* * *

Я слышу шаги у нашей двери. В свете последних событий Эдвард больше не закрывает дверь в спальню (за исключением нашей импровизации у стены) – так у детей есть возможность позвать папу, когда он нужен. Вчера утром Гийомка, например, заглядывал к нам после очередной неурядицы.
Но сегодня у входа не Гийом. Приникнув плечом к косяку, у двери стоит Фабиан. Он вроде бы и старается не показать смущения, но у скул его замечаю отблеск румянца. Да и смотрит парень в дверную щелку из-под ресниц, немного наклонив голову. Сейчас он как никогда похож на ребенка.
- Тревор?..
- Ты не спишь, Изза? – спрашивает, с опаской поглядев на папу. - Можно тебя?
Меня? Вот как.
- Конечно.
Я оглядываюсь на Falke, расслабленно приникшего к пуховой подушке. Он спит на животе, покрывало лишь наполовину прикрывает его тело, но выглядит Эдвард очень умиротворенным. Мне нравится такое спокойное выражение его лица.
Аккуратно выбираюсь из-под нашего общего одеяла, не потревожив Каллена. Правда, когда встаю, он вздыхает – но не просыпается. Тревор предусмотрительно отворачивается от двери, отходит от нее на пару шагов. Изучает взглядом плинтуса коридора.
Эта сорочка и впрямь не слишком целомудренная. По смущенному взгляду Тревора, очень краткому, вижу, почему так понравилась Эдварду. Наскоро накидываю сверху широкую и свободную кофту. Она меренговая, довольно теплая, хоть и тонкая – так-то лучше.
Выскальзываю за дверь спальни. Тревор сдавленно хмыкает.
- Я надеюсь, я не разбудил тебя.
- Я проснулась минут двадцать назад, Тревор, ничего страшного. Все в порядке?
Мальчик ухмыляется снова – тому, как оглядываю его с ног до головы. Прежде, чем успеваю подумать об этом, отдать себе отчет – действую подсознательно. Проверяю его. Стараюсь увидеть причину, если она обозрима. И прямо сейчас помочь, если потребуется.
- Я тебя растревожил.
- Ты и продолжаешь. Так что я слушаю.
И все же – Фабиан в порядке. Физически так точно. Он все дальше от своей болезненной бледности и безмерной слабости, обусловленной голодовкой. Фабиан продолжает ходить босиком и носить лишь черное – его домашний костюм сегондя тому пример – но это не отчаянье, скорее привычка. Его темные волосы несколько взъерошены, а глаза горят. Я очень скучала по такому живому их блеску.
- Паркер говорил про овсянку пару дней назад... на завтрак.
- Так.
- Я честно пытался сварить эту идиотскую кашу, Изза, - сдавленно признается Тревор, нервно усмехнувшись. Кажется, снова краснеет. – Но операция вышла из-под контроля. Там... на кухне.. катастрофические последствия.
- Ты готовил нам завтрак, Фабиан?
- Готовил – глагол в прошедшем времени. Очень точный.
Я улыбаюсь ему с теплотой. Это тихонькое откровение в утренней тишине кажется чем-то настолько домашним и естественным... я вдруг ощущаю себе на много лет старше, намного увереннее. И могу представить, что однажды я стану матерью. И мой сын скажет мне нечто подобное первого января. Мой потрясающий мальчик, что решил удивить свою семью в праздничный день и самостоятельно заняться завтраком. Овсяной кашей.
- Не думаю, что там все так критично. Здорово, что ты обо всех подумал – и Гийомка будет рад.
Он поглядывает на меня и подозрительно, и пронято. Как истинный подросток. Но потом вздыхает.
- Каша сгорела, кастрюли, похоже, тоже. Так что завтрак пока под вопросом. Я хотел спросить, что можно сделать, чтобы спасти посуду?.. Не думаю, что папа обрадуется моим экспериментам.
Фабиан словно бы подшучивает сам над собой. Думаю, так он прячет свое смятение. Но Фабиан, стоящий этим утром передо мной и беспокоящийся о сгоревшей овсянке – самое лучшее, что могло с нами случиться. После всего, что было, чистое блаженство. А кастрюли купим новые.
- Пойдем посмотрим.
- На масштабы трагедии?..
- Трагедии оставим Шекспиру, Тревор, это всего лишь посуда. Попробуем сварить кашу еще раз.
Фабиан отрывается от стены, возле которой стоит. Складывает руки на груди, проследив за мной внимательным взглядом. Вид у него более расслабленный.
- Ты точно биологию изучала, а не философию, Изз? – с подозрением спрашивает. – Ты прямо-таки чересчур адекватная.
- Я посчитаю эту комплиментом, - посмеиваюсь, легко коснувшись его плеча. Фабиан мне улыбается.
- Это и был комплимент.
Наверху, у детских и у нашей спальни горелым почти не пахнет. Но вот с середины лестницы и в холле первого этажа – очень даже. Расплата за то, что двери на кухне всегда открыты, образуя арку с гостиной. Тревор идет за мной, придерживаясь за перила. Морщится, заслышав запах. Окна уже открыты на проветривание, но это пока мало помогает – нужен сквозняк.
