В руках у Дамира одна желтая и одна красная машинка.
В гостиной нашего дома, где для игр сына Эдвард так часто убирает ковер, мальчик в боевой готовности на импровизированном старте. Его линия очерчена плинтусом у дальней стены.
Я останавливаюсь внизу лестницы, незаметно подсматривая за происходящим из-за перил. Обзор прекрасный.
Глаза Дамира светятся неподдельным восторгом детства. Он вовлечен в игру, он в ней ведущий, ему интересно – настолько же, насколько интересно небезразличному для него человеку. Ксай с хитрой улыбкой, присев прямо на пол, поджидает малыша на финише – тот тоже очерчен плинтусом.
- Один!.. - Ксай пародирует звучание мегафонов на гонках и Дамир хихикает, с довольным видом готовясь к началу состязаний. Он даже одет в цвет своей гоночной команды – оптимистично-желтую футболку и красные шорты, что так выделяются на фоне светлого дерева. Подталкивает машинки к старту, едва-едва не пересекая условную линию.
- Два! – Алексайо, выступая в роли судьи, с самым серьезным видом склоняется над финишем. Он внимателен и вся его поза, его взгляд, подсказывают, что не допустит накладок, честно выполнив порученную ему миссию. Дамир воодушевлен таким энтузиазмом Ксая. Он обожает играть с ним как раз из-за этой черты – если Эдвард что-то делает, то делает со всей отдачей. К тому же, сам Аметистовый истинно наслаждается процессом. Мне кажется, он был создан для того, чтобы быть отцом.
- Три!..
Автомобили срываются с места. Это хорошие игрушечные машинки с настоящей резиной и продуманной конструкцией, созданной для таких игр. Дамир тяготеет к скорости, ему нравятся автомобили – а потому Эдвард долго не думал с очередным подарком. От радости, какую испытал наш котенок, получив его, Ксай сам еще очень долго улыбался. Делать подарки он любил лишь немногим меньше, чем тех, кому их дарил.
Дамир ведет своих подопечных до середины комнаты. Выбрав верную позу, подавшись вперед, он на коленях преодолевает требуемое расстояние. Машины визжат от выбранной скорости, в комнате даже становится относительно шумно – а это лишь часть пути. Но у Дамира все продуманно – на уровне коробки из-под разноцветного конструктора он отпускает машины, что есть мочи толкнув их вперед. Честная победа вытекает из честного участия и соблюдения всех нужных правил. Колокольчик в этом плане точно сын Ксая – правила для него святое, и ему нравится, когда все играют честно.
Первой финишную прямую пересекает красный автомобиль. Если мне не изменяет память, это маленькая, но точная модель BWM M6 GT3, сохранена даже форма спойлера. В нашей семье с появлением Дамира поселяется особое отношение к машинам этой марки.
Желтый полуфиналист Audi RS 3, увы, не достигший цели в лучшее время, замирает невдалеке от финиша.
- Лидер заезда… Красный Зверь! – громко объявляет Ксай, со знающим видом поднимая машинку вверх и демонстрируя ее толпе зрителей, изображаемой Дамиром. Он же, как главный пилот гонки, счастливо хохочет, довольный своей победой.
- Я знал, что он выиграет!
Эдвард глядит на сына с веселым одобрением, но затаившееся в глубине аметистов умиление выделяется для меня сильнее. Муж опускает машинку обратно на пол, почти сразу же раскрывая малышу объятья.
- Можно ли поздравить победителя?
Колокольчик улыбается так широко, так радостно, что в дождливый день гостиную озаряет солнцем. Всегда тронутый такими жестами от отца, к каким пока не может привыкнуть, он их обожает. Всей душой.
- ДА!
И подскакивает с пола, метко пущенной маленькой звездочкой подбегая к Эдварду. Он с удовольствием забирает его на руки, крепко прижимая к себе и отрывисто целуя черные волосы. Движения Ксая отточены и аккуратны, никогда он не причинит боли, не сожмет малыша слишком сильно, но все же очень эмоциональны. Не только Дамир такие ситуации любит. Аметист выглядит самым счастливым человеком на свете, вот так обнимая своего мальчика.
