сколько ни разглаживай — вечно скомкан
ты бы стёк как наледь весною с крыш
...но идёшь, заражая своей тоскою
всех
с кем заговоришь*

Я сегодня простужен и расклеен. Стеклянная оранжерея больничного ботанического сада распухает от повышенного содержания пыльцы и солнечного света в воздухе. Пахнет влажной тёплой землёй – знакомый с детства запах, который хочется забыть. 

Вокруг родительского дома был большой участок земли, на котором мне всегда находилась работа. Из самых давнишних воспоминаний я могу восстановить в голове расплывчатую картинку трехлетнего себя с обгорелым лицом и намертво забившейся под ногти грязью. Уже тогда я понимал, что лучше как можно больше времени находиться вне дома.

Стеклянный потолок оранжереи концентрирует солнечные лучи так, что мои слишком длинные волосы стекают на лицо растаявшими потоками. Я думаю о том, что нужно попросить Элис постричь меня, хотя не имею понятия, где её искать: я не видел её уже около недели. 

Высокая концентрация пыльцы и одиночества щекочут носоглотку, от обилия насыщенно-зелёного и цветочно-жёлтого цветов пестрит в глазах. Я иду вдоль аккуратно высаженных растений, еле волоча ноги. Мне не спится и не дышится. 

Моя простуда замедляет сердечный ритм, сбивает мысли в кучу и навевает тоску. Сейчас, должно быть, около шести утра, но мой биологический будильник недавно сломался и трезвонил внутри меня всю прошедшую ночь.

Вопрос (прагматический): Что еще должно внутри меня сломаться, чтобы можно было наконец списать в утиль?

За мои волочащиеся по протоптанной тропинке ноги цепляется кот, живущий в ботаническом саду. Я почти спотыкаюсь о приставучее животное, на что оно не обращает внимания, продолжая тереться пушистой головой о носки ботинок. Мне приходится аккуратно переступить через требующего нежностей кота: он миловидный и мягкий, но не вызывает внутри меня никакой симпатии.

Когда-то я любил животных. Одним из преимуществ каждодневной работы в поле было то, что со всей округи в поисках еды ко мне приходили бездомные собаки и кошки. И я никогда им ни в чём не отказывал: настилы сена в покосившемся амбаре служили отличным жильём, а еду я носил из дома, тайком откладывая из собственных обедов. Когда количество пушистых голов достигло четырёх: два кота и две собаки, я стал волноваться, что они могут начать шуметь и привлечь внимание. Тогда я переселил их в старую кладовую для инструментов – она находилась на краю поля. В голове очень ярко возникают картины из той кладовой – я мог лежать там часами, рассказывая пушистым друзьям вымышленные истории из моей жизни и получая в ответ радостные повизгивания и поцелуи в щёки мокрыми носами.

Когда мать с отцом нашли их, кинули в выкопанную мной яму, облили бензином и сожгли у меня на глазах, я перестал любить животных, наконец, начав осознавать губительные последствия своей любви. Мне было десять лет.

Моя простуда слипает между собой ресницы, сушит губы и мучает самокопанием. Я не знаю, куда ещё тратить ненужное время перед завтраком и выхожу из душной гудящей от фотосинтеза оранжереи на утренний, пахнущий приближением лета воздух. Руки обхватывают плечи в жалкой пародии на объятие, отгораживая воспалённую грудную клетку от прохладного воздуха. 

Я стою на месте, пытаясь охватить взглядом нагнетающе огромное здание больницы. Солнце уже больше часа золотит окна палат, и я, засмотревшись на яркие зеркальные стёкла, невольно начинаю думать о Белле. Невольно, потому что моя простуда отдается кашлем и болезненными спазмами, когда Та-которая-вызывает-осложнения вплетается в лихорадящие мысли. 

Я обхватываю плечи покрепче, сжимая себя в единственных доступных мне объятиях, и иду ко входу в клинику, надеясь, что завтрак уже начался, и я более не единственный бодрствующий лунатик в радиусе нескольких километров. 

В столовой пусто и пахнет горелым маслом. Пышка уже на своём месте за раздаточным столом, поэтому я беру поднос и качу его по металлическим рельсам, пытаясь сосредоточиться на мелких действиях. 

– Эдвард! Ты сегодня первый. Неважно выглядишь. Веселился всю ночь?

Он вываливает на меня сразу все заготовленные на завтрак фразы, и я переживаю, что на следующих подопытных ничего не останется.

– Простуда, – односложно отвечаю я сразу на всё.

/Омлет, тост, овощной салат/

Я беру омлет, тост и овощной салат, состоящий только из помидоров и половины авокадо, и сажусь за ближайший стол. Вся еда сегодня почти бесцветная: водянисто-оранжевый омлет, максимально недожаренный бледно-коричневый тост, прозрачно-розовые томаты и мятно-жёлтый авокадо. 