У электрической плиты остывают, догорая крохотными истлевшими искорками, три кастрюли. Одна побольше и две поменьше. В каждой на дне хорошо заметно выгоревшее содержимое, а в маленьких кастрюлях запекшиеся, черно-коричневые разводы видны еще и по стенкам. На кухонной тумбе стоит мерная чаша с остатками воды, вскрытый пакет каши, пачка молока и сахарница. В отдельной баночке притаились ваниль с корицей, уже смешанные. Позабытой остается у холодильника пластиковая упаковка со свежими ягодами.
Фабиан наблюдает за моей реакцией как будто бы свысока. Но руки в защитной позе сжимает крепче.
- Все безнадежно, да?.. Черт бы побрал эти ускоренные видео на YouTube.
- Планировалось несколько вариантов каши?
- Я утроил шансы.
Оглядываюсь на юношу, что так искренне переживает из-за неудавшегося кулинарного опыта. Никак не могу принять ситуацию с той же серьезностью, с какой говорит о ней он. Я просто любуюсь Тревором и его простыми, обыденными эмоциями. Я помню каждую деталь тех трех страшных суток, когда мы думали, что потеряем его. Пусть жжет теперь овсянку хоть каждый день.
- Это всего лишь Töpfe (кастрюли), Тревор. Купим еще – и дело с концом.
- Такими темпами готовить будет не на чем.
- Не поверю, что папа чего-то не предусмотрел – в полках полно кастрюль, могу поспорить.
- Я испортил три за раз и у нас нет завтрака.
- Тревор, - останавливаю его затянувшееся признание вины, легко улыбнувшись. Поворачиваюсь к парню всем корпусом, по-доброму смотрю на его сдержанную позу. – Кто не пытается, тот и не ошибается. Лучший опыт – твой собственный.
Он прищуривается, изогнув бровь – довольно комично. Несмело, но верит мне. Все еще настороженно, но очевидно. После вскрывшейся правды и всей этой канители из его прошлого такие переживания и впрямь кажутся малозначимыми. Но тем острее их чувствует сам Тревор. Ошибившись однажды, легко поверить, что теперь это будет случаться постоянно. Я тоже такое проходила.
- Ты точно училась на философском факультете...
- Давай выбросим эти кастрюли и сварим овсянку вместе, - предлагаю, выжидательно глянув и на мальчика, и на плиту. – Поможешь мне?
- Тут пока еще так пахнет... выбросим кастрюли и попьем чай? На крыльце. Там снежно, а чай горячий.
Он аккуратно это предлагает, не слишком громко. Сегодня Тревор почему-то кажется мне более осторожным, более стеснительным, чем прежде. Возможно, это догнавший его эффект, приглушенное на время агонии чувство. Теперь мальчик выздоравливает и таких эмоций будет становиться все больше. Эдвард говорил мне, третьего января у него первая встреча с психотерапевтом – уже совсем скоро.
- С удовольствием, Тревор.
В черный мешок для мусора, неожиданно плотный, мы прямо с плиты сгребаем испорченную посуду. Парень посмеивается моему резкому жесту и звону, что разносится по кухне. Это не слишком дешевая кухонная утварь, если я правильно разглядела марку, но не думаю, что Falke сильно расстроится. Пусть Тревор сжигает кастрюли, а не себя. Я подмечаю его заживающий ожог на руке и понимаю это как никогда ясно. К чертовой матери эту посуду, мне нет до нее дела.
Фабиан сам ставит чайник. И тут же убирает молоко, мерную чашку и сахарницу по своим местам. Я вытираю тумбу, отставляю недалеко пачку овсянки – премиальная, изготовлена в Финляндии. Никогда не любила эту кашу.
Тревор лишь набрасывает пальто на плечи, а вот я надеваю его как следует, прежде чем выйти на улицу. Он придерживает мне дверь, перехватив правой рукой свою чашку. Чай крепкий и с сахаром – не видела, чтобы раньше Тревор пил что-то подобное. Впрочем, на кофе он пока и вовсе смотреть не может.
- Красиво, - выдыхает парень и облачко пара растворяется в морозном воздухе. Снег, усыпавший все вокруг, насколько хватает глаз, красиво поблескивает на скудном солнце. На небе облачно, но парочку лучей проглядывает сквозь тучи. Далеко, у самого горизонта, бьется о скалы соленый океан.
- По-северному красиво, - усмехаюсь я, попробовав свой чай. Earl Grey, без сахара, но сладковатый. Отлично дополняет морозное утро и этот атлантический пейзаж.
- Не жалеешь, что уехала из Орлеана?..
- В Берлин?
- В принципе. Сюда ведь тоже однажды переехать придется.
Я смотрю на Фабиана и с трудом удерживаюсь, чтобы сказать ему, о том, как скоро. Оставлю это за Эдвардом. Простым разговор о будущем не будет, но зато это будущее у нас есть – у нас всех. И, дай бог, оно станет совместным.
- Люди для меня важнее климата. Пока что.
Тревор хмыкает, но ответ принимает. Пару мгновений мы просто смотрим на снежный пейзаж – молча. А потом Фабиан неглубоко вздыхает.
- Белла?
- М-м?
У него несколько взволнованный, кроткий взгляд. Кажется, что темнеет радужка.
- Я хочу сказать тебе «спасибо».