Они дурачатся, что-то негромко обсуждая о гонках, победах и марках машинок. Эдвард щекочет Дамира и тот забавно извивается, пытаясь ухватить его руки и заливисто смеясь. Они оба получают такое удовольствие от совместного времяпрепровождения, что мне жаль как-то вмешиваться и отрывать их друг от друга. Ничего дороже и красивее, чем такое общение двух моих самых дорогих людей, не могу и представить.
Но сейчас они оба мне очень нужны. Обнять их и почувствовать, что я дома, не одна, и все в порядке – самое заветное желание.
Я проснулась в пустой комнате с задернутыми шторами. За окном шел противный мелкий дождь, небо, затянувшееся непроглядными тучами, не внушало оптимизма и, хоть грозы больше не предвиделось, навевало серьезную грусть. Даже ветер был отнюдь не летним, шумя в шторах.
Мне снился Рональд. И комната в Лас-Вегасе. И клубный бар Деметрия, где когда-то выступал Джаспер. Я видела нас с Бесподобным у бетонной стены в темном углу. Я поднималась по ступеням огромной ледяной лестницы в резиденции Свона. У меня на пальцах была «пыль Афродиты», а перед глазами – кукурузное поле и сверкающая у кроны дуба на холме молния.
Чувство одиночества, самое ужасное и самое безжалостное, сжало мне горло еще до пробуждения. А уж после… я долго не могла понять, где нахожусь и, что на самом деле, все иначе.
Вчерашняя ночь, все-таки, далась мне тяжелее ожидаемого – усталость ничем не прогнать.
Потому сегодня я веду себя эгоистично. Медленно выхожу из арки коридора, разрушая единение Колокольчика и его папочки.
Дамирка сперва меня не видит. Эдвард шепчет ему что-то на ухо, удерживая в своих руках, и мальчик смешливо бормочет что-то ему в ответ. Но затем они оба практически синхронно оборачиваются. И больше я не одна.
- Мамочка!
Для меня, почему-то, нежность в его голосе - откровение. До такой степени, что хочется заплакать.
Кто-то очень маленький и ласковый, такой искренний и добрый, любит меня. Просто потому что я есть, без условностей и оговорок.
Дамир даже не идет в мою сторону, он бежит. И счастливой обезьянкой повисает на шее, когда приседаю перед ним, прижимая к себе. Думаю, крепче, чем нужно. Но малыш, наверное, интуитивно понимает, что мне просто сейчас так хочется.
- Доброе утро!
- Доброе утро, маленький…
Я пытаюсь улыбнуться и этой улыбкой прогнать все неправильные мысли. Я обнимаю Дамира и стараюсь окончательно уверовать, что дома, что вот это реальность, а то – плохой сон, что ни молнии, ни еще что-то не способны отнять самое дорогое. Теперь оно всегда со мной, я могу защитить любимых, я не обреку их на что-то дурное. Я буду их только радовать.
- Ты теплая.
Мальчик утыкается лицом в мою накинутую на плечи вязанную кофту широкого кроя – идеальная замена халату. В это дождливое, нехарактерное августу утро, меня даже познабливает – дурной сон проник глубоко под кожу.
- А ты – мягкий, - веду пальцами по материи его одежды, почти как благословение встречая запах мыла, ананасов и чуть-чуть – блинчиков. Мой котенок полюбил их на завтрак в исполнении папы.
Дамирка поднимает голову, заботливо касаясь моего лица.
- Ты так долго спала… ты устала?
Представляю, как это выглядит для него. Я и сама ужаснулась, открыв глаза и обнаружив, что часы у постели показывают половину первого дня. Это официально один из самых долгих моих снов.
- Я выспалась, - уверяю, легонько поцеловав пальцы, которыми меня гладит, - все хорошо, малыш.
Он верит, но не до конца. Дамир поразительно искренен в демонстрации своих эмоций, он прятал их долго и умело, но последнее время отказался от этой затеи – или больше просто не может, потому что необходимости в этом нет. В любом случае, сейчас он смотрит на меня с пониманием и нежностью. Я знаю, что ее в детском сердечке с избытком.
- Я люблю тебя, мама.
Ну вот. Повседневно, спокойно, а проникновенно до дрожи. Я могу только тронуто, скованно усмехнуться, чтобы отвлечься от слез. Дождь пытается и внутри меня пробудить влагу.
Я глажу волосы Дамира, приникнув свои лбом к его.
- Я тебя тоже, сыночек.
