Розмари собирается идти на кухню и заняться тем, чем планировала с самого утра, но с первым же шагом останавливается. Замирает на своем месте.
Голубое море, неудержимое и широкое, насколько хватает глаз, раскинулось перед ней. На полу, на перилах лестницы, на ограждении второго этажа и дальше, дальше, уводя вглубь дома, с сотню тонких стеклянных ваз. Их прозрачные стенки не скрывают длинных зеленых стеблей, а редкие листочки подрагивают во власти воды. Но важнее всего – лепестки. Голубо-синие, точно небо, точно океан, точно ее глаза. Редкий сорт роз «Blue moon», выведенный эстетами для эстетов, ее любимый. Отражение того имени, что дано при рождении – «Голубая Роза».
На всем свете только несколько человек знают об этом обстоятельства. Изабелла, ее дочь, и Рональд – близкий ей человек.
Но Белла сейчас в Москве, она замужем, она не собиралась приезжать в Вегас, тем более – снова, после плачевной поездки пару месяцев назад.
Неужели?..
Розмари машинально, не сумев совладать с самой собой, касается пальцами белой записки в основании перил. Плотная бумага, пахнущая розами, как и все вокруг, утопающее в этом нежнейшем, приятнейшем аромате, прячет в себе краткий текст.
«Роза, прошу тебя, зайди».
Женщина поднимает глаза на цветочное великолепие, так неожиданно расплескавшееся во всем доступном ему пространстве огромного, пустого, молчащего дома… и тревога, перемешанная с изумлением, комом застывает у нее в горле. Совершенно противоречивые эмоции. И абсолютная бесконтрольность своих действий.
Роз знает, что ей нужно зайти, а для этого – нужно подняться. И она поднимается, не отдавая себе полного отчета, почему. Медленно, рассматривая каждый цветок, количество которых в каждой вазе едино – по одной розе – только вот вазы не кончаются, постепенно начиная рябить перед глазами.
Синий – ее любимый цвет – сегодня правит балом.
Спальня Рональда крайняя на втором этаже, в дальнем левом коридоре. И близко, и далеко одновременно. Розмари убеждается, что идет в верном направлении, потому как вазы с цветами ведут именно туда. Буквально высвечивают правильную дорогу.
Дверь, деревянная и тяжелая, смотрится мрачно. Но уже давно мисс Робинс это не пугает.
Она стучит, выжидая ровно три с половиной секунды. Вдыхает, выдыхает и снова делает вдох. Толкает дверь вперед. Проходит.
...Возле тройного окна в пол, ограниченного слева и справа массивными темно-зелеными шторами, стоит Рональд. Его силуэт Роз уже научилась различать из многих, как и по одной позе, одному слову определять, что за настроение сегодня у хозяина и как следует говорить с ним.
Впрочем, на анализ сегодня времени не остается – Свон поворачивается на звук открывшейся двери сам и довольно быстро. Его лицо, извечно темное, трогает… улыбка. Даже для Розмари, что чаще всего удостаивается возможности это чудо увидеть, округляются глаза.
Все дело в том, что улыбается Рональд по-особенному – и трепетно, и выжидающе, и твердо, и радостно. По-настоящему радостно – будто только ее и ждал.
- Здравствуй, Роз.
Женщина, небрежно поправив волосы, прикрывает дверь. И складывает руки на груди, внимательно оглядывая Свона. Пытается подметить что-то необычное, что-то, что должно насторожить. Но лишь сильнее удивляется, потому как на Рональде ненавистная ему прежде синяя шелковая рубашка и светлые брюки. Потому что лицо его гладковыбритое и свежее, не лишенное эмоций удовлетворения. А в руках все та же голубая роза, какую Роз уже видела сотню раз, пока сюда шла.
Мужчина делает шаг навстречу ей и Розмари, не подумав, тоже подходит вперед. Они встречаются чуть дальше, чем по середине комнаты.
- Что случилось, Ронн?
У него другой парфюм и другое выражение глаз. Выжженной земли, какую они с Роз постепенно стали заполнять чем-то живым в процессе своего общения, там нет. И словно бы не было никогда.
- Ты прекрасна.
Он протягивает Розмари розу.
- Спасибо, - недоверчивая к тону его голоса, изменившемуся в сторону более мягкого и живого, Роз аккуратно принимает дар. – С тобой все в порядке? Что за цветочный бум?
Его глаза загадочно поблескивают. У Роз дрожит душа от доброты, тронувшей их глыбы льда.
- Твой любимый цветок.
- Мой любимый цветок, - соглашается, касаясь хрупких лепестков с заметными жилками. – Спасибо тебе. Но не стоило.
- Если ты рада – стоило.
- Я рада, Ронн.
- Хорошо, - он подступает еще ближе, выверенным движением касаясь ее локтя. Рука у него теплая, это тепло поднимается волной все выше, к самому сердцу. – У тебя найдется для меня минутка?
