Мое утро начинается с солнца.
Проходивший мрачным целую неделю и растративший все свои осадки за шесть дней, в воскресенье Берлин расцветает осенним солнцем, пусть и не слишком ярким, зато теплым. Робко заглядывает в окна спальни, сочится вместе с воздухом из-под штор раскрытой балконной двери.
На простынях разлеглись солнечные лучи. Они захватывают и пододеяльник, а вместе с его краем ниспадают на пол, к изголовью. Электронные часы-будильник отсвечивают на прикроватной тумбочке, не давая как следует разглядеть время. Ну и к черту его.
Делаю тихий вдох, мягко погладив пальцами наволочку подушки, на которой лежит моя ладонь. Усмехаюсь сама себе от той глубокой, мерцающей внутри радости. Спокойствия. Умиротворения. Простоты. Не думала, что так бывает.
Хочу запомнить каждый момент этого утра, по-настоящему первого сразу в нескольких смыслах.
Вот ладонь Эдварда на моей талии. Она расслабленно лежит чуть выше бедер, стянув вниз одеяло и тем самым не давая мне шанса озябнуть. Она теплая и даже немного тяжелая, но эта тяжесть мне приятна.
Вот он сам, чувствую его тело в непосредственной близости от моего, но все же на некотором отдалении. Мы разорвали множество дистанций, но небольшое расстояние еще сохраняется. Возможно, я сама отодвинулась от него ночью, от Эдварда веет настоящим жаром.
Вот комната, в которой я прежде ни разу не была. Со своего теперешнего ракурса вижу светло-серую стену, всего на оттенок темнее традиционного белого колера немецких домов, окна в пол с приоткрытыми шторами, прикроватную тумбочку, закрепленную на весу у изголовья постели. На ней лампа с абажуром цвета меланж, электронные часы и какая-то брошюрка на немецком. Минимализм, модернизм и дерево лучшее сочетание. Мне нравится, как основа кровати, соединяясь с деревянной панелью у ее изголовья, переходит к тумбе. Создает единый ансамбль, крайне простой, но стильный. Декоративные лиловые подушечки покоятся в изножье рядом с дымчато-розовым покрывалом.
Умиротворяющая, идеальная тишина, практически не нарушаемая звуками улицы, полноправно царствует в квартире. Простыни совсем немного отдают свежестью порошка, а подушка, которую, как оказалось, мы с Эдвардом делим на двоих, едва уловимо пахнет мандаринами. Приникаю к ней, обвив правой рукой. Смотрю на часы, что периодически меняют цифры даты на время. Половина десятого.
Еще немного лежу в постели, лениво подмечая, что не хочу разрушать этот момент. Забавно, что за все дни, что мы с Эдвардом провели порознь, солнце не вышло из-за туч ни разу. Оно выждало субботу, подарив нам очаровательный и полный приключений вечер под осенним дождем, а сегодня все же решило показаться. Наполняет теперь атмосферу утренней спальни особенным, уютным светом.
Улыбаюсь, потому что мне давно не было так по-простому тепло и спокойно в постели с мужчиной. Я разлюбила процесс совместного пробуждения… у нас с Керром само собой выстроилось условие не оставаться на ночь. Месяца за два до расставания, я думаю. Уже тогда я должна была понять, что это патологический симптом, тревожный звоночек, не хотеть засыпать и просыпаться в одной кровати…
Не знаю, какого черта о нем думаю. Сейчас. Злюсь на себя, глубоко, неудовлетворенно вздохнув. С силой зажмуриваюсь, а потом открываю глаза. То, что было в прошлом, в прошлом и останется. Нет никакого смысла притягивать сравнения с Керром в наши сегодняшние отношения с Эдвардом. Хотя бы потому, что они априори другие, во всех смыслах.
Девять сорок пять. Не худшее время, чтобы позавтракать. И полезное, и осмысленное занятие. К тому же сегодня моя очередь его организовывать.
Я с осторожность, надеясь не разбудить Эдварда, выскальзываю из-под его руки. Придерживаю ладонь, мягко опуская ее обратно на простыни, как только сажусь на постели. Слышу, как он неглубоко вздыхает, утягивая к себе мою часть одеяла. Но не просыпается.
Оборачиваюсь, с мягкой усмешкой встречая его в чем-то детскую, расслабленную позу уже не на боку, но еще не на животе. Эдвард глубоко и размеренно дышит, умиротворенно прижавшись к серо-лиловой наволочке подушки. На его красивом лице нет ни беспокойства, ни хмурости, ресницы даже не подрагивают.
Такой доверительный и безмятежный вид мужчины вызывает во мне прилив нежности и тепла. Очень хочу его коснуться, пригладить эти темные волосы, поцеловать в щеку, чуть тронутую щетиной, обнять, прижаться что есть силы… но тогда точно разбужу. А после вчерашних ночных похождений, помноженных на оставшийся позабытой данностью джетлаг, он заслуживает выспаться.
Поэтому держу руки при себе, избегая соблазна. Осматриваюсь, дабы отвлечься. За спиной Эдварда секция дымчато-серых деревянных шкафов, некоторые вертикальные, некоторые с удобными горизонтальными полками. Они закрыты, матовая поверхность отлично вписывается в дизайн спальни. Находит отражение в цвете стен, постельном белье, светлом паркете пола. Неширокий квадратный ковер, декоративный и белый, уложен у постели. На прикроватной тумбочке Эдварда узкая ваза с пальмовой веточкой в прозрачной воде и две книги в глянцевых серых обложках, названия длинные и на немецком. Над кроватью ровно посередине комнаты черно-белый архитектурно-художественный план Берлина, вроде как раз района Шарлоттенбурга. Но его я замечаю лишь тогда, когда встаю. И тихо, ничем на нарушая умиротворение комнаты, выхожу из спальни.
Все-таки удобно, что сегодня мы спали не в гостевой. Могу без труда взять все требуемые вещи, не опасаясь потревожить Эдварда. И даже отыскать свой мобильный, спрятанный внутрь прикроватной тумбочки. Мысли о том, кто мог писать мистеру Каллену среди ночи и так настойчиво, гоню прочь. Не мое дело.
Зеркало ванной комнаты, видевшее меня и пятничной ночью, и вчерашним днем, сегодня как никогда благосклонно. Я не сразу доверяю тому отражению, что демонстрирует ровное стекло, намеренно пригладив пряди несколько раз. Но факт остается фактом. Привлекательные, довольные черты лица, пусть и слегка тронутые недавним сном. Здоровый цвет кожи, то и дело изгибающиеся в улыбке губы, и, что импонирует мне больше всего, горящие глаза, удовлетворенные, восхищенные, счастливые.
Никогда я не нравилась себе больше, чем этим утром. Эдвард творит настоящие чудеса.
Вспоминаю его давние слова, что красота одно из главных моих достоинств, заключенное даже в моем имени. Сегодня, после нашей совместной ночи, мне кажется, я вполне могу с ним согласиться. Вот и весь рецепт.