Мы с Дамиром снова сжимаем друг друга в объятьях, а Эдвард, давший нам минутку, поднимается с пола. Я не могу оторвать от него глаз, хоть и побаиваюсь смотреть в них, и Ксай это понимает. У него самый добрый взгляд на свете сейчас.
Хамелеон подходит к нам, покровительственно и тепло накрыв пальцами мою спину. Мне легче дышать, когда он рядом, и это лучшее ощущение.
- Καλημέρα, пριγκίπισσα (*доброе утро, принцесса).
Эдвард не хмурится и не недоумевает моему последующему растроганно-восторженному взгляду на такое приветствие. Он понимает – все сегодня меня понимают – и не задает вопросов. Эдвард целует мой лоб, проведя по нему тонкую линию губами, и всем своим видом демонстрирует, что рядом. Как сейчас нужно.
- У вас была Формула-1? – вижу у стены оставленные машинки и цепляюсь за эту тему, чтобы как-то отвлечься.
- Играть в гонки – здорово, - докладывает мне Дамир, - мы с папой по очереди запускаем машинки. И мы даже придумали новую трассу. Хочешь посмотреть?
- С удовольствием, малыш.
Отпустивший свое беспокойство Колокольчик отрывисто кивает. И отстраняется от меня, кивком головы указав на лестницу позади нас.
- Мы рисовали наверху, я принесу.
- Осторожнее на ступеньках, Дамир.
- Хорошо, папа.
Напоследок кинув Ксаю честный взгляд, малыш срывается с места. Он всегда старался быть позади и ходить медленно, дабы успевать уйти с пути, увернуться, не помешать. Но сейчас, что свидетельствует о еще одной грани его комфорта, Дамир начинает бегать. Как обычный любимый ребенок.
Я смотрю ему вслед, до середины лестницы, еще пару секунд. И только потом, набравшись смелости, гляжу на Алексайо. Он очень осторожно приглаживает мои волосы. В аметистовых глазах желание быть полезным, обеспокоенность и тепло.
- Как ты себя чувствуешь, мой Бельчонок?
Я смаргиваю непрошенную, несдержанную слезинку. Но я просто не могу иначе, когда вот так на меня смотрит и вот так касается. Эдвард делает этот мир лучше.
- Любимой.
- Правильно, - уголок его губ вздрагивает в удивленной, но одобрительной улыбке, а пальцы привлекают ближе к своему обладателю. Хамелеон как следует меня обнимает, и я по-детски крепко обнимаю его в ответ.
- Я очень люблю свою смелую, сильную девочку.
- Ксай…
- Я знаю, что нам нужно поговорить об этой ночи. Но я бы сперва предложил тебе позавтракать. Что мне для тебя сделать?
Дом. Клубника. Любовь. Вот так пахнет Эдвард, вот так я его чувствую. И та домашняя футболка в цвет глазам Дамира, хлопковая и мягкая, и те серые брюки, к которым тысячу зим назад прижималась на диване этой гостиной, раздумывая, насколько сильно дорожу этим мужчиной – все лишь подчеркивает эти впечатления. И, что совсем нелогично, но факт, усиливает желание заплакать.
- Я хотела бы просто чая.
- И даже без оладушек и гренок? У Рады есть такое вкусное абрикосовое варенье…
Я против воли всхлипываю, сжав футболку мужа сильнее. Для его понимания оказывается достаточно, потому что больше не настаивает.
- Тогда мы попьем чай все вместе, а потом поговорим, - рассуждает, накрыв ладонью мой затылок и защищая одним фактом этого жеста, - Анта как раз собиралась научить Дамирку готовить спанакопиту. На обед, кстати, спанакопита, если ты не возражаешь.
- Конечно...
Мне все равно, что на обед, ровно как и то, что на завтрак. От еды даже немного мутит. Последствия это долгого темного сна, его содержания, погоды, а может, вчерашней грозы – я не знаю. Все перемешано в одну пеструю, тяжелую массу. Мне сложно как-то сопротивляться ее давлению, я просто хочу Эдварда и его нежность на какое-то время. Мне нужно поверить, что все так, как и было. Изменений нет.
На лестнице слышатся шаги возвращения Дамира. Он спешит и топот его босых ножек прекрасно заметен. Я делаю глубокий вдох, чтобы не расстраивать малыша. У него чудесное домашнее утро, в котором папе, наконец, не надо спешить к чертежам, а игра как никогда удалась. Вчерашняя гроза, о которой он уже и забыл, не повод ничего портить.
