Kapitel 11. Theater am Potsdamer Platz
Theater am Potsdamer Platz (Театр на Потсдамской площади) - театр, построенный в 1999 году по проекту именитого архитектора Ренцо Пьяно. В зрительном зале может разместиться до 1800 человек, один из крупнейших театров Берлина. Начиная с 2000 года ежегодно в феврале «Театр на Потсдамской площади» принимает Берлинский кинофестиваль. В это время театр носит название «Дворец Берлинале».
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Theater am Potsdamer Platz (Театр на Потсдамской площади) - театр, построенный в 1999 году по проекту именитого архитектора Ренцо Пьяно. В зрительном зале может разместиться до 1800 человек, один из крупнейших театров Берлина. Начиная с 2000 года ежегодно в феврале «Театр на Потсдамской площади» принимает Берлинский кинофестиваль. В это время театр носит название «Дворец Берлинале».
Моя жизнь не блистала яркостью событий. Всë шло как-то по накатанной, спокойно, без лишнего блеска и в довольно-таки повседневных делах. Всë больше отдаляясь от родителей, в свою очередь далеко удалившихся друг от друга и, быть может, единственного, что об их неудавшемся раннем браке напоминало — меня. Я постигала основы самостоятельной и независимой жизни.
Но даже тут обошлось без потрясений. Разве что, Керра и его спонтанное предложение ехать в Берлин я приняла… и расставание наше вышло болезненным. Но не более болезненным, чем сама суть этих отношений. У нас всë было очень сложно. Не в рассмотрении подросткового возраста и юношеского инфантилизма, а во вполне взрослом плане. Я не понимала Керра. Керр не понимал меня. Мы шли разными дорогами в надежде, что когда-то они сойдутся. Очень глупые надежды, особенно если появляются в самом начале совместного пути. Зато вокруг всë было легко и мирно. Мои родители его приняли. Его родители приняли меня. Никаких размолвок в кругах общения, никаких видимых ограничений. Ничего, что мешало бы извне.
Моя встреча с Эдвардом, моя влюбленность — это сильное, сметающее всë на своем пути землетрясение. Из глубины, из самых недр, изменяя всë моë существование, всë прежде понятое и изученное, оно прошло насквозь и сделало мой мир куда интереснее. Мне так легко, безмятежно и безопасно с Соколом, как не было ни с кем и никогда до него. Зато извне неприятные события льются, как из рога изобилия. Будто бы марш-бросок, стихийная потребность, марафон — помешать нам быть вместе. Самыми неожиданными путями, нетипичными решениями и вполне себе ощутимыми угрозами.
Я сижу на постели гостевой комнаты, из открытой форточки дует октябрьский ледяной ветер, а я, зачарованно глядя на ровные белые подушки, что есть мочи, прижимаю к уху телефон. Анализирую только что услышанное. И привыкаю к затихающему звучанию мелодичного, насмешливого женского голоса.
Террен.
Неужели правда? Нет ведь других женщин с таким именем, что могут знать Эдварда.
Террен.
Та самая, что подарила ему двух сыновей, та самая, с которой, с его слов, разошелся полюбовно. И та самая, до которой и после которой до сих пор никого важнее не было. Я чувствую невольный интерес к женщине, что смогла пленить Эдварда так надолго. Она, наверное, до умопомрачения красива. И, само собой, умна. И, конечно же, целеустремленная, яркая, интересная личность. Кто бы еще мог претендовать на брак с мистером Калленом.
Останавливаю свой восторженно-эйфорический ход мыслей. Это последствия изумления. Думаю, в здравом уме нельзя пускаться в такие рассуждения. Тем более, она все еще со мной говорит. Вернее, ждет ответа?.. Я сжимаю покрывало всей ладонью и со всей силы. От открытого окна в этой душной спальне почему-то не становится прохладнее.
— Откуда у вас мой номер, Террен?
Я сама поражаюсь своему спокойному, несколько надменному тону. На руках, обнаженных голубой блузкой, вижу гусиную кожу.
Женщина, похоже, тоже удивлена моим ровным вопросом. На мгновенье она теряется.
— Это не суть важно, детка. Поверь мне на слово. Ты ходишь по краю глубокого обрыва.
Я усмехаюсь. Запрокидываю голову, с излишним вниманием, изучая чересчур яркий свет лампы. Он слепит. Я зажмуриваюсь.
— К чему вы все это говорите? — теперь я стараюсь сохранить — это надуманное спокойствие, напускное безразличие в голосе. Кажется, выходит неплохо. Я набираюсь смелости, взглянув на окно, дверь комнаты, покрывало. На этих покрывалах я впервые… и Эдвард впервые… со мной. Так какого же черта мне опасаться его бывшей?
— Изабелла, моя дорогая, тебе нужно уяснить одну вещь –, чтобы он с тобой не делал, чтобы он тебе не обещал и какие бы небылицы не рассказывал –, он все равно вернется ко мне. Он мой. Я думаю, ты понимаешь, что у мужчины с таким статусом и возможностями. Любовниц может быть много. Но женщина — одна.
Я поторопилась с заявлением, что она умна.
— С вашей стороны не очень разумно звонить мне и говорить такое. Это угрозы?
— Какие угрозы, ради бога. Мы с тобой в разных весовых категориях с самого начала. Я просто хотела тебя предупредить. Знаешь, по-женски, чтобы не было напрасных надежд и завышенных ожиданий.
Господи, да она стерва. Или сука. Я не знаю. Я мало взаимодействовала с такой категорией женщин. Но помимо всего прочего, Террен ведь… мать его детей. Что-то неимоверно странное происходит в этом мире. Не такой я ее себе представляла.
— Спасибо за предупреждение. Я думаю, вам лучше удалить мой номер, — вежливо и мягко, дистанцируясь и от собственного изумления, и от внезапных открытий, и от самого факта, что женщина лично мне звонит, советую я.
— Я удалю тебя, — сладко, но уже с ноткой раздражения, обещает женщина, — из его жизни. На что ты рассчитываешь, Изабелла, мне правда интересно? Что залетишь? Что он женится? Но ведь эта история совсем другого уровня.
— Террен, я считаю, тебе лучше поговорить с Эдвардом, — резко и ясно отрезаю я, не вслушиваясь в эти странные фразы. — Сюда больше не звони.
