Он укладывает меня как ребенка, на ум приходит именно такая ассоциация. Присаживается на край постели, проследив за тем, чтобы подушка лежала ровно, одеяло закрывало плечи, а приоткрытое окно не распахнулось среди ночи. Гладит мои волосы, мягко перебирая пряди, и тепло улыбается. Сегодня у Эдварда особенная улыбка.
- Засыпай, Schönheit, - тихо приговаривает, наклонившись к моему уху. Легонько целует мой лоб. - Все это станет неважным к завтрашнему утру.
Не глядя на чудовищную, вязкую усталость, я все же не уверена, что смогу заснуть. Признаюсь Эдварду и его взгляд становится еще мягче.
- Я буду здесь, пока ты не уснешь, Sonne. Попробуй. Закрывай глаза.
Вместо того, чтобы послушать его, я цепляюсь за первую фразу. Хмурюсь тому значению, что в ней вижу.
- Ты собираешься уйти?..
- Только после того, как ты заснешь, - уверяет, повторяя свои же слова, Эдвард. - Это твоя комната и никто тебя не потревожит, в том числе я, не переживай.
- Я не хочу оставаться здесь одна, - резко заявляю, откидывая одеяло и привставая на локте. Хочу посмотреть на Эдварда с решительностью, но выходит скверно, скорее с мольбой. В приглушенном свете комнаты постепенно оживают все дневные и вечерние воспоминания, о которых так просто не думать, обнимая его, но так легко вспомнить, оставшись с ними один на один.
- Белла, сегодня с тобой произошел… неприятный инцидент, - он сдержанно подбирает правильные слова, но все же сжимает зубы на последнем из них. В глазах серьезность и опасение. - Ты хочешь, чтобы я остался здесь, в одной постели с тобой?
Боги, а ведь это могло быть по-другому. После секса, ожидаемого и страстного, еще на первом свидании у Рейхстага. Или когда пришел ко мне, практически позволив нам перейти грань на маленьком диване. Не так. Не в столь глупой, смущающей ситуации, когда не знаю, как поступить и объяснить ему, почему хочу видеть рядом. Нуждаюсь. Требую. Умоляю.
- Эдвард, я... пожалуйста.
Мало подходящих слов. Ровно как и недостаточно весомых причин. Мы ведь взрослые люди, разве он не заслужил после всего, что сделал для меня, спокойно отдохнуть в собственной спальне? Или вообще отдохнуть. Черт.
- Ты уверена? Просто скажи мне, если да, и я останусь.
Не знаю, почему он сомневается. Так обеспокоенно смотрит. Терпеливо ждет ответа. И я, при всем желании отогнать свои эгоистичные мысли, не могу поступить правильно. Не могу сказать ему, что посплю одна, что все в порядке.
- Да.
Эдвард ласково прикасается к моей щеке, качая головой на вернувшийся так некстати румянец и близкие, как никогда, слезы. Убеждает, что все хорошо. Я очень стараюсь ему поверить.
- Пару минут и я приду к тебе.
- Спасибо...
Напоследок он пожимает мою руку, поднимаясь с постели. Я слышу шаги в направлении второй спальни. Слышу, как открывается комод. Затем краткий плеск воды в ванной комнате. И закрывающуюся дверь. Не хочу концентрироваться на всех этих звуках, отслеживать, так по-детски, каждый его шаг. Но до жути явно чувствую беспокойную незащищенность. Она совершенно нелогична, но как никогда сильна. Мне чудится, сейчас снова начну дрожать. Или плакать. Или все вместе. Теряется где-то на задворках умиротворение, с которым покинула душевую кабину, вошла в квартиру, пила с Эдвардом чай не так давно. Сейчас не хочу ничего - ни мыслей, ни эмоций, а они накрывают лавиной, поглощают цветными воспоминания. Закрываю глаза и вижу рыжие волосы странного мужчины, мутные глаза Nokia, желтую стену притона и диван в цветочек. Закусываю губу, чтобы не разрыдаться прямо сейчас. Видение Болотного с ножом, мой личный маленький кошмар, тоже никуда не пропадает.
Эдвард возвращается, прикрыв за собой дверь. Я слышу, как присаживается на простыни, отодвинув для себя одеяло. Поворачивается в мою сторону, бережно, едва ощутимо, погладив область между лопатками. Сандал перемешивается с эвкалиптовой пастой и свежими простынями. Лаванда меня убаюкивает.
- Доброй ночи, Schönheit.
