Внимательно слушая мою сказку, Энтони начинает засыпать. Глажу его белокурые волосы, вспоминая, что доктор Маслоу говорил об отдыхе, который так ему нужен.

 – Я не хочу спать, – внезапно произносит он, обвивая руками мою шею и покидая колени.

– Почему, солнышко?

– Когда я засыпаю, ты уходишь…

– Ох, Тони… – мне не за что винить его. Я, и вправду, ухожу, как только он погружается в сон. Обнимаю ребёнка обеими руками, целую в макушку и стараюсь сдержать слёзы. Помогает мне вибрирующий в кармане телефон, отчего я вынуждена отстраниться от своего мальчика и взглянуть на дисплей.

Умоляющие небесные глаза смотрят на меня, пока я достаю прибор из кармана.

– Я останусь здесь, – уверенно говорю я, хотя сама сомневаюсь. Наверняка это Эдвард. Я снова нужна ему раньше назначенного срока?

Чутьё не подводит. На экране точным шрифтом мобильника выведен знакомый номер – я уже выучила его наизусть.

Прижимаю Тони к груди, и глажу по спине, в то время как, стараясь убрать дрожь из голоса, отвечаю:

– Да?

– Белла, – отзываются на том конце. – Сегодня я не жду тебя. Водителя не будет.

Голос твёрдый, стальной, но и взволнованный. Будто бы на высшей точке напряжения. Интересно, что успело случиться за полтора часа?

Впрочем, узнать мне это ни дано, да и не особо хочется. Я готова прямо сейчас даже поцеловать Каллена – за подаренные лишние часы с сыном.

– Я поняла, – радостно отзываюсь я,  это не производит никакого впечатления на него: он тут же отключается. Зато Энтони непонимающе поднимает на меня взгляд:

– Что такое, мамочка?

– Я остаюсь с тобой. На всю ночь, – губы расплываются в счастливой улыбке, а глаза светятся неподдельным восторгом, словно я сама маленькая девочка. Тони сначала не верит мне, пытливо глядя в глаза, а потом, когда осознаёт что всё это правда, снова крепко прижимается, вне себя от радости, выговаривая бесконечное «Ура!».

Мы держим друг друга в объятьях ещё пару минут, но дверь открывается, и доктор Маслоу появляется в палате.

Крепче обхватываю сына руками, содрогаясь от пресного взгляда этого человека. Не могу его терпеть! Благо, сносить его осталось недолго…

– Мисс Мейсен, – он приветливо здоровается, но на меня эта игра впечатления не производит. Я слишком хорошо его знаю. Знаю также, чего от него можно ожидать.

– Как дела, Энтони? – теперь он обращается к мальчику, смотрящего на него через занавес моих каштановых волос.

– Хорошо, – рассеяно отвечает он. Вижу, что малыш побаивается этого человека, и ещё сильнее хочу, чтобы он, наконец, ушел.

 – Я говорил тебе, что мама вернётся, и вот она тут, – Джеймс изображает какого-то клоуна перед нами и невольно меня это начинает злить.

– Что-то случилось? – обрываю его я, заслоняя обзор сына собственной рукой, делая вид, что поправляю волосы.

– Мисс Мейсен, я должен поговорить с вами по поводу операции, – он многозначительно смотрит на Тони, и я вынуждена сдавленно кивнуть. Эта тема меня интересует. Даже больше – она мне жизненно необходима.

– Пройдёмте в мой кабинет, –  он приглашающим жестом указывает на дверь, и я прикусываю губу, опуская виноватый взгляд на Энтони. Он отстраняется от меня и тихо шепчет:

– Не уходи, пожалуйста!

Не давая мне раскрыть рта, Джеймс отвечает заранее подготовленной фразой:

– Мама вернётся через пару минут. Даю тебе слово!

И всё же, небесные глазки смотрят на меня, ища поддержки и подтверждения.

– Пару минут, – словно эхом повторяю за Маслоу, вставая с кровати сына. – Всего лишь пару минут!

– Эленика развлечёт тебя, Энтони, –  ухмыляется доктор Маслоу, и я догадываюсь, что медсестра уже за дверью.

