Тонкой полосой нескончаемого горизонта, море протянулось через всю линию его жизни.
Молчаливым свидетелем, понимающим слушателем, вдохновляющим естеством.
Только море лицезрело его невыносимую тоску по семье и прошлой жизни, такие редкие, но такие горькие слезы об утраченном, вернуть которое не представляется возможным.
Лишь море знало тайны, которые он не готов был никому доверить и о которых стыдился вспоминать и сам.
Единственное, море помогало становлению и его личности, и его характера, и всех дальнейших метаморфоз сознания из-за прожитых событий.
Оно всегда было рядом. Синее – насыщеннее цвета не бывает, глубокое – способное вместить тысячу перипетий судьбы, могучее – чтобы не разочароваться и продолжать воодушевлять раз за разом.
Море подарило ему людей, ставших вторыми родителями, истинной семьей, любящей и заботливой, терпеливой и верной. Способной прощать и не способной причинять боли.
Море преподнесло ему Изабеллу, в один весенний день ответившую на заветный вопрос «да» на песчаном берегу под шелест пенистого прибоя. Бриз свежестью играл в ее красивых волосах, когда, выйдя из церквушки на Санторини, сказала, что будет любить его так же сильно, как и сейчас, весь остаток жизни.
Море обогатило его настоящим домом для своей настоящей семьи. Надежной крепостью и крепким тылом, местом, где поселится счастье и установится долгожданный покой.
Домом с детскими комнатами.
Море рядом и теперь. На балконе, на котором Эдвард вслушивается в тишину летней греческой ночи, оно переливается от неяркого лунного света чуть вдали. Отделенное песчаной косой, теряющейся на фоне маленькой лужайки у крыльца, море приветствует Ксая шепотом своих соленых волн. Крохотные барашки бегут по темной глади, разбавляя ее мрак так же, как когда-то Белла, а позже – и Дамир – разбавили мрак его собственной жизни.
Над морским простором искрится тысяча и тысяча звезд. Каждая из них сверкает по-своему, но каждая – с умиротворенным видом. На Родосе другие даже звезды. Дома.
Забавно, что Эдвард посещал этот остров всего три раза за всю жизнь – первый, когда, сбегая от Диаболоса, встретился с цыганятами на набережной; второй – когда вернулся много лет назад и отомстил деду за всю несправедливую боль, причиненную себе и брату; третий – этот, когда состоявшимся, взрослым, женатым человеком с маленьким сыном сошел с трапа ранним вечером. Судьба совершенно непредсказуемая вещь.
Зато теперь у Ксая есть шанс как следует полюбить Родос. Хотя бы за то трепещущее в груди чувство тихого счастья человека, получившего куда больше, чем мог когда-либо мечтать.
…Неглубоко вздохнув, кто-то маленький нерешительно выступает из-под газовых штор спальни. Затянутые у входа, они покачиваются на легком ветерке, воздушные и прозрачные. То прячут, то открывают лицо Дамира, притаившегося у двери.
Эдвард отворачивается от моря и звезд. И как только встречается взглядом с голубыми глазами малыша, тот тихонько, но просительно шепчет:
- Папочка…
Маленький, сонный, он так растерянно стоит у входа на балкон. Ни шагу вперед, ни шагу назад, словно это запретно. На его лице две тоненькие слезные дорожки, уже подсохшие.
Эдвард присаживается перед сыном, забирая его к себе. Дамиру нравится, когда Ксай делает это быстро, без лишних вопросов и аккуратных высчитанных движений. Бывают моменты, когда ему, как и всем, нужно простое подтверждение близости. Почувствовать себя защищенным и любимым.
Мальчик обхватывает его за шею, тесно прижавшись к груди. Он неровно выдыхает, хныкнув, пряча лицо у папы на плече.
- Я с тобой, мой маленький котенок. Не волнуйся.
Эдвард гладит детскую спинку, поднимаясь на ноги. Дамир реагирует на каждое его движение, но уже не так отчаянно, как первое время. Первые две недели их совместного проживания, каждый раз, когда Ксай вставал, он цеплялся за него так крепко, что пальцев было не разжать. Дамир боялся снова стать брошенным и по-разному защищался от своей боли – сперва не доверяя и не спеша идти на тактильный контакт, а после, распробовав утешительность объятий – отказом их покидать, выраженным если не словами, то действиями.
Эдвард был терпеливым во всем, что касалось привыкания малыша к новому дому и новым обстоятельствам своей жизни. Вот и сейчас он нехитрыми поглаживаниями успокаивает Колокольчика, обещая ему, что будет рядом столько, сколько тот захочет. И ни за что не отпустит его, пока Дамир сам не попросит.
- Почему ты не с мамой?
- Мне захотелось посмотреть на море, - Алексайо останавливается невдалеке от ограды балкона, привлекая внимание Дамира к длинной линии морского горизонта, освещаемой луной. Но мальчик смотрит только на него, снизу-вверх, тесным комочком свернувшись в объятьях. Его глаза блестят солью.
