Глава четырнадцатая

Нам было семь дней, когда доктор дал разрешение на выписку. Я была взволнована, возбуждена и в предвкушении. Все было настолько незнакомо, что я даже не могла поверить в это. И все было настолько реально, что я не могла не поверить в это. Если, когда я была в роддоме и думала, что тогда было тяжело, то попав домой, я поняла, как сильно заблуждалась. Новая роль оказалась для меня просто невыполнимой. И это потихоньку съедало меня изнутри. И невыполнимой в совсем другом смысле.

Еще в первую ночь, проведенную дома после выписки из больницы, я потерпела свой первый провал. Я просто не смогла уйти от нее. Просто не смогла.

Нам было две с половиной недели, когда я отказалась находиться по ночам с ней в разных комнатах. Для меня и это оказалось невыносимым.

После первой ночи проведенной с ней дома я каждый последующий вечер невероятными усилиями заставляла себя уходить с ее комнаты, каждый раз после очередного кормления. А потом я опять просто не смогла.

Сейчас нам месяц, и я больше не могу оставаться дома. Отец с самого утра смотрит на меня с сочувствием, но ничего не говорит. Он больше не делает мне замечания по поводу того, что я не выпускаю Нилу с рук. Он больше не учит меня тому, как надо воспитывать ребенка, на которого воспитание еще не подействует. Сегодня он просто оставил меня со своими мыслями. И я благодарна ему.

Посмотрев вниз на спящий у меня в руках маленький комочек, я улыбаюсь.

Вспоминая произнесенные слова Джейн, Алеком и отцом я удивляюсь. Как они могли понять, что она ну совсем не похожа на меня? Я этого не вижу.

Заметив, слегка приоткрытый правый глазик, я тихо посмеиваюсь. Папа шутит, что в такие моменты, она притворяется спящей и на самом деле наблюдает за мной.

Приподняв крохотную ручку и поднеся ладошку младенца к своим губам, я оставляю маленький поцелуй на нежной коже. А дочь даже никак не реагирует на то, что ее беспокоят.

В душе такая легкость, спокойствие и умиротворение.

Услышав рядом с собой какое-то движение, я поворачиваю голову вправо и вижу отца, который снова застает меня врасплох. Кажется, он не может расстаться с купленной камерой.

Я улыбаюсь ему и легонечко машу рукой. Он отвечает мне теми же движениями.

Я встаю и без слов прохожу мимо него и медленно поднимаюсь по лестнице, иду по коридору, открываю дверь в свою комнату и, подойдя к кровати, сначала опускаю на постель своего маленького ангелочка, а потом ложусь рядом с ней и сама. И на этот раз сон окутывает меня незамедлительно.

Просто я знаю, что она рядом со мной, слыша ее громкое дыхание, чувствуя ее детский запах и ощущая тепло маленького тельца совсем близко-близко.

Я, как и в последние месяцы учебы, проснулась сегодня еще до того как должен был прозвенеть будильник. И просто лежала и смотрела на небольшие цифры на дисплее телефона, которые показывали время. Оставалось пять, четыре, а потом три минуты, до того момента, когда зазвенит будильник. Но я со вздохом отключила его еще до того, как он смог сработать, и с тяжестью поднялась с постели.

На том месте, где раньше стоял компьютерный стол, теперь была детская кроватка, завешанная голубым балдахином. Я не хотела розовый, мне никогда не нравилось это распределение цветов. Я лишь при выписке из роддома согласилась на ярко розовую ленточку, только для того чтобы порадовать отца. Казалось, он безумно гордился тем, что стал дедушкой именно внучки.

Отведя тонкий материал полупрозрачной ткани в сторону, я открыла себе вид на спящего ребенка. Готова поклясться, но по истечению каждой ночи, она становилась все больше, все красивее и все любимие. Когда-то такая хрупкая, ранимая и казалось ломающаяся от одного единственного вздоха в ее сторону девочка, сейчас была с розовыми щечками и пухленькими, малюсенькими губками. Для меня же она была уже совсем большой.

Я любила смотреть на нее, любила держать ее на руках, просто любила ее. Когда я была с ней, как бы странно все это не звучало, мне казалось, что жизни до нее у меня не было. И возможно так оно и было, я ведь не жила до ее появления на свет.
Опустив руку, я легонечко и медленно провела пальцами по нежной щечке. Ее губки приоткрылись, и с них слетел, будто тяжелый, вздох.

Папа говорит, что впервые я улыбнулась во сне. Мне тогда было три месяца. Если что, то ждать осталось недолго.

Школьники не изобретательны. Совсем нет. Раньше мне было лень не то чтобы вдуматься в то, что кто говорит, пытаясь унизить одного и развеселить другого, а просто даже действительно послушать сказанное, мне же хотелось смеяться тогда, а это было главным. Для меня всегда было самым ужасным это злой смех над кем-то. Какая чушь.

Надо мной смеются и еще много-много других вещей. Раньше такого не было, но я знала, если бы мало ли кто-то осмелился, я бы это так просто не оставила. Сейчас, когда это происходит…Зная, в каком положении нахожусь, я понимаю, что эти мои «защищания себя» вовсе ни к чему. И не потому что уже ничего не изменить.