По каким-то невероятным и необъяснимым путям мои мысли выстраиваются в цепочку, которая ведёт от невнятно выглядящего завтрака к Белле. Бьюсь об заклад, на её свадьбе еда будет яркая и разноцветная. 

Мне казалось, что на контрасте с тем разрывающим ощущением отчаяния и беспомощности, которое вызывала во мне её тоска, мысли о счастливом событии принесут успокоение и радость. Но заполонившие голову картинки только повышают температуру в и без того лихорадящей голове. Мне хочется поскорее избавиться от ненавистных причиняющих дискомфорт фантазий, которые расцарапывают воспалённое горло. 

Впрочем, насыщенные жизнью изображения Беллы, кружащейся внутри моей черепной коробки в праздничном платье, не причиняют никакого вреда. Это делает та, вторая, фигура рядом, которая отвечает за все неудобства. Без каких-либо особых усилий мой мозг вырисовывает картинку мужчины: светлые, аккуратно постриженные волосы, сшитый на заказ костюм и глаза, светящиеся уверенностью и мужеством.

Вопрос (с повышенной температурой): Почему я представляю его как полную противоположность самого себя? 

/Потому что ты – ничтожество/

Я даю этому воображаемому идеальному мужчине самое неприятное имя, которое приходит мне на ум, – Майк. Легче не становится, подогретая жаром кровь загустела и теперь течёт по сосудам вязкой массой, заставляя сердце наращивать обороты. 

Я пытаюсь отвлечься от приносящих осложнения мыслей и начинаю обдумывать просьбу Беллы – завтра ей понадобится моя помощь. Меня вдруг обдаёт холодным душем – какой у Карлайла план на первую личную беседу? Что если он собирается делать то же самое, что пытался сделать со мной, давая непрошенные советы? Каким образом он сможет заставить Беллу перестать со мной видеться? Расскажет обо мне что-то плохое?

/Или ещё хуже – правду/

Пульсирующая голова начинает вращаться, глаза теряют фокус, и я хватаюсь за край стола, чтобы сохранить равновесие. Внутри меня мгновенно возникает порыв встать и найти Беллу, а затем любыми способами отговорить её от следования плану, но рациональная часть меня сразу же отметает панические идеи. Я вдыхаю так глубоко, как позволяют саднящие лёгкие, понимая, что это всё простуженное сознание играет с моим слишком чувствительным воображением.

Я выхожу из столовой ещё до того, как туда прибывают другие люди. По квадратным коридорам больницы расстилается солнечный свет, заливающийся сквозь окна. Я думаю о том, чтобы вернуться в оранжерею, но в итоге решаю вернуться в палату и попытаться поспать, хотя и эта моя инициатива напарывается на края реальности, когда я замечаю Беллу, идущую мне навстречу и сонно растирающую невыспавшиеся глаза. 

Вопрос (наблюдение): Она тоже заболела?

Моя простуда заламывает пальцы, ищет отговорки и отводит глаза. Я чувствую приближение приступа кашля, так точно совпавшего с появлением Беллы. Повышенная температура горит на щеках и пульсирует на кончиках пальцев.

– Доброе утро, – Та-которая-усиливает-симптомы выглядит спокойно и устало. – Из-за таблеток, которые Розали каждое утро запихивает в моё горло, режим сна полностью сбился. Завтра важный день, а я чувствую себя как слизняк.

– К тебе приставили саму Леди? – я облокачиваюсь о стену, давая ослабевшим ногам немного отдыха. – Аро действительно тебя не любит, Белла. 

Та-которая-повышает-температуру закатывает покрасневшие глаза, и в моей голове вдруг оживают мной же выдуманные свадебные картинки. На этот раз больное горло не поддаётся сдерживанию, и я сгибаюсь вдвое, заходясь в приступе сильного кашля, словно в попытке вытащить из себя эти неудобные и разрушительные эмоции.

– Ты в порядке? – её голос становится чуть выше от пронизывающего его беспокойства.

Я выпрямляюсь и киваю головой, сохраняя раздражённые связки от лишнего напряжения.

– Как же тебя угораздило так быстро простыть? – Белла хмурится и качает головой. – Тебе надо лечиться и спать. Перенесём всё с завтра на следующую неделю.

– Нет! – не рассчитав, я слишком резко махнул головой, и теперь перед глазами плывут скопища черных точек. – Оставим как есть. 

Я сделаю всё что угодно, лишь бы завтра она смогла позвонить своему Майку и её забрали из больницы. Чтобы её выписали, вычеркнули и выпроводили из этого миром забытого места. Чтобы она, наконец, выветрилась из больного сознания. Вместе с моей простудой. 

*Автор эпиграфа - Ананасова