- За что, Тревор?
- Ты знаешь, - хмурится, смутившись. Но берет себя в руки, продолжает, глянув на меня чуть настойчивее. – Все эти дни ты так... я никогда и подумать не мог, что буду... что я тебе буду... правда буду... дорог.
Договаривает чуть быстрее, чем планировал. Облизывает губы, уже почти зажившие, и немного морщится от колкого мороза. Опять вздыхает.
- Конечно ты мне дорог, Фабиан.
- Ты говорила еще, - он волнуется, но не сдается так быстро. Как же его волнение просто и очевидно сегодня, но какое же оно глубокое. – Что... любишь, говорила.
Я пожимаю его здоровую руку, уже покрасневшую без перчаток, в самой непосредственной близости от меня. И бережно, и крепко.
- Ich liebe dich, ja, Тревор. Я бы хотела иметь такого сына, как ты.
- Почему? – искренне недоумевает.
- Можно долго перечислять... но если кратко: за твой ум и твое сердце. Я рада, что ты позволил мне помочь. И что ты не остановился, что идешь вперед, мой хороший.
Он поднимает на меня глаза, больше не отводит их. В черноте взгляда тлеет признательность, медленно, но верно расцветает улыбка. И взаимность. И доброта.
- Сибель ты тоже?..
- Это была папина идея, не моя.
- Но ты с ним говорила.
- Лишь о том, что любовь целительна. Но это мы все и так знаем.
Фабиан хмыкает, на безопасное расстояние отведя руку с чаем. Вопросительно взглянув, аккуратно, очень бережно меня обнимает. Касается подбородком моего плеча, наклоняется для этого ниже. Жмурится.
- Ты такая... чудесная.
- Сегодня у меня просто день комплиментов, Тревви, - улыбаюсь, погладив его волосы, - ну спасибо.
Но он так быстро отступать не намерен. Если уж откровение, то в духе Тревора – до конца. Я очень ценю его доверие. И то, что не поправляет меня на кратком своем имени – тоже.
- Если бы ты не приехала, я не знаю... все могло бы кончиться... иначе.
Вот теперь обнимаю мальчика сама, куда крепче. Чтобы почувствовал как следует.
- Это того не стоит, солнышко. Правда. Никто и ничто твоей жизни не стоит.
Фабиан нехотя кивает, в который раз за сегодня смутившись. Неровно выдыхает через нос.
- Ты нас всех спасла. Не только меня.
- Тревор.
- Так и есть, - пожимает плечами, резковато отстранившись. Смаргивает влагу, было коснувшуюся глаз. Делает большой глоток чая. – Спасибо тебе.
- Тебе спасибо, Тревор.
Овсянку мы варим на молоке. Рецепт новый и для меня тоже и когда признаюсь в этом Фабу, он смеется, что так у нас точно не останется кастрюль. В кухне уже почти не пахнет горелым. Каша у нас удается. Тревор моет ягоды, а я нарезаю тонкие ломтики банана и киви на разделочной доске. Ставим чайник во второй раз.
Эдвард появляется в столовой ровно тогда, как чайник закипает. У него потрясающий тайминг. Они заходят в столовую вместе с Гийомкой. Тот сидит у папы на закорках, обвив его за шею и прижавшись всем телом, как маленькая обезьянка. Оба выглядят удивленными открывшейся взгляду картиной.
- Овсянка! Да? Да! – восклицает Гийом.
- Сюрпризы не кончаются, - протягивает Эдвард. Он не так давно встал, но уже совсем бодрый. – Мы так всю жизнь проспим, Spatzen.
Он легко щекочет сына и тот задорно смеется, кое-как уворачиваясь. Гийом получает искреннее удовольствие, оказавшись папиным наездником сегодня. И хоть кажется мне несколько сонным, вероятно, это просто особая стадия расслабления.
- А ты думал, vati, - хмыкает Тревор. Подает мне глубокую тарелку с синей каемкой, наблюдая, как накладываю в нее овсянку. Сам посыпает кашу ягодами и нарезанными кусочками фруктов.
- Я бы такого не придумал, Фаб, - парирует Falke. Разворачивает Гийома к столу. – Не терпится попробовать.
- Тут чем-то пахнет, пап? Овсянкой?.. – щурится Гийом.
- Энтузиазмом праздничного утра, - Эдвард гладит сына по волосам, выдвигая для него стул. – А ну-ка!
Эдвард поглядывает в нашу сторону с подозрением, но пока не понимает. А мы с Тревором деликатно умалчиваем о выброшенных кастрюлях.
Садимся за стол все вместе. Перед каждым – изящная тарелка с овсяной кашей. Прямо-таки великосветский английский завтрак, шутит Эдвард. Гийом кашей удовлетворен, хотя съедает хорошо если половину. Не понимает, как Аннелиз может есть ее каждое утро – тосты лучше. А уж если коричные булочки! Помнишь, как на той улице? Фрейдрахштрассе? Там самые вкусные!
- Фридрихштрассе, Hase. Ты мой сладкий мальчик, Парки, - улыбается Эдвард, погладив его ладошку. – Надо будет купить сегодня булочек, раз уж праздник.
- Дядя Калеб говорил мне, папа, ты не уедешь послезавтра? Белла?