Я не хочу, чтобы он был так далеко. Отгоняю от себя мысли, что не хочет быть ближе по собственной воле, а не из-за опасения напугать. Оборачиваюсь и, так решительно, как всего пару раз в своей жизни, приникаю к его плечу. Он раскрывает мне объятья, и я пользуюсь этой щедростью. Устраиваюсь так близко, как могу. И судорожно вздыхаю, ткнувшись носом в теплую ткань его пижамной футболки. Эдвард размеренно поглаживает мою спину, изредка касаясь волос.
- Все хорошо, хорошо, моя радость.
- Пожалуйста, не уходи, - дрогнувшим голосом прошу я. Зажмуриваюсь, глубоко вдыхая его запах. Так странно и так обычно быть с Эдвардом в одной постели. Сегодня, как в день без всяких правил, особенно. Он выше меня, за счет чего буквально обволакивает собой. И то тепло, что чувствую рядом с ним, не заменит никакое другое.
Мужчина в очередной раз целует мой лоб, самостоятельно притянув поближе к себе. Накрывает одеялом, и, не позволив ему разделить нас, разглаживает у моей спины.
- Хорошо. Обещаю тебе, Белла.
Ну что же, с этим можно жить. По крайней мере, я могу попытаться ему поверить - с большим успехом. И с меньшим, но таким нужным, попытаться заснуть. Нам обоим это нужно.
- Доброй ночи...
* * *
В эту субботу я плохо сплю. Толком и не понимаю, где именно разделяется сон и реальность. Я не вижу ни одного яркого сновидения, не говоря уже о кошмаре, но чувствую непонятный и липкий страх с каждым пробуждением. Он не сопровождается дрожью, криком, или, что еще хуже, слезами. Он просто парализует, не давая двинуться или позвать на помощь.
Я не могу назвать себя везучим человеком, фортуна в жизни по-настоящему улыбалась мне всего пару раз. Но сегодня, на мое счастье, она благосклонна. Эдвард держит свое слово и остается со мной всю ночь. Мне не нужно звать его, он сам замечает, когда я просыпаюсь. Размеренно гладит по спине, мягко привлекая ближе, хотя ближе уже и некуда. Правую ладонь, которой держусь за него, накрывает своей, ослабляя хватку моих пальцев. И терпеливо, ласково, тысячу и один раз, гладит мой лоб у линии волос. Страху в этой нежности попросту не остается места.
- Все в порядке, Белла. Ш-ш-ш. Тише, Schönheit.
Этой ночью я плохо сплю. Но, оказавшись в одиночестве, пусть и в знакомой постели не менее знакомых апартаментов, что снимаю уже так давно, не спала бы вообще. Не позволила бы себе выключить свет и совершенно точно не выдержала бы этой звенящей, натянутой тишины. Лучше бы мне снились кошмары. Я не понимаю, чего боюсь, не понимаю, откуда этот первобытный ужас глубоко внутри. И что с ним делать, если присутствие Эдварда перестанет быть настолько очевидным.
В отличие от него, я ничего не говорю этой ночью. Наверное, это к лучшему. Ни одно слово не выразит моей признательности за то, что сейчас он здесь. Да и вряд ли получится внятно объясниться сорванным голосом.
Он не хочет будить меня. Практически не двигается, когда задремываю, и неглубоко, огорченно вздыхает, когда просыпаюсь. Ему, как отцу троих, прекрасно известны все эти детские проблемы с засыпанием и нормальным сном. Однако вряд ли он ожидал столкнуться с тем же самым в нашем случае. У меня нет сил как следует расстроиться на протяжении этой длинной ночи, но уколы совести чувствую вполне явно. Зажмуриваюсь, когда обнимаю Эдварда, проснувшись в очередной раз, и надеюсь, что смогу с ним внятно объясниться. Потом.
На сей раз вижу что-то. Неясную, расплывчатую по контурам тень, двигающуюся в замкнутом сером пространстве. Вокруг нее – ореол, неявно мерцающий и как будто подрагивающий. Где-то пробивается свет, но не помогает как следует рассмотреть детали.
Силуэт, покачиваясь, приближается. И вот теперь я вижу, что нечеткие контуры – это его пальто, что нещадно треплет ветер. А пружинящий, мало понятный ореол вокруг головы – расплетенные волосы. Мне не нужно подсказок. Знаю, что они рыжие.
Вздрагиваю всем телом, резко открывая глаза. Ловлю себя на том, что сжимаю пальцами тонкую материю наволочки, довольно жесткую, будто накрахмаленную, с прошитыми синими нитками краями. Я не дома, потому что домой никогда не покупаю белое постельное белье. Это отельное клише, погибающее от любого пятна.