- Все мое время теперь твое, ты же знаешь.
- Это лучшие слова на свете, Розмари. И все же.
Он вздыхает, уже обеими ладонями касаясь ее рук. Мягко гладит по плечам, придерживает за локти, спускается к ладоням. Женщина улыбается и это служит ему точкой невозврата.
- Розмари, я совершил огромное количество ошибок, большинство их которых мне не исправить и не изменить даже на смертном одре. Как я вел себя с Иззой, к чему я привел ее, и Изабеллу тоже… Как человек безвольный и утерявший любую веру во что-то хорошее, что может случиться со мной, я понес справедливое наказание, оставшись в одиночестве. И я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, что по доброй воле со мной это заточение в одиночестве разделила. Розмари, ты стала для меня путеводной звездой из преисподней, откуда я не должен был возвращаться за свои грехи. И пусть то, как я вел себя с тобой прежде и сколько боли причинил я не смогу забыть, я хочу пообещать тебе, что каждый новый день буду стараться стать лучше для тебя… и загладить свою вину настолько, насколько это возможно.
Мисс Робинс, затаив дыхание, слушает. Только лишь слушает, потому как ни на что другое ни сил, ни фраз не хватает. Впервые в этом доме звучат такие слова от его хозяина. И впервые за все время Рональд так говорит с ней, держа за руки, в окружении роз, и смотря подобным взглядом. Он говорит от сердца.
- Ронн…
- Розмари, самый логичный твой ответ будет отрицательным, и я готов принять это. Но я хочу, я мечтаю, чтобы ты понимала, что на самом деле ты для меня значишь. Не знаю я ничего о любви и не хочу знать с их сильными словами, но я знаю тебя… и тебя мне всегда было достаточно.
Рональд, качнув сам себе головой, отступает на полшага назад.
Роз накрывает рот рукой, наблюдая за ним. Но не может двинуться с места и отвести глаз – выше ее возможностей.
Свон опускается на одно колено и в руке у него золотое колечко с темно-синим камнем. На ладони, без коробочек и прочих атрибутов, порой излишних. Он смотрит на женщину так пронзительно, что Розмари не хватает воздуха. Синие розы вокруг сливаются в одну-единственную, включая ту, что в его руках – в миниатюрную гравировку на камне.
А у Рональда в голосе такая убежденная сталь, что он даже становится громче.
- Розмари Робинс, прошу тебя, останься со мной до конца. Будь моей женой.
* * *
У Эммета будет мальчик.
Лучащийся улыбкой благоденствия Танатос, с необычайной нежностью придерживая жену за талию, сообщает нам эту новость в последний день августа. Влюбленный в жизнь, свою избранницу, дочку и малыша, который ознаменовал собой окончание всего плохого в жизни Ники и всех неудач, постигнувших Медвежонка, Натос – отражение счастье в этом светлом мире.
Только вот даже ему, эмоциональному, энергичному, не сравниться с Эдвардом.
Братья испытывают, мне видится, одинаковые эмоции совершенно разным способом. Ксай воспринимает каждое чувство и ощущение, приходящее с моей беременностью, глубже. Его улыбки яркие и счастливые, его глаза теперь горят неуемным пламенем, а физическое здоровье не решается устраивать какие-либо сюрпризы. Эдвард готов кричать о своей радости всему миру, и он кричит, но не словами… а своим видом, своим отношением к нам с Дамиркой, каждодневным присутствием в этой секунде настолько полно, насколько только можно. Эдвард, наконец, полноценно живет. Мое сердце замирает от радости за него.
Алексайо поздравляет брата от всей души. Мы оба знаем, как Эммету хочется сына, и это известие воплощает все его ожидания. Ника мечтательно добавляет, что с таким обожанием Натос тоже будет вставать к младенцу по нескольку раз за одну ночь.
Она тоже выглядит счастливой. Статная, молодая, очаровательно-удовлетворенная, Вероника действительно греческая мама. Вот такими их рисовали. И вот такую заслужила Каролина, которая, к удивлению, впервые при мне сегодня Веронику мамой и назвала…
Дети играют в саду, а мы вчетвером пьем чай – как и два месяца назад, когда Дамирка впервые познакомился со всей своей новой семьей. В беседке, ставшей теперь особым местом этого дома, с шоколадом, сладостями и печеньем, что испекла Ника.
Ксай, улучив момент, просит минутку внимания.
- Ника, Натос, мы с Беллой очень счастливы за вас, такая радость приходит к тем, кто ее заслужил, и вы сполна заслужили. Поздравляем.
Воодушевленно-счастливый, Танатос благодарно Эдварду кивает. Ника, прищурившись, что-то уже подозревает, но Медвежонок – нет. И поэтому, наверное, его реакция выходит такой яркой.