- Еще неделю мы побудем тут, - кивает Эдвард, успокаивая его тревогу. – Полетим в следующее воскресенье.
- Пусть бы оно не наступило, - Паркер отодвигает от себя тарелку с кашей.
- У нас еще есть время, - примирительно подмечает Каллен, постаравшись его утешить, - как насчет аквариума сегодня? Или торгового центра? Кино? Чтобы ты хотел? Фаби?
Тревор задумчиво водит ложкой поверх остатков овсянки, гоняя влево и вправо две ягоды голубики.
- Кайли рассказывала, что в Арт-музее такая классная выставка, папа! – вспоминает Гийом, наскоро глотнув своего чая. – Там как будто корабли и волны... все как по-настоящему!
- Это в Арт-музее планировался показ работ Бэнкси, Тревор? Я прав?
- Сиб так сказала. Она хотела сходить.
- Тогда купим вам билеты и сходите завтра вдвоем, - решает Эдвард, отодвинув и свою тарелку.
Тревор даже вздрагивает на своем месте. Не спешит верить.
- Правда?..
- Закажешь онлайн? У тебя есть моя карта, Тревви. А сегодня проведем день вместе на этом морском интерактиве. И пицца, м-м-м? Синнабон?
- И клубничная чилата! – подхватывает Парки, улыбнувшись. Забывает о том, что папа уезжает на следующей неделе, отдается сполна этому дню. Праздничному, снежному и семейному. И впервые за последнюю неделю такому... спокойному.
- Спасибо, пап... – шепчет Тревор, благодарно посмотрев на отца. Он кажется мне успокоенным и довольным жизнью. Ну слава богу.
Я накрываю руку Эдварда своей и он почти сразу пожимает мои пальцы. Так и светится.
- Отличный план.
Позже, когда завтрак заканчивается и дети поднимаются наверх – собираться, Эдвард сам загружает посудомойку. Притягивает меня к себе, когда подаю ему две оставшиеся чашки. Целует мои волосы.
- Хорошее утро, м-м?
- Очень семейное.
- Потому что мы и есть семья, - выдыхает он, поцеловав меня у скулы, - вчера только говорили... ничего не изменилось?
- Ты ждешь, пока изменится?
- Хочу знать заранее, чтобы предупредить любые сомнения, - ухмыляется он. Но не слишком шутливо.
Обнимаю Эдварда за талию, повернувшись к нему и притянув к себе. Смотрю и серьезно, и улыбчиво. Эдвард щурится.
- Никаких сомнений. Все. Точка.
- Мне нравится, когда ты так однозначна, Красота.
- Привыкай.
- Я же говорю, - смеется, ответно обняв меня покрепче. – Чудное зрелище.
- Это все новый год – новое начало, планы... сам ведь знаешь, как это бывает.
- Новое начало – уж точно, - хмыкает, пригладив мои волосы. – И новая посуда. Мы не досчитались трех кастрюль?
- Санитарные потери в варке овсянки.
Сокол изгибает бровь, удивленно глянув на меня сверху-вниз. И смешливо, и недоверчиво.
- Да ты что, Изз? Правда?
- Будет у тебя новая посуда. Все новое, все заново – прямо как ты хотел.
Эдвард смеется, проникаясь моим тоном. Целует мою макушку.
- Именно так я и хотел, Schönheit, - честно, пронято признается. - Именно так.
Гийом спускается по лестнице, на ходу застегивая свои джинсы. Сообщает нам, что к веселому семейному дню он готов. Но без чилаты и Синнабона веселье, все же, будет неполным. Уж лучше начать с них.

* * *

Свободная подушка на моей, свободной пока стороне постели, выглядит крайне притягательно. Я забираюсь под одеяло, притягиваю его к себе. С улыбкой смотрю на яркий свет прикроватной лампы, на мой айфон, позабытый рядом с ней. На окно, за которым метет снег. Темно, но уютно. Очень уютно.
У нас сегодня выдался замечательный день. Наверное, один из самых замечательных за все время. Мы успели и на морскую инсталляцию, и на снежную горку поселка, как никогда безлюдную первого января, и в Синнабон, само собой. Гийомка уговорил папу даже на Макдональдс этим вечером, взяв от жизни все. Сам Эдвард там есть отказался, аргументируя это тем, что уже не в том возрасте для подобной пищи, но нам с мальчиками более чем понравилось. Сокол расхохотался, когда мы с Гийомом выбрали одно и то же – наггетсы, сырный соус и большую картошку фри. Фабиан предпочитает чизбургеры, как я теперь знаю, особенно – двойные. И видеть, как он с аппетитом ест что-то за последние дни поистине воодушевляющее зрелище. Этим вечером я заметила в Треворе того ребенка, каким всегда так опасался быть – спокойного и беззаботного в окружении любящих его людей.
Я обнимаю свою большую подушку, обведя кончиками пальцев узор ее наволочки. Это и правда моя семья. Эдвард, его дети, братья, родители... из всего, что мистер Каллен мог мне предложить, он подарил лучшее. И пусть еще много открытых вопросов, недосказанностей и не слишком приятных событий... в сравнении это все меркнет. Это все пройдет. Я глажу эту наволочку, обнимаю ее и вижу: останется только самое главное. А главное у нас уже есть.