Не отпуская подушки, дабы не терять связь с реальностью, выдернувшей меня из неприятного сна, смотрю прямо перед собой. Длинные шторы, не до конца задернутые, прячут окно. Приоткрытое, оно впускает в комнату свежий прохладный воздух. Восстанавливаю сбившееся дыхание, несколько раз неглубоко вздохнув. Лучше.
Разжимаю пальцы, давая подушке свободу – на ее поверхности остаются едва заметные отпечатки.
Осторожно, опасаясь потревожить, оборачиваюсь назад. Мало вероятно, что Эдвард не заметил моего пробуждения, сегодняшней ночью он подтвердил, что досконально знает, когда я сплю, а когда нет, но все же.
На его половине кровати пусто. Подушка, одеяло, простынь – все ровно и аккуратно лежит на своем месте, ничем не напоминая о недавнем человеческом присутствии. И только едва приметные нотки цитрусов подтверждают, что Эдвард здесь все-таки был.
Поднимаюсь с постели, неспешно, лениво даже оценивая каждое ощущение в теле. Не имею представления, сколько времени, но кажется, спала я долго.
- Эдвард?..
В квартире царит идеальная тишина. Останавливаюсь у приоткрытой двери в соседнюю спальню, но безмолвие вокруг она не нарушает. Шторы задернуты и мне мало что видно, однако большая кровать совершенно точно пуста. К себе Эдвард не возвращался.
Вдоль неширокого коридора с таким умиротворяющим, на удивление, перламутровым цветом стен, неспешно иду в сторону гостиной. Картины, привлекшие вчера мое внимание, подсвечиваются неярким дневным светом. Солнца нет, но он, пронизанный его осенним остатком, сочится из окон. Испепеляет остатки ночного страха, превращая его в мягкую дымку внезапно окончившегося сна.
Это импровизации двумя цветами красок на крупном холсте. Основа – в цвет коридорных стен. И красный, желтый, синий и фиолетовый, соединяя три полотна в своеобразный триптих, замысловатые линии, фигуры и брызги поселяют на ровной поверхности. Линии переходят друг в друга, круги продолжаются, а капли красок отражают друг друга на каждой из картин. Нет особенного смысла, но красиво. По выпуклому, толстому слою шершавой синей краски на одной из линий провожу пальцами. Мне нравится.
- Эдвард? – пробую еще раз.
В гостиной-кухне, стало быть, так же пусто. Уже знакомый мне графитовый диван с необычайно широкой спинкой и туго набитыми подушками, бархатными на ощупь. Прижимаюсь к одной из них, нерешительно присев на самый краешек. Сдавленно улыбаюсь, когда чувствую вездесущий ненавязчивый аромат лимонного масла. На стене напротив нет телевизора, хоть от кухни гостиная зона и отделена перегородкой. Вместо него – еще одна картина в уже изученном мной стиле.
Я подхожу к окну, ничем не завешенному – похоже, принцип дома в том, что шторы только в спальне – и рассматриваю субботнюю жизнь Шарлоттенбурга с семнадцатого этажа. Людей немного, но не до конца понимаю, из-за выходных или раннего времени суток. Впрочем, магазины открыты, значит, уже больше десяти. Вздыхаю, развернувшись обратно к гостиной. Не глядя на ее стильный уют и такие мягкие диванные подушки, чувствую легкую неприязнь. Эдвард доверяет мне, раз оставил здесь в полном одиночестве, но без него квартира совершенно пустая и какая-то навязчиво-серая.
Несколько мгновений просто смотрю в близлежащую стену, ни о чем не думая. А потом беру себя в руки и иду в ванную комнату.
В зеркале картина довольно удручающая, но со вчерашнего вечера я уже к такому привыкла. Привожу себя в порядок, насколько это только возможно, руками пригладив растрепавшиеся волосы. После кофейного шампуня, обнаруженного здесь, они стали мягче, но объемнее.
Что мне нравится в собственном отражении, так это пижама. Второй после подвески подарок, и снова со стопроцентным попаданием. Мягкая ткань, дополненная объятьями своего дарителя, согревала меня всю эту ночь. Мне определенно стоит подарить что-то Эдварду и желательно поскорее.
Я как раз выключаю кран, тонким ручейком останавливающий ход воды по своему открытому металлическому своду (интересное дизайнерское решение), когда слышу, как поворачивается в замочной скважине ключ.
Эдвард старается как можно тише прикрыть за собой дверь, аккуратно заходя в собственную квартиру. На тумбочку у входа опускает большой бумажный пакет, пристраивая ключи рядом. Вид у него сосредоточенный и даже немного серьезный, будто думает о чем-то своем. Но как только мужчина поднимает глаза на коридор и замечает меня, он радостно улыбается. Я безумно скучала по такой его улыбке.
