- Мамочка? Мамочка, смотри, какую поделку я сегодня сделал.

Я отпираю дверь нашей новой двухуровневой квартиры, по части оформления только недавно окончательно доведённой до ума, что позволило нам, наконец, переехать в более просторные апартаменты и выставить на продажу жильё, в котором мы прожили без малого четыре года, и едва в дверном проёме появляется пространство, как Эйден тут же вбегает внутрь с плодами своего пребывания в детском саду, откуда я его только что привёз, и, разувшись и скинув зимнюю куртку с шапкой, бежит наверх, чтобы показать результаты Белле. Тем временем, заперев замки, я прохожу по нижнему уровню с гостиной, кухней, столовой и игровой комнатой сына, в то время как все комнаты и прачечная располагаются на втором этаже, и, оказавшись в дневной зоне, нажатием на управляемую дверцу открываю подвесной ящик, чтобы достать стакан для воды, когда мой мальчик неожиданно скоро присоединяется ко мне в полном одиночестве, всё ещё с поделкой в руках, выглядя пронзительно расстроенным и чуть ли не плачущим. Что, ради всего святого, случилось? Белле с её нечастыми, но всё-таки случающимися переменами настроения не понравилось увиденное?

- Эйден? Что такое? Что с тобой, мой маленький? - про пересохшее горло я уже и не помню и, опустившись перед сыном на корточки, вытираю его лицо от первых слез. Ненавижу, когда он плачет. Не потому, что, как будущий мужчина, не должен этого делать, а просто потому, что не могу видеть его расстроенным. Как и в случае с Беллой, это всякий раз даётся мне тяжело.

- Папочка? Папочка...

- Да?

- Мамы нет... - в каком смысле нет? Я смотрю в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, и изнутри меня пробирает странный холод, ведь звучит это страшно и олицетворяет в себе всё, чего я боюсь, но Эйден ещё будто не закончил и не договорил, и прежде, чем пугать его, я не зря заставляю себя подождать ещё пару секунд, - там, наверху, никого. Где моя мамочка?

- О, Эйден... - мысленно выдыхая, я дотрагиваюсь до его головки левой рукой с обручальным кольцом на ней и прижимаю ребёнка к себе, - всё хорошо. Наверняка она опять на работе... - поначалу это было даже смешно, её сумасшедшая преданность своим обязанностям и симпатия к рабочему месту, выливающаяся вот в такого рода тайные отлучки, но теперь это становится уже почти невыносимым. Каждый раз одно и то же, словно все мои слова влетают в одно ухо и вылетают через другое, что бы я ни говорил и о чём бы почти слёзно не просил. Но дома ей не сидится, и всё тут. Что прикажите мне с этим делать?

- На арене? - всхлипывает Эйден, уткнувшись в моё левое плечо, скрытое толстой тканью верхней одежды, и я подтверждаю его тихую догадку:

- Вероятно, да.

- Значит, ей неинтересно?

- Ну что ты, малыш? Ей важно всё, что с тобой связано. Помнишь, о чём мы недавно все вместе говорили? - я напоминаю ему про тот день, когда мы с Беллой максимально доступным и понятным в его возрасте языком старались объяснить ему, что скоро наша семья увеличится, и что нас станет четверо, а у него появится младший брат или сестра, но что от этого мы ни в коем случае не станем любить его меньше и не забудем про него из-за больше нуждающегося во внимании человечка, и Эйден согласно кивает:

- Да, - он уже выглядит стыдящимся самого себя, но всё в порядке. Как ребёнок, он имеет особенное право на эмоции, и мы с Беллой всякий раз даём ему понять, что это нормально, когда тебя что-то расстраивает, или тебе больно, и ты не можешь не заплакать, но при всём при этом он знает, что из-за пустяков лучше не грустить.

- Давай мы знаешь, как тогда поступим?

- Как?

- Я отвезу тебя к бабушке с дедушкой, а сам, пока вы, ужиная, рассматриваете твою поделку и после кушаете торт, что мы купим по дороге, съезжу за нашей любимой мамочкой, хорошо?

- Хорошо.

- Тогда одеваемся? - в очередном утешающем жесте я заботливо провожу правой ладонью по детским волосам и мягко целую своего мальчика в макушку, но внутри меня всё трепещет и находится не в духе, и я просто надеюсь, что ему со стороны этого никак не видно. Не хочу, чтобы он испугался, что его мамочке что-то угрожает, если она продолжит так и дальше, но со мной ей лучше бы быть готовой к совсем серьёзному диалогу.