Эдвард посматривает на меня с интересом. Сейчас начало первого, он, как и я, уже в постели, но только теперь откладывает айфон. Нужно было уточнить какие-то детали по релизу «Coupe 2», если я правильно его поняла. Хотя ощущаю себя уставшей – приятно уставшей – чтобы как следует вникать в эту тему.
- Ты выглядишь загадочной, Schönheit.
Улыбаюсь этому прозвищу, приникнув щекой к подушке. Смотрю на Эдварда, все еще сидящего, снизу-вверх. Забуду свое имя однажды, а это его «Schönheit» – нет. Щемящая, теплая нежность разливается внутри. Я так люблю его.
- Прекрасный был день.
Эдвард улыбается моему скромному замечанию, убирает телефон на прикроватную тумбу. Потягивается, прежде чем откинуть для себя одеяло. Ложится рядом со мной. Бережно, как только он умеет, гладит мою скулу.
- Потрясающий, солнышко.
Мне нравится так ясно его чувствовать – и для Каллена это не секрет. Эдвард ласкает меня, совсем уж довольно улыбаясь. Целует мой лоб, зарывается лицом в волосы. Горячее его дыхание приятно щекочет кожу.
- Гийом был настолько счастливым сегодня...
- Это его любимое времяпрепровождение. Еще и Макдональдс!
- И Фабиан... что с этой овсянкой, что потом... – целую его плечо. - Он будет в порядке, Эдвард.
Каллен мягко усмехается моему тону, поправив бретельку ночнушки, устремившуюся вниз. Поглаживает ее ткань поверх моей кожи кончиками пальцев.
- Я уверен. Мы все для этого сделаем.
Мне нравится, как он прикасается ко мне. Это и расслабляет, и согревает, и успокаивает. Наша спальня еще никогда не казалась мне настолько домашней. Без намека на секс, с простой и такой животрепещущей, ощутимой нежностью простого присутствия.
- Как минимум, мы скрасили им последние дни каникул, - выдыхаю я, подстроившись под движения мужчины и постаравшись получить больше, отчего Эдвард по-доброму усмехается.
- Берешь свое сполна, Schönheit? – хитро спрашивает.
Я без единого слова подаюсь вперед, придвигаюсь к нему еще ближе. Чувствую новую усмешку у своей щеки – легким дуновением воздуха.
- Школа всегда начинается неожиданно. Но ты права, им пошли на пользу эти последние выходные.
- Ты подарил им с Сибель эту выставку на завтра... я не перестаю удивляться, Эдвард, правда.
- Эта девочка вернет его к жизни, - серьезно произносит Каллен, - и пока это так, пока ему на пользу – я только поспособствую.
- Мудро.
Его глаза загадочно поблескивают искорками смеха. Эдвард щурится.
- А разве я не мудрый? – со смехом спрашивает. И притягивает меня к себе как следует, сминает одеяло, обвивает всем телом.
Улыбаюсь в его грудь, целую шею у ворота футболки. Там еще выцветает вчерашний засос.
- Опасная зона, Изабелла.
- Я сделала ее опасной, мистер Каллен.
Он посмеивается, намеренно запрокидывая голову, обнажая передо мной шею. Эдвард начинает догадываться, что я это люблю – а может, просто угадывает. И ему тоже нравится. Он неровно выдыхает, когда целую кожу над артерией. Свободной ладонью массирую его затылок.
- Можно я задам глупый вопрос?
Эдвард немного наклоняет голову, всматривается в мое лицо. Синие глаза красиво переливаются неярким светом, в них тепло и покой. Убирает прядку волос мне за ухо, чуть задержавшись у мочки.
- Ты можешь задавать мне все вопросы на свете, Sonne. Умные, глупые и самые невероятные. Без предварительного разрешения.
- Я это запомню.
- О да, запомни пожалуйста, - деловито кивает Эдвард. Не торопит, но подбадривает – гладит мою скулу. Размеренно и нежно, в лучших своих традициях.
- Как ты можешь быть настолько уверен?
Я смотрю ему в глаза, не отвожу взгляд, и горжусь этим. Может быть выглядит это слишком робко или настороженно, но я больше не хочу прятаться. Falke переживал, что нам не вернуть того доверия, которое едва не утеряли полностью в ту субботу, у стены... но я вижу, насколько на самом деле я ему верю. И это чувство лишь крепнет. Особенно теперь, когда дети вовлечены, а события, что с ними происходят, совсем не детские. Это и есть наша самая большая проверка на прочность. И моя – в том числе.
- В чем уверен, Schönheit? - подбадривает на продолжение, когда молчу больше минуты. Спрашивает негромко и бархатно. Только Эдвард умеет говорить со мной таким тоном.
- В нас.
- В нас?..
- Ты знаешь меня четыре с половиной месяца. Ты хочешь на мне жениться. Откуда ты знаешь, что мы не?.. Откуда такая уверенность?
Эдвард осторожно, будто немного смятенно улыбается мне уголками губ – но напряженно. Синие глаза оживают, в них куда больше теперь движения. Он медленно, в чем-то задумчиво гладит мою ладонь.
- Потому что ты – моя.
