я не надеюсь дожить до счастья
или амнистии
мой надзиратель всё время рядом
он очень строг
я говорю с тобой искренне
ибо зачем неискренне?
мы не продолжимся за пределами этих строк*

Я закрываю за собой тяжелую библиотечную дверь. В коридоре шумно: пациенты и персонал сегодня особенно взбудоражены хорошей погодой и ягодным пирогом, который Пышка раздаёт на ужин, но закрытая дверь отсекает меня от разнобоя голосов и десятка смазанных лиц, заполняющих каждый свободный метр и хаотично сталкивающихся между собой в броуновском движении. 

Я быстро оглядываю неизменно-привычный интерьер, хранящийся тут месяцами и столетиями, словно законсервированный в жестяной банке. По человеческому календарю сейчас май и вечер, но солнце светит пронзительно и настойчиво, осознанно плюя на моральные устои и привычки.

Мне нравится, как пыльно-жёлтые лучи дотрагиваются до моего лица, когда я пересекаю их путь, направляясь к шахматному столу. Усиленный двойным оконным стеклом, солнечный свет ощущается насыщенно и напористо, кажется, он проходит голову насквозь и продолжает своё путешествие из моего затылка.

В воздухе стоит запах тёплой весенней пыли. Он оседает на моих лёгких невесомой коркой, запечатывает поцарапанное реальностью горло и проветривает заметно отяжелевшие от недавнего разговора мысли. Мои шаги широкие и почти беззвучные, подошвы больничной обуви утопают в потёртом и обесцвеченном временем ковролине. 

Та-которая-усугубляет-ситуацию уже сидит за столом: я вижу её сквозь неровные сантиметровые щели между хаотично наваленными на полки книгами. Мне хочется замедлить шаг и остаться на несколько секунд здесь, наблюдая за Беллой. Вдруг эта идея кажется такой естественной и привлекательной: возможность спокойно смотреть, как солнечные зайчики дрожат на её ресницах, не принимая никакого участия и не боясь всё испортить. Не рассыпаться на осколки перед её глазами, не пребывать в бесконечных сомнениях, не разрываться от оркестра эмоций, которых я не умею переживать. 

Вопрос (с закрытыми глазами): Этому вообще можно научиться?

Но Белла уже услышала моё приближение, и мимолётная фантазия выветривается из череды быстросменяемых мыслей так же стремительно, как она там появилась.

- Куда ты уходил с Карлайлом? – вместо приветствия говорит она, отмахиваясь от слепящих солнечных лучей, будто от мошек.

Я плавно сажусь на своё привычное место, складываю руки на край стола и нависаю над ним плечами, специально стараясь быть немного ближе несмотря на внутренние протесты. Меня подхватывает чувство невесомости и запредельной лёгкости: все внутренние органы поднимаются к самому горлу, а подошвы ботинок отрываются от пола.

Вопрос-констатация факта: Если уж нырять, то с головой, не так ли?

/Куда ещё глубже/

- Разрабатывать план по запудриванию твоих мозгов, – держу максимально серьезное выражение лица.

- Ты и без Карлайла прекрасно справляешься, - поджимая губы, говорит Белла.

Мой взгляд следует за подрагивающими каплями солнца, раскинутыми веснушками по её лбу. Та-которая-притягивает-свет хмурится от максимально выкрученной яркости, просачивающейся через окно. Мне безумно нравится весна на её лице.

- У меня теперь тоже будут личные консультации, - я всё-таки решаю дать правдивый ответ. – Первая была вот только что.

По моему лицу проходит тень от вспомнившегося разговора, слегка портя те расслабленность и спокойствие, которые сейчас преобладают в моей наполненной сахарной ватой и мыслями голове. Это не проходит мимо внимания Беллы, она складывает руки в замок на груди и притворно сужает глаза:

- Да кто вообще сказал, что их консультации чем-то помогают? Мы можем устроить свои собственные сеансы… - она оглядывается вокруг, будто бы ища подходящие слова. – С шахматами и детским соком! 

Я улыбаюсь в ответ на эту слишком очевидную попытку меня подбодрить. Мне сложно вспомнить, чтобы кого-либо когда-то настолько сильно волновало моё настроение, чтобы он менял своё поведение. Это не укладывается в моей голове, не верится и не принимается за чистую монету. 