- Доброе утро, Schönheit!
Не знаю, спал ли Эдвард хоть немного этой ночью, но он выглядит посвежевшим и отдохнувшим. Вчерашней легкой щетины уже нет, глаза мягко переливаются любованием, разгладились нелюбимые мной обеспокоенные морщинки, а жесткая рубашка сменилась перламутровым мягким пуловером. Эдвард – отражение дизайна своих апартаментов, неотъемлемая их часть.
Я отрываюсь от стены, из-за которой наблюдаю за его появлением, и с несколькими быстрыми шагами оказываюсь рядом. Так повседневно, будто бы каждый день именно так его возвращение домой и происходит, Каллен обнимает меня за талию. Обеими руками притянув к себе, отрезает пути отступления, обволакивая прохладой улицы и обожаемым мною запахом сандала. Угроза о том, что не отпущу его больше, озвученная еще в «Порше» неделю назад, обретает новый смысл.
Я чувствую Эдварда, который так искренне рад мне, совсем рядом. И то спокойствие, тихая уверенность, что несет в себе его присутствие, чувствую тоже. Все-таки у него уютная квартира – при наличии хозяина, само собой.
Каллен нежно посмеивается тому, как крепко его обнимаю. Успокаивающе гладит мою спину.
- Ты давно проснулась?
- Не очень.
- Я думал, ты поспишь еще немного, Белла, поэтому вышел тихо. Зато теперь у нас есть круассаны на завтрак.
Приникнув щекой к материи его пуловера, посмеиваюсь в ответ.
- Я рада просто тому, что ты вернулся. Но с круассанами – и вовсе идеально.
Эдвард аккуратно отстраняет меня, придержав обе ладони в своих. Синие глаза очень добрые и в них пробивается тревога.
- Все в порядке, Белла?
Не отворачиваюсь от него, не избегаю взгляда. Скромно улыбаюсь.
- Теперь – да.
Эдвард тепло пожимает мою руку, прежде чем отпустить. Меня не покидает ощущение, что после вчерашнего ночного приключения что-то произошло в наших отношениях. Пока малозаметное, но очевидное, как мне кажется. Из тонких разрозненных линий привязанности, интереса, вожделения, в конце концов, родилась крепкая цепь чего-то большего.
Наедине с собой я уже замечала, что влюбляюсь в Эдварда. Но вероятно ли то, что сам Эдвард начинает влюбляться в меня?
Забираю с тумбочки пакет с круассанами, наблюдая за тем, как он раздевается, возвращая пальто на вешалку, обувь – в шкаф. И, пригладив короткие волосы, потревоженные ветром, ухмыляется моему взгляду. Так мило, по-мальчишечьи, совсем нетипично.
- Как только помою руки, я в твоем распоряжении, Schönheit.
Звучит многообещающе. Я все же разворачиваюсь в сторону кухни, на круглый деревянный стол осторожно доставая еще горячие, в форме истинного полумесяца, круассаны. На большой розовой тарелке, отыскавшейся в ближайшем ящике, они смотрятся и аппетитно, и эстетично. Эстетика в принципе характерная черта Эдварда.
Он возвращается на кухню, в который раз за сегодняшнее утро мне улыбнувшись – более улыбчивым мужчину я еще не видела. Достает чашки, включает мигнувшую синим цветом кофеварку. А затем возвращает на стол тарелку сыров, о которой говорил еще вчерашним вечером. По сути, это единственное о нем напоминание.
Я рада, что Эдвард пока не поднимает эту тему. Нам еще придется поговорить обо всем этом и мне, что само собой разумеется, нужно будет извиниться за его бессонную ночь. Однако сейчас, в эти минуты, у нас простое и приятное совместное утро, которое я так ждала с момента его отъезда. Суббота, не глядя на незапланированные пертурбации, все же отличный день недели. Мы завтракаем круассанами, сыром и кофе. Узнаю, что Эдвард предпочитает горгонзолу, а ему рассказываю, что люблю эдам. Американо, потихоньку превращающийся в традицию рядом с Калленом, дополняет вкус обоих.
Во всех подробностях изучая слоистое тесто круассанов, умело переложенное тончайшим слоем масла, я спрашиваю у Эдварда, где продается такое слоеное чудо.
- Все в той же кондитерской, сразу под моим домом, - припоминая наш прошлый разговор, в сопровождении другого десерта, отзывается он. – Тебе понравились их тарталетки, но круассаны – отдельная история.
