мне нечего тебе предложить кроме
мне нечего тебе предложить вместо
прозрачной, как лёд весной, крови
нелепого, как трамвайный вор, жеста
мне нечего тебе предложить, слушай
нам даже дождя не хватило, вышел
и ветер, уставший свистеть в уши
забился, отчаявшись, в щель крыши*

Мы медленно идём по узкой песчаной дорожке, усыпанной мелкими камнями цвета красного кирпича. Мокрый, пропитанный дождём воздух наполняет собой ещё недавно сухую одежду, оседает каплями на лице и волосах и проливается внутрь меня с каждым новым вдохом. Распухшие, словно сделанные из вымоченной в грязной воде ваты тучи стелются всего в паре метров над землёй, то и дело задевая мою уже намокшую макушку.

Я еле волочу ноги: после таких гигантских эмоциональных выбросов, какой случился со мной в прошедшие полчаса, в теле не остаётся никаких запасов сил. Влажный тёплый воздух только усугубляет обстановку, слепляя между собой ресницы капельками дождевой воды.

Та-которая-снова-может-дышать перебирает ногами справа от меня, успевая сделать два полноценных шага на мой один. Её волосы потемнели и сделались ещё более непроницаемым барьером, охраняющим лицо от посторонних взглядов. Я могу видеть только кончик носа, слегка припудренный розовыми румянами от дождя. Несмотря на давящую на плечи усталость мне хочется заглянуть за эту блестяще-каштановую ширму и убедиться, что с Беллой всё хорошо, но нежелание причинить ей дискомфорт и вторгнуться в личное пространство без спроса пересиливает. 

Я складываю руки на груди и ощупываю то место на рукаве, за которое держалась Белла. Ткань уже давно остыла и набралась влаги из густого тумана, окружающего нас плотной изморосью, но мне всё равно кажется, что она чувствуется по-другому: более фактурно и контрастно в отличие от остальной куртки. 

Лёгкие, почти не причиняющие дискомфорта отголоски паники от близости моей руки с её ладонью всполохнули в груди, едва заметно ускоряя темп сердцебиения. Я прохожусь языком по гладкой поверхности зубов слева направо и прощупываю свои ощущения, оценивая размер потерь, словно после военных действий. 

Разумом или тем, что у меня есть вместо разума, я понимаю, что прикосновение Беллы не принесёт мне ничего плохого. Что мои пальцы не должно сводить судорогой каждый раз, когда она слегка качается в мою сторону во время ходьбы. Что Та-которая-идёт-рядом не планирует сделать мне больно. Что я не сделал ничего плохого. Что ей не за что меня наказывать. Что она не 

/Ты не знаешь, на что она способна/

такая, как мои родители. Что я больше не тот, каким был раньше.

Но моё тело острым неприятием реагирует на любые доводы, какими бы рациональными и логичными они ни были. Ладони начинает покалывать. 

– Спасибо, что вытащил меня оттуда, – первые слова за всё время нашей прогулки. 

Я нервно наблюдаю за кончиком её носа, покачивающегося вверх-вниз с каждым новым шагом. Мне страшно не хочется услышать в голосе Беллы иронию – и я её не слышу, отчего мне тут же становится не по себе.

Вопрос (самоанализ): Почему в каждой фразе, обращенной ко мне, я ищу скрытый негативный подтекст?

/Потому что ни у кого вокруг нет ни одной причины хорошо к тебе относиться/

Мне хочется извиниться за то, что я не оказался достаточно сильным. За то, что не взял Беллу за руку и не вывел на свежий воздух сразу, как того потребовала ситуация. За то, что не могу разобраться в собственных ощущениях и интерпретации её слов. За то, что я – это я. Но я не говорю ничего из этого вслух, так как, судя по моему жизненному опыту, извинения делают ситуацию только хуже: тот, перед кем ты извиняешься, становится более жестоким, а ты – более уязвимым.

– Мне прописали какие-то лекарства, – Белла поворачивает голову в противоположную от меня сторону, и теперь я не вижу даже порозовевший от свежего воздуха кончик носа, – теперь постоянно хочется спать.

Она звучит глухо из-за того, что произносит слова в другую сторону, но я всё равно слышу едва пробивающуюся через безразличие фрустрацию.

– У Аро всё ещё нет никаких твоих медицинских документов. Как он может выписывать препараты? - Я вспоминаю недавний разговор с Элис, который едва-едва держится у меня в памяти, будто он произошёл десятилетия назад.

Из-за Беллы моё рутинное однотонное существование вдруг наполнилось россыпью событий, о которых я иногда даже не успеваю как следует подумать – так много всего происходит.

– Почему именно это его решение тебе кажется необоснованным? – устало говорит она, снова поворачивая голову прямо и упирая взгляд в носки ботинок. – Ему не требовались основания для всего остального.

– Ты говорила с ним?

Интерес к начавшемуся разговору подкидывает топливо в мой энергетический реактор, усталость отступает, и её место занимают волнение и энтузиазм.