Усмехаюсь сама себе, забирая с пластиковой подставки новообретенную зубную щетку. Умываюсь, прохожусь по волосам расческой, убираю их в невысокий хвост. И, решив не менять полюбившуюся сувенирную пижаму на что-то из привезенных вещей, выключаю в ванной свет.
В квартире светло. Немного солнца падает и на графитовый диван в гостиной, и на картину Фабиана, устроенную в специальной нише. По сравнению с ней коридорные версии выглядят мрачноватыми и незаконченными. Их тоже рисовал он?
В утренней тишине, сопровождающей меня незримой тенью, я направляюсь к кухне. В планах крэпы, кажется, вчера я видела в холодильнике Эдварда ягоды.
Так и есть. Помимо клубники, голубики и красной смородины (все-таки в чем-то вкусы у нас совершенно не совпадают) нахожу на верхней полке неоткрытую пачку маскарпоне.
Мне нравится минималистичный стиль его кухни. Немецкий подход в этом плане хорошее решение, к тому же многофункциональность в этом случае обеспечена. Я без труда нахожу миксер и все требуемые к нему насадки (правда, найти бы потом еще столовые приборы). Развожу тесто, поглядывая на стеклянные высотки Шарлоттенбурга. Они переливаются, зеркальные окна бликуют от солнца, а яйца с молоком, сахаром и мукой образуют однородную, чуть пенистую смесь. Мою ягоды, пока греется сковородка. Некрупную клубнику режу напополам, а голубику сразу кладу на блюдечко.
…Я знаю, он наблюдает за мной. Тихо и неприметно, никак не выдавая своего присутствия и даже не нарушая первозданной тишины кухонной зоны. По ту сторону окон светит нетипичное, нежное октябрьское солнце, на сковородке схватываются края очередного крэпа, а я, как ни в чем не бывало, слежу за тестом. И делаю вид, что понятия не имею, будто Эдвард здесь. Только улыбаюсь сама себе уголками губ. Та улыбка, что он точно не может видеть.
Шестой блинчик опускаю на круглую тарелку на кухонной тумбе. Посмеиваюсь его равномерной текстуре и темно-бежевому цвету. Я очень надеюсь, что Эдвард любит крэпы.
Чувствую его. Как и тогда, у полицейского участка, толком не понимаю, что именно это за ощущение, но оно очень отчетливое. Близость. Взгляд. Нотки сандала, едва уловимые, полупрозрачные, отголоски мандаринов. Простыни. Эвкалипт. Сон. Кожа. И тот неприметный аромат, который знают друг у друга лишь любовники.
Вся эта утренняя атмосфера, сам факт моего присутствия здесь особенное, уникальное чувство. То, что греет изнутри и освещает самые темные ночи. Я знаю Эдварда совсем недолго, более того, совсем немного я знаю о самом Эдварде, еще и в разрезе его богатого жизненного опыта и пройденного пути. Однако он, как бы парадоксально такое не звучало, с самого начала мой. Животное влечение, необъяснимая симпатия, химия, не имею представления, как это назвать. Вроде немецкого «geborgenheit», эта эмоция непереводима и понятна лишь тем, кто ее испытывал. Мой прежний рациональный мирок, выстроенный на четких (боги, каких абсурдных!) установках катится к черту. И я рада все былое, не связанное ни с сегодняшним днем, ни с предыдущими несколькими неделями, послать куда подальше.
Нам комфортно в том настоящем, в котором нас окружают родственные души. Только так.
Переворачиваю последний крэп, давая зарумяниться верхней его части. Его неидеальность меня ничуть не пугает. Идеальным все вокруг делаем мы сами, вне зависимости от внешнего вида вещей. Тот принцип, по которому работает любовь.
Эдвард кладет ладони мне на талию. Мягко, стараясь не испугать, привлекает к себе. И прикасается носом к моим волосам, неглубоко вздохнув.
- Доброе утро, Schönheit.
Я с небывалой повседневностью, будто мы знаем друг друга невесть сколько лет, и это утро одно из многих, путь и особенно приятное, откидываю голову на его плечо. Прикасаюсь виском к его шее, чуть повернувшись, чтобы как следует уловить ту смесь ароматов, обнаруженную с самого начала. От нее кружится голова.
- Guten Morgen.
Его руки движутся к моим плечам, поглаживая боковые швы футболки.
- Meine deutsche Schönheit, - посмеивается в мои пряди Эдвард, дыхание у него горячее. - Wie hast du geschlafen? (Моя немецкая Красота. Как тебе спалось?)
- Gut, danke. Und dir? (Хорошо, спасибо. А тебе?)
Он нежно убирает прядку волос мне за ухо, огладив мочку.
- Ich habe sehr gut geschlafen, Bella. Weil ich mit dir geschlafen habe. (Я спал хорошо, Белла. Потому что я спал с тобой)
Оставляю в покое лопатку для блинчиков. Обе руки кладу поверх ладоней Эдварда, вернувшихся к моей талии, и, чуть приподняв голову, целую его шею. Как раз в том месте, где вчера пульсировала заметная синяя венка.
- Ich bin froh. (Я рада)
Мистер Каллен тихонько усмехается, самостоятельно выключая комфорку и давая неидеальному блинчику шанс не сгореть. Предусмотрительно отводит нас чуть в сторону, к кухонной тумбе. И лишь затем, оставляя ход за собой, целует меня первый раз за воскресное утро. Легко и ласково.
- Ты восхитительно выглядишь, Schönheit. А еще ты умница. Вот так теперь и будем практиковаться.
Последняя фраза, как и предыдущие две, прозвучавшая уже на английском, меня забавляет. Румянец, грозившийся прийти из ниоткуда, пропадает окончательно, не получив и шанса. Эдвард никогда не хвалит так, чтобы вызвать смущение. Все, что он говорит, звучит чистейшей правдой и выглядит истинным положением дел. Просто приятно. Просто очень хорошо.
- Спасибо. Я согласна практиковаться.
Оборачиваюсь к нему, меняя нашу позу. Теперь и сама держу Эдварда в объятьях, недвусмысленно коснувшись его бедер. Самовольно и смело, как никогда прежде, веду по ним чуть ниже. Радуюсь его теплой, веселой ухмылке. Люблю, когда он выглядит таким беззаботным. Не чета ночным похождениям.
- Всему свое время, моя радость.
Умиротворяюще чертит ровную линию между моих лопаток, останавливаясь в опасной близости от крестца. Не отрицает, желание естественно и обоюдно, но день ведь только что начался. И мы договаривались отложить процесс, дабы растянуть удовольствие. Только вот ткань, что разделяет нас, такая тонкая… и близость совершенно не предрасполагает к воздержанию.
Я закусываю губу, сама себя отвлекая. Концентрируюсь на Эдварде.
Он чертовски красив этим утром. С волосами в продуманном беспорядке, наскоро приглаженными, еще не до конца отпустившими сон чертами, очень мягкими, трепетными даже. И совершенно домашний в пижамном наряде, так и не снятом с ночи.
