Еще когда только узнала, что день рождения человека, с которым собиралась разделить свою судьбу уже с третьей нашей встречи, слава богу, не случайной, приходился на двадцать третье декабря, решилась на какую-нибудь авантюру, чтобы сделать этот день для него запоминающимся.
Эдвард дарил мне десятки подарков и удивлял не покладая рук. Наблюдая за блеском моих глаз, за моей улыбкой и восхищением он, как признавался, сам становился счастливым. И то же самое хотела почувствовать я - хотела удивить, восхитить его. Показать, как сильно, на самом деле, люблю.
Поэтому, начиная с сентября, я стала копить деньги. Втайне от него, конечно же, в банке из-под шоколадного печенья, запрятанной на верхнюю полку в дальнем углу шкафа.
Дни шли, становясь неделями, недели сменялись месяцами. Я брала для себя лишние фотосессии, снимала на заказ, редактировала фотографии за Элис и даже выезжала на природу в страшную жару, дабы продать пару фото журналу о птицах, ставшему таким популярным в Сиднее за последние пару лет.
В итоге, сумма поднакопилась значительная - около трех тысяч долларов. По сравнению с общим номиналом того, что надарил мне за все это время мистер Каллен, такие деньги, разумеется, были смешными, но уже не стодолларовой купюрой, которую когда-то я считала значительным подарком.
В конце ноября пришло время думать, что именно купить. Что можно подарить человеку, у которого не только есть ВСЕ, но и который сам может себе все это ВСЕ запросто купить, не выходя из дома? Щелкнет пальцем - и появится. Как в сказке.
Мои раздумья продолжились и тогда, когда решила навестить родителей, пока мистер Каллен ненадолго вернулся в Джорджию по делам. Мама с отцом жили в домах напротив друг друга и оба, как мне казалось, имели любовников. Их развод увел их по разным сторонам, однако не сделал врагами, чему я была очень рада. К тому же, на время моего приезда они всегда собирались в гостиной папиного дома и ждали меня с любимым шоколадным тортом, который мама специально пекла накануне.
Я с ними посоветовалась. Там, за чаем, попивая из старинной бабушкиной кружки, доставшейся в приданое маме в числе сервиза, спросила. И в ответ получила ошарашенное молчание, потому что родители находились в том же затруднении.
Мама предложила устроить грандиозный ужин из пяти блюд, а потом (и это она шепнула мне на ухо, дабы не смущать отца) - пылкую ночь любви.
Я улыбнулась. Такие подарки я устраивала Эдварду каждый раз, когда приезжал из Америки в Сидней и останавливался в моем доме. Я встречала его ужином, а потом мы занимались сексом - на диване, в ванне и в постели. Ему было приятно, что я его жду, он не уставал восхищаться мной, однако вряд ли такое же положение дел в особенный день года могло его удивить. Мне хотелось отблагодарить мужчину сполна за все, что делал для меня. И за его любовь. А секс с едой звучали уж как-то слишком приземленно…
Отец предложил купить пару акций его компании (если быть точным, хватало у меня на две, самые минимальные) - так бы сто процентов удивился. Но я бы не назвала это действие подарком. Скорее шуткой. Эдвард прекрасно был осведомлен о моем финансовом положении. Какие акции?!
…Решение нашлось неожиданно - на следующий день. Я шла мимо витрины магазинчика необычных подарков и увидела Их. Эти простые фигурки из полирезина, раскрашенные яркими красками и воплощающие в себе нестандартность человеческой мысли были тем, что нужно.
Я видела в квартире у Каллена, в Джорджии, коллекцию творений Гиллермо Форчино, которую он собирал уже около трех лет. Ограниченный тираж с тысяча девятьсот восьмидесятого года насчитывал тридцать три экземпляра и тридцать два из них на красивой стеклянной полочке в специальном шкафу стояли. Тридцать два из тридцати трех.
Он показал мне, какой не хватает - желтая машина, четверо пассажиров, простое, но милое название: «Прогулочный автомобиль или Едем развлекаться!» (то самое недостающее звено- прим.автора).
И, черт меня подери, прямо сейчас я увидела этот автомобиль в витрине! Здесь, на окраине Сиднея! Здесь, прямо сейчас! И кошелек мой со мной. Мои три тысячи долларов!
Я вбежала в магазин быстрее ветра, не потрудившись даже запахнуть за собой дверь, затрещавшую громким колокольчиком. Стоящий за прилавком пожилой мужчина испугался, а женщина, пришедшая за покупками, изумленно подняла на меня глаза.
Как оказалось, она пришла за той же фигуркой. Но раньше. Раньше на целых пять минут.
Мы устроили ожесточенные торги перед продавцом, и под конец я предлагала уже не три тысячи, а три пятьсот, намереваясь занять у родителей. Однако продавец оказался человеком чести и продал товар той, что пришла первой. У них такое правило, мне сказал.
Но попросил меня не расстраиваться. Как только женщина ушла, дал мне адрес магазина, где точно есть такая же фигура комик-арта. Это их филиал в Батерсте, антикварная лавка Джо. Там имеются и сертификаты подлинности, и печати, как у него в этом магазине, и даже выбор побольше - мало кто заезжает, работают для вип-клиентов.
