Сесилия стоит у ресепшена, заполняя какие-то бумаги. Но, когда видит меня, поднимает голову.
- Изабелла, - красивым низким голосом окликает меня. Откладывает планшет и ручку в сторону. Короткие ногти в светло-сером гель-лаке, кожа ровная, белая. Обручального кольца нет.
- Здравствуйте.
- Дамиано Дауро указал вас контактным лицом. Вы привезли его, верно?
- Да.
Я оглядываюсь в пустом коридоре в поисках Виттории, но ее нигде не видно. Эта больница куда меньше «Шаритэ», тут несколько... мрачнее. И мне не по себе от тона и вида мисс Ферц. Я оставила Витто ответственной за Дама, где ее носят черти…
- Ничего больше не произошло, - приметив мое выражение лица, доктор качает головой, - мне лишь нужно понять, с кем говорить.
- Конечно.
Она улыбается облегчению на моем лице краешком губ. Как-то отстраненно и жестко, но это, мне кажется, в ее стиле.
- Дамиано сказал нам, ожог был нанесен паром?
- Кофемашина оказалась неисправна.
Она помечает что-то в бумагах, чуть изогнув бровь. Неопределенно кивает.
- У него повреждение кожи третьей степени тяжести. Это серьезно, хоть площадь ожога и небольшая. Мы сделали все необходимое и дали ему рекомендации, могу продублировать их вам. Однако Дамиано пришлось задержаться у нас, так как на обезболивающий препарат лидокаин он дал аллергическую реакцию. Он не был осведомлен, что у него есть лекарственная аллергия.
- Я не думаю, что ему приходилось обезболивать что-либо прежде...
- Это довольно опасно, Изабелла. У нас есть определенный опыт с такими пациентами, но лучше бы ему запомнить теперь. Анафилактический шок способен привести к летальному исходу.
Я смело киваю, хотя ее слова отнюдь не добавляют мне ни веры в себя, ни смелости, ни облегчения всей этой ситуации. Дамиано не просто пострадал по моей вине – Фабиан и его действия тут условны, все это происходит из-за меня – но мог и еще больше осложнений приобрести оптом. Лидокаин. Потрясающе.
- Я вас поняла, Сесилия. Я могу отвезти его домой?
- Неплохо бы проконтролировать его и дома некоторое время, - с толикой подозрительности объясняет доктор, как-то по-особенному взглянув на меня, - все может быть.
- Обязательно.
Она ставит свою подпись в бумагах на планшете. Просит и мою. Отдает мне лист с рекомендациями, оказывается, Дамиано дал на это согласие – посвятить меня в курс дела. Если он в принципе был в состоянии принимать решения, когда его спрашивали. Где же Виттория?!
Доктор Ферц проводит меня к смотровой. Она возле процедурной, и не палата, и не комната ожидания. И я еще за пару шагов до двери слышу тихий голос Дама. Внутри все так и сжимается. Мне сложно принять степень своей вины перед ним.
Сесилия чуть придерживает дверь, дав мне зайти на полсекунды позже. Вздыхает. Видно, что ей тяжело даются такие слова – она понимает, что не должна говорить их, но хочет сказать:
- Не мое право говорить это, но не рвите с ним отношения сегодня, Изабелла. Совет врача.
Я хмурюсь, взглянув на нее снизу вверх. Сперва не понимаю, а потом смысл сказанного приходит сам собой. Тянет улыбнуться. Грустно. Разве можно порвать то, чего нет? Мы не успели.
- Спасибо, Сесилия.
Она поджимает губы, отступает от двери. Ждет, пока я пройду – и уходит. Вероятно, заставляет себя уйти – Дамиано умеет очаровывать, я знаю. И даже Сесилия, железная леди, не смогла его обаянию противостоять.
Виттория встает с одинокого бежевого стула. Едва не роняет свой айпад.
- Белла.
- А я думала, где мне искать тебя, Витто.
- Я была здесь, - краснеет девушка, глянув на Дама, расслабленно сидящего на кушетке. – Хотите кофе? Я принесу.
- Я хочу яблочного сока, - подает голос Дамиано, нервно взглянув в мою сторону. – Если можно.
Виттория кладет айпад на стул, одернув свой темно-коричневый пиджак. Отбрасывает с лица волосы, сжав губы при словах Дамиано. Но кивает. Ретируется.