******

Я выхожу из-под трибун Мэдисон-сквер-гарден, домашнего стадиона баскетбольной команды Нью-Йорк Никс, в штаб которой Белла устроилась, ещё учась в колледже, и сразу же нахожу её глазами. К настоящему времени подработка уже превратилась в полноценную должность в маркетинговой структуре клуба, и в перспективе это означает, что, даже если наша совместная с Джаспером стажировка в местном отделении ФБР выльется в предложение работы, моя жена когда-нибудь, возможно, станет зарабатывать больше моего. Я вовсе не имею с этим никаких проблем и совершенно не против карьерного роста и наличия у неё подчинённых, которыми, как, например, сейчас, она вольна командовать, но можно ли, пожалуйста, отложить всё это не просто до родов, а вообще до окончания декрета? Не поймите меня неправильно, я люблю эту арену, являющуюся чуть ли не визитной карточкой города, и она крута, в особенности в дни игр, когда здесь яблоку негде упасть, и горжусь своей женой, работающей здесь, но неужели нельзя повесить какой-то несчастный баннер без участия женщины, находящейся на уже девятом месяце беременности? Хотя я и не сомневаюсь, что она приехала сюда совершенно добровольно и вовсе не ради плакатов, это уже переходит всякие границы. И в довершение ко всему неужели на её ногах... это что, каблуки? Да, всё так и есть, мои глаза мне не врут, и теперь я не просто не в духе, а ужасно и нестерпимо зол. Как бы здорово и замечательно она, физически молодая и сильная, себя не чувствовала, мы же договаривались, что временно с ними завязываем.

- Чуть выше. Нет, уже слишком высоко. Опусти, пожалуйста, ниже. Да, вот так отлично. Просто идеально.

- Не могу не согласиться, - не удержавшись, говорю я, когда, стоя на расстоянии, Белла одобряет положение баннера с призывом болеть за команду, и двое мужчин начинают спускаться с лестниц на противоположных его концах, но, в отличие от неё, мои мысли касаются совсем не оформления арены. Пусть Белла и опять находится там, где не должна, некоторый гнев, терзающий мою душу, временно притупляется и освобождает её из своих тисков, что и позволяет мне сосредоточиться на мысли, что для меня здесь идеальна лишь она одна.

Я смотрю на золотой комплект из серёжек в форме сердечек и цепочки с аналогичной подвеской, подаренный мною на её двадцать третий День рождения в прошлом году, на несколько взволнованное и осознающее провинность лицо и на обрамляющие его выпрямленные утюжком волосы, давным-давно вернувшиеся к оттенку, заложенному природой, но совершенной и безупречной открывающуюся моему взгляду картину делают облачённые в рукава пиджака согнутые в локтях руки, правая из которых увенчана несколькими широкими браслетами, и уже внушительный живот, которого они касаются по бокам через ткань платья. Даже сильно беременная и пребывающая не просто на последнем сроке, а уже чуть ли не на заключительных минутах, я не могу не признать, Белла по-прежнему выглядит, как босс. Но на сегодня, пожалуй, хватит. Да и на оставшиеся до предполагаемой даты две недели тоже. Если будет нужно, я просто воспользуюсь наручниками. В этом можете не сомневаться.

- Эдвард. Ты без Эйдена?

- Тебя не оказалось дома, и я отвёз его к родителям, чтобы съездить за тобой. Он собирался показать тебе свою поделку. Где твои вещи, Белла?

- В кабинете... - с неким стыдом чуть опустив накрашенные глаза вниз, тихо отвечает она, явно собираясь подойти ко мне, но, предостерегая, я качаю головой:

- Сначала сними туфли.

- Я надела их, лишь когда пошла сюда, чтобы помочь с баннером, я клянусь.

- Ты вообще больше не должна их носить. Только плоская подошва. Ты же обещала, - пора наплевать на желание быть выше и выглядеть важно на фоне подчинённых. Даже если речь исключительно о пяти минутах, я это не одобряю. Есть риск лишиться равновесия, и что тогда? - Всё, поехали за сыном и домой.

- Эдвард... - мы сидим в машине на парковке около арены уже никак не меньше пары минут, но я не тороплюсь заводить двигатель и чувствую неуверенность Беллы, пристёгнутой на переднем пассажирском сидении.

- Если с тобой или с малышкой что-то случится, я не переживу, ясно? - у нас будет дочка, девочка, о которой в отличие от мужчин, непременно желающих исключительно сына, с самого начала и были все мои мечты, чьи толчки и шевеления я ощущаю почти каждый раз, когда прикасаюсь к Белле, и мне истинно страшно, что всё это канет в небытие. Теперь мне однозначно есть что терять. На кону моя семья. Не гипотетическая, оставшаяся жить лишь в мыслях, а вполне реальная и существующая наяву.

- Ничего не случится.

- Но ты рискуешь и не... даже не понимаешь этого, Белла. Если бы понимала, то не продолжала бы пользоваться моим отсутствием и ездить сюда с завидной регулярностью, - она отворачивается лицом к окну, левой рукой поглаживая свой живот, и, лишь различив тихий всхлип, я понимаю, что только что на неё накричал. Накричал на свою беременную жену из-за чего... из-за того, что ничегонеделание может сводить с ума? - Прости, милая, малышка. Я не должен был... Но этот страх... он буквально меня парализует.

- Страх?

