это обстоятельство, потому как в себе несет практически все. Никогда прежде он не понимал Карлайла, на лице которого от его «я тебе верю, папа», появлялась настоящая радуга. Теперь, наконец, понял. Нет ничего дороже.
Все настолько… правильно и просто. Все идеально.
Дамир, идеально умещающийся на его коленях и в его руках. Плед, идеально защищающий от ночной прохлады и создающий домашний уют. Молоко с медом, идеальное от бессонницы и для успокоения. Идеальная ночь без дождя и гроз, без холода. Идеальная жизнь. По праву.
- Ты боишься темноты? – тихий голосок Дамира как задний фон ночного сада и леса, шумящего за ним.
Эдвард краешком губ улыбается, накрыв щекой висок мальчика. Тот неосознанно льнет к нему ближе.
- Нет. А ты?
- С тобой – нет… и с Беллой – нет.
- Настанет такой день, малыш, когда тебе незачем будет ее бояться.
- Когда я вырасту?
- Задолго до этого, - Ксай с нежностью ерошит волосы Дамира, дав себе на это разрешение. Чувствуя себя более раскованно. - Я понимаю тебя. Меня тоже однажды усыновили.
Дамир перестает пить медовое молоко, изумленно, совершенно не скрывая этого, посмотрев на мужчину. Он пытается понять, шутка это или всерьез. Но Эдвард лишь утвердительно кивает.
- Тебя?..
- Меня и дядю Эммета, - с готовностью поясняет Каллен, - он был чуть-чуть старше тебя, а мне было двенадцать лет.
- Как Накиму, - вдруг ежится Дамир, пробормотав это куда-то вглубь сада, к клумбам с цветами. Комочком сворачивается на коленях папы.
Печально известное ему имя Эдвард узнает. И сдерживается, говоря с мальчиком так же ласково, лишь тверже по отношению к тому, что ему следует запомнить. Во что однажды он поверит.
- Постарайся его забыть, Дамир. Вы больше никогда не встретитесь, и он больше не причинит тебе зла.
Нахмурившийся Колокольчик неопределенно хмыкает и еще немного ежится.
- Вас усыновили?.. – как взрослый, сам меняет тему. Не хочет вспоминать перед сном о приюте, не хочет портить такую ночь. Ему нравится обстановка вокруг, это молоко, Эдвард, плед, кресло… все сказочное и все реальное! Это невозможно, но очень здорово.
- Да. И я знаю, как сперва бывает страшно. Все кажется ненастоящим, временным… но это не так. И со временем ты убеждаешься.
Алексайо говорит и одновременно вспоминает самые яркие эпизоды их с Натосом жизни после усыновления. Доверие к Карлайлу, признание любви Эсми, принятие заботы и подарков от них обоих, близость, время вместе… все. Все, что казалось не просто недосягаемым, а несуществующим в природе.
- Я не хочу, чтобы все кончилось, - сокровенно признается Дамир, свободной от кружки рукой тронув руку папы. Накрывает ладошкой его запястье, машинально задержавшись пальчиками на браслете с бельчонком. – И чтобы я опять был, где Наким… и где Дима…
- Оно и не кончится. Я скажу тебе по секрету, Дамир, но плохие мальчики тоже причинили мне боль однажды. Но лишь однажды.
- Тебя тоже?.. Они?.. Били?.. – каждое слово – большой труд. Колокольчик подрагивает, закусив губу, но не молчит. Молоко и ночь подталкивают его к краю откровений, без которого никак не достигнуть понимания с родителем.
- Это было очень давно, очень-очень. С тех пор я необычно улыбаюсь, как ты видишь.
Эдвард говорит обо всем этом с ребенком четырех лет, но ему кажется, что делает все правильно. Странная легкость пронизывает собой все пространство между ними, настраивая на разговор на особые темы. Дамир слушает его и его понимает, впитывает его опыт и, как надеется Эдвард, накладывает на свой, получая четкую картинку. Осознавая ее. Признавая.