Наблюдая за тем, как провожает ее парень, я понимаю, что дело вовсе не в соке. Ему просто нужно было ее увести. Дамиано, глянув на меня из-под ресниц, слабо улыбается. И я чувствую в горле ком.
Ничего ему не говорю. Просительно взглянув на кушетку, подхожу к ней, медленно и осторожно присев рядом. Вокруг пахнет больницей и какими-то мазями. Правая рука Дамиано спрятана в белоснежной бинтовой повязке. Он практически ей не двигает.
- Привет, - кое-как состроив оптимистичную гримаску, разрывает молчание первым. Уже не такой бледный, с вернувшимся в глаза умиротворением, все еще в своем вызывающем стиле – от одежды до мейк-апа, но без толики игривости. Даму лучше, чем было, а все равно плохо. И его нахождение здесь – ясное тому подтверждение.
- Тебе больно? – вместо приветствия шепчу я. Закусываю губу, не могу сдержаться. Ком в горле все больше.
- Нет, Изз. У них здесь сто способов убрать боль, правда.
- Доктор сказала, у тебя была реакция на обезболивающее...
Дамиано сглатывает, нахмурившись. Но прогоняет это выражение лица. Он искренне старается быть со мной простым, показаться расслабленным и спокойным, а ситуацию свести к незначительному происшествию. Черта с два.
- Я жив-здоров, все неплохо, Белла. Спасибо.
- Спасибо?
- Ты ведь привезла меня, - вот теперь он не играет, и правда благодарно улыбается. В его черных глазах довольно трогательное выражение. У меня щемит сердце.
- Я и отвезу тебя, - зачем-то обещаю ему, легко коснувшись левого плеча. Дам следит за моими движениями, никак пока на них не реагирует. Всем своим видом выражает немой вопрос. – Не в этом дело. Прости меня. Пожалуйста.
- Так плохо водишь?..
Я вздыхаю, хмыкнув его извечной попытке пошутить, облегчить для меня происходящее. Дамиано всегда хотел, чтобы мне было легко – рядом с ним, в его заведениях, в его доме. Легко и спокойно. У Дамиано нет ничего за душой, ему нечего скрывать и нечего отрицать. Это то редкое состояние мужчин, о котором я уже и забыла. Дам практически никогда не притворялся кем-то иным со мной... и не просил потом за это прощения.
Я глажу его плечо теперь уже всей ладонью. Придвигаюсь ближе, почти что касаясь его корпусом тела. Выдерживаю прямой черный взгляд – глубокий и потерянный.
- Мне так жаль. Мне безумно, безумно жаль. Я не хотела, чтобы так случилось.
- Ты здесь ни при чем, Изза.
- Формально...
- Как угодно. И знаешь, я бы сделал то же самое снова – чтобы ты не пострадала.
В его серьезном взгляде теперь жесткость и густота кипящих в котле эмоций. Их слишком много, чтобы различить.
Я всхлипываю. Утыкаюсь лицом в собственную ладонь.
- Еще чего, - с псевдо-недовольством шепчет Дамиано, здоровой рукой приобнимая меня за талию, поглаживая спину, - не хватало тебе из-за меня плакать, Белла. Все хорошо. Не хорони меня так рано, пожалуйста. Тем более я математик, не пианист и не художник. Черт с ними, с этими руками.
Я обнимаю Дамиано сама. Привлекаю к себе, прижавшись к его теплой байке, несколько отчаянно схватившись за ткань на его спине. Делаю более глубокие, негромкие вдохи. Я не хочу плакать. Но никак не могу успокоиться.
Дам меня понимает. Он сострадательно, словно бы и не удивившись такой реакции, гладит меня ощутимее. Утешающе бормочет что-то на ухо. Его голос мягкий, низкий, тон – теплый. Дамиано меня успокаивает. С ума сойти, он – меня! Теперь-то. В клинике.
- Знаешь, я, похоже, твое личное проклятье, - чуть унявшись, бормочу в его плечо, невесело хмыкнув.
Дамиано приглаживает мои волосы – не так, как это делает Эдвард. Не похоже. Иначе. Он все делает как-то иначе... и я не могу понять, что чувствую. Боюсь себе признаться? Или жалость переворачивает все внутри меня? Рушит к чертям.
- Повезло мне с персональным проклятьем тогда, Белла. Я доволен.
Я фыркаю, кое-как сделав ровный вдох. Перестаю так сильно сжимать байку на его спине – еще порву.