Алексайо разворачивает нас в сторону лестницы, целует мой висок.
- Ты дома, белочка. Просто запомни.

Чай горячий и крепкий, впервые за все время для меня с сахаром. Дамир, забавно болтая ногами, создает маленький водоворот в своей чашке с помощью десертной ложки. Он рассказывает мне о том, какие вкусные блинчики папа приготовил ему на завтрак и как они вдвоем сидели за столом, рассматривая картинки из любимой Дамиром книжки. А потом начали играть в гонки. К моменту моего пробуждения автомобили завершили пятый круг.
Меня расслабляет и успокаивает это чаепитие. Проницательный Ксай, как всегда, оказался прав, предложив провести время всем вместе, и даже дождь уже не смущает. Я чуть более сонная из-за него, но это пройдет. Моя – наша – новая жизнь, где одна «Мечта» уже полетела, а вторая готовится ко взлету, началась.
Я мою кружки, когда на кухню приходит Анта. Она ерошит волосы Колокольчика, напоминая ему, что пора готовить обед. Дамирка получает цветастый зеленый фартук с большими карманами, и на лице его сияет улыбка. Малыш обещает, что мне понравится его блюдо. И я говорю ему, что даже не сомневаюсь.
В спальне, усаживаясь напротив «Афинской школы» на фиолетовые простыни, какое-то время мы с Эдвардом молчим. Он не торопит меня, проникаясь ситуацией и, для поддержки, лишь поглаживая мою ладонь в своих руках. Ксай дает мне время собраться с мыслями, и я ему очень благодарна.
Но даже с терпением Эдварда, верных слов мне подобрать все равно не удается. Кладу голову на плечо Алексайо, обреченно поморщившись. Слишком много чувств и слишком мало слов, дабы их выразить. Чудовищная усталость возрождает свои позиции.
- Я не знаю, что мне говорить.
Наши переплетенные пальцы муж кладет на свои колени.
- То, что тебя тревожит – прежде всего. Тебе еще страшно из-за грозы?
Его сострадание наполняет комнату. Эдвард как никто знаком с гранями моего отчаянного ужаса в ответ на это природное явление, и, конечно же, он переживает больше всех. И только сейчас я с прискорбием вспоминаю, к чему это обычно приводит.
- Тебе было плохо?
- Мне не бывает хорошо, когда тебе некомфортно, Белла.
- Я про другое, - смотрю в аметистовые глаза и призываю их к честности, какая в такие моменты вовсе не их кредо, - у тебя болело сердце ночью? Или с утра?
В его взгляде ничего не меняется – все остается как прежде. За исключением капли благодарности, проникающей в радужку.
- Нет. У меня оно больше не болит.
Я несмело касаюсь его щеки. Линия выходит неровной.
- Пожалуйста, будь со мной честным. Я не уверена, что иначе смогу справиться.
Эдвард трепетно вытирает мою одинокую слезинку.
- Так и есть. За весь месяц стенокардии ни разу не было, если тебя это успокоит. Да и прогнозы Леонарда более чем радужные.
Я верю ему на слово, потому как иного не дано. Но Эдвард выглядит искренним… я уповаю, этого достаточно.
- Хоть здесь все хорошо…
- И все хорошо будет, - поддерживает Ксай, пожав мои пальцы.
Я снова закрываю глаза, даже зажмуриваюсь. Цепляюсь за Эдварда, иначе это не назвать, с коротким ненужным вдохом. Ненавижу свою сегодняшнюю слабость и никчемность. Но ничего не могу с ними поделать.
- Мне снилось… прошлое. Плохое прошлое.
- После грозы?
- Да… наверное, она была катализатором.
- И что тебя больше всего расстроило в этом сне?
Я изворачиваюсь на его плече. Прижимаюсь к нему лицом.
- То, что это прошлое могло быть моим настоящим.
Эдвард обвивает мою талию, соединяя наши руки спереди, создает для меня полноценные, крепкие объятья. С пониманием целует висок. Без лишних вопросов и всяческой торопливости, просто ожидает, когда буду готова сказать больше. Он меня любит, он здесь. И это на самом деле так много, что сложно выразить.