— Ну, Изабелла!
Я отключаю звонок. Пространно смотрю на экран мобильного несколько секунд. Анализирую или стараюсь принять ситуацию? Сама толком не знаю. Его экран вспыхивает снова. Опять вибрирует от входящего вызова корпус. Но мне и вправду больше нечего сказать. Да и выслушивать все это мне нет никакого толку.
Я перевожу телефон в беззвучный режим. Встаю с кровати, подхожу к окну, обвиваю себя за плечи обеими руками. И смотрю на ночной Шарлоттенбург, на распростертый за ним остальной Берлин, на Немецкую Оперу. Вдыхаю свежий ночной воздух, пропитанный дождем. Меня начинает немного познабливать, но не могу понять, от прохлады или от волнения. Я хочу успокоиться. Нет никаких причин мне вкручиваться в чужой бред и вестись на эти разговоры. Решила ответить на свою голову. Заочно познакомилась с Террен. Удивительная и невероятная жизнь. Интересно, в ту ночь, когда Эдвард остался у меня, она прислала ему то сообщение? Пополнила мой немецкий словарный запас бранных слов? У него в контактах нет бывшей жены?..
Я запуталась. В этом более или менее спокойном, домашнем вечере после насыщенного дня. Я потерялась. Мне определенно стоит сказать обо всем Эдварду. Может, он как-то объяснит происходящее? Если же они давным-давно разведены, зачем же?..
Я останавливаюсь на внезапно промелькнувшей мысли, вздрогнув от ее содержания.
Элис.
Неужели Элис?.. Позвонила матери?.. И?..
Делаю несколько глубоких вдохов. Ну и что. Даже если позвонила. Это ее мать. Ее право. Что уж тут думать о рациональности поступка, когда люди на эмоциях. Весь вчерашний и позавчерашний день Элис была на эмоциях. Это вполне ожидаемо. Ничего.
Я открываю дверь из спальни, выглянув в коридор. Из гостиной доносятся звуки разговора. Свет горит только там, в остальной квартире темно. Картины с перламутровых стен укоряюще смотрят на меня, темные и никак не выделяющиеся на общем фоне. Я просто знаю их расположение. Оно меня цепляет.
— Гийом, послушай меня, — негромкий голос Эдварда, отражаясь от стен, звучит и мягко, и встревоженно: — постой, малыш!
Я поспешно закрываю дверь, отдернув руку от ручки, словно обжегшись. Я не буду подслушивать. Тем более, если что-то идет не по плану.
Возвращаюсь обратно на постель. Убираю от греха подальше мобильный на противоположную тумбочку. Укладываюсь на покрывало, прижав к себе одну из подушек. Закрываю глаза, приникнув к ее хрустящей наволочке. Она пахнет только гелем для стирки, ни намека на запах Эдварда. Мне не нравится. И этот яркий, прямо-таки бьющий по глазам свет…
Вжимаюсь лицом в подушку, крепко обвив ее обеими руками. Прячусь от назойливого света, стука дождя, нежданных звонков, незапланированных разговоров и сложных реакций… ничего этого не хочу.
Я не имею представления, сколько проходит времени. Не считаю секунды и толком ни о чем не думаю, пребываю в каком-то подвешенном, нетипичном прежде состоянии. Прихожу в себя, лишь почувствовав прикосновение к плечу. Вздрагиваю, чуть дернувшись, и касание становится нежнее.
— Ш-ш-ш, Ласточка, я не хотел напугать тебя, — раскаянно произносит Эдвард, бархатно поглаживая мою кожу. — Ты в порядке? Устала?
Я неглубоко вздыхаю, улыбнувшись его возвращению. Поворачиваюсь на спину, обратно к ненавистному свету, но теперь его отчасти загораживает Эдвард. Всматривается в мое лицо, капельку нахмурившись. Синие глаза полны грусти, но он искренне старается запрятать ее подальше. Улыбается мне краешком губ.
— Все нормально.
Поднимаю руку, ласково коснувшись его щеки. Не могу видеть Эдварда таким растроенным. Особенно, когда это расстройство он так откровенно пытается скрыть. Кожа у него холодная.
— Ты выходил на улицу?
— На балкон.
— Там мокро и сыро. Должно быть, ты замерз.
Он тихо посмеивается моим словам, реагируя на прикосновение. Чуть ниже опускает голову, прикрывает глаза. Неслышно выдыхает, качнув головой.
— Я почти никогда не мерзну, Schönheit, не о чем беспокоиться. Леса Мэна, Атлантический океан, скалы, даже прорубь — отличные средства для закаливания.
— Эдвард, — и удивленно, и укоряюще усмехаюсь я.
Сажусь на постели, придвинувшись совсем близко к нему. Обнимаю. Мистер Каллен, не вынуждая ни ждать, ни просить, обнимает меня в ответ. Крепко прижимает к себе, уткнувшись лицом в мои волосы.
— Как все прошло? — использую нашу позу, лишенную прямого взгляда, а значит, настраивающую на откровенность. Немного волнуюсь, оттого потираю пальцами ворот его рубашки.
— Нормально. Точно по среднему показателю — ни хорошо, ни плохо.
— Мне жаль.
— С чего бы, Белла? — он гладит мою спину, задержавшись на поясе джинс, — итог вполне себе неплохой. Детям тоже нужно дать время.
Я закусываю губу, припомнив ту единственную фразу, что услышала, недальновидно, открыв дверь гостевой раньше времени. Обращенную к Гийому.
— Ты не жалеешь, что сказал им?
Эдвард отстраняется, вынуждая меня на него посмотреть. Взгляд у мужчины хмурый, между бровей — морщинка. Эдвард глядит на меня и строго, и пронизывающе. Растворяется в синих глазах, та странная грусть, нет ее больше.
— И почему же я должен жалеть?
— Я не хотела бы портить ваши отношения.
— Это очень большая глупость, Белла, — недовольно и четко произносит он, заставляя меня понять каждое слово, — рано или поздно дети все равно должны были узнать. Лучше сделать это заблаговременно, это честно по отношению к ним. К тому же, в ноябре вам предстоит познакомиться.
— Ты будто бы… ничуть не переживаешь, — неловко бормочу я. Такой строгий и неудовлетворенный ситуацией вид Эдварда заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке.
