Остров Сими, административно относящийся к архипелагу Додеканес, населяет всего две с половиной тысячи жителей. Это небольшой живописный кусочек суши посреди неспокойного Эгейского моря, в непосредственной близости к Родосу – из-за этого сюда так часто устраивают экскурсии.
В маленьком порту царит оживление, когда наша лодка пришвартовывается к ряду других. Щелкают вспышки камер, туристы позируют на фоне расписанных в яркие цвета средиземноморских домиков, а торговцы буквально оккупировали каменные помосты, предлагая свой товар.
Это тот Сими, какой видела на картинке из всемирной паутины я – современный, цивилизованный, подготовленный к съемке на туристические проспекты. Город – единственный на острове – выглядит очень мило и аутентично, виды здесь и правда захватывающие. Красиво.
- Ты здесь родился? – Дамир, ловко спрыгивая с трапа, с любопытным видом оглядывается вокруг. Непосредственная близость моря и недавний перекус маслинами ему по нраву. К тому же, малышу искренне нравится приобщаться к чему-то, что связано с папой или со мной. Однажды перед сном (лучшее время откровений) он поделился со мной, что так чувствует себя частью нашей семьи. Все больше и больше.
- Так и есть. Наш дом был вон там, на высокой скале, - Ксай указывает на обрывистый склон, и я, вслед за Дамиркой, смотрю в том же направлении. - Сейчас мы туда поднимемся.
- Пешком?..
- Такой уж этот остров, малыш, - Эдвард протягивает сыну руку, предлагая поддержку. Тихонько вздохнув, Колокольчик принимает его предложение.
В скале, о которой идет речь, нет ничего необыкновенного. Горная порода, багрово-песочная, с негустой мелкой растительностью и сеткой, ограждающей беспечных людей внизу от падения камней.
Сими построен в традиционном для гористой местности стиле – домики уходят все выше и выше по склону, создавая фотогеничный пейзаж и размещаясь друг за другом в неровные ряды, по ярусам. Таким образом получается, что из каждого окна видно море, а улицы, что-то мне подсказывает, максимально узкие и извилистые. В этом вся Греция.
Но последние домики в непосредственной близости к скале обрываются где-то за десять метров до ее вершины. Не уверена, что сейчас там кто-то живет, но по рассказам Эдварда помню, что дом его деда располагался на отшибе, образуя настоящий хутор. Место выглядит подходящим.
- Здесь есть прямой и короткий путь, но я предлагаю пройтись по городу.
Ксай говорит будничным, невозмутимым тоном. Но совершенно не нужно быть излишне внимательным, чтобы заметить, что пребывание здесь его задевает. Эдвард хотел приехать на остров хотя бы ради посещения могил своих родителей, и все же, выходит, это тяжелее, чем он думал. Может быть я разворошила его болезненные воспоминания своими расспросами, а может, здесь все слишком ему знакомо… так или иначе, глаза у него задумчиво-грустные. Я знаю это выражение.
Пожимаю свободную его ладонь. Сострадательно.
- Да, давай пойдем по городу.
Ксай легонько улыбается краешком губ, притянув меня ближе. Целует, неглубоко вздохнув, мои волосы.
Дамир наблюдает. За каждым моментом нашей нежности, за каждым добрым словом, что друг другу говорим, признаниями. Ему это так… необычно. Но очень нравится. Малыш любит нас обоих и гармония наших отношений – его сбывшаяся мечта.
Вдоль портовой площади, лодочного причала и лавок местных. От горячих камней, соленого запаха моря, шумящих волн и развевающихся флажков с греческой символикой. Мы движемся в сторону высокой лестницы, вырубленной прямо в горной породе много лет назад. Ее ступени уже отполированы множеством людских ног, а потому подниматься довольно удобно. Дамирка считает ступени вслух. Не без помощи подсчетов Алексайо, у него выходит семьдесят пять.
Второй ярус улочек, как я и предполагала, узких, представлен такими же домиками. Может быть, чуть менее нарядными – то тут, то там облупилась краска. Но это делает их более настоящими – мне нравится, когда строения обжиты.
Вымощенная дорога шириной в два метра уводит нас к очередной городской площади. Здесь есть неработающий фонтан, пара заведений с национальной кухней, и сравнительно большое здание на левой стороне, против солнца. Его грязно-желтый цвет сочетается с красиво выделанной розоватой черепичной крышей. Черепица настоящая и, наверное, одна из немногих на острове. Из раскрытых окон верхнего этажа играет приятная уху классическая музыка – живое исполнение, пианино, если не ошибаюсь.