Именно поэтому, в результате всех вышеописанных событий, сейчас я стою на трассе Сидней-Батерст, с ненавистью глядя на свою старенькую машинку, которой вздумалось заглохнуть на самой пустынной дороге Австралии, и едва не плачу.
Мое положение таково: в кармане двадцать долларов, на телефоне - ни цента, а в багажнике комик-арт фигура Форчино «Прогулочный автомобиль». Дело сделано, вещичка куплена, Эдвард будет в восторге. Есть только маленькая проблемка: добраться до города.
На часах уже семь, солнышко клонится к горизонту, а встретиться с Калленом мы договорились в восемь возле моего дома. Он вырвал день из плотного графика и прилетел сегодня. Прямо из аэропорта, чтобы не терять времени, он поедет ко мне, мы оставим вещи и отправимся развлекаться - вся ночь впереди. Такой вот был план. И такой вот план сейчас летит в тартарары из-за глупой череды случайностей. И что теперь делать я совершенно не представляю…
На моем счету нет денег - я не могу позвонить ни Эдварду, ни в службу спасения, ни в дорожную инспекцию.
Интернет как не ловил всю жизнь по степям Австралии, так и не ловит, поэтому надежды на оператора нет. То ли далеко точка доступа, то ли я слишком близко к проводам - сигнал перебивается.
Машину починить невозможно. Я и масло-то сама не могу заменить, а тут залезть в мотор… в мотор, господи!
Все сводится к тому, похоже, что я буду здесь ночевать, обнявшись с раритетной фигуркой в картонной коробочке с именной печатью мастера, а не с именинником, по которому так соскучилась.
Автомобилей вокруг нет. Вокруг песок прерий и одинокие дохленькие кусты. Тепло, но совсем не жарко - ветер дует сильнее. В полях, надеюсь, нет опоссумов?
Мой телефон предательски оживает:
«Я уже в аэропорту, малыш. Выезжаю к тебе».
Черт. Черт, черт, черт.
Читаю и едва ли не вскрикиваю от несправедливости. Меня нет в городе! И не будет! Уж точно не успеть до восьми!
Эдвард ждет ответа. Телефон молчит минут семь, а потом снова пиликает. Режет слух:
«Белз, ты дома? Что-то случилось?»
И снова мистер Каллен вынужден смириться с моей безответностью, потому что сообщение оказывается набранным, но отправлено быть не может. Недостаточно средств.
Тщетно стараясь припомнить волшебный код, помогающий всем абонентам в такой же ситуации, в какой оказалась и я, пробую три разных комбинации цифр. И, мне на счастье, одна из них все же оказывается верной. Доставляет Эдварду просьбу отчаявшегося: «позвони мне».
Впереди, кажется, что-то едет. Нетерпеливо ожидая знакомой мелодии, я привстаю на цыпочках, вглядываясь в линию горизонта, и машу рукой. Неужели мои молитвы все-таки услышаны? Господи!
Но разочарование, все же, приходит быстрее, чем пришла радость. Мой «автомобиль» впереди оказывается миражом, а вот кнопка, которую нажимаю вместо зеленой трубочки, заглядевшись вперед и заслышав звонок, реальностью. Активирована опция «отклонить с сообщением». И то, что попадается из них мне под пальцы – «я на конференции, не могу говорить».
Забавно, а мне казалось, хуже уже быть не может…
Звонок выключается. Выключается, чтобы активироваться вновь. Но поздно - опция включена. И опция сама решает, кто должен мне звонить, а кто нет. Она безмятежно отклоняет вызовы Эдварда, заглючив, а я вынуждена с этим смириться.
Плачу. Стою, как последняя идиотка, на трассе, на сером дорожном полотне, и плачу, прислонившись к боку своей машины. Говорил же мне Эдвард купить новую! Или хотя бы поддержанную, но поновее. Нормальную машину. Не прошлого века.
Надо было слушать…
Время течет слишком быстро, а перемешивающиеся события не дают воспринимать его адекватно. Мои мысли похожи на заметки в дневнике: емкие, отрывистые и короткие. Вполне возможно, что таковыми их делает сумасшествие и моя беспомощность в сложившейся ситуации. Похоже на шутку, но не шутка. Жестокий розыгрыш практически в канун Рождества.
Эдвард звонит еще дважды - напрасно, разумеется. И мой телефон, похоже, сходится со мной во мнении, что лучше бы он не звонил вовсе, я все равно не отвечу. Жалобно и слабо пикнув и сверкнув красной лампочкой, обозначающей разрядку аккумулятора, мобильник садится. Умирает у меня на руках под жалобные всхлипы «нет-нет, только не это!».
Комично? До жути. Теперь у меня нет даже телефона.
Я открываю багажник и забираю коробку с фигуркой к себе. Сажусь на водительское сиденье, треплю нервы своей колымаги и пытаюсь ее завести, что не кончается ничем, кроме моих усилившихся рыданий.
Как перед собой вижу обиженный, разозленный взгляд Эдварда, чей день рождения так грубо попрала. Вижу его расстройство и то, как, возможно, разрывает наши отношения.