- Я тебе везде искал.
Ксай осторожно вытирает детскую щечку, мягко ее погладив.
- Ты мог просто позвать меня, Дамир. Ты же знаешь, я всегда приду, когда ты позовешь.
Мальчик закусывает губу, расстроенно нахмурившись. Несколько слез проторенным путем скатываются по его коже.
- Мне приснилось, что тебя… нет. Я так испугался, папа…
Колокольчик жалостливо жмется к Эдварду. Озвученное вслух, оно, видимо, оказывается страшнее, чем в его голове.
Ксай демонстрирует ему, что сон – лишь сон, покрепчавшими объятьями. Участливо вытирает и новые слезинки.
- Как будто я умер, Дамир? Это тебя испугало?
- Нет… как будто тебя… никогда… никогда не было, - всхлипы, мешающие ему ровно говорить, отзываются в теле дрожью, - ты не встречал маму… ты не приходил ко мне… ты меня не забирал. Тебя никогда не было.
Дамир начинает плакать в голос. Пальчиками сжимает ворот его пижамной кофты, задыхаясь от своего горя. Все, что говорит, для него максимально реально – это не цветное сновидение живого воображения, это его страх. Коварный, как и все детские опасения, сильный, как любое детское чувство, болезненный и горький – не вынести в одиночку.
Эдвард целует сына в лоб. Жест любви, подсмотренный у Карлайла, и ставший его собственным через столько лет. Самый успокаивающий и самый ясный.
Дамир холодным, мокрым от влаги носиком утыкается в его шею. Он слишком сильно сжимает губы.
- Поверь мне, я понимаю тебя, сыночек. Я боюсь, что тебя никогда не было, не меньше. Но прямо сейчас я ведь тебя обнимаю? И ты со мной разговариваешь. И я тебя вижу. А значит, сон, даже самый страшный, всего-навсего сон. Он кончается.
- А если ты – это сон? И он кончится. И я проснусь… и я там… и Анна Игоревна, и все… и я один… а мамы, а тебя – нет.
Его горе безбрежно. Дамир способен многое вынести и перетерпеть, но только не то, что так задевает его за живое. Угаснувший страх, затерявшийся где-то далеко от повседневных дел и радостей, с резкой сменой обстановки так же резко возродил свои позиции.
Дамир так радовался, что они летят в Грецию! Его первый полет, первое путешествие, первая встреча с морем! Он счастливо и безмятежно улыбался, засыпая пару часов назад, в обнимку со своей овечкой и сказкой от Беллы. Может быть, ему просто не хватило времени на полную адаптацию – они приземлились уже после обеда – и новые впечатления вошли в противодействие со старыми, выгнав наружу множество былых кошмаров.
Ксай теперь гладит Дамира по всей спине, от шеи до копчика. Размеренно и очень нежно.
- Знаешь, мы с тобой очень далеко, малыш. И от Москвы, и от России, и от твоего приюта. Ты никогда бы не смог вернуться туда и не вернулся даже из нашего дома в Целеево. Но отсюда ты уж точно никогда не сможешь попасть обратно.
Дамир самостоятельно неаккуратно вытирает нос, нерешительно, но преданно посмотрев Алексайо в глаза.
- Даже во сне?
А у него ни капли сомнений.
- Даже во сне, Дамирка.
Колокольчик верит. Он приникает щекой к папиному плечу, задумчиво рассматривая звезды и морских барашков возле горизонта. Его всхлипы очень медленно, но затихают, и даже слезы практически уже не текут. Дамир успокаивается.
Эдвард, не меняя размеренности своих движений, гладит сына по волосам, спине и пальцам, обнимающим его шею. Волосы Дамира сине-черные от мрака ночи и пушистые, сладко пахнущие ананасовым шампунем, после вечернего душа. Именно такими они запомнились Белле, когда они сегодня остановились у морского берега по пути к арендованному дому. Она взяла с собой небольшой скетчбук с гофрированными страницами кофейно-бежевой бумаги, где справа было место для рисунка, а слева – для заметки о нем. И напротив запечатленного вида их с Дамиром, перебирающих гальку у берега на закате, милым витиеватым почерком жены был написан небольшой очерк. Ксай не удержался, подсмотрел.

Он стоит посередине пляжа, завороженно наблюдая за мелкими волнами. Его правая ладонь сжимает папину, а левая – свою любимую игрушку. Дамир неглубоко дышит, проникаясь атмосферой этого места.
- Оно ведь настоящее, да? – несмело зовет он.
Эдвард улыбается, а я подхожу ближе. Переступаю заборчик-ограждение пляжа в виде насыпи больших камней, и присаживаюсь возле мальчика.
- Самое настоящее, Дамирка.