- Да, страх... Страх лишиться всего, что у нас есть, и особенно тебя. Сейчас самый опасный и волнительный период, а ты уезжаешь из дома и ничего мне не говоришь, и, как результат, Эйден прибегает вниз, смертельно напуганный тем, что не обнаружил тебя наверху, и чуть ли не считающий, что не нужен своей маме...

- Я… я не знаю.

- Чего ты не знаешь? - тупо спрашиваю я, совершенно не соображающий, что она имеет в виду и пытается сказать. Как мне расценивать эти слова? Как ни с того ни с сего возникшее у неё сомнение, что ей нужен Эйден? Но это ведь бред, да? Ей же не может быть наплевать на нашего сына. На в первую очередь своё дитя, которое было в её жизни задолго до появления в ней меня.

- Я просто думала… Что, если в действительности, вопреки всему сказанному Эйдену, теперь, когда у меня есть ты, и у нас вот-вот появится на свет общий ребёнок, ребёнок от любимого человека… что, если после я… окажусь больше не в состоянии его любить? Не в состоянии любить дитя, зачатого в отношениях без чувств... Знаешь, мне ведь и прежде доводилось сомневаться в этом. Порой я думала, а смогу ли достаточно любить Эйдена, и недавно… недавно эти мысли… они… они вроде как вернулись и периодически терзают меня, потому что… ну, потому что с ним всё было не так. Я не была готова… к нему, но в то же время не была готова и остаться без него, но вот ты приехал за мной один, и, тем самым не видя Эйдена целый день, я снова поняла, что всё равно люблю его и… и очень рада, что тогда не совершила глупость и оставила ребёнка, ведь эти ощущения внутри… они окрыляют, а понимание… Понимание приходит со временем.

- О, девочка… Если ты захочешь, то я уверен, что смогу обеспечить тебя этим ощущением ещё не единожды, - я хочу как минимум ещё одного ребёнка, а может, и даже двух или трёх, и буду несказанно счастлив, если, разумеется, не прямо сейчас и даже не в ближайшие месяцы, но со временем Белла поддержит моё стремление и желание обзавестись многодетной семьёй, - но в остальном скорее уж Эйден перестанет любить меня, чем ты его, - отставив шутливые поддразнивания в сторону, предельно серьёзно и твёрдо говорю я. Мальчик знает теперь ещё и то, какой натуральный оттенок волос у его мамы, и рано или поздно он, уже почти пятилетний, окончательно повзрослеет, поумнеет и поймёт, что согласно генетике никто из нас двоих не мог передать ему по наследству их чёрный цвет, и задаст неизбежный в данной ситуации вопрос, а почему всё так.

- Что ты такое говоришь? - наконец, повернув голову ко мне, шепчет Белла с двумя дорожками потёкшей туши на лице, но здесь нет ничего, что было бы не под силу стереть одноразовыми платочками, пачку с которыми я достаю из отсека для хранения под своим локтем, - ты его отец.

- Не родной, Белла. Однажды он разглядит, что совсем на меня не похож. И его волосы… Ни у тебя, ни у меня они не чёрные. Боюсь, он возненавидит...

- Нет, Эдвард, не возненавидит. У Эйдена один единственный отец, и это ты, - какая-то часть меня, возможно, всегда будет в этом сомневаться и ждать ненастья, но будь что будет. Что бы там ни было, вместе, я уверен, мы всё преодолеем. - Это ты его папа и мой… мой второй шанс, и я очень рада, что всё произошло именно так. Что ты дал мне его… - говорит Белла, поглаживая свой живот, - не знаю, где бы мы были без тебя.

- Так же, как и я без вас. Ты тоже мой второй шанс, детка, - я склоняюсь к ней через приборную панель, прикасаясь лбом к виску, и моя левая рука признательно и благодарно находит и сжимает её ладони, лежащие на пуховике в районе живота, - и твоей любви на всех хватит. Я… я не знаю никого, кто бы любил сильнее, чем любишь ты, - возникло же в ней по отношению ко мне это чувство, когда я не особо этого и заслуживал? Возникло, да ещё как. Так что её великодушное и доброе сердце не станет делать разницы между собственными же детьми. - У нас непростой период, но послушай, всё будет хорошо. Но только если ты больше не станешь ездить на арену, - благодаря функции отслеживания я в любой момент всегда могу узнать, где она находится, но стараюсь не злоупотреблять и доверять, но всё-таки с работой в официально оформленном декрете пора завязывать.

- Ладно. Хорошо...

- Правда? Ты обещаешь?

- Да, обещаю, - заверяет меня Белла и, невзирая на все свои вероятные внутренние противоречия, сдерживает данное слово, а уже в начале февраля с небольшой двухдневной задержкой в этот мир с утра пораньше приходит наша абсолютно здоровая крохотная малышка, и, пожалуй, впервые за всё последнее время моя жена не хочет ничего, кроме как быть с ней и с нами, своей увеличившейся семьёй.