скажет: пожалуйста, не ешь руками
ты уже выросла, используй приборы
а чтоб проще вскрыть череп, вот тебе камень
нет, трубочкой через ухо совсем не здорово
а ты подумаешь – вот вляпалась, боже ж ты мой!
и откроешь окно, а там воздух такой, такой
как будто весну уже отменили добрые люди
и нет ее, не было и – слава богу – не будет*

Весь объём библиотечной аудитории заполнен искрящейся потрескивающей тишиной и жёлтым искусственным светом. Они просачиваются между залежавшихся книг и стелются по ворсистому полу. Молчание затягивается и удваивается, я почти не могу больше его терпеть: оно стало настолько осязаемо, что забирается внутрь моей головы через ноздри и забивает дыхательные пути.

Я растерян, озадачен и погружён сам в себя. Язык уже некоторое время вырисовывает тревожные узоры на поверхности зубов, но меня это не успокаивает, а только ещё больше подстёгивает несущиеся наперегонки мысли.

Та-которая-натягивает-нервы снова выглядит спокойно и умиротворенно, наконец избавившись от липучего солнечного света и смотря на зеленеющую весеннюю растительность за окном.

Застывшая между нами тишина обжигает и раздражает мои глаза, я физически не могу собраться с перепутанными мыслями и заставить себя снова функционировать нормально. Пережитые эмоции выбили меня из колеи, и теперь меня мотает из стороны в сторону, будто яркий детский флажок на бешеном ветру.

/Скажи что-нибудь/

– У тебя ресница упала.

Я обращаю её внимание на правую щёку и так и остаюсь – приклеенный глазами к указанному месту.

Белла смотрит на меня, каким-то магическим образом заставляя встретиться с ней взглядом. Несколько долгих нескончаемых секунд ничего не происходит, только оглушающие нервные фейерверки в моей голове и мы, впившиеся друг в друга глазами.

Вопрос (ностальгия): Кто бы мог подумать, что «гляделки» – это взрослая игра?

После пары самых громких и насыщенных секунд в моей жизни она совершает сразу три действия: отводит взгляд куда-то на самый край своей половины поля, очень ярко краснеет и быстро проводит ладонью по лицу в смахивающем жесте.

Я встряхиваю головой, не понимая, что только что произошло. На какое-то безумное и головокружительное мгновение мне кажется, что Белла хотела, чтобы я сам убрал упавшую ресницу с её лица. 

/Это было бы весело/

От настолько нереальной и разрывающей голову мысли меня бросает в нестерпимый жар, а черепную коробку против воли наполняют несуществующие вселенные, где я протягиваю руку через всё шахматное поле к Белле и дотрагиваюсь тёплым спокойным касанием до её кожи, ощущая клубничный румянец, приятно покалывающий пальцы, и не вызывая этим конца света.

Я зарываюсь воспламенённой головой в руки, лежащие на краю стола, и, уперев взгляд в носки тапочек, делаю несколько глубоких вдохов, хотя грудная клетка настолько сжата в подступающей от воображаемых картинок панике, что вдохи выходят какие угодно, но только не глубокие. 

Когда после тридцать третьего удара языком по зубам и охапки псевдоуспокаивающих ритуалов я поднимаю голову, Та-которая-создаёт-вселенные уже избавилась от заливающей щёки красной акварели и теперь смотрит на меня, подпирая голову левой рукой.

– Тебя иногда немного накрывает, да? - она медленно моргает уставшими от длинного дня и моей неадекватности глазами.

Я легко пожимаю плечами и растягиваю губы в ненастоящей улыбке, стараясь сделать её идентичной натуральной. 

– Странно, – Белла переводит взгляд на стол и снова начинает пальцами обводить шахматные клетки по только ей известным правилам. – Ну, допустим, ты не переносишь прикосновений к рукам и имеешь несколько особенных привычек, – она выделяет слово «особенных» в воздушные кавычки. – Неужели им обязательно запирать тебя на год в психиатрической клинике? 

/Расскажи ей, раз ты теперь такой честный/

– То, что ты перечислила, – это всего лишь незначительные внешние проявления, – горькая неприязнь к самому себе жаром выплёскивается на лицо. – И, если быть точным, год я нахожусь только в этой больнице.

Белла приподнимает брови в недоверии. Мне становится почти смешно оттого, что я действительно могу создать впечатление только слегка сумасшедшего человека. Всё-таки подсмотренные через приоткрытую дверь репетиции школьного актёрского кружка не прошли даром.

– Раньше я какое-то время был в другом месте…

Я всеми внутренними силами пытаюсь остановить завертевшийся в голове вихрь воспоминаний, большинство из которых настолько смазанные и нереальные, что голова начинает пульсировать болью.