Сокол убирает мне за ухо непослушную прядку. Легко касается скулы.
— Я понимаю, что все будет в порядке. Ты волнуешься на этот счет?
— Конечно. Я же говорю, я не хочу быть яблоком раздора.
Эдвард, криво улыбнувшись, подается вперед и целует мой лоб. Медленно ведет губами ниже, вдоль бровей, к виску. У него ровное, горячее дыхание. Приятно.
— Доверься мне. Не будешь.
Я несильно жмурюсь. На этот раз сама отстраняюсь от Эдварда, неловко перехватив его ладонь. Стараюсь выглядеть смелой и также смело посмотреть Каллену в глаза. Но выходит все равно как будто исподлобья. Эдвард подбадривающе пожимает мои пальцы. Но пока не понимает.
Сейчас или никогда.
— Ты знаешь, пока вы говорили… мне позвонила Террен, Эдвард.
Его взгляд вспыхивает ярким, обжигающим изумлением. На лице появляются новые морщинки.
— Террен? Тебе?
— Она представилась так… я не знаю. Но номер был американским.
— Изабелла, — Сокол так крепко пожимает мою ладонь в своей, что мне даже немного больно. На его лице много эмоций. Но правит балом по-прежнему удивление. Он будто бы просчитывает вероятность такого варианта. Хмурится. Качает головой. — Когда это было, ты говоришь?
— Минут через десять после начала вашего разговора, я думаю.
— Этого не может быть. Практически все время Террен была в комнате с мальчиками. Я видел ее. Разве что ближе к концу она вышла…
Теперь черед удивиться мне.
— Ты уверен?..
— Конечно, — Эдвард резко качает головой, взглянув на меня с твердой решимостью, — еще раз, тебе звонила женщина? На твой телефон?
— Да… она и…
— Дай мне ее номер, — блеснув взглядом, Эдвард требовательно протягивает мне руку. Оглядывается в поисках моего мобильного. Находит его на тумбочке.
— Самый первый в списке.
Каллен недоуменно и в то же время зло смотрит на набор цифр в моих контактах. Нажимает на вызов. Прикладывает телефон к уху.
Эдвард смотрится угрожающе, пока идут негромкие гудки. У него заостряются черты лица, появляется странный стальной блеск в глазах, напрягаются руки. Он весь напрягается. Садится чересчур прямо, раздраженно глядя на покрывало постели и на ближайшую к нам стену.
Вызов автоматически сбрасывается. Нет ответа.
Он пробует снова. Поднимается на ноги, оставляя меня на кровати, несколькими решительными шагами подходит к окну. И обратно. Взгляд теперь прямо-таки пылает, когда оглядывается. Будто бы у него сошлась эта головоломка.
— Что она тебе сказала, эта женщина?
Я перебарываю свой несвоевременный страх. Хочу быть храброй и невозмутимой, уверенной в себе, точно Эдвард.
— Сказала, что у меня проблемы, раз я с тобой.
— И представилась моей бывшей женой?
— Да.
— Только это? Что еще? — у него грубеет голос. Я сажусь ровнее, но на Эдварда смотрю с тревогой.
— Если кратко: что будущего у нас нет. Ты к ней вернешься, чтобы там не было. И мне стоит прекратить наше общение.
Каллен останавливается посреди комнаты, настойчиво пробуя добиться ответа от абонента. Напрасно. Когда вызов снова прерывается, еще раз смотрит на номер. Не похоже, что он его знает. Грубо, тихо чертыхается.
— Извини, — отрывисто просит, устыдившись сказанной грубости, — это не Террен, Белла. Она никогда себе ничего подобного не позволит. Ей и незачем.
— Но ведь?..
— Да, — он кивает, оглянувшись на открытое окно. Проводит ладонью по лицу, ото лба к подбородку, устало выдыхая. Возвращается ко мне, протягивая мобильный. Снова присаживается рядом.
— Я не понимаю, Эдвард, — честно признаюсь, не сдержав хмурости. Все это кажется сюром. Мне надо получить какое-то здравое объяснение.
Он мягко, но настойчиво смотрит мне в глаза. Не пытается коснуться руки, хотя наши ладони на расстоянии в пару сантиметром. От Эдварда снова пахнет цитрусами. Меня успокаивает столь явный признак его присутствия.
— Эта история очень длинная, чтобы начинать ее рассказывать с самого начала. Еще и сейчас. Я прошу, Белла, просто поверь мне — я с этим разберусь. Мне кажется, я знаю, кто тебе звонил.
Он говорит честно, как и всегда, когда делится чем-то сокровенным. Но сегодня, впрочем, честность эта довольно грозная, почти режущая. И вполне себе призывная.
— Мне не нужно знать, кто это?..
— Нет смысла. Все это вообще не имеет никакого смысла. Мы завтра же сделаем тебе новый номер.
Я нарушаю нашу негласную договоренность, перехватив его ладонь. Поднимаю выше, переплетаю наши пальцы.
— Тебе нужно будет рассказать мне эту историю, какой бы она не была, Эдвард. Ты ведь понимаешь? Если не сегодня, то потом, — делаю акцент на последнем слове, внимательно глядя на мужчину. Он выглядит куда спокойнее, чем прежде. Нет больше ни стали, ни раздражения.
— Потом. Хорошо? А сейчас постарайся не думать об этом, моя девочка, прошу тебя.
— Ладно. Если мы договорились.
Эдвард ласково мне улыбается. Такой домашний, теплый, близкий сейчас. Я правда не хочу портить этот вечер. Приникаю к его плечу, с удовольствием, обняв за талию. Эдвард гладит мои волосы.
— Насыщенные у нас вечера, Sonne, — некоторое время спустя резюмирует он.
— Не поспоришь. Но знаешь, я все равно рада, что я здесь.
— А я как рад, — искренне признается мужчина. Целует мою макушку. — Считаю, мы заслужили еще один диафильм.
За окном дождь. Ветер. Холодно. И я, приникнув к теплому Эдварду, усмехаюсь в его плечо. Пошло оно все к черту. До завтра так точно.
— Только с твоим переводом, Falke.
Приятно удивленный, Каллен прищуривается. Глаза его задорно искрятся, ничего больше не напоминает о неприятной ситуации с нежданным звонком. Да и в принципе все выглядит так, будто ничего и не было. Может, и правда?..