Следую за Джеймсом из палаты к его кабинету. Девушка действительно поджидает в коридоре. Едва я сворачиваю за поворот, как она проходит в палату моего мальчика.

Ей я доверяю.

Одной из немногих, но доверяю. Хоть как-то.

Вхожу в кабинет и усаживаюсь на кресло. Как и в тот раз. Похоже, у меня дежавю.

– Мисс Мейсен, вылет в Германию назначен на тринадцатое мая. За три дня до операции.

Пытаюсь совладать с эмоциями, охватившими меня, потому что не знаю, как смогу поехать с сыном. Что сказать Эдварду?

Никогда не задумывалась на эту тему. Не думала, что придётся. Забыла. Выкинула из головы.

Что же, время пришло.

– Шестнадцатого мая Энтони Мейсен будет прооперирован, ему уже выделен хирург. Далее он проведёт неделю в немецкой клинике, после чего нужно будет поехать в реабилитационный центр на север страны. Разумеется, реабилитация оплачивается отдельно. Но об этом уже будете договариваться с немецкими медиками.

– Сколько она стоит? – шумно сглатываю, впиваясь пальцами в обивку кресла. Ещё деньги? Ещё много денег? Похоже, мне придётся продаться в рабство Каллену…

Утешает то, что я делаю это не просто так, а ради того, без кого мне не жить.

– Около ста тысяч евро. Приблизительно. Может, чуть больше, – Джеймс смотрит на меня с опять же, чистейшим профессионализмом. – Рад, что вы вернулись к посещению нашей клиники. Ваш сын скучал по вам. Я же говорил, что волнения ему противопоказаны…

– Я знаю, – говорю в пол, сдерживая подступающую истерику от боли, прорезавшейся в груди. – Я не могла прийти. Теперь всё наладилось.

 – Проблемы на работе? – Маслоу вопросительно изогнул бровь, хотя глаза остались такими же пустыми. Нервно усмехаюсь, переводя на него взгляд:

– Можно и так сказать.

– Всё что я хотел вам сказать, я сказал, – он захлопывает папку с анализами Тони и кивает на дверь – Можете возвращаться к мальчику. Побудьте с ним.

– Конечно, – встаю, приходясь рукой по щекам, если на них обнаружатся слёзы. Мне везёт – влаги нет. Только у самого дверного проёма вспоминаю кое-что и оборачиваюсь:

– Доктор Маслоу, нельзя достать какую-нибудь раскладушку в палату к моему сыну?

 – Вы собираетесь там ночевать? – хмыкает мужчина

– Пока имею такую возможность, – качаю головой, скидывая наваждение. Не хочу снова вспоминать про Эдварда. Он мешает мне жить, и в то же время продлевает моё существования за счёт жизни Энтони. Как же всё запутано!

– Что-нибудь придумаем, – усмехается врач, встаёт со своего места и направляется к двери вслед за мной. – Поражает ваша забота о сыне.

– Нечему удивляться, – пожимаю плечами, выходя и следуя по коридору к заветной двери. – Я люблю его, потому что он – единственное, что мне дорого.

Снова короткий смешок сзади. Я стискиваю зубы, чтобы не вылить свой гнев и отчаянье на этого человека. Сворачиваю к долгожданному проёму, и буквально влетаю в палату.

Взгляд сына какой-то рассеянный, неосмысленный, но он сразу становится живым, как только замечает меня.

– Мама! – хныча, зовёт он, и я не обращая внимания на сидящую рядом с его кроватью Эленику, кидаюсь к ребёнку, обнимая его и целуя в лоб.

 В это время перевожу свой взгляд на медсестру, она неловко улыбается нам и поднимается со своего места к выходу. Спрашиваю её молча, лишь шевеля губами о самочувствии моего мальчика. Она показывает мне большой палец, что означает «хорошо». И на том спасибо, Эленика.

– Что сказал доктор? – голос сына слышу будто впервые. Голубые глаза смотрят на меня с нескрываемым интересом. Он что-то знает о том, чего не знаю я?

– Сказал, когда мы полетим в другую больницу, – произношу я, разглаживая нежную кожу на его личике. – Помнишь, я рассказывала тебе, что там будет?