В голубых глазах в тугой комок переплелось столько эмоций, что малышу сложно с ними совладать. Он растерян, но бесконечно рад, он не совсем понимает, но крайне хочет, он видит, он слышит, он… чувствует. Эдварда. Меня. Все, что связано у нас с этим уголком света. Потому что оно так и витает в воздухе.
- τη θάλασσα.
Дамир удивленно оглядывается на папу. А я ухмыляюсь. Я давно знаю перевод.
- Так будет «море» по-гречески, - объясняет Ксай, пожав ладошку сына, - здесь существует свой собственный язык и люди очень его любят.
- Они всегда на нем разговаривают?
- Как и мы на русском, - кивает муж, - это их родной язык.
- Он красивый, - тихонько, будто украдено, бормочет Дамир. И я вижу, что у Эдварда на какой-то момент отлегает от сердца.
Он опасается столь резких смен обстановки для Дамирки, когда в его жизни только-только появилось постоянство. Эдвард ожидает приступов злости и слез, нежелания знакомиться с новой культурой и прямой отказ учить греческий. Сердцем и я, и он догадываемся, насколько такие опасения беспочвенны, но умом Ксай считает иначе. Он принялся заново штудировать книги по детской психологии, чтобы на этот раз сделать все правильно. Я его понимаю. Он пережил трагический опыт с собой как родителем в главной роли и боится оступиться еще раз. Только вот он недооценивает, насколько Дамирка уже к нам привязан. И к нему – особенно.
- Хочешь потрогать море?
Глаза моего котенка загораются.
- А можно?
Эдвард увлекающим жестом призывает малыша идти за собой. Мне доверяют охранять игрушку-овечку. Не больше семи шагов по камням – и они у цели. Присаживаются совсем близко к набегающим соленым барашкам, окрашенным в розовый предзакатной порой.
Это очень красивое зрелище. И наполненное такой же настоящей, как соленая вода Эгейского моря, любовью. Два человека, полюбившие θάλασσα (*море) еще до первой их встречи. Эдвард провел здесь большую часть детства. И Дамир, я надеюсь, проведет тоже. Ксай был прав, они с малышом – две стороны одной медали, две реальности, что невзначай пересеклись. И судьба у них, особенно после долгожданного воссоединения, у обоих будет счастливой.
- Будет сильно щипать?
- Не будет, котенок, - Ксай демонстрационным жестом кладет ладонь на мелкие, вымытые камешки. Вода бежит по его коже, достигая запястья и заставляя стать еще светлее, а потом спадает. Укрывает собой морское дно. – Море очень нежное.
Дамир решительно кивает, протягивая ладошку вниз. Его пальчики аккуратно погружаются под воду. Море обвивает их, заиграв пенкой у фаланг, и малыш хихикает. Поднимает на папу восхищенные глаза.
- Оно меня целует!
Эдвард улыбается. В этой улыбке, наконец, нет ничего, кроме удовольствия, умиления и ласки. Каждый раз, когда рад Дамир, рад и Эдвард. Они озаряют жизни друг друга светом.
- Мама!
Колокольчик, уже вовсю играющий с морским прибоем, поднимает голову. Зовет меня подойти к ним и тоже ощутить мягкое, теплое море под пальцами. Соленое, но оттого еще более приятное.
Мы с малышом опускаем руки на камешки синхронно. Дамир смеется и накрывает своей ладошкой мою, переплетая наши пальцы. А потом становится на колени и второй ладонью дотягивается до папиной. Объединяет нас.
- Замечательно, - резюмирую я, наслаждаясь каждой секундой этой заветной близости. Первый вечер в Греции. Первая семейная прогулка. Я очень скучала.

Эдвард улыбается.
Дамир на его руках больше не плачет, только изредка утихнувшие всхлипы пробиваются сквозь его ровное дыхание. Бельчонок спит в их спальне, уютно устроившись на больших подушках и под тонкой простыней-одеялом. Ее сон стал гораздо лучше последнее время, не глядя на события, связанные с грозой, а это повод для оптимизма. Все будет хорошо.
- Ты долго здесь жил, папа?
Детский голосок все еще тихий, даже подрагивающий, но все же более привычный. Дамир больше не боится своего сна, он поверил, видимо, что его воплощение невозможно. Порой это самое сложное.
- В Греции? До двенадцати лет.
Эдвард устраивает Дамира удобнее, чуть изменив положение рук и создав подобие колыбельки. Голубые глаза Колокольчика заинтересованные, но уже немного сонные.
- А потом новые родители тебя увезли?
- Меня и дядю Эмма, да, Дамирка. Далеко – за несколько морей и большой океан. В Америку.
- Чтобы ты тоже не боялся, что тебя вернут?
- Да, - Ксай приглаживает его волосы, убирая их со лба, - и чтобы начать другую, новую жизнь.
Мальчик и боязливо, и пытливо поглядывает на него.
- Я тоже начну здесь другую жизнь?