— Как скажешь, Schwalbe, — с игривой улыбкой соглашается он.
* * *
Я рассматриваю брошюрку с описанием нового «Porsche Cayenne Coupe», умостившуюся на прикроватной тумбочке мистера Каллена. Автомобиль представлен в новом цвете палитры — вишневом. Он выгодно выделяется среди иных машин и в солнечную, дневную погоду, и в темную, ночную, придающую ему налет таинственности и привлекательной матовости. Мне кажется, эту машину, эту модель проще всего ассоциировать с Эдвардом — к гадалке не ходи, что он приложил руку к ее созданию. Не зная на выставке ничего ни о Каллене, ни о его детище, я сама, легко и бесповоротно, пришла к этому автомобилю. Не машина, а воплощение Сокола. Посмеиваюсь сама себе, до конца долистывая брошюрку. Мне определенно стоит заняться немецким, все к этому идет.
Эдвард, возвращаясь из ванной, поглядывает на меня с интересом. На ходу вытирает голову темно-синим махровым полотенцем, приметив ничем не скрытое вторжение в его личное пространство. Впрочем, не похоже, что бы он был против моего самообразования в автомобильной отрасли.
— Скоро будет во всех салонах, — кивая на брошюру, объясняет он, — «Cayenne Coupe» этого года официально выходит на рынок, маркетинговый отдел предложил несколько вариантов. Там, правее, еще один. Что скажешь?
Я забираю с тумбочки вторую брошюрку, выполненную, в отличие от первой, в светлых оттенках. На бежевом фоне «Порше» выглядит дорого, изысканно и презентабельно. Но его своенравный, опасный и грозный образ на бумаге черного цвета привлекает меня куда больше. Я выбираю победителем первый вариант.
— Темнота куда загадочнее света, — хитро сообщаю мужчине, проведя по объемной картинке авто указательным пальцем. — А ты что думаешь?
— Я за черный, — усмехается он. Убирает полотенце на спинку стула, присаживается на постель рядом со мной. — Выбор сделан.
На Эдварде темные пижамные штаны и светло-голубая футболка. Его волосы все еще влажные, пару капелек воды остаются и у виска. Стираю их, подавшись вперед, и целомудренно мужчину целую. Он пахнет своим гелем для душа, эвкалиптом и домом. Мой любимый набор ароматов.
Кажется, именно этого Сокол и ждал. Он гладит мою талию под пижамной майкой, игриво касаясь обнаженных участков кожи. Но не переходит грани. Играет с подвивающимися прядками моих волос.
— Ложимся?
— Да, — я откладываю брошюрки на место, отодвигаясь обратно на свой край постели. Эдвард не дает мне уйти далеко. Как только освобождается достаточное для него место, утягивает обратно. Я смеюсь в его мягкую футболку, а он затейливые узоры ведет по моей спине.
— С этими ласточками глаз да глаз нужен, — с напускной серьезностью жалуется мне, — того и гляди, улетают.
— От сокола не улетишь, — щурюсь я, — крылья слишком маленькие.
Эдвард, с нежностью посмотрев на меня с высоты своей подушки, гладит щеку костяшками пальцев.
— Очаровательные маленькие крылышки.
Я поворачиваю голову, целую его пальцы. Взгляд Каллена теплеет, наполняется каким-то глубоким, проникновенным спокойствием. Я кладу голову ему на плечо, с удобством устроившись на привычном месте. Здорово, что мы спим не в гостевой. И что сегодняшний неприятный разговор вечером тоже случился не здесь. Меня отвлек наш продлившийся совместный вечер — словно бы ничего и не было — однако здесь, рядом с Эдвардом, взглянув на наши мобильные телефоны под брошюрками… я вспоминаю. Не так просто все это проигнорировать.
— У тебя в спальне нет ни картин, ни фотографий. Детей, я имею ввиду. Почему?
Мой вопрос застает Эдварда врасплох. Мне кажется, я начинаю преуспевать в этом деле. Его пальцы на моих волосах чуть замедляются, гладят их теперь едва касаясь.
— Я их редко вижу, Schönheit. Фотографии — как постоянное напоминание об этом расстоянии. Мне так проще.
Я задумчиво глажу край его футболки.
— Они недовольны вашим разговором, не так ли?
Сегодня я хочу сорвать куш на смелость, никак не иначе. Последнее время все чаще говорю то, что думаю. Не знаю, как на самом деле относится к этому Эдвард.
— Тебя не отпускает эта тема, верно? — с долей усталости в голосе зовет мужчина. Негромко вздыхает.
Я, так и не поднимая на него глаза пока, качаю головой.
— Мои мальчики все еще дети, Белла. Я думаю, это стандартная первая реакция — отрицание. Или непонимание. В конце концов, недоверие. Сам факт, что я могу быть с кем-то, кроме их матери, пока в новинку. И дело тут не в тебе.
— Я снова и снова возвращаюсь к этому разговору, Эдвард, извини.
— Почему? Тебя это настолько тревожит?
Я хмурюсь такому вопросу, теперь привстав на локте и посмотрев на его лицо. Мужчина искренне старается меня понять. Он смотрит и призывно, и настороженно, хмурости в чертах почти нет.
— Конечно, — не отпуская его взгляда, честно признаюсь я, — это же твоя семья. Как это может не волновать меня?
— Белла, — Сокол садится на постели и я сажусь вместе с ним. Он забирает себе мою ладонь, тепло, но крепко пожав пальцы. Голос звучит серьезно, взгляд твердый. — Кто бы и что тебе не говорил, между мной и сыновьями ничего встать не может. Им нужно время, чтобы принять тебя. Точно так же, как они приняли новость о нашем с их матерью разводе. Точно так же, как приняли мой отъезд в Германию и новую должность. Мы все учимся принимать ситуацию, если не можем ее изменить, и даже находить в ней плюсы. Это неизбежно.
— Это не так просто, как ты говоришь… это мудро, правильно, но не просто. Я приняла двоих новых людей в жизни родителей после их развода. Я знаю, насколько это может быть нелегко.
Эдвард подмечает горечь в моем голосе. Вот теперь немного хмурится. Большим пальцем гладит тыльную сторону моей ладони.