– Я посплю, а когда проснусь, буду здоровым, –  с готовностью отвечает он. Я рада, что мой малыш это запомнил. Так будет легче. Не нужно расспросов и долгих объяснений. Он поспит и проснётся. Всё верно. Так и нужно. Подробности ему ни к чему…

– Может быть, ты всё же поспишь и сейчас, –  киваю на мягкую подушку, легонько отрывая его руки от своей шеи и пробуя уложить на неё.

Энтони растерян. Он устал – я вижу это в его глазах – но боится, что, если заснет, я уйду.

Не знаю, каким чудом – или это предназначение – но в палату снова распахивается дверь, и медицинский брат вносит в руках небольшую железную раскладушку. Ту, что я просила у Джеймса.

Впервые благодарю этого человека со всей искренностью и желаю ему  счастья. Он успокоил моё чадо.

– Что это? – интересуется малыш, когда парень уходит.

 –То, на чём я сегодня буду спать, – отвечаю весело, словно играя в какую-то детскую игру. Выпутываюсь из рук сына и подхожу к раскладушке. Поправляю железное основание, демонстрируя ему ровную поверхность для сна, натянутую на железные крючки с помощью плотной серой ткани.

– Ты будешь спать здесь? – не веря своему счастью, с горящими от радости глазами, спрашивает он.

– Да. Здесь. С тобой, – ответно улыбаюсь широкой улыбкой и возвращаюсь к нему, позволяя снова прильнуть к груди.

– Видишь, я никуда не денусь, – глажу светлые кудри, поражаясь их красоте и не понимая, откуда они. У Джейкоба были тёмные волосы – он происходил из древнего племени индейцев Квиллетов, живших в резервации Ла-Пуш. – Давай, поспи чуть-чуть, ради меня.

– Точно не уйдешь? – переспрашивает он, и я хмыкаю, произнося  утвердительный ответ:

– Точно-точно! Честное слово!

– Ладно, – мальчик позволяет опустить его на подушки, но всё ещё не спускает с меня взгляд.

– Засыпай, – шепчу я, наклоняясь к нему и поправляя одеяло. – Всё наладится, придёт день, Энтони, и мы с тобой ни на минуту не расстанемся. Никогда.

Он сдавленно кивает и закрывает глаза. Тихо напеваю песенку, которой научил меня отец. Чем-то похоже на колыбельную, но не совсем. Скорее, потерянный мотив какой-то сказки или баллады. Впрочем, Тони нравится, и он засыпает.

Вижу, как его лицо расслабляется во сне, и радуюсь тому, что он в порядке.

                                                                       *******

Сдавленные детские выкрики доносятся до моих ушей, пока я наслаждаюсь блаженным сном рядом со своим ребёнком. Открываю глаза, быстро оглядываясь по сторонам, и облегчённо выдыхаю, не видя рядом с собой Эдварда. Хорошо, что он пока не преследует меня в кошмарах – во сне можно о нём не думать. До моего сознания он не доберётся. Не позволю! Оно только моё. Моё и Энтони. Ничьё более.

Внезапно происходящее начинает доходить до меня и, переведя взгляд к кровати сына, слышу, что кричит именно он.

Заплетаюсь в собственных ногах, быстро поднимаясь с раскладушки и кидаясь к нему. За секунду до того как оказываюсь у его кровати, дверь резко открывается и луч света среди темноты палаты пронзает нас. Это медсестра. Её неожиданное появление заставляет меня помедлить на секунду, поэтому к кровати моего ребёнка мы подбегаем одновременно.

– Что случилось? – спрашивает она, пока я беспомощно пожимаю плечами, пытаясь сообразить, что делать. Лицо моего малыша искажено от боли, кулачки сжимаются и разжимаются, прогоняя страдания. По бледным щёчкам текут потоки слёз, а умоляющие голубые глаза блуждают в темноте, в поисках меня.

Когда я понимаю, кого он ищет взглядом, то тут же опускаюсь на колени, глажу его скулы и сама сдавленно всхлипываю.