Или считает, что я разорвала?.. Если позвонит родителям, они скажут, что я уехала в Батерст, но зачем, неизвестно. А додумать может каждый… я бы и сама смогла.
Ожившее в этой бездне радио отнюдь не добавляет позитива. Песня года, резюмируют они, песня, от которой мурашки по коже… и голос солистки, выбивающей из меня остатки слез. Со слишком своевременными словами, почти гимном моего упаднического положения:
«Золотыми рыбками быть непросто.
Залатать бы нитками все вопросы.
Снова в ту же реку, терять дар речи.
Золотыми слитками не залечишь».
Вот что бывает с теми, кто мнит себя золотыми рыбками, способными исполнять все желания и удивлять. Затянет их синее-синее море, не отпустит. Утопит. По голове тем самым золотым слитком.
Теперь я знаю.
…Но больше интересен конец истории, нежели ее начало и заплаканная средина. Потому что самое главное происходит в конце, когда я уже в квартире Эдварда возле сиднейской оперы, а не здесь, на жаркой трассе.
Вместе с нежно-хранимой коробкой, умершим телефоном и жалкими слезами австралийских долларов меня забирает каким-то чудом ехавший мимо грузовик, отвозивший плату за семена в Батерст, являющийся крупным экономическим центром ближайшего сельского района.
И уже добравшись до дома, где остались в другом кошельке пятьдесят долларов, я беру такси. Не переодеваясь, не умываясь, даже не расчесываясь. Беру и хочу как можно скорее добраться до Эдварда - на часах уже далеко за полночь. Он не простит меня, если приду утром. Я бы не простила…
Квартира, мне на счастье, не оказывается пустой. Я нажимаю на звонок, крепче перехватив свой подарок и с надеждой глядя на металлическую дверь.
Она открывается.
Ее открывают.
С полупустыми глазами, эмоции которых накрывают меня с головой после первого взгляда, с презрительно сложенными губами, Эдвард позволяет ручке меня впустить.
Хочет сострить, нахмуриться или поморщиться - я не знаю. Вполне возможно, надеется позлорадствовать. И только мой внешний вид испепеляет в нем это желание. Пугающий - слишком мягко сказано. В тонком топике с едва ли не порвавшейся бретелей, в шортах, грязных от масла машины и песка трассы, с покрасневшими от стояния на солнце руками и лицом. А еще со слезами. А еще - со всхлипами. И тонкой царапиной на лбу от того, что ударилась о дверь автомобиля еще до того, как поняла, что он заглох.
- Белла?..
- Привет… - дрожащим, непослушным голосом шепчу, насилу не опустив глаз, - я не очень поздно?
Прекрасный вопрос, если знать время: три ноль три. Действительно, скоро утро.
- Что случилось? - Эдвард, кажется, мгновенно утерявший всю хмурость и грубость, должную быть обрушенной на меня, напрягается. В голосе волнение.
- Машина, телефон, эта леди в магазине… я была в Батерсте, Эдвард, прости… - выдыхаю, поежившись от холодка подъезда, - можно мне войти?
Он с готовностью отступает назад, не спуская с меня напуганного взгляда. Одним резким движением сметает со столика в прихожей все ненужное, усаживая меня на него.
- Я так виновата… - лепечу, прикусив губу, - понимаешь, этот магазин, он был единственным. А моя машина… я должна была тебя послушать, я не хотела, чтобы вышло… и новую, новую надо было, да? - мысли скачут и никому, уже даже мне, не под силу понять, что хотела сказать. Но важное до сих пор не озвучено, - я никогда бы не пропустила твой праздник, Эдвард… мне так жаль… мне безумно жаль! Ты меня прогонишь?.. Не прогоняй меня, пожалуйста! Я все объясню. Я просто… вот! - вовремя вспомнив о коробке, на которой глаза мужчину уже не раз останавливались, быстрым движением протягиваю ее ему. Вручаю.
- Что это?
- «Прогулочный автомобиль»… у тебя нет такого, я помню. Я за ним… зря, да? Тебе не нравится?
Мои слезы, заново выступившие на глазах, Эдвард находит достаточным оправданием, чтобы прервать этот разговор. Поднимаясь на ноги с пола, на который присел, чтобы смотреть наравне, он забирает меня себе. Левая рука под коленями, правая - на плечах. Держит крепко и уверенно и несет. Куда? Зачем?
Мне плевать. Замерзшая, напуганная, расстроенная и попросту опустошенная, я обессилено приникаю к нему, уткнувшись носом в шею. Опять плачу.
- Мне очень нравится, моя рыбка.
Он заботится обо мне. Вместо испорченной одежды дает свою рубашку, волосы с помощью резинки убирает с лица, а полотенцем помогает мне вытереть его, избавив и от грязи, и от капелек крови. Руки мы моем вместе. А потом вместе лежим в постели.
Я, тесно овившись вокруг Каллена, и он, не менее тесно прижав меня к себе. С тяжелым вздохом.
- Я…
- Завтра ты мне все расскажешь, - успокаивает мужчина, погладив меня по голове, - сейчас лучше поспи. Я боюсь за тебя.
