- посмотри, какое лето – солнце и чистота, -
говорю ей, - внутри меня тоже так
раньше кровоточили раны от выдуманных ножей
а она улыбается и прикладывает
подорожник
к моей душе*
Вопрос (под шум усиливающегося дождя): Как скоро она уйдет?
В голове играет несуществующая мелодия, представляющая собой смесь колыбельной и похоронного марша. Я даю себе время на обдумывание, трушу и откладываю. Белла не торопит меня, даря необходимое время, но проблема в том, что сколько бы времени у меня ни было, его всегда будет недостаточно.
На несколько минут я отпускаю все эмоции и становлюсь настолько простым и примитивным, что выполняю буквально одно дело - втягиваю носом запах её волос, отфильтровываю его своими лёгкими и выдыхаю углекислый газ. Моё тело расслаблено и заточено на максимальный результат - сохранить внутри себя доказательство её присутствия.
Та-которая-является-причиной-и-следствием аккуратно дотрагивается пальцами до моей руки - её касание настолько легкое, что почти неразличимо - я чувствую только разряды чего-то магически-электрического, поднимающие волосы на затылке. Как раньше, еще в какой-то прошлой ненастоящей жизни, она начинает шагать указательным и средним пальцами, но вместо деревянного шахматного поля её путешествие проходит вдоль моего предплечья. Завороженный до полного оцепенения, я слежу за этими движениями, слишком отчетливо помня, как в тайне даже от самого себя мечтал когда-либо почувствовать тепло её ладоней на своей коже.
Болезненное воспоминание встряхивает замедлившийся пульс, и я интуитивно прижимаю Беллу ближе к себе, стараясь сбросить мучительное онемение. Мне становится почти невозможно трудно думать о том, прошлом себе, настолько неживом и закостенелом. В голове не укладывается та перемена, что произошла со мной за последние месяцы.
Вопрос (оглядываясь назад): Был ли тот человек действительно мной?
/Хватит медлить/
Тягучий вязкий страх липнет к горлу, обволакивая голосовые связки. Начало разговора, нарушение тишины, затопившей аудиторию, кажется непростительным и немыслимым поступком. Её пальцы поднимаются до самого плеча, не прекращая своей экспедиции, не зная о том предательстве, что готовится вылиться из меня совестным потоком. Я слегка поворачиваю голову и дотрагиваюсь до них губами.
- Начиная с самого раннего осознанного возраста, когда я уже мог осмыслить свою ситуацию и её ненормальность, единственным, что держало меня на плаву, была мысль о совершеннолетии.
Я закрываю глаза, чтобы придать себе смелости. Невольно, почти противоестественно хватка моих рук, сомкнутых вокруг Беллы, ослабевает, позволяя ей отстраниться в любой момент. Я не знаю - и не уверен, что хочу знать - что произойдет со мной, если - когда - этот момент реально настанет.
- Я грезил этим будущим - когда я смогу уйти из ненавистного дома, уехать из страны, как можно дальше от вызывающих тошноту и панику воспоминаний. У меня не было никаких сбережений или знакомств, чтобы помочь плану осуществиться, но я знал, что буду способен идти пешком столько, сколько потребуется, просто чтобы увеличивать расстояние между мной и людьми, считающимися моими родителями.
Из-за трусливо закрытых глаз прикосновение Беллы становится неожиданностью - моё дыхание прерывается, цепкие когти страха сжимаются вокруг горла, перекрывая кислород. Её рука ложится на мою щёку: знакомое тепло наполненной электричеством кожи мгновенно успокаивает; я делаю глубокий вдох и открываю глаза.
- В четырнадцать лет у меня была одна попытка побега. Когда различия между мной и остальными детьми в школе стали казаться пропастью, а моя ненормальность и болезненность стала пугать меня самого. Попытка, естественно, не удалась - меня вернули родителям той же ночью - а последствий хватило на то, чтобы не пробовать повторить. Обычно наказанием становилось лишение меня чего-то значимого, но к четырнадцати годам я не имел уже ничего - родители уничтожили всё, к чему я имел привязанности, а появления новых я старался не допускать. Поэтому в ход пошли не духовные, но телесные потребности - сон, еда, гигиена. На четвертый день без еды и сна я стал слышать /его/ голос внутри своей головы.
