я иду по асфальтовым тропам своего промозглого города
он улицы хищно выпятил как обглоданный серый хребет
привет
в некрологе написано, "в 5.20 скончался от холода"
но ты им не верь
привет*

Через слегка треснутое стекло большого окна в читальном зале малиново-красный закат выглядит как разбившаяся банка варенья. Мое уединение нарушает только трескучий звук пишущей шариковой ручки, лежащей в руке. Я переписываю случайные отрывки из случайной макулатуры, попавшейся на глаза. Слово за слово заполняется первый лист бумаги, и, когда он не вмещает в себя ничего больше, я оглядываюсь в поисках урны и, найдя её взглядом в нескольких метрах от себя, комкаю исписанный лист.

/Если ты не попадешь с первого раза, она с тобой больше никогда не заговорит/

Я задерживаю дыхание и бросаю скомканный в шар лист бумаги. Он приземляется точно в урну, почти заполненную схожими снарядами. Меня немного кусает радостью, но тут же накрывает досадой, как когда ты увидел в толпе спину человека, по которому скучаешь, но потом понял, что это не он.

Вопрос (головоломка): Что первично – желание почувствовать себя живым или страх быть на это неспособным?

Я исписываю второй лист, прерываясь только на поиск нового случайного источника слов. Этот способ хорошо помогает забивать голову ничего не значащей информацией и заглушать собственный поток сознания.

Искусственный свет режет и без того уставшие глаза. Я пытаюсь концентрироваться на переписываемом тексте, но чувствую, как мои мысли утекают в привычные русла. Прошло уже два дня с разговора с Той-которая-забралась-ко-мне-в-голову, а я всё еще мысленно прокручиваю его раз за разом, придумывая лучшие ответы и добавляя в него всё, что не смог добавить тогда.

Сдавшись, я откладываю ручку и прохожусь языком по кромке верхних зубов справа налево.

Итак, что было приемлемо? Яблочный сок – определенно, это было даже хорошо. Забота о ближнем – всегда положительное качество. Но вот зачем я потом наговорил ненужной информации про этот сок, я не понимаю. Это был определенно один из слабых моментов того разговора. Не такой слабый, конечно, как последний вопрос про упаковку, звучащий в моей голове после миллиона прокручиваний чересчур отчаянно.

Я физически чувствую, как от этих неприятных мыслей моё тело немного сжимается. Отсчитав восемнадцать ударов языком по зубам, я наконец выхожу из библиотеки, чтобы успеть на последние минуты ужина.

Мои глаза сразу натыкаются на Беллу, как только я захожу в столовую. Она сидит за нашим столом, склонившись над подносом с едой.

Вопрос (взволнованно): Присваивание неодушевлённым предметам местоимения «наш» – это плохой признак?

Её волосы всё также служат защитным кордоном между мной, приближающимся к столу со своей едой, и ею, рассеянно смешивающей разноцветную еду в радужное месиво.

Мне нужно собраться и провести этот диалог лучше, чем прошлый. Я не должен спугнуть её снова. Я пока сам не знаю, откуда во мне это желание продолжительного разговора, но появление хоть какой-то незначительной цели ужасно мотивирует и заставляет лёгкие прижиматься к гортани, словно что-то высасывает их из меня.

– Привет, – мой голос звучит несогласованно-нервно, будто ломаясь о каменное лицо Той-которая-сделала-этот-стол-нашим.

Я сажусь на стул, одновременно думая, стоило ли спросить её согласия на мою компанию. Действия опережают мысли в неравной гонке, и вот я уже сижу, разбирая вилкой неправильно перемешанную еду на цветные составляющие. Мой взгляд нервно прыгает с одной точки окружающего пространства на другую, старательно избегая Беллу, обводя её по контуру.

– Привет, – спокойно отвечает она, в её голосе не слышится грусть, но там определенно есть хорошо настоянная отрешённость. – Снова играешь с едой?

Я замираю на мгновение, а затем быстро перевожу взгляд на её переносицу, слегка задевая карие глаза периферическим зрением. Мне не хочется разговаривать о себе: я не интересный, не особенный и не привлекающий внимание.

/Спроси про тот бред, что она напридумывала/

– Так ты, значит, журналистка? – я стараюсь непринуждённо накалывать на вилку картофель фри жёлто-запечённого цвета и выглядеть естественно.

– Типа того, – скучающе произносит Та-которая-заставляет-нервничать, – я не состою в штате или в редакции, больше как фрилансер для нескольких изданий.

Она не отрываясь смотрит в свою тарелку, но не ест. Я бы тоже не смог съесть такую кучу цветов за один раз. Мне вдруг приходит на ум, что она сегодня взяла обычную еду, не запечатанную в индивидуальную упаковку.

– Ты больше не боишься отравления?

Мой взгляд плавно качается по волнам её бровей справа налево, а затем обратно через переносицу.

– Всё равно.

Еле заметно – возможно, мне даже это просто кажется – она передёргивает плечами, словно пытаясь сбросить с себя что-то тяжёлое.

/Продолжай спрашивать. Настаивай/

– И что случилось такого, что журналистка вдруг оказалась здесь?

Мне вдруг хочется взять слои слова обратно – слишком нагло они прозвучали. Я не должен насильно ломиться в её личное пространство. Я бы не хотел, чтобы так делали со мной. Чтобы Белла так делала со мной.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – быстро добавляю я и начинаю отсчитывать восемь ударов языком по зубам.

– Случилось то, что главный врач этого места имеет гораздо больше ресурсов, чем я предполагала.

Она резко и натянуто улыбается собственной тарелке. Ее брови сходятся на переносице, прищемляя мой взгляд, который всё это время там находился.

– Но ты предпринимаешь всё возможное, чтобы выбраться? - тот наигранный оптимизм, что я хотел вложить в вопрос, звучит фальшиво, как старая скрипка в руках двухлетнего ребенка.

Белла ничего не отвечает, лишь отводит глаза в сторону окна. Я снова начинаю чувствовать, что она собирается уходить. Мои лёгкие наполняются трескучей недосказанностью. Мне вдруг хочется много чего сказать вслух, а не перемешивать это внутри своей головы без остановки. Я не знаю, как её остановить, и не умею рассказать обо всём, что меня волнует.

– Я мог бы тебе помочь в этом. - Растерянность управляет моим голосом, делает его ломким и тихим, словно он выдаёт страшные секреты.

Та-которой-хочется-всё-рассказать продолжает молчать и рассеянно водить острым взглядом по моей груди и горлу, оставляя мелкие невидимые порезы после себя. Затем она смотрит мне прямо в глаза, и я плотно сжимаю зубы, собирая всю силу воли, чтобы не отвести их, не спрятать на безопасно шершавых стенах столовой.

– Но ты всё же не веришь мне?

Не вопрос – скорее, утверждение, даже не разочарование, а просто выплёскивание фактов в моё занемевшее лицо.

/Нет/

Мои мысли разбегаются, как тараканы при включенном свете. Я хочу солгать, что верю, но не хочу врать. Я хочу убедить её, что со мной всё ещё хуже, но не хочу видеть отвращение на её лице. Я хочу быть способным вынести её взгляд, но отвожу глаза.

– Хорошей ночи, Эдвард. - моё имя пропитано её мягкой и слишком спокойной улыбкой.

Вопрос (с подоплёкой): Почему воздух в столовой вдруг стал кисловато-отчаянного вкуса?

----

*Автор эпиграфа - Джимми Колфилд 
P.S. Как вам развитие их отношений?