Эдвард улыбается, заметив мой взгляд. Знает о своей привлекательности и о том эффекте, что способен производить на противоположный пол, но никогда не делает это точкой преткновения, основным аргументом. В нем куда больше удивительного, чем запоминающаяся внешность, пытаюсь об этом не забывать.
- Я разбудила тебя, пока готовила? - легко прикасаюсь к его скуле, удобно устроившись между руками мужчины и кухонной тумбой. Солнце подсвечивает его волосы, заставляя их переливаться медным блеском.
- Нет, - он, прищурившись, наклоняет голову к моей руке, - но благодаря сковородке и кофеварке мне удалось найти тебя. Это удобно.
- Я знала, что ты наблюдаешь, - признаюсь, уже всей ладонью, давая себе волю, накрывая его щеку. У Эдварда очень теплая кожа, но еще теплее взгляд, когда я так делаю.
- Я знал, что ты знаешь, - негромко соглашается. Прежняя улыбка постепенно растворяется в спокойном, умиротворенном выражении его лица. Мужчина прикрывает глаза, дыша глубоко и ровно. Легко целует мои пальцы.
Тот прилив нежности, совсем недавний, меньше часа назад, чувствую снова. Когда он настолько близко, отвечает на каждое прикосновение и по-настоящему рад моему присутствию. Все те дни, что мы знакомы, Эдвард был настоящим джентльменом, охотно делился мыслями и откровениями, внимательно слушал, не уставал говорить мне комплименты. Однако по-настоящему открыт он только теперь. И доверяет мне куда больше.
Невольно вспоминаю эту ночь, балкон и тлеющую сигарету. Обеими руками прикасаюсь к его лицу, мягко очертив скулы и челюсть. Эдвард медленно открывает глаза, немного смущенный моим жестом.
- Знаешь что, ты ведь тоже можешь рассказать мне что угодно, - негромко, не нарушая доверительности этого утра, говорю ему я. Смотрю прямо в синие глаза, потихонько наполняющиеся изумлением. - Если я не смогу помочь, я в любом случае могу выслушать… а если в состоянии что-то сделать, всегда сделаю. Хочу, чтобы ты знал.
Очень откровенная и смелая тирада. Не буду лукавить, что опасаюсь, как отреагирует Эдвард, не перегнула ли палку. Но ведь это правда. И защита, и поддержка, и помощь работают в обе стороны. Особенно если в них по-настоящему нуждаются.
Мужчина с серьезностью смотрит мне в глаза. Секунду или две, будто снова наблюдая, оценивая, правда ли думаю так. Наверное, верит.
- Спасибо, Белла, - аккуратно перехватывает мои ладони, забирая их себе. Легко пожимает, гладит кожу большими пальцами. - Я знаю.
Это уход от ответа. Вернее я расцениваю это как уход от ответа, потому что на лице Эдвард появляется то снисходительно-непроницаемое выражение, которое мне печально знакомо. Я видела его однажды… будто бы в другой жизни, сто лет назад. Но запомнила навсегда.
И мысль, вдруг возникшая из неоткуда, ощутимо колется. Сто шагов назад – одно воспоминание, одна глупая идея. И вполне себе реальные факты. Кто сказал, что все дело в телефонном звонке? От кого бы он не был.
Впервые за это чудесное утро мне становится совершенно неуютно под взглядом Каллена. На его кухне, в его руках и с ароматом этих крэпов. Преступная мысль потихоньку перерождается в убеждение.
- Я могу задать личный вопрос, Эдвард?
Понятия не имею, откуда во мне сегодня столько смелости. Не глядя на то, что внутри, дрожу, даже голос не меняется.
Эдвард, приметивший мое изменившееся выражение лица, спокойно кивает. Подбадривает меня своим мирным согласием. И даже слово-оберег, разрывающий границы, как и всегда, не забывает.
- Конечно, Schönheit.
- Вчера у нас не было секса, я понимаю… но тебе было хорошо со мной? В физическом плане.
Внимательно, не разрушая непоколебимость взгляда никакими спонтанными движениями или громкими словами, Эдвард смотрит на меня сверху-вниз. Его руки держат мои осторожно, но крепко. Немного темнеет синева глаз.
- Что заставило тебя думать иначе?
Я делаю глубокий вдох в надежде, что это поможет.
- Ночью ты ушел к себе. И там, на балконе… мне показалось? Черт, я не знаю, зачем мы говорим об этом.
- Мы договорились говорить о том, что нас тревожит, - мудро напоминает Каллен, качая головой на мою попытку сойти с дистанции и предупреждая любые неудобства, - все в порядке. Тебя смутили сигареты, так? То, что ночью я курил?
- Мне не слишком нравится табак, я не буду врать тебе, но дело не в нем. Ты был там среди ночи и в одиночестве. К тому же сказал мне, что сигареты редкое явление. Это заставило меня задуматься.
Я краснею и знаю это. И Эдвард знает. Более того, видит. Но не пытается разрядить атмосферу, перевести все в шутку и предложить мне обо всем забыть, сделав этот румянец данностью, а смущение оставив признанным, но безответным. Он наоборот наклоняется ближе ко мне. Ровняется ростом, терпеливо дожидаясь, пока посмотрю ему в глаза. В контрасте со серьезностью тона и сосредоточенным видом в них плескается самая настоящая нежность. Океаном.
- Sonne, вчерашняя ночь была лучшим событием, что случалось со мной в Берлине. За все эти годы. И я жду следующей так же сильно, как твоего появления в «Старбаксе» в день нашего знакомства.
Закусываю губу, глядя на него с осторожностью. Очень хочу поверить.
- Спасибо.
- Ну что ты, - Эдвард ласково, как умеет только он, гладит мою щеку. На лице показывается возвращающаяся улыбка, - мое восхитительное создание, раскрасившее этот серый город. Тебе спасибо.
Я вздыхаю, и он, убирая руку, сам себе кивает.
- Я понимаю, как все это выглядело, и прошу прощения, Белла. Я скажу честно: у меня есть некоторые сложности в США, и ввиду того, что у нас значительная разница во времени, они дают знать о себе ночью. Но все это от балкона до сигарет никак не связано с тобой. Скорее наоборот, не знаю, что бы я делал, если бы в эти выходные ты со мной не осталась.
Мне становится легче. Эдвард выглядит доверительно и говорит откровенно. Я верю его словам и ценю ту честность, с которой он всегда отвечает на мои вопросы. Наверное, их я смогла бы задать лишь ему.
Подаюсь вперед, задавая тон нашему поцелую. Кладу руки на его шею, прижимая к себе. И не отпускаю, пока мы оба не начинаем задыхаться. Посмеиваюсь чертятам в глазах мистера Каллена, по которым уже успела соскучиться.
- Правда, спасибо.
- Правда, не за что, - он умиротворяюще гладит мои волосы, легко накручивая на палец пряди, собранные в хвост. - Расскажешь мне, почему готовишь крэпы?