- О, я вижу, - откусываю еще кусочек, всецело соглашаясь с мужчиной. Он прищуривается, с налетом умиления наблюдая за тем, что выпечка мне по вкусу. Наливает в небольшую чашку еще кофе.
Удивительно домашняя атмосфера. Я давным-давно не была дома, я уже почти забыла, каково это, чувствовать нечто похожее. Но в этой прежде чужой, мрачноватой квартире, что вдруг оживает множеством ярких красок и интересных деталей, я вспоминаю о том, что такое дом. И какие эмоции таит в себе это место. Наблюдая за тем, как Эдвард собирает наши тарелки после завтрака и выливает остатки американо из прозрачной кофеварки, я понимаю, что мне не просто спокойно или легко рядом с этим человеком. Мне хорошо. Никогда еще, ни в одних отношениях, тем более чисто платонического характера, так хорошо мне не было.
После завтрака мы перемещаемся в гостиную зону, на диван, на сей раз отзывающийся во мне куда более теплыми чувствами. Эдвард присаживается на графитовые подушки первым, заинтересованно оглядывая меня снизу-вверх. В широкой улыбке утаиваю от него догорающее смущение. Разглаживаю ткань своей новообретенной пижамы, немного покрутившись на своем месте, чтобы продемонстрировать ее с разных ракурсов.
- У сувенирных магазинов Портленда просто обязано появиться новое рекламное лицо.
- Теперь я уверенно могу считать себя поклонницей Мэна, - подмигиваю ему, откинув с лица волосы, - и его жителей, само собой. Спасибо, Эдвард.
Морщинки смеха поселяются в уголках его глаз. Их сияющее, теплое выражение будет мне сниться.
- Иди сюда, моя красота.
Принимаю его предложение, возвращаясь на диван. Каллен притягивает меня к себе, надежно устроив рядом. Его горячее дыхание щекочет мою кожу у виска.
- Тебе в ней комфортно? Я не был уверен ни с цветом, ни с размером.
- Она мягкая и теплая, - приникнув к его плечу, отвечаю я, - те же ощущения даешь мне ты. К тому же, синий цвет нравится мне все больше.
Эдвард убирает мешающие пряди, ласково погладив мою щеку.
- Ты – золото, Schönheit. Моя удивительная прелесть.
- Сценарий Голума гласит, что прелесть нельзя отдавать и отпускать...
- Как же можно отдать свою прелесть? – озадаченно зовет Эдвард, поцеловав мой лоб. А потом многообещающим тоном сообщает, - так что никуда тебе от меня не деться, прелесть.
Игривость в его взгляде – вот это настоящее золото. И то, как мы дурачимся, посмеиваясь над каждым словом. И то, как нежно смотрит на меня, когда кладу голову на его колени. Меняю нашу позу и не встречаю никакого возражения. Только маленькую декоративную подушку Эдвард подкладывает мне под голову – она устраивает меня удобнее, а нас делает ближе.
Он неспешно, бережно гладит мое лицо. От подбородка к скулам – и обратно. Потихоньку угасает веселье, остается нежность и тихая, серьезная грусть. Мне она не нравится.
- Что?.. – с долей смятения зову я, повернув голову так, чтобы лучше чувствовать его пальцы. Тысячу лет назад, кажется, в «Порше» у полицейского участка, Эдвард сделал то же самое.
Мужчина неглубоко вздыхает, разравнивая мою одинокую прядку. Грусти становится больше.
- Ты ничего не говоришь мне, Белла, а я не хочу спрашивать, чтобы не тревожить тебя. Но внешнее благополучие порой очень обманчиво. Как ты себя чувствуешь?
Смотреть на него снизу-вверх – особенный опыт. Вольно или нет, но все наши предыдущие встречи я старалась оказаться выше, думая, что именно так можно разглядеть каждую подробность, каждый момент ситуации. На деле – глубокое заблуждение. Именно сейчас, снизу, я вижу весь спектр эмоций мистера Каллена. И его сострадание, и беспокойство, и даже нотку недовольства, вчера разгоревшуюся в гнев. Эдвард все так же размеренно гладит меня, терпеливо ожидая ответа, и что-то очень теплое, до краев залитое нежностью, чувствую в груди.
- Я в порядке.
- Ты хочешь поговорить об этом? О чем-то, что случилось?
- На самом деле... не знаю. Но я благодарна тебе за спасение. Очень.
- Ты наделяешь меня паранормальными способностями, Белла.
- Раз за разом выручая меня, ты их только подтверждаешь.
Он снова вздыхает, но на этот раз немного раздраженно. Я хмурюсь, и Эдвард хмурится в ответ.