- Ты уже ее начал, разве нет? Тебе здесь нравится, котенок?
Дамир переводит взгляд на морские просторы. Его длинные темные ресницы подрагивают.
- Море очень красивое… и здесь забавные камешки на улице… и здесь тепло… но я никого не понимаю, папа. И они тоже не понимают, что я говорю.
- Мы с тобой будем учить греческий вместе. Тебе он понравится.
Малыш вздыхает, бесхитростно спрашивая:
- Обещаешь?
Ксай ласково улыбается ребенку, влюбленно на него посмотрев.
- Обещаю, родной.
Дамир доверчиво кивает. Он такой маленький – без труда умещается в его руках, совсем не тяжелый, теплый и мягкий, олицетворяющий чистое, искреннее, милое детство. Ему так нужна любовь… и он так много дает в ответ, любя без удержи и условностей. Если не он всегда был предназначен их семье, то кто же?
Алексайо кажется святотатством то сопротивление, которое он когда-то оказывал Белле, рьяно мечтающей Дамира усыновить. Она с самого начала все видела и знала, его мудрая девочка. И смогла пересилить упрямство уже пожившего глупца, неисправимо опасающегося новой боли.
Ксай смотрит на Дамира, а видит Беллу. Они оба так много дали ему за максимально короткое время, что остается лишь удивляться. И, конечно же, благодарить.
- Я люблю тебя, сыночек.
Как всегда тронутый этими словами, Дамир жмется к мужчине сильнее. Очень искренне отвечает ему тем же признанием:
- Я тебя тоже, папа.
А потом, мгновенье подумав, несмело добавляет:
- Спасибо, что ты со мной…
- Я всегда буду с тобой, Дамирка. Даже когда через много лет меня не будет рядом.
Колокольчик потирает пальцами ворот его кофты, с серьезностью относясь к такому обещанию. Ему не нравится упоминание, пусть и призрачное, о том, что однажды родные люди уходят, но он мужественно выдерживает его присутствие.
- Потому что ты – мой папа?
Эдвард ощущает концентрированное тепло где-то в сердце. Одна его половина принадлежит Белле, вторая теперь – Дамиру. Ксай не просто его усыновитель, Эдвард Карлайлович из приютских рассказов, волшебник или неравнодушный человек – он с самого начала его отец. Это уже очевидно.
- Потому что я – твой папа, Дамир, ты прав. И не существует никакой причины на свете, чтобы я тебя оставил.
Колокольчик сакральным жестом бесконечного принятия прикасается к его правой щеке. Как ни в чем не бывало, как получалось лишь у пары человек за всю жизнь. С любовью.
Небесные глаза мерцают добротой и открытым обожанием детской души. Так на родителей смотрят только их дети.
- Ты мой μπαμπάς Xai.
Эдвард реагирует непроизвольным выражением глубокого удивления на лице. И до последнего – до тревожной хмурости вмиг смутившего Дамира – верит, что ему послышалось.
Мальчик растерянно пытается понять, что именно сказал не так. Но ладошки с его щеки не убирает.
- Тебе не нравится?.. Мама сказала, тебя это обрадует… прости меня, папа.
В его извинениях, смущении, прикушенной губе и хмурости на прежде лучащемся любовью личике для Алексайо за какие-то пару секунд пробегает большая часть их с Беллой жизни. С той секунды, как она сказала ему это впервые и в последний раз – перед сном, этим вечером. А теперь, совершенно неожиданно и так… так вдохновленно сказал ему это Дамир!
В душе что-то переворачивается. Одно дело надеяться когда-то услышать это, верить, проигрывая в голове голос Бельчонка, даже немного привыкнуть к мелодии этой фразы и ее реальности, пусть даже сомнительной. Но совсем другое – вот так вот слышать и буквально ощущать. Праздничный салют и плеск вышедшего из берегов удовольствия. Как бы в нем не утонуть.
Ксай возвращается к смятенному Дамиру. От его взгляда малыш приободряется.
- Я не ждал, что ты так скажешь. Мне очень нравится. Огромное тебе спасибо! Ты знаешь, что это значит?
Дамирка, немного расслабившийся от его пробивающейся улыбки, все же осторожно смотрит из-под ресниц.
- Тебя так звала твоя настоящая мама… и здесь так называют папу…
Ксай поднимает малыша повыше, с жаром поцеловав его в лоб во второй раз. А потом, ухмыльнувшись, легонько трется о его нос своим. Дамир теперь тоже растроганно улыбается, хихикнув. Чмокает папину левую щеку, уже обе ладони устроив на его лице. Небесные глаза искрятся двумя звездочками с греческого небосвода.
- Мой μπαμπάς Xai, - довольный собой, повторяет он.
 

Эдвард бархатно прикасается к моим волосам, не отказывая себе в удовольствии запутаться в них пальцами. И я понимаю: он уже знает, что я не сплю. Утро обещает быть добрым.