Сквозь слезы я улыбчиво хмыкаю. Облизываю губы.
- С днем рождения, Эдвард, - шепчу. И замолкаю, проваливаясь в такой долгожданный сон.
С тех пор он и начал называть меня золотой рыбкой, исполняющей все мыслимые и немыслимые его желания. Даже если их стоимость превышала три тысячи долларов…
- Ты вчера обналичил все рецепты? - осторожно спрашиваю я, найдя для себя кое-какое решение. Возвращаюсь в день сегодняшний.
В этой атмосфере, после всего сказанного, после таких сладко-горьких воспоминаний, окрасивших для меня доброту Эдварда в новый цвет, и простого понимания, на чьих коленях сейчас сижу и кого обнимаю, оно не кажется неправильным.
Эдвард изумленно изгибает бровь.
- На таблетки?
- Да.
- И зачем ты это спрашиваешь?
- У меня свободен целый день, я могу съездить в больницу, если хочешь.
Столь сильная моя вера в него оказывается для Эдварда неожиданностью. Глаза округляются, а губы приоткрывают в вопросе.
- Ты правда съездишь? - шепотом переспрашивает он.
Я улыбаюсь ему, погладив светлый лоб прежде, чем поцеловать его. Снова. Тот праздник мы точно запомнили, причем оба. Я еще долго рассказывала Эдварду о своих злоключениях и, пока это делала, целовала его лоб. Я - его, он - мой. Любовь не умирает из-за каких-то конференций и телефонных глюков. Теперь я была в этом уверена. Он говорил, что подумал, будто я сбежала… а потом с легкостью простил. Хватило одного моего внешнего вида в тот день.
- Они тебе помогают, - привожу самый разумный довод, - так что да, я съезжу. Они, как и были, в прихожей?
- В полке номер два, рядом с зеркалом.
- Хорошо.
Он все еще не верит. Я смотрю в глаза мужа и вижу, что не верит. Не может. Удивительно.
Хочу еще раз повторить, чтобы помочь принять эту информацию. Чтобы не думал, что я шучу.
Однако Эдвард оказывается быстрее. Не успеваю и пикнуть, а уже нет ни стула, ни его коленей. В невесомости лечу над полом, запоздало понимая, что нахожусь на его руках.
Быстрым шагом направляясь в гостиную, к нашему многострадальному овощному дивану, не задетому композицией моих съедобных моделей, он требовательно меня целует. Дважды.
- Ты изумительная женщина, золотая рыбка, - объясняет свое поведение, слаженным движением укладывая меня на черную кожу диванных подушек, - я хочу тебя… я так тебя хочу, Белла! Прямо сейчас.
Немного выбитая из колеи его напором, на поцелуй отвечаю позже нужного. Зато страстно.
Эдвард будит во мне желание независимо от обстановки и положения вещей вокруг. Он слишком прекрасен. Он дарит слишком много удовольствия.
- Время обеда?..
- Подождут эти клерки, - фыркает муж, - пожалуйста, побудь со мной… побудьте со мной сейчас, миссис Каллен!
Я весело хохочу от его слов, однако не отталкиваю мужчину. Наоборот, пододвинувшись вперед, ближе к подлокотнику, позволяю ему устроиться на мне, коленями опираясь о подушки. И целовать. На сей раз уже все, что открывает для своего обзора, стягивая майку и расправляясь с шортами.
- Люблю тебя, - заглянув в искрящиеся глаза, на исказившееся нетерпением и желанием лицо, признаюсь я. Тихо, но победно. С обожанием.
- Люблю тебя, - со стоном отзывается мне Эдвард, - как же я тебя люблю!
И делает первый толчок…
***
Вечер вторника мы действительно встречаем в итальянском ресторане.
Когда Эдвард возвращается с работы, такой же лучезарный, как и уходил на нее после нашего недолгого, но достойного секса, я пробую перевести его слова в шутку и сама что-нибудь приготовить, однако муж непреклонен.
Он дает мне десять минут на сборы и через эти десять минут, как по часам, мы оба сидим в салоне его черного «Мерседеса», а мистер Каллен собственноручно и умело управляет своим любимцем. Естественно, в верно выбранном направлении.
«Италия Делс», - дорогое, но уютное место, не давящее излишней роскошью. У заведения есть одна мишленовская звезда и ворох восторженных отзывов критиков, но в отличие от своих завистливых соседей, оно не вывешивает упоминания об этом на каждом углу. Красивая пятиугольная звездочка встречает гостей на входе (сертификат прилагается), но ни на других стенах, ни в меню больше о ней не говорится. Все и так знают. А клиентов, что заходят сюда, лучше не раздражать - они порой слишком нервные.
Эдвард забронировал нам столик возле панорамного окна, затонированного таким образом, что посетителям видно всех и вся, а снаружи - ничего и никого. Все для комфорта, удобства и конфиденциальности.
Когда я сажусь, он галантно заправляет мой стул и только потом занимает свое место.