– Мамочка! – хныкает он, перехватывая мою руку. Я пытаюсь вселить в свой взгляд ободрение в том, что всё  хорошо, но это вряд ли у меня выходит. Сейчас глубокая ночь. А я и не помню, что такое сон. Мне плевать на всё сейчас. Меня беспокоит, что с Тони. Что происходит?

– Дай я осмотрю тебя, малыш, –  пытается уговорить ребёнка медсестра взволнованным голосом, но извиваясь, Энтони не позволяет этого сделать. Пытаюсь помочь девушке, силясь обратить внимание малыша на себя и позволить ей совершить задуманное. Сейчас только она может спасти его.

– Солнышко, – беру в ладони обе его руки, пытаясь зафиксировать его хоть каком-то положении. – Энтони, пожалуйста, попытайся не дёргаться! Пару секунд!

Но он не успокаивается. Лишь заходиться сильнее. Он плачет ещё около полутора секунд, а потом начинает задыхаться. Прижимаю собственную руку ко рту, чтобы сдержать громкий крик ужаса.

Дежурная по палате моего сына оказывается куда более подготовленной к подобному и поэтому продолжает нарочито ласковым голосом убеждать его немного полежать спокойно. С её стороны, похоже, что ничего не происходит. Это сводит меня с ума.

– Где болит? – смотря на приборы, спрашивает она, снимая с шеи стетоскоп.

– Здесь! – мальчик показывает на свою грудь, всё ещё рыдая.

– Включите свет! – командует девушка мне, сидящей на коленях и рыдающей. Слова доходят до меня с интервалом в полсекунды, поэтому мне кажется, что я непростительно медленна, когда освещение зажигается.

Медсестра продолжает слушать Тони через прибор, одновременно осматривая его.

Теперь, при освещении, вижу весь ужас картины. Мой маленький мальчик. Моё солнышко.

Он рыдает, отчего его лицо приобрело багровый оттенок. Венки вздулись как на шее, так и на голове, и белокурые волосы не в силах их затемнить или спрятать. Он надрывается от плача, пока я стою у стены.

 – Возьмите его на руки! – снова командует медсестра, выводя меня из ступора. Приходя в себя, быстро киваю, и, подбежав к кровати, нежно беру малыша на руки, целуя его и пытаясь успокоить. У меня не выходит остановить его слёзы, но крепко обвив меня руками за шею и прижавшись ко мне, он перестает неистово рыдать и извиваться, позволяя медработнику провести последнюю стадию осмотра.

Она заканчивает осмотр, а затем, чертыхаясь и бросая в нас какие-то непонятные медицинские термины, убегает, крича, что сейчас вернётся.

– Мама! – всхлипывает Энтони, когда я вытираю его слёзы большими пальцами. Он отпускает руки от моей шеи, и откидывается на них словно в колыбельку. Он всё ещё плачет.

– Тони, потерпи немного, всё пройдёт, – хочу его утешить и в то же время понимаю, что мои попытке бессильны. Ему нужна не словесная помощь, а настоящая. Где эта медсестра?

Не успеваю о ней подумать, как девушка уже снова в комнате, держа в руках шприц, наполненный каким-то лекарством.

– Дай мне ручку, Энтони, – улыбается она, просительно протягивая к нему ладонь.

– Не надо, – умоляет он, смотря на меня глазами, в которых кроме страха и нет ничего. – Мне больно!

 – Сейчас станет легче, Тони, – беру его руку в свою, протягивая к медсестре. Он пытается отдёрнуть её, но теперь  и я, и она крепко держим её.

С каких пор мой сын боится уколов? Он на них одних и живёт последний год!

– Больно! – голосит он, когда тонкая длинная игла входит под кожу. Огромных трудов и мне и девушке составляет удержать его, чтобы ни повредить вены.

– Вот и всё, какой ты молодец! – хвалит медсестра, смахивая пот со лба. Встречаюсь с ней взглядом, и она выдавливает улыбку. Значит, всё хорошо.

Не знаю, что следует делать дальше, поэтому и жду её комментариев. Она не сразу понимает это, но затем кивает, и произносит:

– Пока не уснёт, подержите на руках, чтобы успокоился. Смотрите, чтобы снова не расплакался, а то лекарство может не помочь. Если что – я в коридоре.