Эдвард останавливается в переулке, где окна совсем близко – можно увидеть старые рамы белого цвета и даже потрогать оштукатуренную стену возле них. В отражении стекла замечаю глобус и стопку книжек.
- Это школа, - поясняет Ксай. Вид у него слегка отсутствующий, но уже не грустный, одухотворенный скорее. Воспоминания приятные.
Я веду ладонью по плечу мужчины, и он заметно расслабляется. Следит краем глаза за Дамиром, рассматривающим живописные кусты с цветами на клумбе у входа с самого близкого расстояния.
- Ты ходил сюда?
Эдвард кивает.
- Три года. Мама настаивала.
- Я ее понимаю…
Аметисты трогает печаль.
- Она была очень больна, Белла, это было сложным делом – оставлять ее одну, еще и с Натосом на руках. Мне потом долго казалось, что это напрасно потраченное время вдали от нее и его не вернуть… но я все же благодарен, что пыталась сделать для меня лучшее.
Я обнимаю его, рисуя легкие узоры на ткани майки на спине. Эдвард касается щекой моего виска.
- Она была твоей мамой. Она знала, что тебе нужно.
- Порой даже чересчур. Но ты права.
Я пытаюсь представить себе эту женщину. У Эдварда не сохранилось ни одной ее фотографии, я слышала о внешности Ангелины Эйшилос только со слов Ксая – длинные темные волосы, большие серо-голубые глаза, кроткие и правильные черты бледного лица – она не была типичной гречанкой, что передала своим сыновьям. Но мне кажется, она все же была очень красивой – настолько же, насколько доброй. В ситуации, в которой жила, она любила своих мальчиков – и они сохранили о ней самые теплые воспоминания. Даже спустя столько лет в вечной разлуке…
- Какие предметы в школе тебе нравились больше всего?
Эдвард усмехается.
- Все, где надо было рисовать или считать. Учительница говорила, в этом плане у меня большое будущее.
- Как же она была права…
Муж снисходителен к моему восхищенному взгляду, но ему приятно. Я получаю нежданный поцелуй, а потом мои волосы гладят.
- На самом деле, это было проблемой, Бельчонок – я ушел из школы в девять, чтобы присматривать за Натосом, и до тринадцати практически не посещал ее. Эсми терпеливо и усердно занималась со мной после переезда, чтобы я мог наверстать упущенное.
- Но ты все равно закончил школу вовремя, что говорит о незаурядных способностях…
- …Моей второй мамы, - тут же уточняет Ксай, не приемля возражений, - когда-то она хотела стать учителем, я дал ей возможность себя реализовать.
Я нежно смотрю на мужа. Человек широкой души и с невероятно добрым сердцем, состоявшийся, успешный, жизнерадостный, не глядя на все, что с ним случалось, он стоит перед своей первой школой столько лет спустя… и я даже представить не могу, что на самом деле он чувствует. Зато понимаю, что чувствую я. И те, кто так же, как я, любил его когда-то.
- Они очень тобой гордились, Ксай. И Эсми, и Ангелина.
- Я очень на это надеюсь, - голос его звучит на тон тише.
На фортепиано начинают играть Шопена. А Дамир, наконец, отрывается от цветов, подходя к нам. Он готов идти дальше.
Сжав в правой ладошке мою руку, а в левой – руку папы, наш зайчонок с улыбкой умиротворения шагает по камням Сими, смотрясь здесь крайне органично. Эдвард был прав, Дамирка теперь – этакая счастливая версия его жизни. Символично, что он даже на этом острове, вместе с нами.
Огибая школу, Ксай ведет нас в северном направлении. Улицы становятся еще уже (что удивительно, но факт), а дорога идет в гору. Начинающаяся жара заставляет меня плестись немного позади мужчин-Калленов – не так уж просто покорять горные города.
Третий ярус улиц и еще более колоритные, настоящие домики. Здесь даже развешено белье на толстых веревках, стоят вазочки и стаканы на садовых столиках, открыты окна и двери – редкие туристы забредают. Начинается район местных жителей.
Небольшая площадь, уже без фонтана, зато с живописным видом на море, проглядывающим сквозь тесные стены домов. Какие-то мальчишки играют с мячом. Дамир замирает, когда видит его.
Конечно же, Ксай замечает. Я с трудом преодолеваю последние несколько ступенек, ощущая, как горят огнем ноги в удобной обуви, а мужчина приседает рядом с Колокольчиком.