Выбор блюд неизменен - на закуску салат «Капрезе» для меня и Пармская ветчина с персиками и руколлой для Эдварда, как основное блюдо - спагетти с фрикадельками нам обоим. Говорят, американские дети из всех итальянских блюд больше всего любят именно это, если забыть о пицце. Вот и мистер Каллен так же - из всего разнообразия макарон лучшего итальянского ресторана, он способен забыть про стейки только при условии спагетти с фрикадельками и только в этом месте. Здесь порции большие, аппетитные, аромат неповторимый, а вкус… божественен. Амброзия из вареного теста, не иначе.
Десерт мы не заказываем. Какой он и чем будет выражен, знаем с самого прихода сюда. Мы сами подарим его друг другу. Неудачно начавшаяся первая неделя внезапно стала лучшей за все время моего пребывания с Эдвардом. Он доверился мне, он рассказал, он позволил заглянуть себе в душу и принять все, что затаилось внутри, таким, какое оно есть. Недопонимание ушло в прошлое.
- О чем ты думаешь? - мужчина накрывает мою ладонь собственной, с интересом наблюдая за тем, как смотрю в окно. Молчаливо и, наверное, загадочно.
- О том, какая я счастливая, - честно признаюсь, обернувшись к нему с улыбкой, - и какой счастливый билет каким-то чудом вытащила.
Всегда немного смущенный, когда говорю такие вещи, Эдвард робко улыбается в ответ.
- Потому что мы здесь?
- Потому что мы с тобой, - расслаблено вздыхаю, обвив его пальцы покрепче. Наши обручальные кольца касаются друг друга и немного холодят кожу.
Мужчина откидывается на спинку кресла, не отпустив мою руку, но касаясь ее теперь только краешками пальцев.
- Знаешь, говорят, - он задумчиво смотрит на наш столик, застеленный светлой скатертью на два комплекта посуды, приготовленные заранее, - чтобы проверить, любит ли человека другой человек, надо спросить у него, готов ли он умереть за любимого…
Насторожившись, я недоуменно поглядываю на мужа.
- Эдвард…
Он предупреждающе поднимает указательный палец вверх, прося меня дослушать.
- Мне кажется, вопрос нужно задавать по-другому, потому что смерть - это очень легко и прозаично, она, как правило, ничего не стоит. Нужно спрашивать: а если от человека не останется ничего, если его мозг заблокирует тело, если даже повседневные нужды станут непосильным гнетом - тогда любимый с ним останется?
По моей спине пробегает парочку мурашек, а глаза, почему-то, на мокром месте. Я смотрю на Эдварда, я слушаю его, и я слышу… какого-то черта я все это слышу. Пропадает даже аппетит.
- Зачем ты это говоришь? - тихо спрашиваю, избегая желания заткнуть уши.
- Очень жестоко заставлять любящего тебя, дорогого тебе человека проводить всю жизнь возле твоей койки, рядом с обрубком или «овощем», - безжалостно, ровным тоном сообщает Каллен, пожав плечами, - я к тому, Белла, что если однажды что-то подобное случится со мной, я не хочу видеть тебя рядом. И даже в этом городе.
Мое выровнявшееся настроение, ровно как и умиротворенный вечер вторника катится под откос. Слишком быстро.
Такими словами Эдвард режет по живому. Не знаю, имеет ли он об таком представление, но это слишком больно слышать.
- Знаешь, - фыркаю, отдернув ладони от него и сложив руки на груди, - если что-нибудь с тобой случится, и ты станешь… теми двумя словами, о которых говорил… ничем не сможешь помешать мне быть рядом. Поэтому просьба неуместна.
- Аккуратно посмотри назад, - шепотом советует мне муж, прикрыв глаза со снисходительным выражением лица.
Не понимая, что к чему, но желая это понимание, наконец, обрести, все же оглядываюсь. Незаметно, медленно… и вижу, какого черта Эдвард начал эту тему.
Он видел то, что невидимо мне. За моей спиной.
За столом трое - муж, жена и их дочь. Супругам около пятидесяти, девочке не больше пятнадцати, еще подросток. Она, стараясь не обращать внимание на некоторые взгляды вокруг, молчаливо ест свой суп с крекерами-креветками. Она здорова. Здорова и ее мать.
А вот отец нет. Он сидит на инвалидном кресле последнего поколения, которое оснащено всеми техническими новинками и подчиняется легкому нажатию одного пальца. Он не двигается, только смотрит. Смотрит на жену, когда она накручивает спагетти на вилку, кладет сверху кусочек ветчины и шампиньонов, и отправляет в его рот. Улыбается, вытирая соус вокруг губ салфетками, и поглаживает любимого по плечу.
Он парализован.
- Думаешь, она счастлива? - горько хмыкнув, мой Эдвард внимательно наблюдает за мной, подмечая мигом сбившееся дыхание.
Я сглатываю.
- Он любим. Он живет за счет того, что он любит. Она его любит…
- Она его любила, - безжалостно исправляет муж, - любила до того момента, как все это случилось. Сейчас у них дочь, на ней гнет ответственности и только поэтому, Белла, только поэтому она здесь, рядом с ним. И возится с ним. Она наивно считает, что такой отец для ребенка лучше, чем никакого.