- Некоторые вещи просто происходят – это и математический закон, и закон вселенной. И мы не можем ни предотвратить их, ни изменить. Только принять. Ты понимаешь это не хуже меня. Раз уж случилось это сегодня – ну и бог с ним, правда! Меньшее из зол.
- Дам, у тебя ожог третьей степени. Из четырех. Я же знаю.
- И что теперь? Всего-то ладони. Всего-то пару процентов. Заживет и не заметишь. Буду снова варить тебе флэт-уайт.
Вздрагиваю, снова ощущая подступившие к глазам слезы. Я обнимаю Дамиано, я утыкаюсь лицом в его плечо – и закрываю глаза. Прислушиваюсь сама к себе. Саму себя стараюсь успокоить. Вижу, как в двадцать пятом кадре, вдруг вижу, сама испугавшись... как оно могло быть. Сегодняшний день просто переворачивает мое представление и о себе, и о будущем, и о прошлом. Одной неисправной кофемашиной. Одним лишь взглядом Дама. И словами Эдварда. И действиями Фаба.
Дамиано утешительно, никуда не торопясь, гладит мою спину. Снова и снова. Словно бы я на этой койке, а не он. И ни капли моей вины в случившемся нет.
- Скажи мальчику, что я не злюсь, - через какое-то время просит он, убрав с моего лица намокшие от слез волосы. Нежно улыбается, когда поднимаю на него взгляд. И мне физически от этой улыбки больно. – Он не хотел, я знаю.
- Он просит прощения...
- Главное, чтобы такого не повторилось в твою сторону, - строго произносит итальянец. Поджимает губы. – Вот тут уже я буду очень зол. Это тоже передай.
- Эдвард с ним говорит... я не думаю, что он еще когда-нибудь... я за него беспокоюсь. Но за тебя больше.
- Зря. Твой Эдвард ведь его отец, - он чуть морщится при упоминании Сокола, но старается это скрыть, - он не навредит сыну. А урок пусть преподаст – для твоей же безопасности.
- Он сказал, что компенсирует тебе все...
- Будешь в целости и сохранности – и хватит. Я уже говорил ему свое условие.
- Вы встречались?
- Он приезжал за кофе недавно, - увиливает Дам, - пообщались...
Вот как. Этого, наверное, стоило ожидать. А я все время удивляюсь, словно бы первый раз.
Я привлекаю парня к себе, коснувшись подбородком его плеча, а рукой погладив волосы. Дамиано напрягается, вздрагивает его поврежденная ладонь на кушетке. Но я все равно хочу сказать:
- Тебе очень повезет. Твоя избранница, Дам, она украдет твое сердце и никогда не причинит ему боли. Тебе очень, очень с ней повезет. Я желаю тебе огромного счастья. Правда. От всей души.
Он вздыхает, довольно снисходительно глянув на меня сверху вниз. А потом по-дружески похлопывает по спине. Отстраняется. Есть что-то в этом отстранении из непривычной от солнечного Дамиано холодности. Я сама причиняю ему больше боли, чем ожог. Раз за разом. А он прощает.
- Спасибо, Белла.
Устыдившись своих резких движений и не менее резких, чересчур откровенных слов, неопределенно киваю. Сажусь ровнее, на маленьком расстоянии от него. Кладу обе руки на колени. Молюсь, чтобы пропал румянец со щек. Нельзя заходить всему этому так далеко. Я рву Даму сердце. И себе надрываю тоже.
Слава богу, возвращается Виттория. Протягивает Дамиано сок, предусмотрительно открыв крышку. Смотрит на него аккуратно, но так восхищенно... и так пронзительно. Дамиано не замечает. Делает вид? Они о чем-то говорили здесь, пока меня не было?
- Хотите сока, Белла?
- Нет, Витто, спасибо. И за помощь – тоже. Ты можешь быть свободна.
Я подгоняю белый «Порше» поближе ко входу. Дамиано вздыхает, когда садится внутрь. Пару часов назад здесь все было иначе. Теперь в тишине авто – авто Эдварда – мы в полном одиночестве, со странным, смешанным чувством дежавю. Все иначе. И все как-то... знакомо.
Дамиано понимает мои эмоции. Молчит.
Мы выезжаем с территории клиники. Я веду машину по проспектам Берлина. Дождь переходит в мокрый снег. Вот он – почти что наступивший декабрь.
- Белла, можно я спрошу?