Никогда и не с кем, кроме Натоса и Беллы, он не обсуждал цыганят и их поступок. А уж тем более не говорил про особенности лица, какое порой пугало. И тем теплее у него на сердце, что Дамирке все равно. Во всем мире людей, испытывающих такое же, можно пересчитать по пальцам.
Колокольчик оглядывается на мужчину, несколько прищурившись. Присматривается?..
- Ты красивый… и улыбка красивая…
Вердикт, прозвучавший на веранде, Эдварда малость забавит, но больше трогает.
- Спасибо, мой малыш.
Дамир затихает, допив свое молоко. Кружка находит приют на полу возле кресла, а он, чуть выгнувшись, тихо просит:
- Можно еще раз?..
Алексайо накрывает его затылок пальцами, придерживая плед и согревая. Этот ребенок пахнет целым цветочным букетом, но ярче, конечно, фруктовые нотки ананаса, появившиеся в доме вместе с ним. Это почти сакрально – держать его вот так и слышать этот запах. Под ноты голоса.
- Что, милый?
- Сказать, что я… что я «твой».
Его правда, выданная на одном дыхании, пропитана дрожью и отчаяньем. Оно пробивается сквозь теплоту вечера и мягкость объятий, просачивается в воздух.
Эдвард не знает, откуда в нем та уверенность в своих действиях и их верности, которая меткой стрелой проходит через все тело. Он чуть нагибается вперед, прижимая мальчика к себе и заполняя их объятьями все ближайшее пространство, он целует Дамира в лоб и улыбается, не пряча этой улыбки и в тоне, говоря:
- Да, мой мальчик. Мой замечательный родной мальчик.
Дамирке не верится, что это правда звучит. Что это для него. Что это искренне.
Он обвивается вокруг папы маленькой обезьянкой, не зная, как выразить свою благодарность и радость от того, что слышит такие вещи. А папа не против. Папа его не отпускает, продолжая что-то успокаивающее и приятное бормотать на ушко.
Они сидят так еще двадцать минут, пока Дамир не начинает засыпать, пригревшись у мужчины на груди. Он пытается взбодриться, как-то перестать хотеть спать, но Эдвард, наоборот, успокаивает его и убаюкивает сильнее. Он смотрит на него очень нежно, когда Дамир сонный, уже подмечено.
- У тебя завтра день рождения… - с трудом держа глаза открытыми, вспоминает мальчик.
Эдвард хмыкает. Бельчонок кого-то уже просветила…
- Да, - удивляя Дамира, повседневно, будто вовсе это не замечательный день, признает он. Устраивает его в руках как в колыбельке, как делал в больнице. Колокольчику очень спокойно. – Но это завтра. А сегодня засыпай.
- С днем рождения тебя…
- Спасибо, котенок.
У Колокольчика все внутри так и пылает от слова «котенок». И он улыбается, прижавшись к кофте папы и уже ничего не опасаясь. Ему хорошо и спокойно. Он засыпает.
Эдвард поднимается с кресла веранды, лишь убедившись, что Дамир уже у Морфея. Он так мирно, так мило посапывает, приникнув к его плечу. Черные волосы, пижама, светлая кожа и ресницы – почти как у Карли. У него красивый сын.
Недолгий путь через кухню по лестнице, в спальню малыша. Его постель, расправленная, но не сбитая, его мягкая подушка, к которой Дамир приникает с удовольствием, сразу же крепко ее обняв – так делает Белла, когда он кладет ее на кровать.
Эдвард не может перестать улыбаться, наблюдая за мальчиком. Он выключает ночник, поправляет его одеяло, невесомо целует детский лоб. И каждая из этих мелочей выглядит как неотъемлемая часть его существования, постоянная, правильная. Любимая.
Здесь очень уместны слова Бельчонка, которые она повторяла изо дня в день и из ночи в ночь.
μπαμπάς Xai.
Он правда сегодня чувствует себя им.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-88