Да, старое доброе утверждение «игнорируй, через какое-то время забудут» не работает в моем случае. Но я слишком хорошо понимаю то, что если буду вкладывать силы на изменение своего социального вида перед другими, теми, кто, по сути, мне и вовсе неважен, то выставлю себя еще большей дурой. Перед собой, плевать на то, кем буду перед другими. Это все детские игры, это все глупости и болезнь стадного рефлекса. А я больше не ребенок, по крайне мере не по обстоятельствам, и у меня есть более важные дела, заботы, проблемы даже если хотите, чем какое-то разбирание отношений со сверстниками, пусть если бы мне даже этого хотелось, и восстанавливания своего социального лица перед всеми остальными, то есть стадным обществом. Заняться этим – значит снова погрязнуть в той жизни, которую ненавижу, значит просто удовлетворить дурацкие подростковые нужды из-за задетого и ущемленного эго, значит проиграть даже.

Сейчас я мать и кроме потребности быть с дочерью, мне действительно ничего не хочется. И вырасти, стать еще взрослее. Но кажется это, в моем случае, прилагается вместе с материнством.

Не скажу, что реакция каждого «ввязанного» была разной, большинству уже давно, да даже с самого начала, было совсем параллельно на «драму моей жизни», но некоторая реакция все же была. Кто-то шутканул, считая себя невероятно умным в этот момент, о том, что я сделала аборт. Определенно, отпуская шутки, люди думают не о реальности их выполнения, а о том, что вот сейчас я обращу на себя внимание и будет круто. Самое прикольное, что над этим кто-то смеется и начинает развивать тему безумно удачной шутки, придумывая невероятные подробности. Кто-то просто окинул меня взглядом и искоса посмотрев на свою группу друзей, коротко кивнул головой, будто говоря ну я же сказала, ее не было потому что она родила.

Кто-то вообще не показывал своей реакции. Наверно те, кому все это уже надоело. И я их понимала. Только не думаю, что так, как правильно надо было.

Встретиться со всеми было совсем не страшно. Мне даже хотелось этого. Я безумно желала показать всем им своим видом, что рада, счастлива, просто безумно невероятно и невозможно. По мне это было видно. И если уж на то пошло, такая месть, видеть мою радость, хоть одну секунду, для них была бы ударом ниже пояса, потому что даже эта одна секунда моего счастья убила бы все их старания проделанные за почти девять месяцев. Они бы чувствовали себя еще хуже, чем я в самый ужасный момент того времени.

Эдвард был прав, когда говорил, что сказанное слово намного сильнее нанесенного удара, однако хоть и, отметив силу своей «внешности», в ней все: взгляд, выражение лица, походка, каждая мелкая деталь, он все-таки не оценил ее. Она была сильнейшей из трех. Просто этого сразу не понять, потому что она «открывается», когда действительно это необходимо.

Все те, кто на самом деле не были вовлечены в мою вовсе не драму, но все же как-то сами вовлекли себя, быстро, только начав растягивать губы в улыбке, снова мрачнели в лице и с досадой и озлобленностью смотрели на меня.

Я совершенно ничего не сделала, однако я вышла победителем. Я не простила, это невозможно, но отпустила. Я не забыла, это мне не по силам, но больше сама и не вспоминала без напоминания. Я многое, раньше дорогое мне, потеряла, но благодаря этому обрела настоящий смысл жизни.

Пусть в последнее, уже не последнее, время жизнь «снаружи», без преувеличения, была адом, я ни за что на свете, при волшебной невозможной возможности, не изменю и малейшего своего поступка, действия или незначительного решения. Я лучше еще тысячу раз пройду через то, что уже где-то, недалеко, но позади, чем буду продолжать свое старое, на самом деле лишь существование. Взгляни правде в глаза и пойми, когда ты был собой, а когда ты был своим неудачным искаженным отражением.

Жизнь не стояла на месте, она двигалась, и двигалась она с колоссальной скоростью. Проходил день, за ним следовала ночь, а потом наступал новый…Жизнь была полна событий, впечатлений и красок…Она не была тяжелой, но и легкой я ее тоже бы не назвала. Моя жизнь стала золотой серединой. Знание этого не могло не принести улыбки к губам. Все не могло стать лучше, чем уже было.

Прошло три дня, шесть, девять, две недели, а месяц вообще пролетел незаметно. Каждый день, просыпаясь утром, мне надо было всего лишь разок взглянуть на дочку, чтобы почувствовать в себе силы, если был их упадок.

Секретом моего успеха и в школе, точнее того, что больше никто не выделяет меня из общей серой массы выпускников, стало то, что мне самой было без разницы.

Уж не знаю, связано ли это мое, так легко дающееся, отношение без разницы с тем, что главного аспекта «задевания» меня уже не было, но достоверно ясен факт того, что дышать без Эдварда мне стало намного легче.

Надеюсь, что вам понравилась глава! Жду комментарии на ФОРУМЕ![c]

Источник: http://robsten.ru/forum/29-395-4