- Хочешь поиграть с ними?
- Наверное… нет…
- Но ведь это твоя любимая игра, разве не так?
Дамирка опускает глаза, как можно равнодушнее пожав плечами.
- Они все равно меня не возьмут.
Эдвард улыбается ему.
- Но мы хотя бы попробуем их спросить.
- Я не знаю… не знаю, как сказать им, папа…
- Мы скажем вместе, - перехватив ладошку сына в своей, Эдвард увлекает Дамира в сторону играющих детей. Те уже давно с интересом за нами наблюдают.
Прячусь в тенек у одной из стен, складывая руки на груди и тщетно стараясь восстановить дыхание – не думала, что такие подъемы будут проблемой.
Само собой, Эдвард говорит по-гречески – здесь так тихо, что я даже слышу обрывки фраз. Дамир поднимает голову, когда Уникальный называет его имя, и приветственно мальчишкам улыбается. Скромно, зато искренне. Дети верят его улыбке. И, на удивление добродушно, согласно кивают. Ошеломленного их ответом Колокольчика берут в игру. Он светится.
Эдвард возвращается ко мне, предупредив Дамира, что мы рядом. Довольный собой и еще более довольный за нашего мальчика, он с ухмылкой становится слева от меня. Тоже опирается о стену.
- Дамирка играет с греческими детьми… удивительно, Алексайо.
- Ему еще долго предстоит с ними играть, но начало положено.
- Как ты думаешь, он быстро освоит язык?
Моя обеспокоенность вызывает в Ксае понимающий отклик.
- В четыре года – без труда, радость моя. Тем более, ему нравится.
Я вздыхаю.
- Так интересно слышать от него греческие слова.
- Кто бы думал, что ты его им научишь, - Хамелеон щурится от лучей солнышка, подставив им лицо. Он выглядит счастливым. – Спасибо, Белла.
- Ты про «μπαμπάς Xai»? Любовь моя, это всегда были твои слова. Привыкай – тебе еще всю жизнь их слышать.
Каллен мелодично, удовлетворенно смеется. Притягивает меня к себе – знает, как мне нравится постоянно чувствовать его рядом.
Дамир и двое мальчишек передают мяч по кругу, изредка догоняя его, когда укатывается в угол площади. Все беззаботны и улыбчивы, все получают от игры удовольствие. И никакие языковые барьеры им не помеха – все владеют языком детства, который везде один.
Ксай привлекает мое внимание.
- Посмотри налево, Бельчонок, дальний угол, зеленый забор. Видишь?
Сложно не заметить зеленый забор на фоне оранжево-желтой общей цветовой гаммы острова. Я киваю.
- Там был сад Кавьяра Зерваса, у него мы воровали мандарины. Кислые, мелкие, но мандарины.
Всегда любое упоминание о лишениях Ксая отдается болью у меня в груди. Но сегодня, раз уж делится со мной, помня о своем обещании, пытаюсь на все реагировать спокойно.
- Мы недалеко от вашего хутора?
- Еще пролет вверх, четвертый ярус – сравнительно близко. Мы часто сбегали на эту площадь. Сердобольные люди нас иногда кормили.
Мне нравится, что Эдвард говорит честно и без каких-либо приукрашиваний. Он старается вести себя, будто все в порядке и это лишь воспоминания – может, так для него и есть – и я хочу соответствовать. Чтобы дослушать до конца, хотя бы. Редкий шанс послушать о прошлом мужа, находясь на острове, где все события прошлого и происходили.
- Ты знал кого-нибудь из этих людей? Может быть, они тебя помнят?
- Они уже давно умерли, Бельчонок, слишком много лет прошло, - Эдвард бархатно поглаживает мои волосы, объясняя, - население острова сильно обновилось с тем, как он стал туристическим местом.
- Ты помнишь его другим?
- Все города рано или поздно осовремениваются: блага цивилизации, интернет… здесь все по-другому теперь. Но кое-что все-таки осталось. Посмотри налево, но теперь в ближний угол – белый каменный заборчик. Тут жила пожилая женщина, мы с Натосом звали ее Απαλή, Нежная. Она была очень к нам добра.
- К вам и нельзя было относиться иначе…
Дамир забивает гол, счастливо улыбнувшись в нашу сторону. Его светлая майка и такие же шорты, эта милая панамка с обезьянкой – все просто олицетворяет безмятежность. Как же я рада, что теперь она часть его естества – в этих играх, семейных прогулках, в нашем долгожданном отпуске вместе. Как и Ксай, он многое испытал. Как и Ксай, он заслужил лучшего отношения. Мне было бы приятно знать, что в его жизни тоже была такая Απαλή. Не имею даже представления, кто она и как выглядела, но знаю, что такие женщины заслуживают огромного уважения – они согревают сердца детей, которых обделили любовью близких.
