и лучше бы ты не лезла в меня так глубоко, по локоть
и не копалась, пытаясь вывернуть наизнанку
я подскажу тебе: надо просто меня не трогать
иначе я превращу твою ранку — всего лишь ранку —
в огромную опухоль, что прорастёт к тебе в каждый орган*

Даже сквозь закрытые веки свет кажется слишком ярким и колючим. Медленно, растянув процесс на тысячелетия, я выплываю на поверхность своего сознания, по одному включая органы чувств. 

Вопрос (зацикленный по кругу): Я вообще есть?

– Эдвард! – голос Элис звонкими осколками рассыпается внутри моей черепной коробки. – Открывай глаза! Я вижу, что ты проснулся – ты дышишь по-другому. 

Я действительно дышу по-другому. Так, словно слетела резьба, и теперь нет никакого ориентира. Будто бы из меня вырезали что-то важное и продали на чёрном рынке органов. Или я всегда так дышал?

– Ты должен был проснуться ещё несколько часов назад, – взволнованно продолжает Элис. – Я позову Карлайла, он просил ему сообщить, когда ты придёшь в себя.

– Подожди, – мой голос скрипит, как несмазанный механизм. – Дай мне немного времени.

Я наконец открываю глаза: яркий, ничем не приглушенный свет заставляет их слезиться. Сквозь мутную солёную пелену я вижу расплывчатое встревоженное лицо медсестры и непривычно низко нависший потолок моей палаты. 

– Элис, – я поворачиваю тяжелую голову в сторону, позволяя слезам вытечь и впитаться в подушку, – давай пока без Карлайла, прошу тебя. Мне нужно прийти в себя.

На её лице попеременно сменяются недовольство, замешательство, нерешительность и смирение. Очевидно, что произошедший со мной инцидент напугал Элис. Я мысленно кладу ещё одну монетку в копилку своей вины. 

– Хорошо, – слегка мешкая, говорит она. – Но тебе нужно сесть и слушаться меня! 

Я пытаюсь растянуть в улыбке онемевшие губы. Всё моё тело будто бы начинает отходить от повсеместной анестезии и понемногу возвращать чувствительность. Я почти не чувствую ног, но зато ноющая ненавистная пустота внутри оттаивает самой первой. Она растекается по венам колючим белым шумом, вызывая неприятные покалывания.

Элис берёт меня за плечи и помогает сесть, прислонив спиной к стене. Она ставит мне на колени поднос, на котором находятся две упаковки пудинга: сливочного и шоколадного, несколько конфет и бутылка газировки.

– Сладкое поможет быстрее прийти в норму, – Элис садится на стул возле кровати и пару раз вздыхает, словно решаясь на что-то. – Ты меня напугал.

/А чего ты ожидала от сумасшедшего человека/

– Знаю, – плохо слушающимися руками я открываю лимонад, чтобы сместить фокус её внимания. – Как дела у… Джаспера?

Я запинаюсь на середине вопроса, почти проговорив другое, намного более личное для меня имя. Имя, от одного только воспоминания о котором ворох болезненных импульсов впивается меж рёбер, входя глубже в кожу с каждым вдохом.

– Немного лучше.

Элис всегда чуть меняется, когда говорит о Джаспере. Теперь это стало ещё более очевидным для меня. 

– Мне нужно идти, работу больше нельзя откладывать, – в её голосе слышится сожаление, но мне нравится идея остаться одному. – Я позову Карлайла. 

/Переубеди её/

– Пожалуйста, Элис, – я делаю несколько больших глотков газировки, чтобы показать, насколько сильно я заинтересован, – дай мне ещё хотя бы час спокойствия.

– Боже, – она начинает неосознанно кусать ногти, выдавая волнение. – Ладно, я попрошу кого-нибудь за тобой присмотреть.

– Спасибо, – тихо выдыхаю я. – Элис? – мои слова настигают её уже в дверях. – Пострижёшь меня завтра?