Мы закрываем тему, и, стоит признать, я чувствую удовлетворение от того, что мы поговорили. Некоторые вещи лучше сразу обсудить, можно решить разом множество проблем и развеять лишние сомнения.
Обвожу по контуру ворот его спальной футболки.
- Ты имеешь что-то против французской кухни?
Забавный вопрос, если учесть, какие имена носят его дети. Мысленно закатываю глаза.
- Я? - Эдвард с пседо-изумлением изгибает бровь, мелодично рассмеявшись, - да ладно тебе. Мне просто любопытно. Это нестандартный вариант.
Загадочно улыбаюсь, неоднозначно качнув головой.
- А мне нравится тебя удивлять.
Эдвард отпускает мои волосы, прикасаясь кончиками пальцев к чувствительной коже шеи. Ведет неспешные, тонкие линии, вызывая мгновенную физическую реакцию. Желание. Ухмыляется, прекращая. И, утешая, мягко целует в лоб. Совсем не страстно, очень нежно.
- Тебе это отлично удается, Белла. Спасибо.
Ну что же, неплохая нота для начала завтрака. Крэпы, позабытые и остывающие, ждут на большой тарелке. Ягоды помыты, их, как и маскарпоне, ставлю на стол я. В ведении Эдварда синие чашки и американо, приготовленный кофеваркой. Приборы оказываются в потайном верхнем ящике, для открытия которого нужно дважды нажать на однотонную ровную поверхность.
Мы садимся рядом друг с другом, удобно расположившись в обогретом солнцем прямоугольнике света. Эдвард, глотнув американо, подмечает маленькое блюдце с красной смородиной возле своей тарелки.
- Судя по количеству смородины, она не входит в число твоих любимых ягод?
- В наблюдательности тебе не откажешь. Но в холодильнике ее много. Тебе нравится?
- Очень, - по-детски весело признает Каллен, отсыпая себе щедрую жменьку ягод поверх крэпа, - может, как с немецким, тебе стоит распробовать?
- По сравнению с этим у немецкого еще есть шансы, - смеюсь я, разравнивая слой маскарпоне на поверхности блина и добавляя клубники, - приятного аппетита, Эдвард.
- И тебе, Sonne.
Некоторое время мы едим в относительной тишине. Для второй порции кофе закипает кофеварка, а по ту сторону окна, на широком проспекте, начинает появляться традиционный утренний шум. Одиннадцать. Все проснулись.
- Что ты больше всего любишь на завтрак? - повседневно интересуюсь у Эдварда, когда кладу во второй по счету блин голубику.
Он допивает свой кофе.
- Крэпы.
- А если говорить честно?
- Правда, крэпы, - он с налетом смятения улыбается мне уголками губ, - и в детстве, и сейчас. Омлет с овощами тоже вариант, но это скорее правильное питание, потому и ежедневное.
Я отпиваю своего кофе, ставшего прямым и косвенным атрибутом всех наших встреч.
- У тебя дома готовили крэпы?
- Да. Но мама до сих пор называет их «тонкие и большие блинчики». Crêpe появилось в обиходе позже.
- Получается, я угадала?
- Не в первый раз, - Эдвард добродушно улыбается, погладив меня по руке. Закидывает в рот оставшиеся ягоды красной смородины.
- Frühstück – завтрак. Was ist dein Lieblingsfrühstück? (Какой твой любимый завтрак?) - интересуется он.
Похоже, мистер Чек-Поинт не обманул, с ним у моего немецкого есть шансы на успешную реанимацию. Потому что он говорит на этом языке, потому что ему он нравится… я тоже проявляю интерес. Присутствие Эдварда универсальный рецепт для множества различных вещей.
- Менемен и тосты с авокадо.
- «Менемен»?
- Турецкий томатный омлет. Бурак, мой хороший знакомый из «Türk kafesi» на Alexanderplatz готовит его просто отменно. Обычно по выходным я завтракаю там.
- Итак, турецкий омлет, который готовит хороший турецкий знакомый Бурак, еще и на Alexanderplatz, - с игриво-неутешительным тоном, задорно блеснув взглядом, подводит итог Эдвард. Изображает ревность или намекает на нее, а все-таки едва уловимое ее дуновение в этих словах проскакивает.
Боже, если бы он только знал, насколько в его случае это бесмысленно. С каждым днем у Эдварда все больше форы, чем лучше узнаю его, тем сильнее отстают мнимые соперники, никому уже не угнаться.
- Последнее время предпочитаю круассаны с сыром. Мне их прямо из пекарни доставляет очень привлекательный мужчина. Говорят, он живет в Шарлоттенбурге и водит «Порше».
Эдвард смеется, польщенный моими словами. Пропадает та крошечная искра напряжения, и полный штиль воцаряется в его взгляде.
- Ты мое чудо, Schönheit.
Вчера один пожилой мужчина, заслышав такое обращение Эдварда ко мне, очень тепло и добродушно улыбнулся. Он стоял в очереди перед нами, терпеливо ожидая знаменитый кебаб от Мустафы, влюбивший в себя весь Берлин. В небольшом павильоне трое турков сотворили историческое место для всех поклонников ближневосточной кухни. И хоть в меню было всего пять позиций, отбоя от посетителей не было ни в дневное, ни в вечернее время в любую погоду.
Мужчина сказал что-то на немецком нам обоим и сперва не поверил, что я не понимаю, еще с удивлением посмотрел на Каллена, когда тот перевел мне его фразу: «Счастлив тот, кто среди земного безобразия отыщет свою единственную Красоту». Это была строчка из стихотворения, что он написал жене в честь их помолвки. Они вместе уже пятьдесять лет, и каждый утро он говорит ей «Доброе утро, Schönheit». «Стало быть, - задорно подмигнул он, - вас тоже ждет что-то подобное».
Позже, когда мы гуляли по Шарлоттенбургу перед обещанной вечерней грозой, сполна насладившись кебабом, а «Порше» оставив на стоянке жилого комплекса, этот момент всплыл у меня в памяти.
Эдвард показывал мне местные достопримечательности своего района, включая Немецкий Оперный Театр, его рука держала мою, а тучи, тяжело нависшие над городом, не собирались исполнять прогнозы синоптиков. Я помню, я подумала, наблюдая за мужчиной, нашей позой, случайными пешеходами вдоль проспекта, что хотела бы, чтобы пожилой немец оказался прав. Будущее с Эдвардом, которого я знаю шесть недель, представлялось меня куда ярче и реальнее, чем в свое время будущее с Керром (за практически два года отношений).
- Чем бы ты хотела заняться сегодня? - спрашивает Эдвард, когда собирает со стола тарелки. Я допиваю свой кофе (первую чашку в сравнении со второй по счету у Эдварда), подавая ему кружки. Посудомоечная машина ждет своего звездного часа.
- Мне нравится, что мы проводим время вместе. Где и как, уже не так важно.
- Погода сегодня куда лучше, - взглянув на окно, подмечает мужчина, - продолжим традиционные прогулки? Что думаешь насчет Потсдама?
- С учетом того, что я не была дальше Бабельсберга, с удовольствием.