- Последний дом на этой площади, двор прямо перед нами, - Ксай указывает вперед, наглядно демонстрируя неогороженную территорию, где и сушится примеченное мной белье, - там большое окно возле веранды, видно с другой стороны. Мы забирались на дерево рядом и смотрели за их жизнью, особенно по вечерам. Я помню, там были мама и бабушка, что постоянно что-то готовили, а еще папа, который читал толстые газеты с Родоса. А перед сном он рассказывал детям сказку, и мы слушали. Это были красивые сказки.
Я больше не могу. Тон Эдварда не грустный, он лишь меланхолично-мечтательный, наполненный воспоминаниями, но это не меняет сути. Прижимаюсь к его груди, зажмурившись, чтобы прогнать слезную пелену. Держу крепко.
- Мне так жаль, родной… так жаль…
Я практически слышу в его голосе, что хмурится. Руки несколько рассеянно потирают мою спину.
- Бельчонок, я рассказываю все это для того, чтобы удовлетворить твой интерес, а не для того, чтобы тебя разжалобить или расстроить. Все кончилось хорошо. Посмотри, каким счастливым я стал в итоге! И Эммет тоже.
- Почему ты не понимаешь, что сколько бы лет ни прошло, это не меняет дела?
- Тебе нравится копаться в прошлом, любимая. Но это бессмысленно.
- Ты заслужил сказок перед сном и людей, что тебя любили, - едва ли не хнычу я, сдерживаясь только при мысли о Дамире невдалеке – последнее время сложно контролировать эмоции, - и не горьких мандаринов, а сладостей, и не Диаболоса, а нормальную семью… и школу, и друзей… и все, Ксай. Все, что тебе полагалось.
- Если ты помнишь, все это я получил с усыновлением, - мудро напоминает муж, - просто немного позже.
- Умом я понимаю, но… ох, Эдвард, ты же папа теперь. Представь на своем месте Дамира. Что ты чувствуешь?
Хамелеон наклоняется к моему лицу. Терпеливо ждет, пока посмотрю на него. Тепло прикасается к моей щеке, стирая маленькую слезную дорожку. Окутывает собой и уверяет в подконтрольности ситуации. С ним мне не бывает неуютно.
- Я чувствую, Белла, что из нас вышли неплохие родители. И в который раз ты, моя девочка, была права.
Его незатухающий оптимизм подпитывает мою веру, что все не так уж плохо. Прошлое – в прошлом. Надо просто это принять.
- Люблю тебя, - самым простым и самым понятным способом отвечаю Алексайо. Обе его щеки под моими пальцами. И моя его умиленная улыбка.
Дамирка заканчивает игру через десять минут. Чуть вспотевший, но развеселенный, с горящими глазами, он подбегает к нам в сползшей панамке. Ксай заботливо ее поправляет.
- Это было так здорово!..
- У тебя будет много друзей, котенок, вот увидишь. Пойдем-ка дальше.
Четвертый ярус действительно оказывается завершающим. Здесь мало домов и еще меньше жителей – парочка строений стоит заброшенными. Улица заканчивается и начинается горно-травянистая тропинка. Эдвард берет Дамира на руки, возглавляя наше маленькое восхождение и попутно отвечая на вопросы ребенка. Тот завороженно интересуется темой виднеющегося отсюда с наилучшего ракурса моря. Бесконечного.
Ксай останавливается в семи метрах от края каменистого обрыва. Десятки домиков, склонов и оливковых деревьев уходят вниз ступенчатой грядой. Лодочки порта совсем маленькие, как игрушечные… а вот облака настоящие и большие – едва ли нельзя потрогать руками.
И все же, несмотря на красоту, я чувствую тяжесть атмосферы этого места. Даже Эдвард, сдержанный прежде, дышит не так ровно.
Ну вот мы и на месте…
Хутор Диаболоса располагался здесь, пусть и ничто уже на это не намекает. Земля – ровная, выгоревшая, твердая. Камни скал – безжизненные, серые, неподъемные. Редкая трава – как неживая, болотно-зеленая, с пятнами ожогов. Куски кирпичей грязно-белого цвета – видимо, от сарая. И груда каких-то досок слева от обрыва… гвозди в них очень острые.