- Это не история о егере и Белоснежке. Ты обращаешься ко мне в сложных ситуациях, и я благодарен за твое доверие. Но Белла, зачастую помощь нужна не только во время, но и после тяжелых событий. И я хотел бы, чтобы и после ты могла довериться мне.
Поднимаю руку, прикоснувшись к его напряженной челюсти, обведя пальцами волевой подбородок. Эдвард не спускает с меня глаз, и я отвечаю ему тем же. Надеюсь, мой голос звучит достаточно серьезно.
- «После», о котором ты говоришь, было сегодня ночью. Ты позаботился обо мне, как никто другой. Даже в ущерб себе. Знаешь, каждый раз, когда ты помогаешь мне, это идет в ущерб тебе самому. Что с Керром, что вчера...
Взгляд у мужчины становится жестким, а брови сходятся к переносице. Это выражение лица и взрослый, собранный тон так не вяжется с его продолжающимися мягкими прикосновениями, что я чувствую себя странно. Как в ночной полудреме – непонятно, где кошмар, а где действительность.
- Мне немало лет, Белла, и весь этот «вред» вполне условен. Когда ты нуждаешься в помощи, это логично, что прежде всего мне нужно позаботиться о тебе. К тому же, все это не надуманные иллюзии, уже дважды ты находилась в реальной опасности. Такая тенденция мне совсем не нравится.
- Я постараюсь избегать подобных ситуаций, - негромко обещаю, невольно замирая при каждом новом его прикосновении – неуютное ощущение. – Мне жаль, Эдвард.
Он поджимает губы.
- Теперь ты меня боишься? – убирает руку, оставляя ее рядом, но на достаточно расстоянии. Все эмоции обращает теперь в голос, - Schönheit, я говорю это потому, что беспокоюсь о тебе. Ты дорога мне, и я хочу, чтобы ты была в безопасности. Скажи мне, это ведь не вопиющее желание?
Я нервно усмехаюсь, собственной ладонью нащупывая его руку.
- Думаю, нет, - переплетаю наши пальцы, - тем более, я хочу того же.
Не переходя вдруг установленной мной грани и больше не прикасаясь ко мне, Эдвард всматривается в мое лицо.
- Я не буду настаивать, но хочу, чтобы ты знала, в любой ситуации, в любое время суток, что бы ни случилось, ты можешь сказать мне. Что угодно. Без эмоций и лишних мыслей мы решим проблему, а потом уже ее обсудим. Как бы там ни было, Белла, я на твоей стороне.
Вот теперь не могу удержаться от улыбки. Она возвращается, такая теплая и приятная, искореняя любые непонятные эмоции, вызванные прежними словами Эдварда. Черт, да я люблю его.
- Иди сюда, - просительно зову, свободной рукой прикасаясь к его затылку. Каллен наклоняется ко мне и я улыбаюсь. Чуть поднимаю голову, наконец, за столько времени, его целуя. Стараюсь игнорировать то, что никак мне не отвечает, лишь мягко поглаживая мои пальцы в своей ладони.
- У нас теперь табу на поцелуи? – обиженно бормочу, стараясь поймать в синем взгляде то, что может хоть как-то объяснить превращение мастера поцелуя Эдварда в сдержанного и мрачного мужчину, что рядом со мной сейчас.
- Я не хочу напугать тебя.
- Ты как раз этим и занимаешься прямо сейчас, - уже обеими руками, отпустив его ладонь, обвиваю Каллена за шею, - в чем дело, Эдвард?
- Ты уверена, что хочешь подобного после вчерашнего? – серьезно спрашивает он.
Зажмуриваюсь, запрокинув голову, и резко выдыхаю. Но ни на сантиметр не позволяю Эдварду отодвинуться.
- Пожалуйста, хватит о вчерашнем. Хотя бы на сегодня, я хочу об этом забыть. Я скучала по тебе, и за все те часы, что мы вместе, толком не целовала. Не лишай меня этого, Эдвард. Bitte (пожалуйста).
Больше он ничего не спрашивает. Немного сменив позу и приподняв декоративную подушечку, чтобы быть ближе, как следует меня целует. Нежно, но быстро. Медленно, но глубоко. И обволакивает, буквально заполоняя все вокруг, собой. Чувствую его пальцы на щеках и у висков, слышу горячее, ровное дыхание, радуюсь вспыхнувшему с новой силой аромату туалетной воды. Весь Эдвард сейчас здесь и со мной. По-настоящему.