- Собственник из вас тот еще, мистер Каллен, я помню.
- Нет, - посмеивается моей ремарке, уже более расслабленно. – Не в этом дело.
Эдвард гладит мою спину вдоль позвоночника, приятно согревает кожу. Немного медлит, подбирая слова, но говорит спокойнее. Объясняет:
- В тебя вся моя душа, Изабелла. Мое благословение. Там, на Форуме, я наконец-то увидел солнце. Тучи рассеялись, дождь кончился – ты пришла. Ты наконец-то за мной пришла... я не философ и уж точно не верю в мистику, Liebe. Но мне не объяснить этого чувства. Ни физикой, ни химией, ни математикой, ни теорией вероятности... на тебе моя рациональность иссякла, не нужна она больше. Ты нужна. Только ты и была мне всю жизнь нужна, Schönheit. Nur du (только ты).
Он улыбается. Эдвард, что так искренне и мирно улыбается – мое восьмое чудо света. Улыбка у него очаровательная, эти ямочки, это умиротворение... и эти слова. При всем том, что говорить Каллен умеет, со мной это немного иначе – это очень честно. Я безмерно ценю его откровенность.
- Ты ведь тоже весь мой, Эдвард. Всегда был.
Легонько целую его ладонь, которой все еще держит мои пальцы. По центру тыльной стороны, где заметны зелено-голубые разводы вен. Эдвард тихо, тронуто выдыхает.
- Люблю тебя
- И я. Я тоже, но... а если ссоры, Эдвард, отсутствие компромиссов?.. Если однажды проснешься и решишь, что зря?.. Что поторопился?
Моя опасливость отзывается в нем участием. Эдвард гладит мои волосы вдоль всей длины прядей. Утешает будто бы. Качает головой.
- Поторопился? Точно нет. Я опоздал на много лет. Нет ничего, что нельзя решить, Изза. Ничего, о чем мы с тобой не сможем договориться. Это расточительность молодости, быть может, когда в любви случается неурядица, скандал, отсутствие понимания – и все, сразу начинать поиски замены, кого-то более «подходящего»... мне нет нужды искать кого-то еще. Я хочу быть с тобой и мы все исправим. Я пойду на компромисс в ссоре, хорошо? Я. Если это сделает тебя счастливой.
Эдвард не сомневается ни в одном слове, которое говорит. Я прежде редко слышала такой убежденный, успокоенный его голос. Потому что Эдвард обо всем этом думал – и не раз. Потому что он испытал больше, чем я, в силу своего опыта и возраста... и потому что он искренне хочет со мной остаться. Старается изо всех сил.
Это не в нем мне стоить сомневаться, не в его уверенности – разве что, в своей собственной? Я накладываю этот страх на наши отношения, как трафарет, снова и снова. Жду подвоха. Хочу страховки. Глупость какая.
Мы ведь правда созданы друг для друга. Физически, эмоционально, духовно. Мне повезло как никому, повезло встретить недостающую часть себя, свою душу. И чтобы не происходило, оно по итогу лишь подчеркивает эту истину – яркой подводкой. Стоило ли мне вообще заводить этот разговор?..
- Иди сюда, - прошу его, поспешно придвинувшись ближе и сама. Обнимаю Эдварда, обвиваюсь вокруг него, прячусь у груди. Жмурюсь. Жгутся, влажнея, глаза. Но это терпимо.
- Прости меня.
Он вздыхает. Обеими руками, чуть приподняв меня над постелью, держит за талию. Ладони на моей спине, у затылка, у шеи. Я жмусь к Эдварду и он не препятствует. Улыбается в мои волосы.
- За что же, Schönheit?
- Я больше не буду сомневаться.
- Наоборот: сомневайся. Спрашивай, что тебе только захочется. Я всегда здесь, что бы ответить. Позволь мне тебя убедить, а не себе самой заглушить эти сомнения. Договорились?
- Эдвард!..
- Все хорошо, Sonne. Все будет хорошо.
Я знаю, что впереди у нас еще очень многое. Послезавтра начнется школа. Первый прием Фабиана у психотерапевта. Разговор с ним у Гийома. Приезд Террен. Новости о том, что произошло за это время ее отсутствия и до... и про агонию Тревора. И про возможный переезд. Встреча Эдварда с Габриэлем, их адвокатом. Разбор дела. А затем суд. Приговор матери Сибель, участие Фабиана, его защита... приговор для Кэтрин. Свидетельство Тревора. Опасность для Эдварда, чье дело как никогда на поверхности. Маккензи. Розали.
Еще столько, столько всего впереди! Слишком много для одного Нового года!
Но я обнимаю Эдварда сейчас. Он со мной. Он обещает, что всегда будет, он предлагает мне свою руку, сердце и душу. Он не сомневается во мне. И дети спят в соседних спальнях. И в Мэне тихо, хоть и темно, мелко сыплет за окном январский снег. Он белый. Белый – цвет надежды. Все вокруг нас дает надежду. Мы справимся. Мы обязательно справимся. Вместе.
Немного отстраняюсь от Эдварда, бережно огладив его лицо. Заключаю его в ладони, глажу большими пальцами у скулы, где был шрам, у линий вдоль носогубного треугольника, у моих любимых красных губ. Всего его себе забираю. Хочу подольше оставить нас в этом одном-единственном моменте, в настоящем. Мы заслужили.