Его негромкий голос так хорошо встраивается в окружающее нас пространство. Загорается красный сигнал светофора. Машины по ту сторону лобового стекла, скрываясь за моросью, тормозят. В белом салоне мы один на один с собой – и только.
- Да.
- Он уже сделал тебе предложение?
- Нет, Дам.
Молодой итальянец аккуратно кивает, собираясь с мыслями. Нервно облизывает губы, глянув на меня со своего места.
- Если когда-то ты решишь... закончить, я буду здесь. Ты знаешь, где меня найти.
- Дамиано...
- Это все ужасно звучит, Изза, пожалуйста, ничего не отвечай, - отмахивается он, просительно вздернув вверх левую руку, - прошу, просто запомни, ладно? Как и с местом, куда можно прийти, что бы ни было. Мне это важно. Важно, чтобы с тобой все было хорошо.
- Я не знаю, чем я заслужила такого... друга.
Он горько, грустно хмыкает. Медленно качает головой.
- Я тебя люблю. И даже если это тысячу раз не взаимно – это так, Изабелла. Perdonami (прости меня).
Меня охватывает такое глубокое, болезненное отчаянье, что не могу шевельнуться. Слова остаются где-то в горле. Загорается зеленый. Нужно ехать. А я не могу даже как следует вздохнуть. Мой собственный день потрясений.
Сзади сигналят. Дамиано отпускает мой взгляд. Смотрит теперь на стекло. Я трогаюсь с места.
Оставшуюся часть дороги мы едем молча. Но, когда останавливаемся у его дома, я все же набираюсь смелости – и сил, наверное. Поворачиваюсь к Даму, уже собравшемуся выходить, всем корпусом.
- Я очень ценю твои слова. И мне жаль, что я не в состоянии... ответить тем же. Я люблю тебя иначе, Дамиано. И я не знаю... я не думаю, что смогу это изменить.
- Не оправдывайся, Белла. Никогда и ни перед кем. А тем более – передо мной. Все в порядке.
- Прости меня.
- Al cuor non si comanda, - улыбается он. - Сердцу не прикажешь. Пойдем дальше.
Он тянется к двери, открывая ее. Выходит на холодную улицу, пострадавшую ладонь придержав поближе к куртке. Поворачивается к своему дому.
- Увидимся, Белла. Спасибо тебе.
- Береги себя, Дам... тебе спасибо.
Он ласково, мягко мне улыбается. Не знала бы всей подоплеки, в жизни не поверила бы, что эта улыбка – натянутая, вымученная. Дамиано мне только что признался в любви. Не взаимной в том плане, на какой рассчитывал. И это до ужаса больно. И мне больно. Потому что я не смогу заставить себя полюбить кого-то так, как Эдварда... я не уверена, что это в принципе возможно. Я сама о себе ничего уже не знаю.
Отъезжаю от дома Дамиано один квартал. Паркуюсь в тупичке. Набираю Эдварда, чуть дрожащими пальцами нажав на зеленую трубочку. Резко выдыхаю, когда слышу его голос. Не анализирую, не думаю лишнего. Просто слушаю. Мне жизненно нужно сейчас его услышать.
- Я могу ехать за Гийомом, верно? Адрес?..
- Уже у тебя, - ровным тоном отзывается Сокол, могу поклясться, просчитывая малейшую эмоцию в моем голосе, - все хорошо, Schwalbe? Ты кажешься несколько растерянной.
- Я немного устала. Но я очень... рада тебя слышать.
- И я тебя, малыш. Приезжай домой. Я очень жду тебя дома. Хочешь, попрошу Каспиана забрать Парки? Едь сразу сюда.
- Я рядом, - вру, сама себе покачав головой, прочищаю горло. – Все в порядке. До встречи.
По крайней мере, на заднем плане – тишина. Голос Эдварда не трескается как битое стекло. И не звучит жестко и зло, как мог бы. Я очень надеюсь, что у них с Фабианом разговор прошел неплохо. И что мы все вынесем урок из этой ситуации. Что мы сможем... ее пережить.
У офиса «Порше» меня уже ждут. Женщина в красивом синем платье, в меру деловом, в меру – откровенном, машет мне рукой. Она стоит под черным широким зонтом, спрятав от мокрого снега и себя, и Гийома. Мальчик с ворохом пакетов и не застегнутой курткой высматривает автомобиль среди других подъезжающих машин. Несколько сникает, когда видит за рулем меня. Но довольно повседневно открывает дверь, кладет пакеты под кресло и забирается на свой бустер. В тишине громко щелкает его ремень безопасности.