Ну что же, раз так, мне тоже незачем сдерживаться.
Как к любимой игрушке, теплой и родной, я теснее прижимаюсь к Алексайо, полноценно оккупировав его грудь. На Родосе слишком жарко для любимых пижамных кофт Ксая, а потому есть неучтенная приятная возможность полюбоваться им в растянутой мягкой футболке. Эдвард пахнет домом, когда надевает ее. Он и есть главное условие моего дома – в любом уголке земли.
- Мой сонный Бельчонок-собственник, - со смехом журит Уникальный.
Он и сам проснулся недавно, голос еще хрипловатый, зато по-особенному расслабленный и добрый. Несколько недель назад для Эдварда началась совершенно новая, абсолютная счастливая жизнь. Потихоньку все его мечты становятся явью.
- М-м-м… надеешься сбежать? – я овиваюсь вокруг него так, как обычно это делает Дамирка – без каких-либо шансов на отказ от объятий, даже если в параллельной Вселенной, однажды, Эдвард бы этого и захотел.
Ксай аккуратно накручивает мои волосы на свою ладонь. Ему очень нравится так явно их чувствовать.
- Я всегда буду здесь, радость моя. Для тебя.
Каждый раз он говорит подобное таким тоном. И каждый раз я почему-то удивляюсь всепоглощающей ласке, что звучит в этих словах. Снова и снова я открываю для себя Эдварда, в сотые разы подчеркивая его уникальную сущность в самых разных планах. И не могу насмотреться.
Я поднимаю голову, широко улыбаясь. Все мои эмоции Ксай окрашивает в цвета радуги, всю мою жизнь. Сегодняшний день совсем не исключение.
Он лежит на нашей общей большой подушке бледно-василькового цвета, с вкраплениями розовых, желтых, зеленых треугольников. Нетипичный для Греции выбор, но мне нравится. Когда-то из таких же кусочков Эдвард сложил мою жизнь, я – его, а вместе мы собрали счастливую судьбу для Дамира. Части от целого сильнее всего на свете – если это целое в итоге образуют.
Ксай выглядит идиллически в это мгновенье. На его лице солнце, оно же – в его глазах, в его улыбке, в морщинках радости возле век. Это похоже на магию – вот таким его видеть. Я люблю Грецию все больше с каждой нашей секундой здесь.
- Доброе утро, - сладко шепчу, коснувшись ямочки на его левой щеке. Ксай с усмешкой приникает к моей руке, и я глажу его дальше. Наконец-то он больше не смущается моего внимания. – Или, если быть точнее, Καλημέρα (*доброе утро).
Аметисты заливает теплом.
- Καλημέρα, моя девочка. Скоро мы совсем перейдем на греческий?
Я следую по линии его бровей, прежде чем вернуться обратно к скулам. Светлую кожу Эдварда тронул легкий загар – еще интереснее к ней прикасаться.
- Между прочим, мы на греческом острове, Алексайо.
- Я счастлив слышать этот язык в твоем исполнении, ты даже не представляешь, насколько это приятно. Я лишь констатирую факты.
- Люблю, когда ты что-нибудь констатируешь.
Эдвард разражается чудесным смехом, а я тянусь к его губам, порадовавшись толике самодовольства в их выражении. Муж отпускает мои волосы, но его пальцы быстро находят себе новое дело – оглаживают мою талию под тонкой материей пижамного платья.
- Ты невероятна, Белла, - аметистовый взгляд потихоньку разгорается изнутри, смещая свой оттенок к темно-фиалковому, - и это тоже констатация.
Мой первый поцелуй был целомудренным, приветственным и нежным.
Мой второй – под стать настрою Ксая. Я легонько прикусываю его губы и буквально упиваюсь зрелищем, как его зрачки расширяются.
С самого начала обеспечивший себе все условия для такого исхода событий, Алексайо легким и уверенным движением пересаживает меня к себе на талию. Довольно откидывает голову на подушку, полулежа наблюдая, как восседаю на нем.
Напряжение внизу его живота подсказывает, что сейчас утро. И я крайне рада, что мы уже почти год просыпаемся вместе.
- Мой греческий Бог.
Алексайо удовлетворенно скалится, поднимаясь ладонями выше по моему телу. Он оглаживает мою спину, живот, ребра, но конечная цель – грудная клетка. Эдвард все делает умело, но аккуратно, и мне нравится… только вот последнее время острота ощущений там на высоте, и хочется получить еще больше. И быстрее.
Я выгибаюсь ему навстречу и Алексайо с благодарностью встречает этот жест. Принимается целовать. Ткань и остужает пылающую кожу, и возбуждает ее сильнее. Мои нечленораздельные звуки подстегивают раскаляющуюся атмосферу.