/Потому что это неправда/

 - Итак, Эдвард, - Та-которая-запутывает-мысли выпрямляет спину и карикатурным движением поправляет воображаемые очки, сдвинув их указательным пальцем на переносицу. – Вот эта твоя сортировка еды по цветам, с чего всё началось?

- Это ужасная история, Белла, – я щурюсь от слепящего солнца и её улыбки. – Однажды я засунул в рот пачку M&M’s целиком, подавился и чуть не умер. С того самого дня я ем только один цвет за раз, – где-то по центру моей груди приятно вибрирует от того, что я смог так быстро придумать подходящую под момент историю.

- Действительно ужасно, - кивая головой и посмеиваясь, комментирует Белла.

Я раскрываю в своих привычно холодных руках невидимую записную книжку, листаю её искусственно преувеличенными жестами, пародируя Карлайла, и, найдя нужную запись, откашливаюсь:

- У меня тут записано, что ты являешься организатором несуществующих сообществ, можешь дать объяснение? – я сосредоточенно смотрю на кончик её носа, стараясь не сорваться на улыбку.

- «Клуб любителей воображаемых шахмат» - это существующее сообщество! – Белла вздергивает подбородок, - найди в своём блокноте что-то поинтереснее.

Я перелистываю ещё пару вымышленных страниц, проворачивая в голове варианты возможных вопросов, но мысли проносятся настолько быстро, что меня начинает укачивать от скорости и волнения. 

/Хватит играться/

- Частые смены состояния и настроений, – я медленно берусь руками за край стола, забыв про сценический образ, - так всегда было?

Белла берёт короткую паузу перед ответом, её пальцы снова начинают испытывать деревянную поверхность игрового поля на прочность, царапая и постукивая по ней. Я переживаю, что мой вопрос покажется неподходящим и переходящим границы, но желание узнать эту её часть побеждает с огромным преимуществом.

- Думаю, да, – она выглядит уязвлено и растерянно, бездумно кусая губы. – У меня были эпизоды депрессии, связанные со спецификой моей работы.

Её голос почти полностью состоит из грусти. Меня тревожит такое его наполнение – это звучит неправильно и сшибает с ног своей остроугольностью. Я хотел бы иметь возможность вобрать в себя всю её тоску и безнадежность: я и не почувствую разницы.

- Но здесь мне с этим помогли, – Белла повышает голос, стараясь придать ему красок. – Теперь у меня нет работы.

Я не знаю, что сказать – несколько дней назад я распадался на части и развеивался по ветру на этом же самом месте, но теперь это не кажется таким страшным. Переживать собственные боль и страдания не так уж сложно, если сравнивать с удушающим ощущением неспособности ничего сделать, когда Та-которая-раскрывает-карты проливается грустью на шахматное поле между нами. 

Я бы рассказал ещё миллионы ненавистных мне историй из детства, выслушал бы любые безумные теории, сжигал бы себя снова и снова, открывая все секреты, если бы это гарантировало отсутствие боли в её глазах.

- Эй, ты чего? – Белла вглядывается в моё оторопевшее лицо. 

Я всё ещё не могу прийти в себя, оглушённый громкостью собственного протеста не её несчастье. Мне непонятно, откуда вязалась такая масса сочувствия в засохшей и растрескавшейся душе. Возможно, я слишком глубоко погрузился в её историю, начав ассоциировать многое с собственным опытом. Или эти глубокие карие глаза вызывают особый тип жалости -  откусывающий куски от сердца и сжирающий их прямо у тебя на глазах.

- Не думала, что ты такой впечатлительный, - грустно улыбнувшись, говорит Белла. 

Солнце, наконец, насытившись, сворачивается в закат, как прокисшее молоко. Неловкость и недосказанность натянуты между нами серебряными нитями. Вечерняя тишина проникает в меня сквозь кончики онемевших пальцев, вызывая в них покалывание.

- Я тоже не думал, – неизвестная и пугающая откровенность приподнимает волосы на моём затылке.

* Автор эпиграфа - Ананасова