- Привет, Гийом. Хорошо провел время?
- Совсем неплохо, - признается малыш, помахав на прощанье своей сопровождающей, - было весело. Только папа внезапно уехал.
- У них с Фабианом были дела.
- У них всегда дела с Фабианом, - супится ребенок, снимая с себя куртку. – Тебе тоже придется привыкнуть.
- Папа был очень рад провести этот день с тобой, Паркер.
- Я тоже был рад. У нас в году пять-семь таких дней, Белла.
Он говорит это ни обреченно, ни горестно. Скорее как сам собой разумеющийся факт. Болезненный, но принятый. И не терпящий никаких опровержений. Настроение у Гийома такое же, как погода. Мы все утонули в берлинском сером смоге дождя. И как выбираться... я не знаю. Солнца больше не предвидится.
- Ты ужинал? Хочешь что-то особенное? – стараюсь сменить тему, чтобы немного его отвлечь. На лице Гийома, красивом и довольно жизнерадостном вчера, проступает грусть.
- Ты готовишь папе?
- Приготовлю и тебе, с удовольствием – только что бы ты хотел?
- Нет, - он качает головой, посмотрев на меня внимательно и очень взросло, - ты папе готовишь еду? Сама?
- Когда у нас получается поесть вместе, Гийом.
- Это хорошо, - мальчик расслабляется, сложив руки на коленях. Похлопывает ладонями по своим джинсам. – Он любит, когда ему готовят. А никто готовить не любит.
- Мама что же, не готовила папе?
- Мама ненавидит готовить, - Гийом с излишним вниманием рассматривает молнию на своей куртке. – А папа ненавидит ее еду. Ну, тайскую. Она обычно тайскую еду заказывает.
- А ты такую еду любишь?
- Я пиццу люблю. Пиццу не испортишь.
Я с Гийомом согласна.
Мы подъезжаем к Шарлоттенбургу, сворачиваем влево, на проспект. И снова влево – к жилому комплексу Сокола. Ждем очереди въехать на паркинг. Гийом, словно бы ему наскучило все вокруг, отстегивает свой ремень безопасности. Приникает щекой к спинке моего сиденья. Задумчиво смотрит мне в глаза, словив взгляд в зеркале заднего вида. От дождя его светлые волосы чуть подвиваются на концах – как и у Сокола. А огромные синие глаза наполняются плохо сдерживаемым интересом. И какой-то волевой решимостью – нетипичной для Гийома.
- Ты его любишь, да? Папу.
Я поворачиваюсь к мальчику. Очень хочу, чтобы он меня услышал. И чтобы поверил.
- Очень сильно, Парки.
- Папа тебя тоже любит. Я не верю, что ты лжешь. Нельзя не любить в ответ, когда так тебя любят.
Его философия меня задевает. Но на малыша смотрю нежно. Потому что в своих чувствах к Соколу мне и вправду скрывать нечего. Можно лишь недооценить их силу и глубину. Я очень надеюсь, я заклинаю, чтобы ему это было видно. Хотя бы Гийому. Пожалуйста.
- Не лгу. Так и есть, Гийом. Я обещаю тебе.
Он удовлетворен моим ответом. Возвращается обратно на свой бустер, наблюдает за сменяющейся чередой машин. Вздыхает.
Кажется, Гийом хоть немного, а принимает меня.
Эдвард встречает нас в холле, сам открывает входную стеклянную дверь. Подхватывает младшего сына на руки, крепко прижав к себе. Он снова повисает на нем маленькой обезьянкой. Что-то сразу же рассказывает о прошедшем квесте. Не замечает ни вещей, которые приношу из машины, ни своей куртки – даже когда вешаю ее в прихожей, уже поднявшись на лифте в квартиру.
Папа улыбается ему, и Гийом счастлив. Потому что папе интересно. И он здесь. И мы приходим, пусть и тихо, пусть и сквозь тернии, к какому-то пониманию. Даже если частичному.
Когда юный Каллен скрывается в ванной, чтобы помыть руки, у меня есть минутка поговорить с Эдвардом наедине.
- У вас все хорошо?
- Терпимо. Фабиан должен осознать свою ошибку. Это не будет так продолжаться. Он и Элоиз слишком далеко зашли.