Мы выезжаем из Шарлоттенбурга около половины первого дня. «Порше», терпеливо ждавший нас весь вечер и всю ночь на подземном паркинге, приветственно мигает при приближении электронного ключа. Эдвард с мягкой усмешкой встречает то, с каким удовольствием я занимаю свое исконное место на переднем сидении и чуть громче делаю классическую музыку, когда он выезжает с парковки. Бах, мандарины и черный кожаный салон мои самые первые, а значит, и самые стойкие ассоциации наших отношений. Каждое их появление как весомое подтверждение. Мне нравится.
Погода нам по-настоящему благоволит. Октябрь далеко не теплый месяц в Берлине, но сегодня прохлада мягкая и приятная, ветер появляется редко, а дождь и вовсе не запланирован. В городе полноправно властвует солнце. Одно удовольствие гулять среди узких улиц вблизи Нового Сада Потсдама в окружении разноцветной листвы, то и дело подсвечиваемой яркими лучами. Мы то говорим с Эдвардом, узнавая друг друга чуть лучше, то замолкаем, прислушиваясь к звукам города, птиц, шуму деревьев. Постепенно обходим улицы с уютными домиками, направляясь к парку у дворца Цецилиенхоф. Он стал последней резиденцией династии Гогенцоллернов, был построен Вильгельмом II для сына, тоже Вильгельма, и его супруги Цецилии Мекленбург-Шверинской. Здание, стилизованное под средневековые усадьбы сельской Англии, возводилось в 1914—1917 годах. И приобрело мировую известность после проведения в нем Потсдамской конференции в 1945 году.
Все это я слышу впервые, от Эдварда. Порой мне кажется, что об истории Берлина и окрестностей он знает не хуже Элис, влюбленной в этот город до безумия. Мы останавливаемся в парковом кафетерии после небольшой экскурсии по Цецилиенхофу. Играет народная немецкая музыка, но пустует стойка с колбасками и пивом. Эдвард заказывает для нас чай и тарелку десертов, но, как только садится рядом со мной, его мобильный начинает призывно вибрировать. Кратко взглянув на экран, мужчина хмурится.
- Это Фабиан, Белла. Извини меня.
- Конечно.
Я, правда, хочу верить, что это Фабиан. И что проблемы в США, о которых он сказал, детские проблемы. Но раньше о сложностях с сыновьями Эдвард мне рассказывал… стало быть, не то?
Помешиваю сахар в своем бумажном стакане с черным чаем, задумчиво поглядывая на свежевыкрашенную синюю поверхность стола, когда боковым зрением замечаю движение рядом. Мужчина, отходящий от кассы со своим кофе, удивленно останавливается у нашего столика.
- Белла? Здравствуй, какими судьбами?
Усмехаюсь, узнавая давнего знакомого. Того самого, из-за которого в моем телефоне Эдвард появился с уточнением «Чек-Поинт». Эдвард Фридерх, внештатный потсдамский фотограф «Bloom Eatery» (и негласный объект воздыхания всех девушек, работающих вместе с нами). Нордический тип: светлые волосы, голубые глаза, белая кожа. И способность видеть уникальные кадры там, где их непросто найти, в этом Эд впереди планеты всей.
- Привет. Я здесь с другом, хорошее место для прогулок.
- Отличное. И для экскурсий тоже, вам понравился дворец?
- Истории в нем достаточно, - киваю, указывая мужчине, все еще стоящему передо мной, на свободное место рядом, - присядешь?
- Меня девчонки ждут, так что придется идти, но спасибо, - посмеивается Эд, кивнув на крайний столик, где рисуют в одном альбоме трое девочек-погодок, - кстати, Белла, как те фотографии? Подошли?
Встаю, удобно опираясь о столик, и делаю глоток чая. Отчаянно пытаюсь припомнить, что просматривала в последнее время. Портфолио на сайте давненько пополнялось.
- Какие фотографии?
- Эммет передал мне требуемые сюжеты и пожелания не так давно – вырезки из каких-то старых статей, газетные обрывки – аж в конверте. Я уже отправил ему парочку фотографий. Но он мне пока так и не ответил.
Обычно, если есть потребность в чем-то нестандартном, я связываюсь с Эдом сама, и мы обсуждаем варианты. Получается, если контактировал с ним Эммет, то была недоступна я.
Мгновенное пояснение к ситуации приходит практически сразу: день в полицейском участке. Единственный, когда я написала Эммету, что никак не смогу закончить рабочие задачи вовремя. Он еще звонил мне, спрашивал, как дела в полиции. Неужели отправил Элис меня проверить? И там же назначил встречу Эду… боже, как он умудрился организовать их встречу?
- В конверте? На парковке у полицейского участка? - уточняю я.
- Да. Миловидная шатенка, Эммет сказал, она от него, - Эдвард Фридерх недоуменно прищуривается. - Ты ее знаешь? Мне кажется, она считает, что мы вместе. По крайней мере, говорила она со мной только о тебе.
Хмыкаю, удивившись тому, как легко находится объяснение самому необъяснимому. Тот самый вариант, когда Эдвард-Элис-Эммет могут быть связаны одной последовательностью событий. И раз Эдвард разыскивал меня, то подруга вполне логично решила, что обнаружила моего нового знакомого.
- Да, мы с Элис очень хорошие друзья, Эдвард. Думаю, она, правда, подумала, что мы встречаемся. Мне она тоже рассказывала о вашей встрече в этом ключе.
- Хотелось бы верить, что Рута не считает, что у меня новая пассия, - смеется Фридерх, перехватив свой кофе левой рукой, - хорошо. Если вдруг что-то прояснится с фотографиями, у тебя есть мой номер.
- Да, конечно.
- Was ist passiert? (Что случилось?) - мистер Чек-Поинт возникает за моей спиной совершенно неожиданно. Фридерх удивленно посматривает на него.
- Wollten Sie etwas? (Вы что-то хотели?)
- Эдвард, - перебиваю их немецкий диалог, не желая вносить напрасных недопониманий, - это наш фотограф из журнала, он как раз живет в Потсдаме. Тоже Эдвард.
Каллен, пусть и с налетом недоверия, вежливо кивает. Протягивает Фридерху руку, которую тот тут же энергично жмет. Улыбается.
- Подбираешь друзей по именам, Белла? Здравствуйте.
- Что-то в этом роде, - приникаю к плечу Каллена, с легкой улыбкой встречая то, как он неспешно, но ясно обнимает меня за талию. - Как раз из-за одинаковых имен моя подруга и посчитала, что встретила тебя.
- Любые совпадения этим чреваты, - спокойно отзывается мистер Чек-Поинт. - Приятно познакомиться, Эдвард.
- Взаимно. Хорошего вечера.
- Хорошего вечера, - наблюдаю за тем, как он разворачивается, направляясь с кофе к детям. Они уже почти докрасили страницу с диснеевскими принцами и принцессами. Мой же принц хмуро поглядывает на фотографа. Старается сделать это незаметным и сдерживается, но все равно вижу. Либо я слишком наблюдательная, либо Эдвард действительно ревнует.
- Все в порядке? - кладу руку на его пальто, и, моргнув, Эдвард мне неопределенно кивает. Отворачивается от чужих столиков.
- Да. Если не считать того, что я только что отпустил Фабиана на позднюю вечеринку, а на твоем горизонте резко появился Запасной Эдвард.
- Запасной Эдвард? - не могу удержаться от усмешки, когда произношу это. Обнимаю его. - Мы работаем вместе, и то непостоянно, не переживай. Фабиан просил у тебя разрешения пойти на вечеринку?
- Это часть нашего договора. Я должен показать, что доверяю ему… но, черт подери, я совсем не доверяю тем, кто вокруг него.
Эдвард сжимает зубы, какое-то время глядя прямо перед собой. Но потом глубоко вздыхает и, наклонившись к моему уху, тихо и откровенно признается:
- Ненавижу никого и никуда отпускать. Тебя в том числе, Белла.
- Я буду в порядке, - утешаю его, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и дальше, - и Фабиан тоже. Он оправдает твое доверие.
- Хотелось бы в это верить.
Мистер Каллен разворачивает нас к столику, где уже практически остыл чай, и дожидаются своего часа три небольших десерта. Лицо его постепенно светлеет. Пусть и не так быстро, но мы возвращаем непринужденную атмосферу совместного воскресенья.
Наверное, поэтому, когда к восьми вечера Эдвард привозит меня домой, нам непросто расстаться. Остановившись у моего подъезда и не выходя из «Порше», за пределами которого накрапывает мелкий дождь, мужчина крепко, но бережно пожимает мою ладонь.
- Спасибо за чудесные выходные, моя девочка.
Я нежно, ничуть не скрывая этого, кладу свою руку поверх его.
- Это было удивительно, Эдвард. Danke.
- Есть идея сделать это традицией, как считаешь? - он устало улыбается.
- Хорошая идея, - улыбаюсь в ответ, потянувшись вперед и легко коснувшись губ. Эдвард осторожно мне отвечает, бережно погладив по щеке свободной рукой.
У него опять бледная кожа и парочка глубоких морщинок, от которых с пятницы по воскресенье мы избавлялись с попеременным успехом. Радует лишь, что хорошего и памятного в эти дни было куда лучше, чем дурного. И мы целы и невредимы, что отнюдь немаловажно. Ну… или почти. Стоит признать, хоть Каллен и пытается держать себя в руках, немного мрака пробивается наружу.
- Все в порядке? Есть вести от Фабиана?
Удивленный тому, что я упоминаю имя его сына, мужчина хмурится. Коротко кивает.
- Он скоро будет дома. Все хорошо.
Мне не нравится тот настрой, в котором пребывает Эдвард. Не могу понять его причины, раз мальчик уже в стопроцентной безопасности, а ничего иного на горизонте не предвиделось.
- Я не требую никаких историй, но если хочешь поделиться чем-то…
- Спасибо, Sonne, - он прерывает меня, тепло поцеловав мою правую ладонь, ту, что держит в своих. - Правда, все в порядке.
- Ладно, - я наклоняюсь к нему за прощальным поцелуем, и Эдвард полноценно и даже как-то отчаянно отвечает мне, подавшись вперед. Невесомо касается подвески с соколом и ласточкой.
- Мы не сможем увидеться раньше среды, Белла. Но, пожалуйста, береги себя.
- Позаботься о себе, Эдвард. До среды немного времени, ничего страшного.
Вместо ответа мистер Каллен еще раз меня целует. Совсем не глубоко, крайне целомудренно.
Вид у него сосредоточенный, скулы резко очерчены, в глазах мрак. Но касания нежные, а голос ласковый, пусть и немного грустный:
- Доброй ночи, Schönheit.
- Доброй ночи.
Выхожу из машины, хотя не до конца уверена, что мне стоит. Забираю свой шопер и устраиваю его на плече. Делаю все, как должно и правильно, потому что Эдвард взрослый человек, сегодня воскресенье, и меня, и его ждет работа. У нас было замечательное время вместе и совсем скоро будет еще. Длинная дистанция, не спринт, мы договорились. И в ближайшем будущем окончательное познание друг друга тоже факт. Я зря придумываю. Просто ищу повод, чтобы дольше от него не уходить. Секрет ли, что с Эдвардом мне так хорошо и спокойно, как ни с кем другим?
Закрываю дверь автомобиля и иду к подъезду. По сложившейся традиции Эдвард никогда не уезжает, пока я не зайду внутрь. Оборачиваюсь и вижу, что и сейчас наблюдает, как ввожу код. Ждет.
Комок тревоги, неуютно свернувшийся внизу живота, не дает мне покоя. Как могу, его игнорирую.
Когда дверь открывается, Размус приветственно машет мне из-за стойки.
«Порше» уезжает.