- Ятебяхочу…
В ответ губы Эдварда, не снимая платья, накрывают собой мою грудь. И на сей раз мой черед вплести пальцы в его волосы, чтобы ни в коем случае не дать отстраниться. Я хнычу, стараясь подвинуться к нему ближе, и Ксай ускоряет темп своих движений. Когда он рисует на коже круг, простыни подо мной становятся воздушными, а все остальное – нереальным. Ничего не хочу чувствовать больше. Только его рот, только его близость.
- Обворожительное сокровище.
Хамелеон самостоятельно меняет нашу позу, толкнувшись в сторону – теперь он сверху, и унимает каплю моего недовольства продолжающимися поцелуями. Спускается ниже. Поднимает подол платья.
Я очень хочу притянуть Эдварда так близко к себе, как это возможно. Пробираюсь под его майку, жадно касаясь голой кожи. Я уже запускаю пальцы под пояс его пижамных штанов, как Ксай резко все обрывает. Резво поднимается вверх, к моему лицу, разравняв одежду. Целует в лоб.
- Ксай!
На мое тихое возмущение с видом оскорбленного достоинства, Эдвард снисходительно улыбается.
- Дамирка бежит, Белла.
Тяжело вздохнув, я отвлекаюсь от безудержного желания обладать Ксаем и понимаю, что он прав. Слышу тихие шаги по коридору. Эдвард, как всегда, оказался внимательнее.
Напоследок поправив мои волосы, мужчина отстраняется, присаживаясь на простыни рядом. С его лица, пусть даже и покрасневшего от наших поцелуев, спадает маска сексуального желания, мужской сущности и прочих вещей, что я так люблю. Вместо этого Эдвард становится человеком, нежно влюбленным в своего маленького мальчика. Я тронута такой метаморфозой.
Дамир заглядывает в комнату робко, но любопытно. Его блестящие небесные глаза, такие большие и такие знакомые, второй раз за последние полчаса делают мое утро счастливым.
- Заходи, котенок, - Эдвард приветственно раскрывает Дамирке объятья, задорно ему улыбнувшись.
Малыш расслабляется и раскрепощается. Он сейчас просто радостный ребенок.
- Доброе утро! – ловко и быстро забираясь на кровать, Колокольчик прижимается к папе, с удобством устраиваясь на его руках. А потом влюбленно-счастливым взглядом обращается ко мне. Протягивает свою ладошку.
- Мамочка…
- Доброе утро, любимый.
Он неудержимо похож на Ксая этим утром. На их лицах даже одинаковое выражение, а глаза блестят, когда смотрят друг на друга – будто эта ночь что-то переменила, укрепив их отношения. Надо будет выспросить у Эдварда, было ли у них с Дамиркой что-то после окончания моей сказки. А может, Греция просто объединяет их, как мы и планировали? В конце концов, для нашей семьи она изначально играет такую роль.
- Как тебе спалось, малыш?
- Мне снилось море, - признается Колокольчик, довольно прищурившись на этих словах, - мы ведь пойдем к нему сегодня? Я соскучился.
- Мы даже по нему поплывем, - раскрывает тайну наших планов Алексайо, перехватив сына в своих руках и усадив так, чтобы видеть его глаза, - на белом быстром кораблике.
Я понимаю, зачем Эдварду нужна новая поза. Мои небеса на личике Дамира сияют солнечными бликами на водной глади. Он счастлив.
- Смотреть на рыбок?
- На папин остров, - вступаю я, погладив волосы малыша, - где он когда-то родился. Там есть и рыбки, и цветные домики, и очень вкусная греческая еда.
- Мне вчера понравилась греческая еда… но ты готовишь лучше, μπαμπάς Xai. Ты приготовишь мне блинчики?
Молния, радуга и звездопад в одну секунду вспыхивают в аметистах. А потом настоящее блаженство забирает их в свой плен. Я не могу, мне чудится, до конца представить, каково Ксаю слышать эту фразу. Но я очень надеюсь, что ему хорошо. Мы с Дамиркой договорились использовать ее и Колокольчик сдержал слово. Теперь Ксай добрый греческий папочка – тот, кем всегда хотел быть.
- С удовольствием приготовлю, мой котенок.
Дамирка лучисто улыбается на такой ответ. Сияет нашим личным маленьким солнцем. В Греции.

Через полчаса, уже умывшись и переодевшись в легкую домашнюю одежду – в большинстве своем белую – мы спускаемся на кухню.
Арендованный Эдвардом дом небольшой, но очень уютный. Здесь, как в нашей маленькой квартирке на Санторини, царит мир и красота. А еще здесь все очень традиционно и продуманно – синие ставенки, светло-голубая мебель, современная техника, удачно включенная в общий дизайн, мягкие широкие диваны и большие чистые окна с занавесочками в стиле греческих мам – мне бы хотелось перенести часть греческой культуры в обстановку нашего собственного дома, осмотр которого запланирован на сегодняшний вечер. В самом тихом, самом спокойном районе города Родос на одноименном острове, он ждет нас за садом с плантацией оливковых деревьев.