- Все кончилось благополучно. Давай постараемся смягчить... последствия.
- Кончилось хорошо чудом, - качает головой Эдвард, меняет тему, - как Дамиано? Что с ним?
- Неплохо. Я отвезла его домой, у него есть рекомендации доктора – почти хэппи-энд.
Не хочу говорить сейчас о Даме, и Эдвард это подмечает. Смотрит внимательно за моим взглядом и отрывистыми словами, но не может взять в толк, в чем дело. Думаю, считает, что я перенервничала из-за случившегося.
- Сегодня был долгий день. Хотелось бы, чтобы хотя бы вечер выдался спокойным, - протягивает он, меняя тему. Гладит мои волосы, пробежавшись пальцами по всей длине прядей. Выдавливает скупую улыбку. Она меня тяготит.
- Да уж... а Фабиан у себя? Что-то его не видно.
- В гостевой. Ему нужно пока побыть одному.
- Ясно.
Гийом возвращается из ванной комнаты, на ходу отряхнув руки. Показывает папе – и мне, раз уж тут стою – какой-то приз из лотереи на квесте. Естественно, в автомобильной тематике. Они с Эдвардом обсуждают двигатель «Порше», когда перемещаюсь на кухню и ставлю чайник. Очень хочу пить.
На ужин Гийом выпрашивает пиццу. Эдвард мягко гладит его волосы, соглашаясь. Правила папы, так он их назвал. Куда более свободные, чем в Мэне. Потому что с папой мальчишки реже. Я помню.
Фабиан в выборе ужина не участвует. Эдвард пытается дозваться его, как и Гийом, но запертая дверь отвечает сплошным молчанием. Видимо, ужинать сегодня с нами Фабиан не намерен.
Через полчаса звонят в дверь. Открыть вызывается Эдвард. Гийом, выглянув из-за его талии, нетерпеливо ждет курьера с ужином. Он выбрал пиццу «Четыре сезона».
Однако в коридоре стоит Каспиан. В светлой куртке и с промокшими от дождя волосами, он извиняется, что пришел так поздно.
- Вы перепарковывали «Panamera», мистер Каллен? – интересуется он, вопросительно глянув на босса. - Никак не могу ее найти.
Сокол хмуро качает головой.
- Я оставил ее на 277 месте, как и всегда.
- Изабелла?..
- Она была на «Cayenne», - перебивает Эдвард, напрягаясь, - его тоже нет?
- Он на 288, как и должен быть.
Я оглядываюсь на темный коридор с картинами юного Каллена вдоль обоих его краев. Сокол смотрит туда же.
- Фабиан?!
Тишина.
- Тревви! - Гийом, подавая голос, морщится при ощутимом напряжении вокруг. - Трев, ну хватит! Иди сюда!
Каспиан проходит в квартиру вслед за Соколом. Я отхожу вглубь коридора, к Гийому, побежавшему следом за мужчинами. Эдвард плечом ударяет в дверь гостевой спальни. Раз. Другой.
- ФАБИАН.
Каспиан вводит что-то в своем телефоне, выудив мобильный из кармана. Освещает коридор темно-синим светом. В мраке вечера мы еще не зажгли здесь лампочки.
- Тревор!
Черт бы побрал эту тишину. Ее рвет на части глухим треском, когда Эдвард выбивает дверь. Гийом вздрагивает рядом со мной.
В спальне тихо, темно, душно. И пусто. Совершенно.
- У машины снят сигнал, - сообщает Каспиан, несколько раз проведя большим пальцем по экрану. – но она разблокирована. Электронный ключ.
- Но разве же?.. Как? – недоумеваю я.
Каспиан мрачно смотрит на своего босса.
- Если ключ не у вас, Эдвард...
Эдвард оборачивается на нас обоих с тяжелым, плохо сдерживаемым гневом во взгляде. Ничего не говорит. Быстрым шагом идет обратно в прихожую, наскоро проверяет свое пальто. Тяжело, горько выдыхает. И с чувством чертыхается.
Вместо ключ-карты в его кармане – разбитый айфон Фабиана. И три черных вулканических браслета.
С возвращением нас :)
С огромным нетерпением ждем вашего мнения о прочитанном тут и на форуме. Спасибо!
С огромным нетерпением ждем вашего мнения о прочитанном тут и на форуме. Спасибо!
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
Надеюсь все же что с ними всё будет хорошо.