- Я видела эту жизнь без тебя, Ксай, - выдыхаю, поежившись, решаюсь. Меня обнимают крепче и это вдохновляет продолжить, - как я выгляжу и существую, если бы ты не появился тогда в доме Рональда и не решил меня спасти. По сути, это чистая случайность для меня.
- Сны тем и коварны, солнце, что обнажают наши страхи и слабые места. Ты думала о другом сценарии, пусть даже подсознательно. И я скажу тебе, что тоже думал – и не раз, но история существует без сослагательных наклонений. В этом ее прелесть.
- Я обожаю настоящее. Я обожаю вас с Дамиром и каждый день, каждую минуту, что мы проживаем вместе. И я… я не боюсь молний и грома, Ксай, больше нет – но для себя. Для вас… это неизлечимо.
- Мы пережили вчерашнюю грозу все вместе, Бельчонок. Мы переживем ее снова. Постепенно ты поймешь, что она не несет больше ужаса для твоей семьи.
- Возможность вас потерять всегда будет моим ужасом…
- А кто не боится потерять тех, кого любит? – риторически вопрошает Ксай, пока перебирает мои волосы. - Это иррациональный, но оправданный страх. Просто не стоит на нем зацикливаться.
- Мы говорим с тобой сейчас, утром, и я понимаю… но ночью – не могу. Это все слишком.
- Я обещаю, что с каждым днем тебе будет легче. Дни будут идти и ощущения немного меняться. Ты сама меня этому учила и теперь я вижу, что так оно и есть. Мы всегда будем вместе – что бы ни случилось.
Он говорит это уверенно и четко. Слова весомы, их можно практически потрогать, как следует рассмотреть. А значит, можно в них и поверить. Я, по крайней мере, стараюсь.
Мои руку, переплетенную с рукой Аметистового, целуют. Серьезность и твердость слов Эдварда, впрочем, не вяжутся с мерцающей в глазах нежностью.
- Я горжусь тобой, Изабелла. Этой ночью ты была очень храброй, решительной и сильной. Дамир боялся, и ты смогла успокоить его, переборов свой собственный страх. Это заслуживает восхищения.
- Ты был рядом…
- Был, да, но не в первый раз. Так что это только твоя заслуга, моя девочка.
Когда он так говорит, я чувствую себя сильной. Конечно же, Ксаю это известно, но вряд ли понимает, насколько поднимает и мою самооценку, и мою веру в себя. Без особых усилий.
Я прижимаюсь к его груди, постаравшись как можно глубже вдохнуть.
- Спасибо.
На этот раз поцелуй предназначен моей щеке.
- Ну что ты. Не за что.
Этот разговор, как и искренняя поддержка Эдварда, ни на миг меня не укорившего ни в излишней чувствительности, ни в невнятных мыслях при вполне светлой реальности, делает этот день терпимее и светлее. Дождь смолкает, оставаясь на подоконнике прозрачными капельками. Скоро они совсем высохнут и пропадут.
- Вы с Дамиром хорошо провели утро, - через какое-то время говорю я. Теперь лежу на покрывале кровати, пока Эдвард, приподнявшись на локте, устроился рядом. Он то и дело поглаживает то мои волосы, то лицо, то плечи. А еще – улыбается, заражая меня оптимизмом.
- Мы не хотели тебя будить, Белла, но с тобой было бы лучше.
- Ну… еще ведь не одно утро впереди, да?
- Несомненно, - воркующим тоном, ухмыльнувшись, соглашается Алексайо. – И на этот счет у меня даже есть предложение.
Я поднимаю руку и касаюсь его щеки. А потом скул. А потом – лба. Убираю с него короткие черные волосы. В аметистах глобальное потепление от моих жестов.
- Встанем завтра пораньше?
- Ляжем попозже, - парирует Эдвард, - не хочешь провести день рождения в Греции?
Я не ожидаю такого поворота событий и Алексайо, судя по его довольному виду, это рассматривал. Он смотрит на меня с хитринками-смешинками в любимом взгляде. Подтягивает ближе к себе по простыням, практически нависая сверху.
- Ты серьезно?..
- Если тебе этого хочется, - кивает муж, - во-первых, двадцать лет – круглая дата, ей нужно особое место, а во-вторых – наш котенок давно мечтает увидеть море.