- Ты жестокий…
- Это правда, - он закатывает глаза от моей излишней эмоциональности, понижает тон, - ты знаешь, что ждет ее, когда придет домой? Памперсы, средства от опрелостей, мерзкие мази и изгаженные простыни, потому что паралич предполагает дисфункцию всего организма! Он даже ходит под себя.
- Господи, да хватит же! - чудом умудрившись не вскрикнуть, восклицаю, уронив вилку на стол, - зачем, зачем ты все это делаешь? Что ты хочешь от меня услышать?
- Что будешь счастливой и умной женщиной, Белла, - невозмутимо отвечает муж.
- Без тебя?
- Да.
- Не дождешься. Я вышла замуж, Эдвард, и этот брак для меня святое. Я не позволю ни тебе, ни мне, ни кому-либо еще его разрушить.
- Это все бравые слова, и я понимаю, что сейчас тебе нужно сказать их, - становясь невыносимым человеком, которым бывает так редко, но так сильно, парирует Каллен, - однако когда исчезнут все эти «если бы» да «когда бы», пожалуйста, веди себя соответствующе. Не разочаровывай меня.
- Тебе неприятно знать, что тебя любят настолько, что приняли бы любым? Даже прикованным к постели?
Снисхождение в темных оливах выбивает почву из-под ног. Меня как никогда тянет заплакать.
- Приятно, Изабелла, - отрезая себе ломтик персика, он согласно кивает, - но только знать. Потому что пытать того, кого люблю, я себе не позволю.
- Пытка одиночеством, считаешь, более мягкий приговор?
- Я тебя умоляю, - он кладет персик в рот, обмакнув его в сливовый соус, - одиночество длится год-полтора, потом все встречают чудесного мужчину с чудесным здоровьем, выходят замуж и живут счастливо и долго. Все забывается - в этом прекрасное свойство людской памяти. Наше спасение.
Я уже не знаю, что и думать. Не знаю, куда себя деть, что ответить, как отреагировать, чтобы переубедить этого железобетонного чурбана (да простит меня муж за такое сравнение, но после этого разговора оно все же допустимо) и настроить его на правильную волну. Беспомощность тугим комком терзает глотку, пальцы сжимаю скатерть, а глаза саднят. Они уже красные, но без слез. Просто саднят.
Зачем. Зачем мы пришли сюда…
- Ты просто… Эдвард, ты невыносим… - выдыхаю, низко опустив голову. Официант приносит спагетти с фрикадельками, но я даже не смотрю на них, - за что ты так со мной?
- Я обещаю, что больше этого разговора не повторится, - утешающе проведя пальцем по тыльной стороне моей ладони, Эдвард, кажется, выглядит раскаявшимся, - я всего лишь хотел, чтобы ты знала мою точку зрения на сей счет.
С дрожью кивнув, я прикусываю губу.
- А дети?
- Какие дети? - он хмурится, брови сходятся на переносице, на лбу тоненькая морщинка.
- Детей ты хочешь? - выжимая из себя все мужество, задаю этот вопрос. Я априори не сомневалась в ответе, я даже не думала о том, что можно его переиначить… но раз у Каллена такие взгляды на любовь и сострадание, я уже ни в чем не могу быть уверенна до конца.
- Я знаю, что ты хочешь, - признает он, нехотя ковырнув вилкой в тарелке, - и значит, они у нас будут. Ешь, Белла. А то останешься голодной - холодное отвратительно.
- То есть ты… не хочешь? - что-то внутри со звоном разбивается на кусочки.
Каллен разрезает фрикадельку, глядя на меня из-под опущенных ресниц.
- Я хочу для тебя. Это твое желание, рыбка. Оно будет исполнено. Я понимаю, что любая женщина жаждет стать матерью. Ты тоже станешь.
- Но если бы я не хотела… у нас бы не было детей? - в горле пересыхает окончательно.
Он медлит с ответом всего секунду, но все же говорит правду. Не дает себе соврать.
- Нет, Белла. Тогда - нет.
Если и должен был быть апогей у этого разговора, то теперь он наступает. Неотвратимо, уверенно, как приговор. И чем-то острым, ржавым и ледяным кромсает все внутри.
- Ты спросила, и я ответил, - поняв, что дело не ладно, пытается исправить ситуацию Эдвард, - Беллз, прости. Все, давай закончим эти беседы и поедим. Мы ведь пришли за макаронами, так?
- Почему ты их не хочешь? - едва слышно спрашиваю я. Не могу не только думать ни о чем другом, но даже пытаться это сделать.
- Потому что родился в многодетной семье, вокруг всегда были младшие, бесконечный ор, топот, пеленки-распашонки и внимание… мама не уделяла мне внимание, Белла. И я бы не хотел, будь на то моя воля, делить твое внимание с кем-нибудь еще.
Он тяжело вздыхает, словно бы признание забрало слишком много сил, и усталыми глазами смотрит на тарелку.
- Ну все, я конченный эгоистичный идиот, доказано. А теперь кушай, пожалуйста. Мы пришли сюда ради тебя.
- Ради чего ты испортил этот вечер? - не унимаюсь я.
Эдвард выпрямляется, отодвинувшись от стола. Черты лица заостряются, глаза мрачнеют, он сам, он весь, будто бы наливается злобой.