– Какое-то время… – Та-которая-добивается-ответов повторяет мои слова, обводя пальцем очередную клетку игрового поля и устало хлопая тёмными ресницами, – …звучит расплывчато. 

Я набираю воздух в почти не растягивающиеся лёгкие, но ничего не говорю, оставляя её комментарий неотвеченным и неопределённым. 

Темнота за окном забирает себе всё больше и больше света, приближая наступление ночи. За пределами библиотечных стен не слышится никаких звуков, и я представляю, что нас вместе с аудиторией вырвало из здания и унесло в открытый космос. Благодаря заранее установленной герметизации в помещении есть воздух, но вот температура уже начинает снижаться, сравниваясь с абсолютным нулём. Я прохожусь взглядом по своей бесцветной больничной кофте, жалея, что это всё, что я смогу дать Белле.

– Эммет скоро начнёт нас искать, – будто бы очнувшись от разделённой вместе со мной фантазии, говорит она. – А мы так и не начали обсуждать мою встречу с Карлайлом!

 – Когда она состоится? - я поворачиваю голову в том направлении, где за десятками книжных стеллажей расположена дверь, пытаясь уловить приближение медбрата.

– Послезавтра утром, – Белла подпирает потяжелевшую от усталости голову уже двумя руками. – Ты сможешь как-то выманить его из кабинета, чтобы я осталась одна?

Я неуверенно киваю головой, по умолчанию, соглашаясь помочь, но ещё не представляя, что именно я должен буду сделать. На данном этапе мне сложно понять, почему я так сильно хватаюсь за любую возможность показать Белле свою состоятельность и полноценность, но я знаю наверняка, что это делает меня немного менее отвратительным в собственных глазах.

– Завтра подумаю над этим, – мой взгляд плавает по волнам её волос, стекающим каскадами по подпирающим подбородок рукам. – Уже решила, кому будешь звонить, если всё удастся? В редакцию?

– Им абсолютно плевать на меня, – она закатывает глаза и улыбается. – Единственное, что их волнует, – это если я вовремя не сдам материал. 

– Очень прагматичный подход.

Меня странно затягивает в такие обычные и рутинные разговоры, они кажутся мне не менее волнующими, чем раскрытие секретов и распарывание старых ран. В моей памяти было полно терапий и бесконечно длинных душещипательных разговоров, консультаций и групповых занятий, на которых обсуждались мои несостоятельность и нежизнеспособность, но эти обычные тягуче-скучные беседы успокаивающими пластами ложатся на мои жужжащие мысли, замедляя и сортируя их.

– Позвоню своему жениху, он единственный, кто знает о моём расследовании деятельности Аро.

Белла складывает руки на край стола и протяжно вздыхает. 

Полностью автоматически и абсолютно машинально мой взгляд проходится по её тонким бледным пальцам, прощупывая и сканируя. И почти одновременно с этим я мысленно признаю глупость порыва: пациентам запрещено носить какие-либо украшения. 

– У меня нет кольца, – она успевает перехватить мой взгляд. – Наши отношения… сложны. 

– Настолько сложны, что его не волнует твоё отсутствие на протяжении вот уже нескольких недель? 

Рот заполняется горько-кислым ядом, который по случайному совпадению начинает вырабатываться в слюнных железах, придавая голосу металлический оттенок. 

Вопрос (под отдалённый звук марша Мендельсона): Почему на некоторые виды новой информации у меня открывается внутреннее душевное кровотечение?

Я часто глотаю, пытаясь справиться с увеличивающимся количеством разъедающего язык яда. Он обжигает высохшее горло, проходит в трахею, разрушая всё на своём пути, впрыскивается в лёгкие, покрывая их стенки взрывоопасным налётом, всасывается в кровь, разнося себя по телу, достигая самых кончиков волос, приподнимая их и вызывая болезненную мелкую дрожь, и, оставляя самое сладкое на десерт, вместе с потоком заражённой крови вливается в колотящееся сердце.

Та-которая-режет-по-живому упирается взглядом в стол и, кажется, не планирует выступать адвокатом своей личной жизни. Мне безумно горько и тоскливо оттого, какими ненадёжными людьми Белла окружила себя в своей обычной реальности. По крайней мере, именно так я себе объясняю собственное расстройство. 

Где-то за пределами нашей лимитирующей в открытом космосе библиотечной аудитории раздаётся стук в дверь: зная, что я наверняка здесь, Квин не хочет тратить ресурс своих голосовых связок и просто громко стучит. Я в последний раз провожу взглядом, всё ещё резким от внутренних болезненных сокращений, по её опущенным ресницам и встаю, признавая сегодняшний день законченным.

* Автор эпиграфа - Джу