- Но и нам с Беллой есть, чем поделиться, - Ксай, бесконечно прекрасный в эту секунду во всех отношениях и любых смыслах, красивый, свежий, уверенный и умиротворенный, оборачивается ко мне. Сияние аметистов отражается в моих глазах таким же сиянием. Я никогда не привыкну видеть их настолько довольными каждой прожитой секундой.
- У нас будет ребенок.
...Эммет еще только не сворачивает стол. Его резкое, отрывистое движение на диванчике, выражающее невероятное ошеломление, Ксай встречает с усмешкой. А серо-голубые глаза Каллена-младшего, еще больше округляются.
- АЛЕКСАЙО!
…Их братские объятья длятся если не вечность, то точно близкое к этому количество времени. Эммет что-то говорит брату, но так быстро и отрывисто, так эмоционально, что мне не уловить. Он притягивает его к себе, как делал лишь пару раз прежде, и поздравляет. С восхищением, потрясением, удовольствием и любовью. Натос дольше нас всех ждал и желал Ксаю личного счастья. С пеленками, сосками и милым детским агуканьем.
- От всего сердца, Белла, я поздравляю вас, - Ника, мило глянув на мужа, и тронуто – на меня, пожимает мою ладонь. Говорит она негромко в противовес Натосу, а потому пронимает сильнее. – Больше всех на свете вы этого достойны.
…Эммет добирается и до меня, отпуская брата. Он сгребает меня в свои медвежьи объятья резко, но с нужной аккуратностью, прижимает крепко. Выражает все свое отношение к такой новости и пулеметной очередью выдает все возможные поздравления. А потом мужчина наклоняется к моему уху и говорит тихо всего пару фраз, только мне – от всего себя.
- Ты ангел, Изза, ты подарила ему такую жизнь!.. Я обязан тебе до самого конца за его счастье. Спасибо.
На глаза набегают слезы. Я их смаргиваю и ответно Эммета обнимаю. Тоже крепко.
- Спасибо, Натос… спасибо!
Ксай, протянув мне руку, вызволяет из захвата Танатоса, мягко пожурив его обходиться со мной нежнее. Теперь он сам меня обнимает, и я не знаю, действительно не знаю, на что такие объятья можно променять.
Да, Эдвард не выражает то, что чувствует, слишком явно, но он дает нам больше – дает увидеть, как он счастлив, ощутить это. Самое зачаровывающее зрелище на свете – обделенное всем миром божество все-таки вернулось на Олимп. Теперь его жизнь полноценна.
Я любуюсь Эдвардом, но не могу им налюбоваться. С каждым из проходящих дней, с каждым утром считаю, что постепенно, по чуть-чуть, но это чувство начнет ослабевать. А оно лишь крепнет. Мы все будто бы начинаем новую жизнь – совершенно, принципиально иную, чем была прежняя.
И она сулит так много хорошего, что кружится голова.
В честь двух неизмеримо долгожданных хороших новостей в один день, братья Каллен закатывают пир на весь мир. Они оба, вот такие, наше с Вероникой высшая награда. И она, и я прежде всего хотим видеть их радость.
Танатос и Ника, залюбовавшись на выбранный нами греческий домик (к слову, они присматривают себе неподалеку), расположились на диванчике напротив.
Эдвард, что сидит рядом со мной и исконным жестом накрывает мою талию, с мягким интересом наблюдает за детьми и потихоньку допивает свой чай.
Я держу его руку и смотрю туда же. Я улыбаюсь, поглядывая, как Дамирка и Каролин играют в догонялки на зеленой лужайке. Кусочек за кусочком, медленно, но верно, даже самая упрятанная, самая застарелая боль Дамира уходит… когда видит, как рад Ксай, как я рада, как рады Эммет и Ника, и даже Каролин, повисающая у дяди на шее – даже ей ведомо, насколько он хотел детей. Я опасаюсь, что Дамир в такой момент больше всего почувствует себя брошенным, но происходит ровно наоборот – он начинает понимать, что именно ждет с рождением этого ребенка. Кажется, он его… принимает. И больше про приют ничего не говорит.
Все Каллены счастливы.
Я – на седьмом небе. Те чувства, что испытала еще там, в «Старбаксе» после приема, только-только узнав радостную весть, нарастают каждые сутки. И становятся такими же ощутимыми и родными, как многие другие – любовь к моим мальчикам, например. Неизменимая реальность.
Мне неведомо, как можно сполна все это выразить, хоть каждый раз и пытаюсь своим отношением к Ксаю, своей любовью к Дамиру, всеми своими делами…
И вот тут, этим последним летним вечером, мне вдруг приходит одна мысль. Краткая и, возможно, несвоевременная, лишняя, как подтверждение, что счастье сводит людей с ума, но…
Я смотрю на Дамира, на Эдварда, на нашу нежно-хранимую семью, и я думаю…
Я думаю, что все же смогу простить своего отца.
Место для ваших мыслей, мнений и обсуждений - ФОРУМ
Мы на самом деле очень ждем.
Мы на самом деле очень ждем.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