Благодарно киваю ей, и девушка встаёт, скрываясь за дверью.

– Тебе легче, солнышко? – едва касаясь, поглаживаю его личико, молясь, чтобы всё миновало. Не нужно больше бед, пожалуйста, Господи! Он же просто ребёнок! Ему всего четыре года!

Он сдавленно кивает головой и начинает дышать спокойнее. Отмечаю, что теперь ему легче вдыхать и выдыхать, а значит,  впрыснутый в вену медпрепарат начинает действовать.

– Мамочка, пожалуйста, поспи со мной! – он указывает на свои смятые подушки и простыни, боясь, что я вернусь на раскладушку.

– Конечно, Тони, конечно, –  пока не спешу укладывать его на подушки, лишь покрепче обвиваю руками за спину и колени, прижимая к себе. Он с удовольствием и скрытым отчаяньем льнет ко мне, когда я начинаю напевать его любимую песенку.

– Мне страшно без тебя! – замечает он, когда я вижу, что его глаза слипаются, и поэтому позволяю его голове удобнее расположиться на собственных руках.

– Я с тобой, – шепчу ему на ухо, целуя в висок. – Я всегда с тобой, никогда не забывай!

Он согласно всхлипывает, и прячет лицо у меня на груди, всё ещё не желая отпускать хотя бы на миллиметр.

Я понимаю его.

Он – ребёнок. Совсем ребёнок. Все эти испытания не для него. Он не должен так страдать. Я должна. Моя земная кара должна быть исполнена мной, а не переходить на Тони.

И всё же, всё что я могу сделать – быть с ним сейчас, и выполнять его маленькие просьбы. Наслаждаться каждой минутой, проведённой с этим ангелочком. У меня нет ничего дороже в жизни, чем он. И никогда не было.

Сижу, легонько покачивая его на руках около получаса. Может, больше. Сна ни в одном глазу. Я устала, но боюсь закрыть глаза, не зная, что будет ждать меня, когда проснусь.

Если бы сегодня меня с ним не было…

С ужасом вспоминаю, что меня не было и тогда, когда у него случился кардиогенный шок. Это намного хуже и страшнее. Он пережил это один, без меня.

Что я за мать?

Малыш начинает сопеть на моей груди, вырывая из задумчивости, и мягкая, нежная, сострадательная улыбка появляется на  моем лице. Улыбка полная любви и умиления. Гляжу на этого ангела, которому подрезали крылышки, и пытаюсь в который раз понять – за что?

Я знаю, что ему нужно. Ему просто нужны назад его крылья. И он будет счастлив, он не будет чувствовать боли. Он будет жить.

О большем и не прошу!

А для себя мне вообще ничего не надо!

Едва касаясь, целую ребенка в лоб, с величайшей осторожностью перекладывая с рук на кровать, и следя, чтобы ему было удобно.

– Мама, – шепчет он, зовя меня.

– Я тут, солнце, – ложусь рядом, подоткнув под него одеяло, и прижимая сына к груди. Он удовлетворённо вздыхает, и легонько сжимая мои пальцы в своей ладони, снова засыпает.

 – Я люблю тебя, Энтони, – шепчу ему я, понимая, что в ночной темноте – медсестра выключила свет – не может быть ни капли изъяна. Ночь скрывает недостатки, показывая лишь достоинства.

Но я люблю своего сына любым. В любом состоянии.

Хочется только, чтобы он жил, чтобы его сердце билось, а глаза светились счастьем.

Не видя его улыбки, не чувствуя его поцелуев и не слыша милого голоска, зовущего меня – зачем мне жить?

Незачем.

Как же я надеюсь, как молю Творца, чтобы он позволил моим мечтам относительно Тони сбыться.

Пожалуйста, Господи наш, помоги ему! Я готова всё отдать, сделать всё что угодно и стать кем угодно. Я готова умереть за него! Только не забирай его у меня! Не позволяй мучаться и плакать!

Надеюсь, ты услышал меня, потому что мне больше не к кому обратиться. У меня никого кроме Тони нет.

Не было.

Не будет.