Эдвард по-хозяйски ловко разводит тесто для оладушек, разогревая сковороду на фоне многочисленных местных мелочей в виде маленьких скульптурок и гербариев, в посуде с рисунком из оливок и выдержанной в светло-зеленой гамме. Здесь все точно из краеведческого музея – только на новый лад. Мне очень нравится.
Мы с Дамиром оживляем цветами героев «Геркулеса» в его раскраске. Мне достается маленький Геркулес в розовой колыбельке, пока Дамир с детской нежностью раскрашивает новорожденного пегаса. Он буквально гладит его изображение фломастерами.
Краем глаза я наблюдаю за Ксаем, в своем неизменном домашнем фартуке. И то и дело натыкаюсь на его краткие взгляды, когда в ответ наблюдает за нами. Мирная радость в его чертах меня окрыляет. Все бы отдала, чтобы каждый последующий день лицезреть эти же эмоции.
Первая партия блинчиков перекочевывает на стол вместе с хрустящими хлебцами, медом, парочкой лукумадес и абрикосовым вареньем. С довольной-предовольной улыбкой, Дамирка целует папу в щеку. И, пусть смущается, но не молчит:
- Эфхаристо, - второе выученное нами греческое слово.
Эдвард приседает перед мальчиком.
- oριστώ, sonny (*не за что, сынок).
В его тоне одна концентрированная доброта. Дамир даже не теряется. Он просто Ксая обнимает.
Блинчики невероятно вкусные. Дамир и Эдвард уже успевают наесться, а я все еще не могу. Так что вся последняя партия моя по праву.
- Ты потрясающе готовишь, Ксай, - и восхищенно, и устало признаю, когда Колокольчик удаляется помыть руки, а муж ставит передо мной чашку черного чая. – Я уже мысленно прощаюсь со своей фигурой…
Алексайо гладит мои волосы, посмеиваясь такому заявлению. А потом он их целует.
- Ночью мы это исправим, Белла.
Почему-то я ему верю.

К тому моменту, как выдвигаемся в сторону порта, помня о назначенном времени аренды кораблика и о том, что после восьми вечера с острова Сими не уехать, солнце уже вовсю светит. Голубое небо, синее море, оранжево-песочная земля и зеленые насаждения вдоль дороги, что постоянно поливают, дабы не выгорели.
Родос не самый красивый греческий остров, зато самый уютный, я теперь понимаю, почему Эдвард выбрал именно его. Здесь развитая инфраструктура, достаточное количество парков, развлечений и общественных мест, где можно хорошо провести время. А еще это один из самых больших островов в архипелаге и интернациональность культур за счет смешений стольких цивилизаций дает возможность легко влиться в среду.
Чем Дамирка и занимается. Он бежит по улице впереди нас, восхищенно осматривая местные пейзажи, и выглядит истинно греческим ребенком. Может быть, не таким загорелым, но это исправимо. Ему нравится язык, он уже любит местную еду, а еще – здесь мы. Я снова признаю правоту Алексайо – окончательно начать новую жизнь мы сможем только в совершенно новом месте. В силу возраста Дамиру несложно будет адаптироваться, а значит, он будет еще счастливее. Греция в его сознании, если уж не в крови.
Вчера, во время полета, он только и делал, что фантазировал о конечной точке нашего путешествия. Впрочем, сперва, при входе в самолет, все его мысли занимал личный авиалайнер Ксая, в котором тот с удобством его устроил. Дамиру нравилось все – большие кожаные кресла, шторки иллюминаторов, сине-фиолетовая отделка салона и набор игрушечных самолетиков, обнаружившихся в полке одного из кресел. Ему дали сладкую карамельку при готовности к взлету, а уже после него – ананасовый сок с булочкой с изюмом. Его счастье надо было просто видеть – хорошо, что у меня есть фотография.
С приземлением в Дамире проснулся особый интерес к греческому острову. Он расспрашивал Ксая и тот ему терпеливо, полно отвечал, практически млея от такого любопытства. Нам предстояло жить в этом месте, и Эдвард опасался трудностей адаптации для Дамирки. Но, если они и будут, думаю, пройдут безболезненно – первое впечатление важнее всего.
- Тут растут маслинки? – привлекая внимание папы, малыш указывает на ряд деревьев недалеко от центрального парка. Оливковые рощи здесь уже данность, их высаживают даже в декоративных целях.
- Да, котенок, - Эдвард протягивает сыну руку и, когда тот берется, показывает куда-то вперед, - мы еще много их увидим по дороге.
- Их можно будет попробовать?
- С дерева не стоит. Но попозже, обещаю, у тебя будет своя тарелочка с ними.
Дамирка удовлетворен. А я, наблюдая за этими двумя, вспоминаю, как пришла в детский дом с той несчастной баночкой маслин. И как Дамир поражался тому, что я выбрала его… что я пришла именно к нему… что я принесла его любимое угощение… и что мы вместе кушали эти маслины. Этот момент навсегда в моей памяти. Он нас сблизил и показал, что можем стать хорошей семьей.