- Ты здесь жил?.. – с сомнением зовет Дамир, инстинктивно прижавшись к папе сильнее.
- До двенадцати лет, - Ксай целует его макушку, невольно отворачиваясь от досок. Считает лучшим смотреть на пейзаж.
- И тут был дом?..
- Когда-то был, - натянуто улыбнувшись недоуменному вопросу сына, Алексайо отступает назад, к остаткам кирпичей, - довольно большой.
Большой дом, боже мой… а этот человек… если он человек, конечно, в чем я сомневаюсь… держал детей, беззащитных и убитых горем… своих внуков… в чертовом лошадином сарае.
Да гореть ему в Аду.
Я становлюсь рядом с Эдвардом, и он обнимает и меня тоже, объединяя нас в одно целое в этом страшном месте.
Семья. Мы семья и это неизменно, Ксай. Ни один из ужасов прошлого больше не повторится.
Я не задаю вопросов, потому что знаю, что Алексайо не готов на них отвечать. Да и не нужно.
- Я вас очень люблю, мальчики, - честно признаюсь им обоим, мягко коснувшись сперва скулы Дамира, а затем Эдварда, - я очень счастлива, что вы у меня есть.
И фиолетовый, и голубой взгляды отвечают мне полноценной взаимностью. Это окрыляет… и разбавляет темноту забытого богом хутора, принесшего столько боли маленьким детям. Теперь мы с Дамиром всегда будем разгонять темноту Ксая – как цель нашей жизни.
- Подержи его пару минут, - на английском, оглянувшись на меня, просит Эдвард. – Только осторожно, здесь очень опасно.
Я понятливо киваю, с любовью взглянув на удивленное лицо малыша.
- Иди ко мне, милый.
Ничего страшного в том, чтобы сменить объятья папы на мои, Дамирка не видит. Но он искренне недоумевает, почему Каллен направляется к редковатым зарослям в правой части хутора один. И как-то обреченно-быстро.
А я понимаю, едва среди кустарников и какого-то полузасохшего дерева проскальзывает уголок стесанного камня. Диаболос не стал искать ближайшее кладбище. Родители Эдварда здесь.
Я присаживаюсь на камень в полуметре отдаления от тропинки, устраивая малыша на своих руках. Он внимательно наблюдает за папой, хмурясь.
- Что он делает?..
Эдвард останавливается у своеобразных надгробий, наклонив голову к ним. Кусты немного скрывают его от нас, смазывая картину, но основные его действия я вижу. Алексайо аккуратно касается пальцами краев надгробного камня.
- Тут его мама, малыш. Его первые мама и папа.
Дамир очень тактичен для своих лет. Неровно вздохнув, он ничего не говорит, только мрачнеет. Отворачивается, прижимаясь к моей груди. И закрывает глаза, когда успокаивающе его глажу.
Эдвард приседает возле могил. Я вижу только его спину, но и по ее сгорбленному скорбному виду все ясно. Сколько лет Ксая здесь не было. Впервые за столько лет он здесь…
Слов не слышно, как и любых других звуков, которые Хамелеона сопровождают.
Я концентрируюсь на ветре, шепоте птиц и подрагивающих листочков деревьев. Оставляю Ксая один на один с его родными. Ему нужна минута наедине, которую я могу дать.
Целую макушку сына, успокаивая его, и мой котенок поднимает на меня глаза.
- Все хорошо, Дамирка. Самое главное, что мы вместе.
- Я хочу всегда быть вместе…
- Так и будет. Не переживай.
Эдвард возвращается к нам через шесть минут – я слышу шелест выгоревшей травы под его ногами. Ксай побледневший, глаза у него грустно-исколотые, но слез нет. Да и в целом вид скорее облегченный, чем печальный.
Дамир тут же кладет ладонь на его правую щеку, когда Уникальный забирает его обратно на руки, и обеспокоенно бормочет:
- Мы вместе, μπαμπάς Xai.
Его губы даже трогает улыбка. Робкая и маленькая, но очень проникновенная. Ксай может говорить что угодно, но мы были нужны ему в этом месте как никогда раньше. Близость родных людей целительна – он меня этому столько времени учил.
- Да, сынок, - вздыхает, в защищающем жесте накрыв пальцами его затылок, - мы все вместе. Навсегда.
Любые мои слова сейчас излишни. Я просто подхожу к ним обоим так близко, как это возможно. И своим присутствием ярчайшим образом слова Эдварда подтверждаю, уверенно глядя в аметисты.
Οικογένεια. Семья.