— Ты права, это непросто. У меня не было такого опыта, Белла, я не могу судить как ты, это правда. Я вырос в семье с более чем идеальными взаимоотношениями и потому, наверное, в моей собственной жизни творилась такая жуткая чехарда. Но за мальчиков и ваше общение я почему-то спокоен. Попробуй мне довериться.
В его глазах самая настоящая, ничуть не напускная, убежденность. Мне импонирует столь ясная эмоция. Я улыбаюсь Эдварду краешком губ, растерянно кивнув.
— Я верю. Но хочу попросить тебя: если что-то пойдет не так, что-то окажется за гранью, ты скажешь мне. И мы попробуем решить проблему вместе.
Эдвард красиво, ласково улыбается. Я невольно расслабляюсь от такого его вида.
— Хорошо, Schönheit. Так и сделаем.
Неглубоко вздохнув, сама придвигаюсь к нему ближе. Обнимаю, обвив за шею, и прижимаюсь сильнее. Мне нравится чувствовать его руки на талии, ощущать все его тело так близко, слышать теплое дыхание на своих волосах, у шеи. Самая поразительная, самая защищенная поза. Когда я обнимаю Эдварда и он обнимает меня в ответ, мне на самом деле ничего не страшно. Как много может решить простое присутствие любимого человека.
Сокол не торопит меня с возвращением на подушки. Наоборот, тоже получая удовольствие, медленно гладит мою спину, талию, волосы. Успокаиваюсь в такт с его глубоким, ровным дыханием. Запахи, окружающие нас, становятся и частью меня в этой уютной темной спальне. Улыбаюсь в его плечо. Эдвард чувствует.
— Что, моя радость? — тихонько зовет он. В голосе тоже слышу улыбку.
— Мне повезло.
— Да? Мне больше, — он, чуть крепче обхватив талию, прижимает меня к себе сильнее, — я заново влюбился в этот кофейный шампунь с твоим появлением.
— Кофе в твоем присутствии это вообще что-то с чем-то…
Медленно веду пальцами по его плечам и спине. Мне нравится ощущение упругих мышц под мягкой материей футболки.
— Я давно хотела спросить, как ты это делаешь?
— Ношу футболки в твоем присутствии? Ты права, не порядок.
— Так выглядишь, — мягко объясняю, огладив его предплечья, — мужественно и красиво. Тренажерный зал?
Эдвард усмехается, его горячее дыхание табун мурашек посылает вниз от моей шеи.
— Есть альтернатива получше — и зал, и кардио в одном. Бокс.
— Правда?..
Его веселит мое изумление. Картинка Эдварда с боксерской грушей это, как минимум, неожиданно. И все же, как максимум — сексуально.
— У нас в здании есть оборудованная площадь для таких занятий. И Дерек, с которым мы тренируемся, живет неподалеку. Так что все очень удобно. Спасибо за лестные слова, Schönheit.
— Как-нибудь я хочу посмотреть, — докладываю ему, немного отстранившись и наконец посмотрев в глаза. В них горят игривые, восторженные огоньки. Мне нравится.
— Как скажешь, — соглашается мужчина. Правой рукой, отпустив талию, убирает с моего лица волосы. Открывает его для себя, мягко оглаживая по всей длине. Задерживается у губ, обведя контур нижней из них. Задумчиво, зачарованно наблюдает за мной. Наклоняется поближе и легко, едва касаясь, меня целует. Медленно. И снова. И еще медленнее, каждое мгновение, давая прочувствовать сполна. Будто бы это наш первый поцелуй там, в Старбаксе. Я никогда не чувствовала большей нежности от Эдварда. В каждое прикосновении и каждом огоньке взгляда. Это незабываемое зрелище.
Я отвечаю на его поцелуй. Мягко глажу его щеку, скулы, виски. Как впервые изучаю недлинные бронзовые волосы, бережно отводя со лба каждую прядь. И улыбаюсь, чуть подрагивающе, каждый раз, когда Каллен возвращается с поцелуем. Это длится вечность, не меньше. Безбрежную и восхитительную.
На лице Эдварда, когда мы заканчиваем, одно сплошное удовольствие. Я видела самые разные его ипостаси, от сексуального, до облегченного, но такого наивного, нежного, всеобъемлющего не видела еще ни разу.
— Как же я все это время тебя не знала? — тихо спрашиваю сама себя, тонкую линию ведя по коже к его челюсти. Немного хмурюсь от полноты ощущений, невероятного, охватывающего все тело чувства — обожания, привязанности, любви? Нежности так точно. Рядом с Эдвардом мне всегда кажется, что у нежности нет ни конца, ни края, а по силе ей и вовсе равных нет.
Он приоткрывает глаза — чуть подрагивают длинные темные ресницы. Расслабленно, счастливо мне улыбается.
— Я ждал тебя дольше, Schwalbe.
— Хорошо, что мы оба дождались.
Легко целую обе его щеки, глажу пальцами крошечные морщинки радости у глаз. Каждую черту его хочу запомнить, каждый контур кожи. Боже, какое же все вокруг имеет значение, если одно присутствие Эдварда вызывает во мне такое. Простая его близость. Только лишь его лицо и эта улыбка. И удовольствие в ней.
Эдвард жмурится от моих прикосновений. Окончательно расслабляясь, он закрывает глаза, проникаясь моментом. Мне льстит его ничем не разбавленное доверие. Впрочем, и атмосфера, и вид Сокола, и этот абсолютный стиль внутри меня подталкивает к откровениям. Я не опасаюсь больше.
— Можно глупый вопрос?
Он, так и не открывая глаз, медленно кивает.
— До меня ты влюблялся в кого-нибудь? За эти шесть лет.
Руки Каллена, до этого преспокойно устроившиеся на моей талии, оживают. Разглаживают ткань чуть задравшейся пижамной майки, своим теплом согревая мою кожу.
— Интересный вопрос.
— Можешь не отвечать, если не хочешь.
Эдвард открывает глаза, внимательно посмотрев на мое лицо.
— Нет.
Мне хочется ему верить. Вернее, у меня нет и шанса ему не поверить — всем своим видом Эдвард подтверждает сказанное. Он просто не может сейчас солгать.
Ликую, не сдерживая удовольствия от таких слов. Как он и просил, доверяюсь, проникаюсь, не думаю о чем-то лишнем. Улыбаюсь и Эдвард тепло улыбается мне в ответ.