– Нет, в то крыло, где расположены кабинеты врачей, меня не пускают, – Та-которая-заполнила-собой-мои-дни качает головой из стороны в сторону, расплёскивая влажные волосы по плечам. – Нужно иметь назначенное время консультации.

Она, наконец, поворачивается, заглядывая в моё неготовое к такому вниманию лицо. 

– Или ты имел в виду, говорила ли я с ним вообще когда-либо?

Я пожимаю плечами, совершенно не желая конкретизировать свой вопрос: мне глубоко неважно, что имеется в виду под вопросом, гораздо важнее – что Белла хочет ответить и о чём рассказать.

– Я с ним никогда лично не встречалась, – её голос снова обретает монотонность и бесцветность, а взгляд упирается в землю, – но после того, как я стала расследовать его связь с нашим премьер-министром и возможное отмывание денег через эту клинику, мне начали поступать угрозы.

Меня странно завораживает эта несочетаемая смесь жуткой истории о пережитом экстремальном опыте и того, как равнодушно и заученно Белла её рассказывает. Кажется, будто в данный момент ничто не может вывести её из этого тягуче-сонного эмоционального паралича. Я думаю о том, смогу ли я рассказать что-то из своей биографии так же нейтрально, будто читая заголовок из газеты о чужой жизни в неизвестном городе и далёкой стране.

– Под окном съёмной квартиры круглосуточно находились какие-то люди, – продолжает Та-которая-умеет-нагнетать-саспенс, – мой телефон стал странно работать, все информаторы перестали выходить на связь. И вот я оказалась здесь, – завершает она, не меняя интонацию.

/Звучит как полнейшая выдумка/

– Звучит как сюжет фильма, – я осторожно перефразирую /его/ напористые и постоянно подначивающие меня мысли в более приемлемую форму.

– Ага, – вздыхает Та-которая-могла-бы-стать-звездой. – И много ты фильмов посмотрел за свою жизнь?

Я несколько раз моргаю, сбрасывая с влажных ресниц туман, потуже затягиваю защитный узел из рук на груди и отсчитываю восемь ударов языком по внутренней поверхности зубов. Умышленно жалящий вопрос Беллы причиняет гораздо больше дискомфорта, чем я ожидал, наверное, потому что я не ожидал этого вовсе. 

Вопрос (с хмурым взглядом): Почему такое отношение кажется мне более естественным, чем дружелюбное?

– Не очень. У меня дома не было телевизора, – отвечаю я, сохраняя нейтральный тон.

– Ну, конечно, – тихо, буквально себе под нос проговаривает она, кивая головой.

Я смотрю прямо перед собой: через несколько сотен метров наша усыпанная каменной крошкой тропа пересечётся с основной аллеей, ведущей обратно к удушающему одним своим видом зданию больницы. Моя тканевая куртка пропитана туманом и настороженностью. Я медленно прощупываю языком каждый зуб, пересчитывая. Монотонный гул цифр в голове приглушает неприятную дрожь, то и дело прокатывающуюся по напряженным мыслям.

– Я на самом деле зла на эту дурацкую ситуацию, а не на тебя, – Белла вскидывает руки во фрустрации, – но у меня не очень получается это показать.

Она поворачивается ко мне и заглядывает прямо в глаза. 

В моей голове проносится клокочущий вихрь из нервозности и удовольствия, когда наши взгляды пересекаются, и я вижу в этих потемневших от влажности и расстройства глазах какую-то особую глубину и объёмность. Мне приходится буквально отклеивать свой взгляд из-за невыносимой пульсации, бьющей прямо в виски и производящей мириады сумасшедше ярких фейерверков прямо внутри моей черепной коробки. 

Вопрос (под ускоряющийся стук сердца): Почему так сложно смотреть прямо в глаза, и почему так хочется делать это снова?

– Прости, что я схватила тебя в столовой. Я вижу, что тебе неприятны мои касания. - Та-которая-гипнотизирует-взглядом складывает свои руки на груди, будто демонстрируя капитуляцию и смирение. 

Я мысленно оцениваю, насколько неправильно, ложно и уродливо звучат эти слова, хотя технически они отражают правду. Мне хочется опровергнуть всё вышесказанное, доказать обратное и засвидетельствовать успех. Расторгнуть все договоры, отказаться от прошлого опыта и закатать в асфальт внутренние разногласия.

Но я стою на этом вымокшем и посеревшем от времени воздухе во влажной от дождя и недосказанности одежде, и всё, что я могу ей предложить, – это 

/Абсолютно ничего/

себя.

– Придёшь сегодня вечером в библиотеку?

Я выпускаю этот вопрос в разряженное, выстоянное в молчании пространство между мной, Беллой и входной дверью в больницу.

– Я уже и так пропустила одно собрание клуба, – отвечает она.

И эти слова оседают сладкими покалываниями на моём языке. 

*Автор эпиграфа - Джу