– Я уже думала, ты никогда не попросишь, – искренняя улыбка озаряет её уставшее лицо. – Отдыхай.

Моя голова съезжает по стенке к правому плечу и замирает в таком неудобном подвешенном положении. Я смотрю, как на полу дрожит луч света, прощупывая своими желтыми острыми пальцами стыки ламината. Щиплющий озноб волнами разливается по медленно оттаивающему телу. Мысли слегка заторможены остатками медикаментов, постепенно вымывающимися из крови. Я обесцвечен, обезвожен и не до конца осознаю последствия. 

– Хэй, – в комнату входит сначала робкий и полный неуверенности голос Беллы, и лишь потом, спустя тысячу хаотично ударяющихся о грудную клетку сердцебиений, она сама. – Элис сказала, что ты проснулся.

Вопрос (щипая себя за бедро): Или я всё ещё сплю?

Я чувствую раздражение, неумолимо скатывающееся в огромный ком, распирающий рёбра. Обиду, острыми когтями сжимающую плечи. Злость, разъедающей кислотой капающую на кожу. Но больше всего я чувствую, как, стократно перекрывая всё прочее, сдавливающие и удушающие моё горло невидимые руки исчезают, позволяя вновь вдохнуть этот наполненный растаявшим светом и её голосом воздух. Я гелиевый, невесомый и перепачканный желанием улыбаться.

– Эдвард, я… – Та-которая-перемешивает-эмоции стоит напротив, смотря куда-то в область моей груди и активно кусая губы, – я не думала, что ты… я думала, что будет как-то по-другому… я не должна была просить тебя.

Она продолжает оправдываться, заламывая руки и раскачиваясь с носка на пятку, а я не понимаю, что в этом уравнении может не сходиться: я записал бы вчерашний день на пленочную кассету и крутил бы его сколько угодно долго, если бы это помогло Белле. 

– Прости, – наконец она подводит черту и опасливо вглядывается в моё лицо.

Я знаю, что извинения делают людей ещё злее и жёстче, добавляя желание сделать больнее, но её «прости» только приятно дует на саднящую царапину внутри меня, вызывая лишь спокойствие.

Слабо гнущимися руками я убираю поднос с едой со своих коленей и слегка приподнимаю непослушное тело, устраиваясь удобнее. Я ничего не говорю, убежденный очевидностью произошедшего. Я ничего не спрашиваю, до смерти боясь услышать ответы. Молчание – величайшая ценность нашего времени.

– Хочешь прогуляться? - Белла продолжает кусать губы, неосознанно морщась, попадая зубами на свежую ранку, но не прекращая мучительный процесс.

– Не уверен, что мои ноги меня удержат.

Я провожу взглядом по её горящим на солнце волосам, мысленно восхищаясь их равномерным плавным цветом.

– Поэтому Элис дала вот это! – она делает быстрый рывок за приоткрытую дверь палаты и затаскивает внутрь кресло-коляску. – Прокатить тебя с ветерком?

Белла вульгарно играет бровями, и сама же смеётся над своими кривляньями. Её смех, тёплый и лёгкий, заполняет всю комнату, смешиваясь с нагретым воздухом, и я вдыхаю его, чувствуя, как размягчается внутренний скепсис и недовольство.

На то, чтобы перенести своё тело из кровати в кресло, я трачу несколько минут и целую охапку самооценки. Белла стоит в стороне, усердно пытаясь не смеяться над моими неловкими действиями, и, когда я, наконец, усаживаюсь на место, несколько раз хлопает в ладоши.

Я чувствую себя странно и непривычно, катясь по знакомой дорожке в направлении местного ботанического сада, зная, что Та-которая-всё-ещё-здесь находится сразу за спиной. Её голос струится поверх моей головы, растекаясь звуковыми волнами по коже и ложась на веки, делая их тяжёлыми.