Та-которая-скоро-уйдет проводит большим пальцем по моей щеке, повторяя движения, которыми я успокаивал ее ранее. Кожу искрит и щиплет - слёзы тоже рассказывают историю, будто одних слов недостаточно.
- Появление чего-то, ненавидящего меня больше, чем я сам, стало облегчением. Голос делал существование ещё менее выносимым, но /он/ был единственным моим союзником в бесперспективной борьбе за выживание. /Его/ ненависть не знала границ: она простиралась на всё вокруг, и хоть ее эпицентром был я сам, мать с отцом также занимали значительную часть. Мы научились работать вместе: я делал то, что /он/ говорил, получая взамен ночи, полные фантазий о самых изощренных способах отмщения.
Пасмурность сгущается, и по аудитории расползаются тени. Ладони Беллы мягко обволакивают моё лицо, не оставляя возможности на побег. Её ресницы трепещут, перенимая часть дрожи, пробивающей мой позвоночник. Я обвожу языком пересохшие губы.
/Продолжай/
- За несколько месяцев до совершеннолетия мать отвела меня к знакомому врачу. Это было странно - тогда я мог пересчитать по пальцам одной руки места, где я когда-либо был, кроме дома и школы. И хоть мои социальные навыки были не так уж и плохи, я не был нормальным. Как потом оказалось, она планировала признать меня недееспособным и стать моим полным опекуном. На всю жизнь.
Я пропускаю пару вдохов тишины. Каждый новый слог дается сложнее предыдущего: в горло будто насыпали песок, а лёгкие прокололи гвоздями.
- Тогда я окончательно сломался. Та фантомная мечта - хотя называть это мечтой было бы слишком кощунственно, скорее стремление - являлась моим единственным ориентиром. И хотя у меня уже был страх прикосновений, паранойя и враждебный голос в голове, именно в том момент я действительно потерял рассудок. Во мне больше не было сопротивления или воли, я излучал ненависть, состоял из гнева и озлобленности. Внутри моей головы больше не было меня, только /его/ голос. И я сделал, что /он/ просил.
Последние слова выходят скомканными и надломанными. На виски давит повысившаяся температура. Жар распространяется по телу волнообразно, прокатываясь по груди и подбираясь к горлу. Белла слегка отстраняется от меня, заглядывая в глаза. Во мне почти не осталось сил на какое-либо сопротивление, поэтому я отвожу взгляд куда-то над её плечом, совершенно не заботясь о картинке, так как перед глазами стоит плотная пелена из злости и отчаяния.
- Я дождался наступления ночи. Как и полагается настоящим посвященным людям, мать с отцом спали в разных комнатах, поэтому мне не составило труда застать их поодиночке.
Слова застревают в сведённой спазмом челюсти. Я боюсь перевести взгляд с той невидимой точки, на которой он сфокусирован последние несколько минут. Жар быстро проходит, оставляя только пустоту.
/Говори/
- Я задушил отца тем ремнём, которым он часто связывал мои руки в качестве наказания. К моему неудовольствию, его хрипы были еле слышны - болезнь последних лет оставила его без сил. Я уложил его тело на кровати ровно, накрыл одеялом и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Мне хотелось что-то почувствовать, ощутить последствия, но голос в голове требовал продолжение, заглушая любые мысли и эмоции. Я зашел на кухню за ножом и долго не мог определиться с выбором: для рыбы или для мяса? В итоге /он/ решил за меня и это.
/Кто-то должен был/
- Она умирала долго. Длинный зубчатый нож для резки хлеба уютно поместился в её животе, мне даже не пришлось прилагать много усилий. Я держал её за плечи, кричащую и агонизирующую. Я отсчитывал минуты. Я ждал чувство освобождения.