- Сегодня - день правды, - почти выплевывает мне, - ты сама его устроила, я поддержал. Не хочешь знать обо мне все? Тебя устраивает только то, что ты хочешь услышать?
- Мы создали семью…
- Мы! - зацепившись за первое слово, поддерживает муж, - МЫ, Белла. А не все остальные. Только МЫ. Если тебе так нужен этот ребенок, ты его получишь. А что еще ты хочешь? Доказать мне свою правоту относительно сиделки для недвижного живого трупа? Мне пойти и сейчас сброситься с балкона?
Я больше не могу это терпеть. У меня просто сил не хватит не заплакать, пока слышу и смотрю на него в таком виде.
- Замолчи, - велю ему, вставая со стула. Забираю свою сумку, отставляю к черту тарелку с ароматной пастой и выхожу из-за стола, увернувшись из-под руки Эдварда, намеревающегося меня остановить, - замолчи же ты наконец!
И, сморгнув уже ставшие привычными, почти традиционными, слезы, ухожу. Уверенной походкой, как и полагается, по залу. В направлении выхода. Подальше от нашего столика.
Хочу домой. Домой, в постель, в подушку, поплакать… слишком много правды за сегодня. Она неподъемная.
Только вот уйти далеко не успеваю. Сталкиваюсь с кем-то так же решительно проходящим мимо.
И попадаю в крепкие «поддерживающие» объятья.
- Добрый вечер, Изабелла, - нежно и восхищенно здоровается Алесс Ифф.
Прорубь!
…Среди моих детских друзей в Австралии, с которыми мы познакомились в школе, была иммигрантка Лара, урожденная Лариса, переехавшая из Новгорода в Сидней вместе со своей семьей. Мы заслушивались ее историями и проникались традициями далекого края, царившими в них, всем классом. И конечно же все, что было можно, хотелось испытать на себе.
Однажды Ларины родители уехали по своим делам, оставив дочку на няньку, мгновенно увлекшуюся какой-то мыльной оперой по телевизору. И, конечно же, Лара, которая была не промах, притащила нас к себе домой. Три девочки и два мальчика, насколько я помню. Мы вознамерились опробовать традицию прыгать в прорубь после Рождества, что, якобы, снимает с нас какие-то прегрешения.
Разумеется, ни проруби, ни льда у нас не было, зато была температура за окном двадцать десять градусов и супер-холодная вода в душе.
Непередаваемый контраст теплого воздуха и ледяной, без преувеличений, воды, довел меня до слез. Рыдая, я выпрыгнула из душевой в два раза быстрее, чем подумала об этом и больше никогда не сменяла температуры так быстро - даже на пляже, прежде чем поплавать охлаждалась в тени, чтобы вода не так больно ударила по коже.
И вот теперь истинная прорубь, да. То самое чувство - из горячего в холодное. Только обратно нельзя. Стены выросли.
Я стою посереди ресторана, нещадно сминая свою сумку пальцами, на мне всего лишь кружевное черное платьице, надетое для ужина, целомудренное, однако для Алесса слишком прозрачное, а на лице в первое мгновенье - испуг.
Им, похоже, мистер Ифф и упивается. Только его здесь не хватало!
- Осторожнее, миссис Каллен, - нежно наставляет он, не выпуская меня из рук, - здесь скользкий пол.
Нервно хохотнув, я закатываю глаза.
Списываю свою первую реакцию на удивление, а не страх, и беру себя в руки. Под ухмыляющимся взглядом мужчины, способного раздеть меня одними лишь глазами, это не так тяжело, как кажется. Перед ним я буду другой. Я сильная. Неотвратимо и окончательно.
- Благодарю, - с нажимом на высвобождение отвечаю, не теряя гордости и уверенности сделав шаг назад, - вы очень любезны.
Голубоглазый «джентльмен», который на приеме Аро Вольтури с удовольствием окунул меня в шампанское, сегодня выглядит менее помпезно, но все так же стильно и, стоит признать, впечатляюще: черные волосы распущены по плечам, губы вызывающе приоткрыты, брови темнее ночи восхищенно изогнуты, а темно-синий костюм с коричневатой рубашкой смотрится как с модного показа в Париже. Если кто-то из женщин ставит своей целью отыскать изысканного и обеспеченного «папочку», им стоит выбирать Алессандро. В душе гниль, конечно же, зато снаружи лоск. И банковский счет, могу поспорить, скоро лопнет. Если Эдвард позволит, конечно же.
- Всегда к вашим услугам, - легким кивком головы, снисходительно отвечает мне мужчина. И следом, совершенно не чураясь этого, делает шаг вперед.
Я напускаю на лицо скучающее выражение, окрашивая его маской беспристрастности. Я помню все, что сказал мне Эдвард там, на яхте. Я помню, что мне не надо реагировать остро, думать об их словах и отвечать на колкости, которые пускают. Не они золотые, я золотая. Я его золотая. И этим все сказано. По крайней мере, я все еще надеюсь на это после нашего недавнего разговора.