Не знаю, что больше меня пронимает – тон Эдварда или его фраза, обращенная к Дамирке. Я не понимаю, почему до сих пор удивляюсь добру и нежности мужа по отношению к нашему сыну, но это факт. Возможно, пройдет со временем. Нам просто нужно чуть больше этого времени. И меньше вызываемых грозами и дурными снами мыслей. Рядом с Эдвардом и Дамиром мне очень хочется верить в лучшее.
- Спасибо тебе, - тянусь к нему навстречу, улыбнувшись, что такой же улыбкой, только куда более радостной и широкой, отражается на лице мужа (что после моей слезливости немудрено), - спасибо за наш первый семейный отдых. И лучший день рождения.
Мужчина снисходительно щурится, и я ласково оглаживаю появившиеся крохотные морщинки.
- Он еще даже не наступил, моя радость.
Я успокоенно, с облегчением выдыхаю. Я дома.
- Но уже лучший, Ксай. И я думаю, ты понимаешь, почему.
 

Просто нажать на кнопку.
Одно легкое обыденное движение. Сколько тысяч раз я уже поступала так, сколько раз еще подобное сделаю. Никаких сложностей. И не должно быть никаких барьеров.
Я готова. Я выдержу. Я хочу.
Устало, чуть ли не со всхлипом, упираюсь лбом в ровную стену балкона. Летняя прохлада приятно остужает пылающую кожу, помогает собрать остатки решимости, обрывки храбрости и разносортные мысли в одно целое. И переступить, наконец, тот порог, что столько лет не дает покоя.
Я не знаю, почему так боюсь. Это иррационально и, по меньшей мере к моему новому статусу – мамы – бессмысленно. Однако закрывать глаза на правду мне удается лишь в присутствии Эдварда. Он понимает все без лишних слов и близко к сердцу это же принимает, и я, заботясь о нем, не могу иначе. Но Эдвард сейчас в душевой, плеск воды отделяет его от меня глухой стеной никакой вероятности его внезапного появления. И у меня все меньше времени нажать на кнопку…
К черту.
Я делаю глубокий, резкий вдох. Захлопываю дверь балкона и одним касанием, таким же резким, активирую звонок.
…Эти гудки длятся вечность. Сперва – соединяющие, затем – ожидающие.
Первый.
Второй.
Третий.
- Изза?
Я сжимаю пальцами перила балкона, заставляя кожу побелеть. Хотела бы, чтобы мой голос звучал так же твердо, как этот металл на ощупь. Никто давным-давно так меня не называл. И никто, кроме него, уже не будет.
- Здравствуй, Рональд.
Ну вот, самое сложное уже свершилось – он ответил, я поздоровалась. Определенная точка невозврата, слава богу, за спиной.
Я пытаюсь успокоиться. За стеной слева от меня, в своей спаленке, в своей уютной маленькой кроватке спит Дамир. Я вижу его окно со своего ракурса, приоткрытую форточку, москитную сетку. Я стараюсь представить его запах и мирное выражение лица, чтобы самой состроить такое же. Я изменилась со времени последней нашей с отцом встречи. Он должен это понять.
- Я рад слышать тебя, Изза, - я чувствую рассеянность в его тоне, но она очень быстро сменяется на вежливую деловитость. Ронни так же говорил со мной в своей резиденции в июне. Пытался показать, что тоже изменился.
- Я рада, что ты ответил. Ты ведь понимаешь, почему я звоню?
Получается. Голос не дрожит, не обрывается, нет никаких запретных ноток – я даже дышу ровно. Все хорошо, Белла. Это всего-навсего человек, благодаря чьей сперме произошло твое рождение. Большего, даже если хотел, дать он не смог.
- Я бы очень хотел надеяться на лучшее, дочка.
Я впиваюсь ногтями в свою ладонь. Неожиданное слово-табу, которого никогда не слышала, ломает все более-менее выстроившееся общение. Он специально?..
Нет-нет-нет. Тихо. Просто тихо.
- Зачем ты прислал игрушку? – спрашиваю жестко, как и хочу. Без поблажек на милые беседы, снисходительности и абсолютно игнорируя посыл, чтобы называла его «отец».