Я плохо сплю этой ночью. Нет никакой адекватной причины и внятного объяснения. В собственной квартире мне неуютно и на удивление темно, хоть один из уличных фонарей и светит прямо в кухонное окно, но ситуацию это не спасает. Чувство тревоги трансформируется в беспокойство, однако оно тоже малопонятное, странное какое-то. Насыщенная пятница, выходные с Эдвардом и совместный сон, включающий некоторые дополнения, в его постели, напрочь выбивают меня из колеи. Очень хочу соответствовать возрасту, что прописан в моем паспорте, собраться и продолжить как-то равномерно, спокойно существовать в прежней реальности.
Но и подушка не та… и воздуха мало… и холодно… и листья, и дождь, и снова занявшие небо тучи… я начинаю привыкать к постоянной близости Эдварда. Отсюда и проблема.
Теперь знаю, что самое сложное после отличных выходных вернуть себя в прежнее русло, умело совмещая работу с повседневными делами. В Берлине царствует Октоберфест, туристы наводнили улицы, распахнули двери новые заведения, мелькают тут и там обновленные меню… во всей этой суматохе мне тяжело собраться. План на неделю выглядит пугающе масштабным. Октябрь для Берлина насыщенный месяц, нужно соответствовать. Эммет старается в равной степени распределить работу между нами (всего нас пятеро), парням преимущественно выделив для обзоров бары и пабы. Но статей у меня все равно много.
В понедельник, толком не выспавшись, сажусь за работу с самого утра. Наливаю большую чашку кофе, откладываю мобильный (впрочем, не решившись отключить звук) и искренне стараюсь вникнуть в заметки о недавно пройденных заведениях. Переписываю какую-то часть материала с флэшек, задумываюсь над адекватным, но цепляющим началом обзора… и в полной прострации смотрю на кухонную стену десять минут. Вместо мыслей, идей и подходящих словосочетаний в голове перекати-поле. Оставляю чашку и включенный макбук, набрасываю куртку и выхожу на улицу. Свежий воздух и ветер, порывами проносящийся вдоль тротуара, помогают. Легче. Обхожу дом по кругу, пробегаю в обе стороны метров сто вдоль аллеи из молодых кленов, пару минут смотрю на кучковатые облака сизого цвета. Будет дождь.
И правда, первые капли падают на подоконник, как раз когда я возвращаюсь домой. В квартире осенний полумрак, из приоткрытых окон дует ветер. Впрочем, методичное постукивание дождя меня успокаивает. Собираюсь с мыслями и дописываю статью-обзор о маленьком кафе греческой кухни в районе Митте. Уточняю, что у ребят в продаже настоящее греческое пиво и авторская баклава по выходным.
Не отвлекаюсь до начала третьего, прервавшись лишь на короткий ланч из тостов с томатами, моцарелой и шпинатом. Хочу закончить за сегодня шесть статей, которые сама себе выписала в ежедневник. Радует, что все заведения никак не связаны с немецкой кухней. Уже проще.
В семь вечера, прихватив из холодильника стеклянную бутылку с апельсиновым соком, забираюсь в ванную. Пена, горячая вода и пар на влажных стенах и зеркале создают уютную атмосферу. Расслабляюсь, забывая о законченных и отправленных Эммету статьях. Какое-то время подумав, отпиваю сока прямо из бутылки и беру с тумбочки телефон.