— Скажу тебе по секрету, Белла, я так никогда не влюблялся. Как мальчишка, будто мне пятнадцать, как Фабиану, ей богу. Как тут не стать законченным романтиком и не скатиться в сентиментальные сюжеты?
Он говорит без напряжения в тоне, немного смешливо, немного — смущенно, но в большей степени — радостно. И эта радость — обретения чего-то удивительного — сочится от него солнечным светом. Эдвард словно в нирване.
Я кладу обе ладони на его плечи. Тихо всматриваюсь в синие глаза.
— Правда?
Слегка приглушаются огни веселья, его взгляда, чуть серьезнеют черты лица. Эдвард смотрит на меня проникновенно и честно. Как тогда, на Мюггельзе, когда признался мне в любви. Нет больше никаких сокрытий и тайн. В отличие от меня, он свои чувства не прячет, не пытается облечь в более приемлемую форму, успокоить их.
— Да. Очень недальновидно и очень глубоко. Именно поэтому терять тебя я не намерен.
— Эдвард, — растроганно отзываюсь на его сдержанный, но так и пышущий сильными эмоциями тон. Подаюсь вперед, несколько раз тепло, неглубоко его целую. Жду, пока снова заулыбается — хоть немного. Но не глядя на спокойный и удовлетворенный взгляд, улыбки больше не вижу.
— Знаешь, Белла, подростки в своей любви безрассудны, безумны и довольно настойчивы. Может, тебе будет проще понять мои поступки… с этой точки зрения.
Он очень серьезно, продуманно это говорит. Как глубокое, обнаженное откровение. Никак ни вид его теперь, ни тон не вяжутся с недавним ощущением нирваны. Меня поражает такая метаморфоза. На то и расчет? Слова его проникают прямо под кожу.
— Ты — удивительный.
Помимо обожания, нежности, немного — тревоги от таких внезапных откровений, я ощущаю нечто темное и горячее внутри себя. Каждой клеточкой тела.
Он следит за каждым моим движением, подмечает каждую эмоцию внимательным взглядом. Я глажу его щеку, задержавшись у уголка губ, и Эдвард чуть хмурится.
— Я весь твой, Schwalbe. Но и тебя я хочу всю. Только для себя.
Судорожно вздыхаю. Прекращаю гладить его и Каллен, расценив влияние своих слов, останавливает свои прикосновения тоже. Терпеливо ждет моей реакции.
— Ты это немного… пугающе говоришь.
— Я не требую ничего невозможного, Белла. Только лишь свое по праву. Мне кажется, лучшим вариантом, если ты будешь это знать.
— Эдвард, — катаю его имя на языке, отбрасывая эту странную нервозность, чрезмерную серьезность его взгляда. Наше обоюдное признание вышло слегка непривычным. Ну да и бог с ним. Столь сильные чувства, особенно возникая впервые, всегда пугают. Эдвард всего лишь до конца откровенен — отличное качество. Мне нравится эта его проникновенная решимость.
— Я тебя люблю, — медленно, давая сполна прочувствовать каждое слово. Признаюсь. Самостоятельно, глубоко его целую. Нет больше целомудрия, нет нежности, нет осторожных слов и взглядов. Одно лишь ощутимое, исчерпывающее, обжигающее желания. То самое темное чувство из самых недр тела.
Каллен требовательно, с толикой грубости отвечает на этот поцелуй. Массирует мою спину, заставляя выгнуться. Недвусмысленно оглаживает свободной рукой грудь, разделенную с его телом одной лишь тонкой майкой.
— Изабелла, я хочу, чтобы ты все это запомнила, — настаивает он. Целую его шею, легко прикусив кожу у яремной впадинки. Эдвард негромко, утробно стонет.
— Я запомнила, — быстро, самоуверенно, легко соглашаюсь. Отметаю лишние мысли. — А сейчас заберу то, что мне причитается. Всего тебя.
Эдвард, рыкнув, меняет нашу позу. Принимает и мои слова, и правила игры — дело решено.
Теперь Сокол сверху. Нависает надо мной, обдавая приятным жаром обнаженного тела, согревая этим дождливым поздним вечером — как и повелось.
И больше я ни о чем постороннем не думаю.
* * *
На кухне горит свет. Во всей квартире полноправно властвует темнота, однако неяркие лампы оживляют столовую зону. Тяжелую, неуютную тишину изредка разрезает его голос. И мягкий, и сосредоточенный.
— Это правильно, что мы говорим. Всегда нужно разговаривать, если что-то беспокоит. Тогда мы сможем друг другу помочь.
Я останавливаюсь у небольшой арки, отделяющей коридор от кухонной зоны. Эдвард, расположившись за круглым столом, сидит ко мне спиной. Облокотившись о ближайший к себе стул правой рукой, мужчина говорит по телефону. Судя по тому, как ровно держит голову, смотрит в окно прямо перед собой.
— Я понимаю, что ты волнуешься. Опять же, малыш, это правильно, это нормально — волноваться. Но я уверяю тебя, познакомившись с ней, ты не станешь больше беспокоиться.
На улице глухая, мрачная темнота. Пару фонарей нак фасаде резиденции, далекие огни спящего города впереди. Почти три часа ночи — отнюдь не типичное время для разговоров. Если только звонящий находится не в Америке.
Я не хочу подслушивать Эдварда. Более того, что я уверена, что мне это не нужно. Раз я доверяю ему, раз верю, зачем же? Только вот просыпаться ночью в полном одиночестве в его постели я не хочу не меньше. Я устала. И я искренне не понимаю, что вокруг меня происходит все эти последние дни.
— Сынок, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что постараешься обо всем спокойно подумать. Да, как Симба, он ведь сперва думал и только потом действовал. Ты мне сам это рассказывал.
Я приникаю к арке, поежившись от прохлады ее краски. Эдвард теперь сидит немного сгорбившись, крепче прижав мобильный к щеке. Его широкая спина в светло-голубой футболке медленно движется в такт дыханию. На кухонной тумбе стоит высокая серая чашка. Возле нее вскрытая упаковка с таблетками — белая, с синими буквами.
Эдвард неглубоко вздыхает, садясь ровнее. Его голос звучит теплее.