Эта большая картонная коробка с золотой лентой и содержимым внутри, доставившим Дамиру радость (из-за некоторого упущения Рады и Анты, распаковавших для него игрушку до нашего возвращения), не взялась из параллельной реальности. Я уже говорила Эдварду, я жаловалась ему, что Рональд делает все без нашего ведома… и какими-то чертовыми обходными путями. Мне надо выяснить, ради чего. Я столько лет жила без защиты. Но теперь я сама в состоянии защитить и себя, и своего сына.
- Мне казалось, дети любят игрушки, Изза.
- Я не говорила тебе, что в моем окружении есть дети.
- Но ведь они есть, - Рональд мягок, произносит слова осторожно, зато уверенно. Он идет по минному полю, но он сапер. По крайней мере, таковым себя считает.
Хватит бродить по кругу.
- Я хочу понять, как ты смог узнать о мальчике? Я не говорила даже Розмари.
- Эту информацию несложно отыскать, ты можешь мне поверить. И я рад, что я о нем узнал.
- Если я звоню тебе, значит, я не рада.
Рональд, похоже, тоже вздыхает. Только тихо. Его голос звучит в трубке явнее и проникновеннее. Меня пугает такое звучание голоса, что прежде вызывал лишь болезненный трепет.
- Изза, интернет пестрит материалами с «Жуковского» авиасалона и статьями о триумфе самолета современности. В New York Times есть статья об авиаконструкторе, изменившем мир заново. Там несколько фотографий.
Ночной воздух наполняется холодными нотками. Лес практически не шумит, а вот облака ощутимо давят, затягивая небо. Совсем скоро будет полная мгла и звезды станут ярче. И вместе с их усилившимся светом ко мне придет понимание обыденной реальности.
- На фотографиях были мы, - констатирую я. И тут же все вспоминаю: фотографов под и над нашей трибуной, тех, чьи объективы изначально были сосредоточены на ней, подготовку интервью для какого-то русского журнала, где я, Эдвард и Дамирка украсили одну из страниц.
- Ты прекрасно выглядишь, Изабелла. Красивая, молодая, уверенная в себе женщина. И теперь в новом статусе.
Тысяча колючих снежинок въедаются мне в кожу. Я слышу это и впервые так откровенно на отца злюсь – не боюсь, не трепещу, не ненавижу. Здоровое человеческое чувство ярости – и только.
- Рональд, моя семья – это моя семья. Я не давала тебе никакого права вмешиваться в нашу жизнь. Я только выслушала тебя однажды – и на этом все.
- Я не смог остаться в стороне. Ты усыновила чужого ребенка и сделала его счастливым, Изабелла, его глаза горят на этих фото! А я не смог сделать счастливой родную дочь.
Все это слишком. Для сегодняшнего дня – уж точно.
Я молюсь, чтобы в тоне набралось достаточно твердой решимости.
- Отныне – и это первое и последнее предупреждение, Рональд, - без моего разрешения ни одной игрушки, ни одной открытки, ни одного намека на твое существования для Дамира не будет. Я не хочу этого. Я тебя не простила.
Сказать вслух тяжелее, чем это казалось в мыслях. Ронни всегда был для меня фигурой, возвышавшейся над землей. Диктовать ему условия, говорить о своих правилах и ожидать, что будет их выполнять, выглядело невозможным и очень опасным делом. Только вот теперь мне все равно. Эдвард показал мне, что можно любить вопреки всему и безо всякого ожидания какой-то отдачи. Любящие люди не причиняют столько боли намеренно. Любящие люди не ранят тебя с периодичностью в каждые пару часов на протяжении десятков лет. И, к сожалению для них или к счастью, забыть об этом часто невозможно. При всем желании. А уж простить…
На том конце пару секунд тишина. Я даже думаю, что он отключился, но голос возвращается. Мрачнее и… ниже.
- Меня нельзя простить, Изза, я не глупец и я это знаю. Но я восхищен и горжусь тобой, даже если тебе не нужно это или попросту ты в это не веришь. Дамиру повезло.
Дамиру. Я хочу заплакать – как девочка, черт подери. Он знает его имя!
Я вспоминаю себя. Свои ночи, свои крики, кошмары, свой ужас и полнейшее отсутствие теплых эмоций, поддержки, защиты от Свона. Он будто сживал меня со свету. А сейчас произносит имя моего маленького ангела. Так, будто имеет на это право.