Понедельник, 11 октября. Моя история сообщений.
Я, 19. 56:
«Правду говорят, что понедельник день тяжелый. Я надеюсь, у тебя хороший вечер. Мой точно лучше, когда думаю о наших выходных».

Откидываю голову на холодный эмалевый бортик. Закрываю глаза и тихо усмехаюсь тому, что еще на первом свидании (которое и свиданием-то не считала), сказала Эдварду что мой план на вечер ванная. Исполнила задуманное больше месяца спустя. Наверное, никогда не поздно.

Моя история сообщений.
Чек-Поинт Эдвард, 19.58:
«В понедельнике есть смысл благодаря твоим сообщениям, Schönheit. Мы еще не раз повторим эти выходные. Как твои дела?»

Моя история сообщений.
Я, 19.59:
«Все в порядке, только непросто вернуться к работе. Я переживала о тебе. Wie geht es Ihnen?» (Как твои дела?)

Боже, Элис бы мной гордилась. Но я действительно перестаю ненавидеть немецкий.

Моя история сообщений.
Чек-Поинт Эдвард, 20.01:
«Alles gut (все хорошо), спасибо, моя девочка. Понимаю тебя касательно работы, мне тоже. Чем ты сейчас занимаешься?»

Хочу поверить ему, что все действительно в порядке. По сравнению с вчерашним вечером сегодня тревога уже не душит меня так сильно, но ее затихающие огонечки еще присутствуют. Впрочем, если судить по тону сообщений и тому, что отвечает Эдвард достаточно быстро, у него и вправду все неплохо.

Моя история сообщений.
Я, 20.02:
«Ничем особенным».

Думаю минутку, глотнув еще сока. От него свежее, а мякоть приятно саднит на языке. Поднимаю обе ноги над покровом пены, в меру откровенно и в меру целомудренно демонстрируя, как именно провожу время. Делаю фотографию, которую тут же Эдварду и отправляю. С ним я куда смелее, чем казалась сама себе не так давно.
Ответа от мистера Каллена нет больше трех минут. Напряженно смотрю на экран мобильного, внимательно изучая собственное фото. Надеюсь, я не перешла черту и не удивила нежданными вложениями никого из подчиненных, кто мог бы оказаться рядом с ним. Блокирую телефон и делаю несколько глотков сока сразу. От контраста холодного напитка и горячей воды ванной перехватывает дыхание.
Айфон мигает новым уведомлением. Чуть прикусываю губу, когда снимаю с мобильного блокировку.

Моя история сообщений.
Чек-Поинт Эдвард, 20.07:
«Хотел бы я оказаться рядом, Изабелла»

Я усмехаюсь, не сильно задумываясь о причине собственного румянца, смущение это или жар комнаты. Отставляю бутылку с соком подальше, чуть ниже опускаюсь в ванне, прижавшись лопатками к эмали. И выгибаюсь ровно настолько, чтобы пена прикрывала грудь, но не прятала очертания тела. В кадре еще есть мои волосы, влажные, но не мокрые, подвивающиеся от пара. Ключицы, шея, нижняя часть лица. Довольно эстетично, хотя никогда прежде таких фотографий я не делала. Отправляю получившийся снимок вместе с емкой подписью.

Моя история сообщений.
Я, 20.09:
«Можешь считать, что ты уже здесь».

На этот раз ждать он меня не заставляет.

Моя история сообщений.
Чек-Поинт Эдвард, 20.09:
«В наши следующие выходные нам обязательно понадобится ванна. Ты бесподобна, Schönheit. Ich will dich».

Я перевожу последнюю фразу в Гугл, и мне кажется, вода становится горячее. Или пара больше. В любом случае вдох сделать сложнее. Ich will dich. Я хочу тебя. Значит, в следующие выходные?.. Черт, до них еще целых пять дней!

Моя история сообщений,
Я, 20:11:
«Хочу тебя больше, Эдвард».

Вспоминаются наши постельные развлечения в субботний вечер. Вымокшие после дождя и им же вдохновленные, в полумраке гостевой спальни, на этих белых простынях с синим покрывалом… интересно, в этот раз все будет у него в комнате? И как именно? Подрагиваю от нетерпения. С самой первой встречи, едва лишь коснувшись Эдварда, я его хочу. И чем ближе заветный день, тем тяжелее. Он ведь обещал, что получу больше, чем рассчитываю, так? Охотно верю.
Его ответ снова задерживается. Я плавно, скорее чтобы отвлечь себя от ожидания, чем с осознанием того, что делаю, веду линии по собственному телу. Под водой в пушистой и воздушной пене скольжу вдоль ребер, по груди и к талии. Закусываю губу, вспомнив лицо Эдварда в тот момент, когда дарил мне удовольствие. И эти синие, бездонно-синие глаза… и сколько дрожащего, жаркого пламени в них было, когда пришел мой черед удовлетворить его.
Вот Эдвард касается моей шеи, неспешной дорожкой поцелуев спускаясь к ключицам… вот оглаживает бедра, легко целуя кожу живота… опускается ниже… улыбается…
Повторяю его маршрут собственными пальцами, основываясь на своих воспоминаниях. Запрокидываю голову, с радостью встречая наличие того самого холодного прежде бортика.
Айфон мигает уведомлением.