- Ты был и останешься моим единственным, Эдвард. Ты прав, мы договоримся. Обо всем, если придется. И четыре месяца, пять – это неважно. Я знаю тебя всю жизнь. Я тебя так хорошо знаю...
- Ох, малыш. Мы разве встречались прежде?
- Мы встречались много раз – еще до этой жизни. Спасибо тебе.
- Я рад, что ты улыбаешься, любимая, - довольно шепчет Сокол, погладив мою щеку, коснувшись пальцами уголка губ, - Задавай мне такие вопросы почаще.
- Договорились. Уже договорились, видишь? – смеюсь я. А потом крепко, наверное, так крепко, как давно не случалось, Эдвард обнимаю.
И вдруг понимаю простую истину этой темной, но такой светлой январской ночью.
Это не он меня не отпустит. Это я его не отпущу.

* * *

Вторник, последний день перед школой, Фабиан проводит с Сибель. По большей части: сразу после завтрака Эдвард отвозит их к выставочному центру, оставляя там до пяти часов вечера.
Я знаю, что он так и не забирал у Тревора свою кредитку, поэтому вопрос с ланчем и билетами для них закрыт. С Гийомом удается сговориться на пиццерию. Эдвард старается провести с ним чуть больше времени, раз уж половина обещанных каникул окрасилась черным цветом из-за депрессии Тревора. Парки ни разу не упрекнул бы, что отец уделяет ему меньше внимания, чем брату, но такое безраздельное время с ним малышу приятно. Два с половиной часа они с Калленом и вовсе проводят наедине, предоставив мне возможность вдоволь побродить по торговому центру.
Всю дорогу до дома Парки рассказывает нам о каких-то мелочах, не слишком-то и опечаленный уже началом школы. Улыбается мне в боковое зеркало, когда протягиваю ему полосатый яблочный сок с зеленой трубочкой – мы успели заехать за супермаркет.
- Мама говорила, что приедет в четверг.
Эдвард, притормаживая на светофоре, смотрит на сына в зеркало заднего вида. Паркер задумчиво потирает пальцами подлокотник бустера.
- Да, сынок.
- И заберет нас тоже в четверг?
Вот здесь хорошее настроение его подводит. Паркер поджимает губы, поспешно глотнув сока. И еще. Хмурится.
- Я хочу, чтобы вы побыли со мной подольше, Гийом.
- Подольше?..
- До воскресенья как минимум. Я обсужу с ней.
Для Паркера такие новости – вполне хорошие. Не глядя на то, что напрямую связаны с отъездом отца, все же, время переезда откладывается.
- Ну и отлично! – скандирует он.
Паркер не хочет возвращаться в прежнюю рутину со школой и Хорассом. Я его прекрасно понимаю, я сама была таким ребенком. Я смотрю на его отражение в зеркале и задумываюсь: захочет ли Парки менять жизнь кардинально и ходить в немецкую школу? Без прежних друзей и знакомого окружения? Его проблемы точно усугубятся до крайности. Пока еще «сухие ночи» за неделю случаются, но вот в Берлине... не знаю. Я вдруг смотрю на Паркера, так доверительно обсуждающего время отъезда с папой, на нашего маленького Паркера... и мне страшно. Благие перемены для Тревора, как бы там не было, даже если не брать в расчет Сибель, для Парки могут обернуться полной катастрофой.
- Что такое, Schönheit? – приметливо, но негромко зовет Эдвард. Думаю, за меня ему все говорит выражение лица. Надо бы поспокойнее.
- Ты не сказал им...
- Я скажу завтра, - качает головой, тревожно глянув на Гийома, но тот нас не слушает. Достает из кармана мобильный, что-то рисуя на его экране.
Не стану лукавить, что опасаюсь этого разговора и ответа детей. Но еще больше меня волнует мнение Террен. Вернее, ее реакция. С Террен, кажется мне, нам будет особенно не просто. Как минимум ее подход к Паркеру и его проблеме вне зоны моего понимания.
- Встреча у адвоката тоже завтра?
- Завтра – великий день, - резюмирует Эдвард, сворачивая к выставочному центру. – И даже Баррет Кроули, и тот завтра. У Тревва.
Мистер Кроули это психотерапевт, я помню. Только не могу понять, откуда знаю эту фамилию и инициалы. Мы встречались когда-то?..
Здесь многолюдно. Сигналят авто, подъезжающие по полукруглой дорожке к вращающимся дверям громадного здания. Сибель с Тревором ждут нас у главного входа. На улице морозно, но снег пока не идет. На заднее сидение, к Парки, они забираются без особого энтузиазма. Но ждать нас не заставляют.
- Привет, Сибель! – первым зовет Гийом, потянувшись к девушке со своего бустера. Она улыбается ему, погладив по руке, и Гийом расцветает.
- Привет-привет, Парки, - ерошит волосы брата Тревор. Пристегивает сперва ремень безопасности Сиб, а затем свой. Я знаю, у кого он научился.
- Добрый вечер, мистер Каллен. Изабелла.
Мы с Эдвардом мягко здороваемся с ней в ответ. Эдвард даже мягче, чем я могла бы представить.