- Ты прав, мне это не нужно. И Дамиру, несомненно, тоже. Он никогда про тебя не узнает, а ты никогда его не увидишь. И если ты еще хоть раз, хоть один маленький раз напомнишь о себе… Рональд, я окончательно вычеркну тебя из своей жизни. Ничего не будет.
Он расстроен, но не обречен. И меня эту пугает.
- Я понимаю, дочка.
Язвительность. Где моя чертова язвительность? Где моя грубость?.. Неужели он меня сломал?
- Замечательно. Тогда у меня все. До свидания, Рональд.
И я кладу трубку. Первой.
Тяжелый шар концентрированных эмоций в груди разрастается в районе легких. Сладить с ним практически невозможно, но я борюсь – хотя бы потому, что Рональд не стоит моих стенаний. Я выплакала о нем слишком много слез. Я не пролью больше ни одной – не заслуживает. Сколько бы таких шагов навстречу ни делал, как бы меня ни называл, на что бы ни надеялся. Если однажды я прощу его – пусть и звучит мифически, пусть и не могу поверить – по своей воле. Меня не больше ни к чему не принудят. Не он.
Возникает побочное, детское желание пойти к Эдварду. Он почти часть меня, всегда, когда плохо или больно, всегда, когда нужна поддержка, я хочу к нему. Обнимать и чувствовать, что кому-то все это нужно. Все, что я из себя представляю. Умом понимаю, как это выглядит, умом понимаю, что это несправедливо по отношению к нему, сколько бы ни уверял меня, что ему лишь в радость. Эдвард мое вдохновение, но ведь и я хочу быть для него тем же. Мне стоит поучиться взрослому поведению хотя бы в таком вот перешагивании себя. Порой это полезно.
Я сжимаю перила, все так же, как вначале, кладу телефон на подоконник, жадно дышу ночным лесом. И все-таки, к чертям все, плачу, потому что горячие слезы не так сложно почувствовать на холодной коже, в горле першит, а соленая влага жжется. Эта естественная реакция, бывшая моей защитой столько лет, никуда не делась.
Я маленькая девочка в общении с Рональдом, что бы из себя ни строила. Я не знаю, как это изменить. Неужели все свое существование я так и буду подспудно его бояться?.. И испытывать все это раз за разом, набрав ему на пару минут?
Могу ли я гордиться тем, что сделала? Как говорила, держала себя? Грубо или наоборот? Недостойно или наоборот? Правильно или?..
Не могу на этом балконе. Отпускаю перила – болят пальцы – иду в комнату. Выравниваю дыхание под звук мерного плеска воды. Здесь невдалеке мой Ксай. Мой Ксай меня любит, по-настоящему мной гордится, он защищает меня и делает все, чтобы я, наш Дамир были счастливыми. Здесь моя семья, здесь я нужна, здесь я в безопасности. И плевать, что где-то там за океаном существует Рональд, его неумелые признания и подарки в честь того, чего мне не понять.
Мне повезло быть с теми, кого я люблю, потому что я умею это ценить.
Его судьба – мир – жизнь – рок – наказали заслуженно. Он не ценил маму. И меня тоже.
Я теперь не обязана ценить его.
Ох, боже мой. Пусть это будет так.
Сажусь на кровать, медленно разглаживая микроскопические складочки фиолетового покрывала. Афиняне глядят на меня с высоты картины и будто бы одобряют это умиротворяющее действие. Они заняты обсуждением истин и философствованием о проблемах мироздания, но порой всем нужно переключаться. Это делает нас людьми – неважно, той эры или этой.
В какой-то момент мне приходит мысль постучаться к Ксаю, раз он еще в душе, и насладиться временем в душевой совместно. Однако здравый смысл обрывает эту идею. Я не хочу, как в те далекие времена заглушать боль от разговора с отцом, мыслей о нем, о прошлом – сексом. Я хочу любить Эдварда сполна, как он того заслуживает, без единой лишней эмоции. Не напитываться за его счет, а отдавать ему свои. Наслаждаться. Так будет правильно.
Ксай появляется из ванной в своих пижамных брюках, на ходу вытирая голову махровым синим полотенцем. С любопытством встречает мою задумчивую позу посреди постели.
- Ты очень красивый.
- Спасибо, моя радость.
Эдвард усмехается, подарив мне самую прекрасную свою улыбку. Довольную.
И я понимаю, окончательно отпустив все лишнее, что я дома.