Моя история сообщений.
Чек-Поинт Эдвард, 20.15:
«Через пять минут у меня брифинг с русскими, Изабелла. Не будь его, я бы уже ехал к тебе. Думай обо мне, Schatz. Потому что я теперь только этим и занимаюсь. Хорошего тебе вечера».

Schatz. Сокровище. Кто бы говорил.

Моя история сообщений.
Я, 20.16:
«Уже… думаю. И тебе».

Широко, довольно улыбаюсь. Закрываю глаза, убирая мобильный подальше, и, удобно устроившись в горячей воде, предаюсь своим фантазиям. Эдвард умеет быть вдохновителем.
…Сегодня я сплю совершенно спокойно.

Вторник проходит куда легче понедельника. Может быть, потому, что просыпаюсь я куда более отдохнувшей и удовлетворенной, а может, все дело в том, что завтра среда, и мы увидимся, но факт остается фактом. На улице мерзкая морось, солнца не предвидится, и мне идти в очередное традиционное немецкое заведение, но это никак не отражается на настроении. Я даже пробую «вепрево колено» и заказываю фирменный гарнир – картофельный салат. Правда, от пива отказываюсь. Его все также ненавижу.
Помимо немецкой таверны в плане сегодня две кофейни. Они оба принадлежат выходцам из Скандинавии, не предлагают десерты с глютеном или сахаром, пропагандируют альтернативные типы заварки кофе. Всю жизнь считавшая кемекс и V60 главными в этой кагорте, убеждаюсь, что многого не знала. Ребята мастера своего дела, разбирающиеся во всех гранях кофейного вкуса. Получаю истинное удовольствие, решив начать писать обзор прямо в одной из kaffehuset. Футуристичная белая чашка из ребристого стекла-гармошки, заполненная терпким кофе по типу Аэропресс, сопровождает меня до последнего абзаца.
После обеда получаю сообщение от Элис. Подруга вкратце рассказывает о конкурсе и победе их проекта, награждении, вручении призов. Спрашивает, когда мы сможем увидеться, и признается, что соскучилась. Я тоже скучаю по Элис. Но при всем желании, если вечер среды провожу с мистером Калленом, до пятницы с ней встретиться не смогу. Впрочем, Элис и сама предлагает пятницу. Обещает возрождение наших традиционных посиделок в «Сиянии». Клянусь ей, что пятница, как и повелось, наш вечер-девичник.
Возвращаюсь домой пешком, понадеявшись хоть немного прогуляться в промежутке между налетами дождя.
Прохожу вдоль аллеи из кленов к своему подъезду, как телефон в сумке начинает вибрировать. С удивлением встречаю номер абонента.
- Эдвард?
- Привет, Белла, - у него веселый, радостный тон, по которому я уже успела соскучиться. - Я не отвлекаю тебя?
- Я как раз иду домой, так что совершенно свободна.
- Мне захотелось услышать твой голос, - признается мистер Каллен тихо, не то смущенно, не то восторженно усмехнувшись в трубку, - правда, у звонков и сообщений один и тот же минус. Не могу видеть тебя вживую.
Мне так тепло, когда слышу его. Не знаю, очень глубокое, пронзительное почти чувство, но такое простое, легко объяснимое, будто бы само собой разумеющееся. Солнца по-прежнему нет, хотя дождь и закончился, но настроение у меня соответствует самому жаркому летнему дню. Если в Берлине, конечно, бывает лето… мое единственное здесь, прошлое, было хуже некуда.
- Уже завтра у нас будет возможность увидеться, не так ли? Я тоже соскучилась.
- Да, конечно же. Во сколько ты будешь свободна?
Ветер подхватывает парочку листьев прямо со скамейки. Они кружатся по аллее, то и дело мелькая красно-желтыми всполохами на темном асфальте. Я крепче прижимаю телефон к уху.
- Около семи. А ты?
- Чуть раньше. Значит, к семи смогу быть у тебя. Как твой день?
- Будние имеют свойство повторяться, - посмеиваюсь, переступая большую лужу, в которой утром, когда шла в немецкую таверну, играли малыши в забавных резиновых сапожках, - все, как и прежде. У тебя интереснее?
- Смена декораций, если можно так сказать. Штутгард.
- Штутгард? Действительно, быстрая смена декораций.
Эдвард посмеивается.
- Клиент захотел увидеть все своими глазами. А желания клиентов закон, это правило работает во всех сферах.
Останавливаюсь у своего подъезда, как впервые посмотрев на окно собственной квартиры на четвертом этаже. Справа от него, не глядя на осеннюю непогоду, фрау Роззестер упрямо поливает увядшие цветы в подвесном горшке.
- Тогда успех сделки обеспечен, Эдвард.
- Меня больше интересует успех в другом, - заговорщицки докладывает мистер Каллен, и я почти вижу, хоть мы и на расстоянии в сотни километров, как он улыбается краешком губ, - ты думаешь обо мне, как мы договаривались?
- Я скорее пытаюсь иногда о тебе не думать, - смело отвечаю, никак больше не смущаясь такой объективной правды. Сама себе качаю головой. - Что расскажешь мне со своей стороны?
- Я не пытаюсь не думать, - весело отзывается Эдвард, - это заранее обречено на провал.
Широко улыбаюсь, тепло усмехнувшись в трубку на такое заявление. Мне нравится.
Пока мы говорим, кружу по району. Расспрашиваю Эдварда о Штутгарде, он меня о статьях для журнала. Жалуюсь на «вепрево колено», он смеется, выражая досаду, что какое-то комплектующее для автомобиля слишком долго идет через океан. Такие разные проблемы и не менее разные рабочие вопросы. Впрочем, объединяет то, что и я, и он с нетерпением ждем среды. Слава богу, уже завтра.
Кладу трубку и разворачиваюсь в сторону дома, к которому кругами подхожу уже в третий раз.
Сувенирные магазинчики, ровным рядом выстроившиеся по левой стороне улицы, пестрят мелкими разноцветными вывесками. Все-таки на Александерплатц правят туристы.
Не имею никакого намерения заходить внутрь любого из магазинов. Но на витрине одного из них случайно замечаю эту футболку, составную часть пижамы, как окажется чуть позже. Песчано-бежевого цвета в комплекте с брюками оттенка меренго и витиеватым, черно-белым изображением летящей птицы. Сверху черными крупными буквами одно бесконечное слово: «Unwiederholbar». Так и застываю с телефоном в руке.
Продавец, симпатичный пакистанец с теплыми карими глазами, воодушевлено объясняет мне, что рисунок изображает кельтского сокола, символ мудрости и заботы, короля всех птиц. А надпись… надпись можно перевести как «неповторимый», «неподражаемый».
Я тут же покупаю эту пижаму.