Конечно, мы не переходим грани. Эти поцелуи несут в себе успокоение, приятные ощущения и радость, не больше. Эдвард мне улыбается, когда все же решаем отпустить друг друга и немного перевести дух, и я улыбаюсь ему в ответ. Больше никаких негативных эмоций, никакого хмурого выражения лица.
- Наш Эдвард снова с нами, - мягко подтруниваю я, чмокнув ладонь, которой продолжает, как уже повелось, гладить мое лицо. Не меняем позы, и это к лучшему, мне кажется, я нашла свою любимую – на коленях у Эдварда мне очень уютно.
- Сложно быть белым и пушистым долго, - игриво докладывает он в ответ. Наконец-то во взгляде настоящее умиротворение, которого мне так для него хотелось. Это ведь наша суббота.
Я рассматриваю необычную картину на дальней стене, потирая руку мистера Чек-Поинта в своей. Он тихонько наблюдает за мной.
- Тебе не нравится?
- Почему же? Она необычная.
- Как думаешь, что хотел сказать художник?
Играю с его пальцами, раздумывая над ответом. Слышу, как спокойно поднимается и опускается грудь мужчины, когда он дышит. В квартиру возвращается былое ленивое настроение.
Три линии, переплетаясь, образуют витиеватый треугольник. Два бледных шара, едва очерченные пятнами красок, стремятся ему навстречу. Маленький квадрат, вырисованный особенно четко, притаился в нижнем углу полотна.
- Так он выразил свое абстрактное мышление? – оборачиваюсь к Каллену, оставив картину в покое. - Знаешь, мне определенно нравится треугольник. В нем есть что-то загадочное, что-то, что заставляет задуматься.
Мужчина весело прищуривается и выглядит удивленным моим ответом. Правда, в глазах мерцают хитринки.
- Что? Я чего-то не знаю об этой картине, Эдвард?
- Скорее наоборот, будто все знаешь, - утешает, погладив мою правую скулу, - ее рисовал Фабиан, Schönheit, мой старший сын. И этот треугольник – его олицетворение.
Оборачиваюсь обратно к полотну, рассматривая его заново. Озадаченно сопоставляю новую информацию с оставшимся прежним полетом художественной мысли.
Треугольник зеленый, что выделяет его на фоне всех других фигур. Витиеватость форм подчеркивает уникальность формы. Пару мазков желтого сверху и снизу очерчивают острые углы.
- Ему пятнадцать, ты говоришь?
- Да. Самый взрывоопасный жизненный период.
Когда смотрю на него, Эдвард выглядит вполне спокойным. Более того, довольным тем, как мы проводим время сегодня. Впрочем, если присмотреться, немного нервозности при этих словах в его взгляде все же можно отыскать.
- С ним все хорошо? – аккуратно спрашиваю я. - Твоя поездка... вышла успешной?
- Вполне. Лес хорош тем, что ничто не отвлекает от разговоров, а свежий воздух прочищает голову. Тебе правда все это интересно?
- Ты упоминал, тебе несложно говорить о детях...
- Нет, не сложно. Но только если ты действительно хочешь слушать.
Я недовольно хмурюсь, крепко сжав его ладонь. А потом отпускаю ее и сажусь ровно, разрушая нашу установившуюся уютную позу. Эдвард поглядывает на меня с подозрительным интересом.
- Итак, лес прочищает голову, - напоминаю ему я. Признаю, что немного переоценила свои силы, быть на расстоянии от Эдварда сейчас сложно, я правда соскучилась, но зато есть возможность поговорить.
- Да. Как раз в лесу мы смогли обсудить проблему и найти, я надеюсь, ее решение. Эта картина, - Эдвард переводит глаза на полотно, что висит на самом видном месте его гостиной, и качает сам себе головой, сдавленно усмехаясь, - эта картина - просто он. Как объяснил мне, треугольник – самая нестандартная фигура, круги – уже застоявшиеся, давным-давно очерченные личности – мы, родители. И квадрат – его младший брат, которому еще можно придать любую из предложенных форм. В чем-то он у меня философ, Sonne.
Эдварду нравится говорить о своих детях. Меня удивляет столь логичный факт потому, что мои родители не любили говорить обо мне, как бы это ни выглядело. Но Эдвард, когда рассказывает о сыне, светится. Не глядя на все те проблемы и сложности, что приходят от момента появления детей и до начала их взросления, что особенно актуально, он горд Фабианом и любит его. Мне радостно наблюдать ту восхищенную, всепоглощающую любовь, которая связывает ребенка и его родителя. Она-то уж точно не требует никаких лишних слов... в случае мистера Чек-Поинта – точно.
Я удобно устраиваюсь на диване, облокотившись на его спинку. Поворачиваюсь к Эдварду всем телом.