В придорожном киоске Алексайо покупает нам всем мороженое. Улыбчивый старый гречанин что-то мило говорит Ксаю, кивнув на Дамирку. Хамелеон отвечает таким же смешливым тоном, но с нотами благодарности и улыбки.
- Что он сказал? – интересуюсь, пока Колокольчик с интересом пробует свой ванильно-клубничный рожок, медленно семеня рядом.
- Что у нас с тобой очень красивый сын, - не без гордости отзывается Алексайо. Он выглядит очень счастливым.
Мы приближаемся к порту. Дамир просится в туалет и Ксай идет с ним, оставляя меня на набережной. Их нет всего-то пару минут, но то ли я слишком внимательна, то ли просто подсознательно ищу незнакомый пейзаж глазами. И вижу его.
Одинокая олива, с толстым стволом и покрученными ветками, на которых, впрочем, зеленится листва. Может быть, будут даже плоды.
Камень улицы неровной мощенной кладки, пожелтевший от времени, стесанный, присыпанный мельчайшей галькой и бурым песком. Точно под деревом.
И море справа, молчаливо-неуемное. И стена слева – немая, высокая, образующая теневой закуток.
Это то самое место.
Алексайо подходит ко мне, держа малыша на руках – тому нравится там сидеть, а Эдварду не меньше нравится так его носить, так что оба в выигрыше – и по лицу его пробегает тень. Он понимает, что я узнала. Мне даже не нужно подтверждений в виде слов.
Здесь он, маленький и беззащитный, истекал кровью. Жестокие дети избивали его на этих камнях и никто, никто, кроме Карлайла и Эсми, не подумал даже вступиться за маленького мальчика. Он дрался за кулон мамы, рискуя жизнью, и эта олива, эта стена, море – они все видели. Они, пусть и немые, но свидетели – не было ни меня, ни Дамирки, ничего. Был только Ксай и цыганята. Был их бой, ставки в котором выглядели совсем неутешительно. Я даже могу представить алеющую на этой кладке кровь…
- Нам пора на лодку, Белла, - сдержанно напоминает Эдвард, несильно подталкивая меня в нужную сторону, подальше от теневого тупика крепостной стены.
Дамир хмурится, не понимая, почему все вдруг погрустнели, и только чтобы не напугать его, мне приходится уйти.
Кораблик, что мы арендуем - небольшая яхточка. Здесь удобные сидения по бокам борта, тент от солнца, столик с напитками и даже обещанное Дамиру блюдце маслин. Обрадованный приятной мелочью, он принимается кушать их, ни на что больше не обращая внимание. Дает мне минутку.
И все же, для большей конспиративности я говорю на английском.
- Это было то место, да?
Эдвард пожимает мою ладонь в своей. Крепко.
- Да.
- И ты не собирался мне его показать?
- Белла, прошло тридцать четыре года, ну что ты. Какой смысл смотреть на камни?
- Но ведь это… часть твоей истории.
- У меня много историй, - он переплетает наши пальцы, особое внимание уделив кольцу, - я бы хотел помнить только светлые из них. Тем более, мы наконец вместе, наконец в безопасности и, наконец, счастливы.
Я прикусываю губу, взглянув на мужа практически бессильно. Он, сострадательный к моей хмурости, целует мои скулы. Привлекает ближе к себе.
- Родос причинил тебе не меньше боли, чем Сими, Ксай. Как же ты будешь тут жить? Как ты справишься?
Алексайо выглядит убежденным и совершенно не расстроенным.
- Мне ни с чем не придется справляться. Родос подарил мне семью во второй раз. Этот остров для меня совсем не ассоциируется с болью.
- И ты искренен?
- Более чем, солнце. Постарайся увидеть во всем этом хорошее. Не будь тех детей, я бы никогда не встретил тебя.
Его глаза полны нежности, от которой я таю. Вздохнув, глажу Ксая по правой щеке.
- Слишком велика цена.
- В самый раз.
Эдвард целомудренно целует меня, устроив на своей груди. Я чувствую его рядом, слышу, как бьется его сердце под моими пальцами, вижу, что он улыбается. И все-таки верю. Успокаиваюсь.
- Если все это обстоит так, хорошо, Эдвард. Но я бы хотела узнать твою историю до конца, раз уж нам выпал шанс. Пожалуйста, покажи мне. Кроме тебя ведь никто не покажет…
Ксай слегка обреченно запрокидывает голову, накрыв мою макушку своим подбородком.
- Тебе это так важно?
- Это – твоя жизнь, какая бы она ни была. Ну разве же может быть иначе?
На какую-то минуту он задумывается, но потом, тяжело вздохнув, все же соглашается.
- Ладно, Бельчонок. Я покажу тебе все.