Парки разряжает обстановку своим неподкупным и ненавязчивым детским вниманием. Что-то расспрашивает у Сибель о музее, у Фабиана – о кафетерии на третьем этаже. Я поддерживаю его инициативу. Всем комфортно.
К дому Сибель, уже по традиции, Тревор провожает девушку лично. Я уже не удивляюсь, что дом темный и ее матери там нет. Похоже, она всегда приходит после восьми. Эдвард сегодня за детьми не наблюдает, дает им спокойно проститься. Гийом играет в «Крысолова» на смартфоне. Хвалится брату своим рекордом в поединке, когда Тревор возвращается в автомобиль.
Домой мы едем в чуть большем молчании, чем из города.
Эдвард паркуется у подъездной дорожки – в гараже второе авто. Гийом выбегает первым, сразу как машина останавливается. Увлекает папу к снежной насыпи у лужайки.
- Снег лепится!
Falke смеется, поймав Парки на полпути к крыльцу. Тот весело отбивается.
- Ну va-а-а-ti!
В спину Эдварда, никак не ожидающему такого поворота, прилетает снежок. И он, и у Гийом с удивлением оборачиваются в сторону машины. Фабиан, потирая руки в перчатках, мило щурится. И запускает второй снежный снаряд.
Приникаю к боку авто, не желая помешать их внезапно организованному веселью. С легкой руки Гийома, но сполна поддержанного Фабианом. Это одно из самых притягательных, одно из самых счастливых зрелищ – когда возятся в этом снегу, будто ничего дурного не было и уже не будет. Будто мы только-только приехали на Рождество, еще толком и не начались каникулы и в самый первый наш день Каллены устроили такую же снежную феерию.
Меня успокаивает столь тихая, теплая улыбка Тревора, когда он принимает участие в битве снежков. И искренний смех Гийомки, иногда срывающийся, когда снежок в него попадает. И Эдвард, его теплое выражение лица, когда с обеими сыновьями играет в догонялки в этом снегу. Нет ни прошлого, ни будущего – одно сплошное настоящее. Пусть лишь на двадцать минут снежной битвы.
После первых трех-четырех раундов, поймав папу за талию, Фабиан вдруг крепко его обнимает. Приникает к нему, ненадолго зажмурившись. Часто дышит. Гийомка пролезает под их руки, становится третьим. Смеется.
- Ты чего, Тревви?
- Он теплый, - хмыкает Фабиан. Но глаза его немного влажные в уголках, а улыбка подрагивает. Он что-то шепчет папе на ухо, не оборвав свой порыв на полуслове, и Эдвард нежно целует его волосы.
- И я тебя, Hase.
Фабиан вжимается лицом в его плечо. Вздыхает.
- А меня, папа? А меня! – восклицает Гийом.
- Тебя так люблю, Парки – до луны и обратно, - горячо целует его Falke, крепко прижав к себе. – Ох, мальчики. Я очень счастлив, что вы у меня есть.
- И мы остаемся подольше.
- И вы остаетесь подольше, - соглашается Эдвард с примечанием младшего сына, погладив и скулу Тревора, - мы всегда будем вместе, не глядя на любые расстояния. Чтобы не случилось. Вы знаете.
- Все-таки хотелось бы поближе, - скромно выдыхает тот, глянув на папу из-под ресниц, очень проникновенно. Эдвард выдерживает его взгляд. Выдыхает, зарывается пальцами в его волосы, притянув к себе совсем уж близко. Еще раз каждого из своих сыновей целует.
- Мы работаем над этим.
А потом он оборачивается в мою сторону, так и не отпуская мальчиков. Задорно, заговорщицки улыбается, наклонившись к ним ближе:
- Кажется, Белла с нами в снежки еще не играла.
В горящих глазах Сокола, в его доверительных объятьях с детьми, в их собственных взглядах, выжидательных, я вижу свое будущее. Смотрю на них, так и оставаясь пока у этой машины, среди снега и льда, в суровом Мэне, в беззвездной ночи. Смотрю и вижу ту новую жизнь, о которой мечтала. Новую – как начавшийся новый год. Безмерно, без оглядки просто счастливую. Так не бывает. И мне спокойно. Может, чуть наигранно, может, чуть преждевременно... но спокойно.
Мы ведь теперь играем вместе!
- Вы сами напросились, мальчишки! – предупреждаю я.
Эдвард театрально широко улыбается, изумленный таким прозвищем.
- Мальчишки?!..
Фабиан ухмыляется, когда Гийом набирает полные ладони снега. Я, отзеркаливая каждое его движение, делаю тоже самое. Больше не сдерживаю себя, не хочу остаться незамеченной, не боюсь помешать. Я играю. Вот теперь я играю дома и со своей семьей. Es ist verrückt (с ума сойти).
Больше за эти полчаса мы не разговариваем. Только смеемся. И снег целыми каскадами, красивыми и искрящимися, разлетается вокруг.
Frohes neues Jahr, uns allen! (с новым годом нас всех!)

Небольшая, но настолько необходимая Калленам передышка. Теперь снова придется столкнуться со всеми радостями реального мира. Герои справятся?
С нетерпением жду ваших отзывов на форуме или под главой. Спасибо большое!

Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1