Та-которая-не-должна-здесь-оставаться почти не подает признаков жизни: её слишком поверхностное дыхание вызывает тревогу где-то на задворках моего сгорающего сознания. Я больше не касаюсь её, но все еще чувствую знакомое тепло напротив своего тела. Мы настолько замедленны и обездвижены, что, кажется, впали в анабиоз.
- Я прождал его ещё около трех недель. В гулком одиночестве, среди мёртвой тишины и запаха металлической крови, смешанной с первыми признаками гниения. Когда настал день моего совершеннолетия, я впервые вышел из дома, чтобы больше никогда туда не вернуться, - я выдыхаю, словно преодолел важный рубеж. - Дальше, я думаю, ты догадываешься: меня признали невменяемым, но мои действия сочли самообороной - в деле было очень много отчетов судебных психологов, работающих со мной и подтвердивших обстоятельства, при которых я жил восемнадцать лет. Эсме, мой адвокат, стала полноценным опекуном, а я отправился в закрытую психиатрическую больницу на семь лет.
Пересохшие губы трескаются и болят. Закупорившие трахею эмоции вызывают гипервентиляцию. Я распластан, раскурочен и переиначен. Обратной дороги нет.
Вопрос (закрывая утонувшие в соли глаза): Что насчёт дороги вперёд?
- Я, наверное, где-то на подсознательном уровне догадывалась, - слишком тихий, неразборчивый шёпот Беллы касается моего лица. - Карлайл намекал на очень специфические особенности твоего прошлого, когда пытался отговорить меня от дружбы с тобой, - мне кажется, я слышу полуулыбку в её словах. - Не знаю, что бы я делала на твоем месте. Скорее всего, тоже сломалась бы. Я не прошла и через четверть того ада, через который прошел ты, а уже хотела убить саму себя.
Белла накрывает лицо ладонями и упирается ими в свои согнутые колени. Моё сердце нещадно разбивает рёбра, сквозь закрытые веки я вижу, как летят их щепки. В этом искусственном свете, среди старых ненужных книг и газет, сидя под шахматным столом, словно под зонтом, я чувствую себя принятым и законченным.
Затопившая сознание нежность захлестывает и прорывает все дамбы разума. Я провожу кончиками пальцев по её волосам, обменивая свою дрожь на её тепло. Губы разбрасываются вперемешку словами и лёгкими поцелуями в макушку. Моя любовь скатывается горячими слезами, вырывается из тела повышенной температурой, тает признаниями в изломах рта:
- Я хочу любить больше, чем ненавидеть, - ломая тишину, звучит моё чистосердечное с покаянием.
Мы проводим в этом коконе долгие, но слишком короткие мгновения. Её взаимный шёпот лечит мои внутренние переломы, останавливает кровотечения и мучительно-приятно прижигает открытые раны. Я держу её тонкие пальцы в своих, когда мы идём по плохо освещённому коридору в сторону наших палат. В больничный воздух кто-то разлил глазурного сиропа, он облепливает лёгкие паутиной сахарной ваты и заставляет улыбаться.
- Это в твоей палате люди? - Белла тянет мою ладонь.
Люди, точнее персонал больницы, действительно находятся в моей палате. Сквозь настежь распахнутую дверь я вижу сброшенное на пол постельное белье, разбросанную одежду и те немногие личные вещи, что у меня есть. Я опускаю пальцы Беллы и взглядом прошу её остаться на месте. Даже подойдя ближе, я не могу узнать никого из персонала, бесчинствующего в моей комнате.
- Что-то ищете? - высокий уровень стресса придаёт голосу резкость.
Неосознанно я бросаю взгляд в сторону своего ещё нетронутого тайника, чтобы в то же мгновение осознать сделанную ошибку. К моему невероятному везению, никто не замечает этой оплошности: медбратья слишком заняты привнесением хаоса.
- Ничего необычного, - оглядываясь на меня, отзывается один из них. - Будем проводить обработку от плесени, нужно всё отсюда вынести.
Особо ни на что не надеясь, я обвожу взглядом комнату в поисках химикатов для уничтожения плесени. Ничего подобного в палате нет.
*Автор эпиграфа - Саша Птица
Источник: http://robsten.ru/forum/67-3199-1