— Да, Гийом, раз мама зовет, нужно идти. Я позвоню тебе завтра, договорились? Все будет хорошо, малыш… И я люблю тебя. Очень сильно, Гиойм — до луны и обратно. Спокойной ночи.
Каллен откладывает телефон, заканчивая звонок. Обе руки заводит за голову, потягивается, рвано вздохнув. Тихо, удрученно стонет. Опирается локтями о стол, накрывает лицо правой ладонью. Потерянно и одиноко сидит посреди собственной кухни. В далеком Берлине по ту сторону окон гаснет еще немного света.
Не знаю, как теперь зайти к нему — он ведь поймет, что я слышала. Но и оставлять Сокола в таком виде мне совершенно не хочется. То ли я еще не до конца проснулась, то ли он не совсем в порядке. Был тяжелый разговор с сыном?
— Эдвард?..
Мужчина инстинктивно оборачивается на звук моего голоса. Не слишком меняя позы, оглядывается, подмечая меня у арки. Хмыкает, чуть прикрыв глаза.
Я не жду приглашения, ровно как и разрешения зайти. Вхожу на кухню, в несколько шагов, не слишком торопясь, сокращая между нами расстояние. Обе ладони кладу Эдварду на плечи, мягко их погладив.
Он, подавшись назад, ровнее садится на своем стуле. Предоставляет мне свободный доступ и к своим плечам, и к спине.
— И тебе не спится, Schönheit?
Мне не нравится, как тихо и грустно звучит его голос. Совсем недавно у нас был потрясающий вечер с не менее потрясающим финалом. Эдвард испепелил дурное настроение и любые сомнения, оставшиеся между нами. А сейчас он сам на себя не похож.
— Я всегда просыпаюсь, когда тебя нет, — признаюсь ему, теперь не просто погладив, а легко помассировав плечи. Эдвард морщится, но не отстраняется. Я продолжаю.
— Я говорил с Гийомом, думаю, ты слышала.
— Немного, — методично продолжаю свой импровизированный массаж, что явно Каллену нравится. Он говорит спокойнее, когда я его касаюсь. И отзывается на каждое мое движение. — Что-то произошло?
— Ничего нового. Просто он переживает.
— Я не знаю, что я должна сказать, Эдвард… мне не хочется быть причиной чьих-то волнений.
— Правда? — Каллен оборачивается на меня, с чуть более искренней улыбкой, пусть и немного грустной, взглянув в глаза, — ты последнее время все чаще причина моих волнений. Или на меня это пожелание не распространяется?
Я массирую трапециевидные мышцы его спины.
— То, что ты шутишь — хороший знак. Как ты, Эдвард?
Он медленно поворачивает голову до упора вправо, а затем — влево. Делает глубокий вдох.
— Все неплохо. Разве что, голова болит. И «Нурофен» пока бессилен.
Я подмечаю взглядом блистер на тумбе. Теперь его назначение становится понятным.
— Ты о многом думаешь и мало спишь. Тебе нужно отдохнуть, — легко глажу его шею, следую пальцами вдоль позвоночника. Эдвард слегка выгибается.
— Ты можешь идти, Sonne, если устала. Я скоро тоже приду. Пока хочу немного посидеть здесь.
— Я могу посидеть с тобой?
— И что будем делать? — и с улыбкой, и устало, спрашивает он.
— То, что захочешь.
Я присаживаюсь на стул рядом с его. Эдвард наблюдает за мной с интересом. Он выглядит как минимум уставшим, как максимум — изможденным этой ночью. Мне это совсем непривычно. Волосы кажутся блеклыми, кожа бледной, а уголки губ опущены вниз. Впрочем, синие глаза горят все так же ярко.
— Ты упряма, Ласточка. Мне нравится.
Негромко усмехаюсь, одернув пижаму. Сажусь удобнее.
— Кто бы говорил.
Эдвард слабо улыбается, протянув мне руку и легко погладив вдоль всей ладони. Задерживается у безымянного пальца.
— Знаешь, что означает «Гийом»? — задумчиво зовет он. При упоминании сына на его лбу проступает глубокая бороздка. Но говорит Эдвард повседневно, без толики тревоги. — Оно изначально германское, как и мое. «Воля, защита». Он всегда пытается докопаться до истины, но при этом от этой самой истины готов тех, кого любит, защитить.
— Ты ведь тоже «страж счастья»…
Эдвард фыркает, пожав мои пальцы.
— Скорее уж «твердое копье», раз Герхард… И тут мы с тобой ударились в именологию.
— У вас у обоих красивые имена. И вы, насколько я могу судить, очень хорошо ладите, Эдвард.
Каллен с излишним вниманием смотрит на дерево стола перед нами. Постукивает по нему пальцами левой рукой. Тихо, но пронзительно.
— У меня с ним никогда не было проблем, поверишь ли? С самого рождения Гийом — какое-то чудесное чудо. Он всегда рад и новому, и переменам — полная противоположность Фабиану. Однако сейчас Фабиан сохраняет спокойствие и какое-то отстраненное молчание, ничуть не переживает. А вот Гийом…
Я понимаю, что ему нужно высказаться. Эдвард говорит мне о детях и произносит слова отрывисто, проникновенно, слегка встревоженно. Он хмурится, упоминая имена сыновей, с силой проводит всей пятерней по столу — пальцы с шорохом скользят по гладкой поверхности.
— Он сильно расстроился, когда ты рассказал ему?
Эдвард неудовлетворенно кивает.
— С ним говорил я, потом Террен, по ее уверениям даже Фабиан. И вот снова я. Но лучше не стало. Ему нужно больше времени, чем мне казалось.
— Но ведь ты сам говорил, что времени достаточно, — я аккуратно глажу его ладонь, некрепко переплетая наши пальцы. — Все будет в порядке.
— Рано или поздно, — отстраненно соглашается Каллен, задумчиво посмотрев теперь на наши руки. — Ты права.
— Знаешь, я не стану скрывать, я с самого начала беспокоилась, как твои сыновья и… твои дети, — поправляюсь, не решившись сейчас еще и имя Элис произносить, — меня примут. Мне жаль, что это все не так просто. Но со своей стороны я могу пообещать, что сделаю все возможное, чтобы им было комфортно. Чтобы им понравится, Эдвард. Потому что я хочу быть с тобой.