- Он похож на тебя? Фабиан?
- Слишком сильно, - будто это не лучшее положение дел, Эдвард морщится, - не знаю, как родители пережили мой переходный возраст, но он вполне может дать мне фору.
- Ты что же, всегда попадал в неприятности?
Эдвард, хитро глянув на меня, закатывает глаза.
- Победила, Schönheit. Да. В жуткие неприятности. Не бери с меня пример.
- Я рада, что с тобой все хорошо, - просто говорю ему, все же пожав ладонь и вернув наш физический контакт.
Каллен доволен. Теперь его черед переплести наши пальцы. Вынудив меня придвинуться чуть ближе, кладет наши руки на свои колени.
- Надеюсь, он тоже перерастет это и все забудется.
- Фабиан – это старший, получается. А младший? – с искренним любопытством прошу продолжения я.
- Гийом. Он пока просто очаровательное существо, Белла. Ноль проблем и вагон радости.
- Кого-то мне это напоминает...
- Он больше похож на свою мать, - приняв мой комплимент и мило кивнув ему, все же признает Эдвард, - но в том, что говорит и делает, я порой очень отчетливо вижу себя. Это удивительно.
- Он тоже рисует?
- Играет, - усмехается мужчина, - фортепиано, скрипка. И “Counter Strike”
Смеюсь столь необычному продолжению списка.
- У них такие необычные имена...
- Французские. Первые – французские, мы так условились. А вторые – американские. Не факт, что в обозримом будущем они не захотят использовать их как основные. Паркер и Тревор.
- Я надеюсь, я не перехожу черту с расспросами, - опасливо спрашиваю я. Но Эдвард выглядит скорее удивленным такой фразой, чем обеспокоенным. Ему правда не сложно об этом говорить.
- Все в порядке, Белла. Ты всегда и все можешь спрашивать, мы уже говорили об этом.
Неопределенно кивнув, соглашаюсь. И набираюсь храбрости на продолжение разговора. Мне он сегодня в удовольствие. По сути, если я остаюсь с Эдвардом, а пока все к этому уверенно идет, мне придется лично познакомиться с его детьми. А так узнаю хоть что-то заочно.
- А у дочери тоже первое французское имя? Или, как у первенца, возможно, наоборот? Ты говорил, она уже взрослая.
- У нее французские оба. Элоиз Ивонн,- Эдвард внимательно смотрит мне в глаза, поглаживая наши сплетенные пальцы на своем колене. Не подбирает слова, но говорит чуть быстрее, чем все прежнее, - откровенно говоря, она родилась в первом браке моей жены, Белла. Но я знаю эту девочку с шести лет, она всегда была рядом со мной и я с самого начала считаю ее своим ребенком.
История обретает необычный поворот. Хотя в какой-то степени нечто подобное я ожидала.
- Ты хороший человек, Эдвард. Хоть это и не новость для меня.
Он мягко приглаживает мои волосы, снисходительно кивнув на такие слова:
- Спасибо, Schönheit. Но для меня это слишком просто и правильно, чтобы считать какой-то заслугой. Я люблю эту девочку и она, к моему счастью, любит меня.
- Тебя сложно не любить.
В его обществе со мной это случается все чаще. Когда сперва говорю и только затем понимаю, что именно. Но сегодня, в этой гостиной, с пробивающимся сквозь тучи солнцем, после всего, что было, и что хотела бы отчасти забыть, не теряюсь. И не думаю, что сказанное было несвоевременно или неверно. Откровенность – лучшее, что может быть в отношениях. И я рада, что откровение мне доступно.
Эдвард, услышавший меня, выглядит тронутым. Тем тихим, мягким чувством принятия, что мне бы так хотелось ему подарить. И с нежной, доверчивой улыбкой, наклоняется ко мне. Ничего не говорит, потому что в этом нет необходимости. Целует. И сполна этим поцелуем отвечает. Он признателен. И мне хочется, верить, что моя неокрепшая, неясная, но уже серебрящаяся радостью любовь – именно она – взаимна.
Я обнимаю его, устроившись у груди. Даю нам обоим минутку, чтобы переждать не до конца озвученное и понятное откровение, с удовольствием прячась на его плече. Эдвард бережно, тепло гладит мою спину. Долгие, тягучие несколько минут.
- Останешься со мной до завтра, Schönheit? – негромко зовет он, склонившись к моему уху.
Странно, что спрашивает. Я крепче, с отголоском детской игривости, прижимаюсь к его плечу. Все же, при несостоявшейся пятнице, суббота выходит отменной.
- Gerne. (с удовольствием)
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
0