– Мне нравятся твои волосы, – произносит Белла откуда-то сверху, – такие тёмно-медовые.

Её правая рука на мгновение отпускает ручку кресла и дотрагивается до кончиков моих растрёпанных волос. Касание длится катастрофически мало, но этого хватает, чтобы кожа головы наполнилась пульсирующим электричеством, распространяющим вниз по позвоночнику волны мурашек.

– Слишком длинные, – я встряхиваю головой, сбрасывая сладко-тянущее наваждение. – Элис завтра пострижёт меня.

– Надеюсь, не очень коротко.

– Нет, – я на секунду останавливаюсь, сверяясь с внутренними барьерами. – Отец вплоть до восемнадцати лет брил мою голову, поэтому сейчас я никогда не стригусь коротко. Отросшие волосы – как билль независимости. 

Белла резко выдыхает от неожиданной откровенности. Боковым зрением я замечаю, как её пальцы крепко сжимаются вокруг ручек кресла. 

– Я никогда никому это не рассказывал, – удивляясь самому себе, говорю я. – Не знаю, почему сейчас рассказал.

– Мне больно слышать твои истории из детства, – Белла звучит одновременно грустно и зло. – Но спасибо, что делишься. 

/Не жалко: они никогда не закончатся/

Мелкие камни то и дело попадают под колёса кресла-коляски, слегка встряхивая мою заполненную туманом голову. Я несколько раз провожу языком по внутренней поверхности зубов, снова и снова натыкаясь на вопрос, который я пытаюсь удержать в закрытом рту. Раньше мне казалось, что если закрыть глаза, то ничего страшного не произойдёт, а если плотно зажать руками уши, то не услышишь то, что не хотелось слышать. Но жизнь успешно разбивает детские иллюзии, тыкая тебя лицом в реальность.

– Так ты позвонила Майку? – я всё же решаюсь открыть рот и выпустить бьющийся о нёбо вопрос.

– Кому? 

– Ну, твоему… 

Мне не хочется произносить слово «жених», оно стоит в горле огромной остроконечной костью и впивается в дыхательные пути.

– Джейкобу? Да… – Белла произносит это слишком отстранённо и безразлично, будто думая о чём-то другом.

– И почему ты всё ещё здесь? – я запрокидываю голову назад, чтобы видеть её лицо, и задаю вопрос сразу обоим: небу и Белле.

– Странный разговор получился, – она смотрит на меня сверху вниз, и я быстро отвожу взгляд, возвращаясь в нормальное положение. – Он говорил о том, что его предупредили о моём состоянии и о том, что у меня могут быть навязчивые идеи, – последние слова подчёркиваются интонацией. – Сказал не переживать, и что скоро мне станет лучше. Лучше! В психиатрической клинике! – она добавляет жестикуляцию правой рукой, исчерпав лимиты голоса. – Он также пообещал меня навестить.

– Это может надолго затянуться, – с непонятно откуда взявшимся злорадством комментирую я. – Для визита нужно собрать кучу разрешений, а он ещё и не родственник.

– Ага, – тянет Белла, показывая очень маленькую заинтересованность в скорой встрече с парнем. – Но вот что интересно: когда Джейкоб спросил об оставшихся материалах моих прошлых расследований, меня будто осенило – я ведь сейчас в самом эпицентре событий. Что если я смогу достать какие-то ценные данные и передать их Джейкобу, когда он навестит меня?

– Ты говоришь ему о том, что тебя насильно удерживают в больнице, а он спрашивает о каких-то материалах? – я не могу вложить в голос ещё больше ненависти к этому Майку-Джейкобу.

– В редакции нашли какие-то неточности или что-то типа того… Неважно, – отмахивается она.

/Что за чушь/

– Ты довольно низко ценишь собственную жизнь и свободу, – я закрываю глаза, позволяя заходящему солнцу коснуться моего лица последними остатками тепла. – В этом мы похожи.

*Автор эпиграфа - Ананасова