Мое внезапное откровение вызывает у него тихую, нежную улыбку. Сокол, подняв повыше мою ладонь, целует ее тыльную сторону.
— Это дорогого стоит, любимая. Спасибо.
— Не за что, — поспешно качаю головой я.
— Все успокоится, — то ли себя, то ли меня утешая, подводит итог Эдвард. — Ты уверена, что не хочешь отдохнуть в спальне? Я собираюсь подышать воздухом на балконе, иначе шансов уснуть у меня нет.
— Ты хочешь, чтобы я подождала тебя в спальне?
— Это тебе решать, Белла.
— Тогда я бы тоже вышла на балкон. Только возьму покрывало.
На улице крайне свежо, но уже хотя бы не дождливо. Ночь ясная, даже видны звезды. Впереди простирается Шарлоттенбург и другие районы города. Вдалеке виднеются Бранденбургские ворота, что подсвечиваются в любое время дня и ночи. Вижу слева и огни Зоосада.
Эдвард обнимает меня со спины, нас обоих уютно, накрыв покрывалом. Он теплый, согревает меня и своим дыханием, и ощутимым присутствием. Ума не приложу, как ему удается не мерзнуть в этом замечательном климате. Надежно, обвив за талию обеими руками и в замок скрестив их у моего живота, Эдвард изредка целует мои волосы, легко проводя по ним носом. Стоит чересчур прямо, даже напряженно, но дышит совершенно спокойно, размеренно и ровно. Никто из нас ничего не говорит.
Я засматриваюсь на ночной Берлин. Который раз смотрю на него из объятий Эдварда, который раз — позже полуночи. И всегда этому предшествует какая-то нетипичная ситуация. Впрочем, сегодня Сокол хотя бы не курит — на ротанговых креслах и на журнальном столике между ними ни сигарет, ни пепельницы.
— Ты не ручей, ты — океан мой. И простираешь свои воды до самого моего сердца, — вполголоса говорит Сокол. — meine Liebe (моя любимая).
— Красиво, — тихонько признаю, пожав его ладонь, — это стихотворение?
— Еще одно из писем Иоганна Баха к жене, — объясняет Эдвард. Ласково целует мою макушку. — У меня с тобой точно такое же ощущение, Изабелла. Zauberei. Колдовство.
— Это взаимно, ты ведь понимаешь? Все взаимно.
Сокол целует мою скулу, коснувшись затем щекой виска. Безмятежно выдыхает.
— Спасибо, солнце. Я думаю, мы можем возвращаться в комнату.
В спальне, оставив покрывало на кресле у стола, Эдвард с настороженностью смотрит на подушки постели. Он разом становится куда более напряженным, не говоря уже об усталом выражении лица. И все же, ложится рядом со мной. Притягивает к нам обоим одеяло из изножья.
— У тебя по-прежнему болит голова?
Он, откровенно нахмурившись, мне кивает. Запрокидывает голову на подушке, стараясь устроиться удобнее. Не торопится гасить свет.
— Не понимаю, какого черта эти таблетки не помогают. Откуда только взялись…
— Тебе просто нужно поспать Эдвард. И все пройдет.
Он снова кивает — теперь отрывисто, чуть ли не обреченно, с раздражением. Недовольно смотрит на яркий светильник на прикроватной тумбе. Впервые вижу в Эдварде столь явные отголоски мальчишеского поведения.
— Я могу сделать тебе массаж?
Сокол с хмурым подозрением поглядывает на меня со своей подушки.
— Массаж?
— Твой мне очень понравился там, на озере. Может быть и я смогу быть полезной, Эдвард, как думаешь?
Он фыркает, закатив глаза. Сам себе качает головой.
— Сам факт, что ты здесь — уже польза, Белла.
— И все же?
— Только если тебе хочется.
Я сажусь на простынях, отодвинув от себя одеяло. Мягко смотрю на Эдварда. Он правда нуждается в отдыхе. И ему действительно нужно помочь заснуть. Мне по-настоящему хочется сделать для него все то, что делал столько ночей для меня самой. Безвозмездно.
— Хочется. Снимай-ка футболку.
Его веселит мой повелительный тон. Или то, как целенаправленно и активно берусь за дело. Эдвард посмеивается, его лицо светлеет. Он послушно стягивает к себя футболку, спускает вниз свою подушку. И ложится на живот, предоставив мне полную свободу действий. Мышцы спины выглядят крайне эстетично. Пересаживаюсь на его бедра, неспешно начиная с легких поглаживаний. И лишь затем приступаю к настоящему массажу.
Эдвард реагирует на мои прикосновения, особенно когда касаюсь отдельных областей его спины. То ли день был длинный, то ли у мистера Каллена не было времени на тренировки, а быть может, излишнее напряжение сказалось и на его теле. Несколько раз он негромко стонет в подушку, немного выгнувшись под моими руками.
Я стараюсь делать все медленно и мягко, но как следует. И расслабляю его этим массажем, и усыпляю, мне кажется. Ближе к концу Эдвард дышит совсем уж спокойно и глубоко. Когда пересаживаюсь обратно на простыни, следит за моими передвижениями осоловевшими глазами. Это особая категория нежности — видеть его сонным. Я ласково глажу его лоб, убирая пару спавших прядей. Эдвард мне тихонько улыбается
— Спасибо, Schönheit.
В эту секунду, конкретно этот самый момент, верю, что все у нас получится — никто не помешает. Я не позволю.
— Ну что ты, — я ложусь рядом, никак не стремясь сократить расстояние между нами, только ладонь его забираю к себе, обвиваю обеими руками. — Лучше?
— Гораздо…
— Хорошо, — тянусь к светильнику и выключаю свет. В спальне теперь не просто тепло и уютно, но еще и темно. Мне и самой уже хочется спать. — Доброй ночи, Эдвард.
— Gute Nacht (спокойной ночи), — уже с закрытыми глазами отзывается Сокол.
Через пару секунд, не больше, все же поворачивается на бок и утягивает меня к себе. Обнимает, накрыв макушку своим подбородком. Говорит, что спать на расстоянии не намерен. И вообще, я теперь официально в плену — кто же отпустит после такого массажа.
Я нежно, расслабленно смеюсь, погладив его руки. Объявляю, что сдаюсь. Слышу, как он усмехается в ответ.
А затем в комнате воцаряется абсолютная тишина.
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