- Вы приехали в Джорджию восстанавливать бизнес, я так понимаю? - с легкой усмешкой произношу, не скрывая колкости этой фразы.
Однако итальянец остается совершенно невозмутимым.
- Несомненно, Изабелла. Слышали ли вы о «Барни Корпорэйшн»? Это крупнейшая финансовая организация штата и ее стоимость вместе с акционными пакетами в разы превышает цифру мистера Каллена, - он говорит это и погано улыбается. Мнит себя победителем.
- И она ваша.
- И она моя, верно, - мужчина осторожно, не привлекая внимание, поднимает свою руку, кончиками пальцев коснувшись моей талии, - всецело.
- А деньгами подавиться не боитесь? - с милой улыбкой сбрасываю его ладонь, тряхнув волосами. Ни в душе, ни в голосе, ни на лице нет ничего вроде испуга, благоговения или робости. Белла с приема исчезла, Ифф. Теперь я другая. И я знаю, что буду с тобой делать. Я тебя не страшусь.
- За деньги можно купить все, миссис Каллен. Так что много их не бывает.
- Значит, вы слепы, - резюмирую я. Завлекшись этим разговором, даже забываю, что хотела уйти. В коридоре, ведущем к выходу из зала, стою достаточно расслабленно. Уверенна в себе.
- Напротив, - он качает головой, с сожалением поглядывая на меня сверху-вниз - пренебрежительно, - когда кто-то начинает доказывать мне обратное, я всегда привожу вас в пример. Ярчайший, моя милая.
Мое горло преступно сдавливает, а ладони потеют. Игривый настрой слишком быстро отпускает и тянет вернуться туда, к началу, к соленой влаге. Я когда-нибудь перестану так реагировать на фразы людей, утверждающих, что я вышла замуж по расчету? Господи…
Но в этот раз, причина тому излишняя самоуверенность Иффа или просто тот факт, как противен мне этот человек, удается себя сдержать. И бровью не повести, разве что совсем чуть-чуть.
- Во мне еще можно хотя бы усомниться, Алесс, - назвав его по имени, усмехаюсь, - а вот в ваших спутницах уж точно нет. Мне вас жаль.
Голубые глаза восторженно переливаются, но радужка их темнеет, затягивая все вокруг мраком из зрачка. Губы немного изгибаются, пальцы выпрямляются.
Без стеснения и сомнений, он опускает свою руку ниже моей спины, без труда отыскав шов на платье. Следует по нему.
- Благодарю за сочувствие, - сладострастно отвечает, насмехаясь, - вы ужинаете здесь? Одна?
Сглотнув и тщетно попытавшись высвободиться из его захвата, я не нахожусь с ответом за секунду. Не успеваю.
А вот подоспевший из-за спины мужчина находится.
- Мы ужинаем здесь, - ядовито выделив первое слово, шипит Эдвард, - какие-то проблемы, мистер Ифф?
- Только восхищение, Эдвард, - нехотя убрав от меня руку, отпустив платье, итальянец качает головой, - я пожелал Изабелле приятного вечера и, думаю, следует пожелать его и тебе. Пока еще можешь себе позволить такие вечера.
Я не вижу мужа, но спиной чувствую его присутствие и то, как по-хозяйски крепко вокруг моей талии обвивается его рука. Притягивает к себе. Оберегает.
В то же время другой рукой, свободной, мистер Каллен в дружеском жесте похлопывает своего соперника по плечу. Отвлекает внимание неожиданных зрителей, поглядывающих на нас, чтобы сказать:
- Если еще раз я увижу тебя рядом с Беллой, ты не сможешь позволить себе никакого вечера, Алесс, даже в дешевом пабе. Я тебя уничтожу.
Меня против воли начинает потряхивать от этих слов и самой обстановки, в которой они произнесены. Колени подгибаются, и на ногах удержаться удается лишь благодаря Эдварду. Сейчас он как никогда мне нужен.
- После твоего банкротства она сама ко мне придет, - мило отвечает итальянец, - конец деньгам - конец и браку. Прозаично, зато правдиво. Как часто так случается в наших кругах…
Я не могу стерпеть. Явственно чувствую, что если не выйду отсюда в ближайшее время, разревусь.
- Браки совершаются на небесах, мистер Ифф, - тихим, но зато не дрожащим голосом объясняю я, затылком чувствуя обеспокоенный взгляд мужа, - и небеса же их расторгают, не люди. Смертью.
Делаю глубокий, словно бы усталый, заскучавший вздох. Гляжу на дверь:
- Нам пора. До свидания.
Слава богу, понявший меня Эдвард не сдерживает порыва уйти. Разжимает руку, отпускает талию и позволяет, под своим присмотром, сделать оставшиеся три шага по коридору до двери.
Напоследок он что-то говорит Алессандро, но я уже не слышу. А потом выходит следом за мной.
На холодном воздухе улицы, где весна еще не до конца вступила в свои права, а ближе к утру обещали дождь, мы в молчании добираемся до машины.
С парковки черный «Мерседес» выезжает так резко, что без ремня безопасности, пристегнутого так своевременно, я могла бы разбить головой боковое стекло. Эдвард выжимает максимально допустимую скорость за несколько секунд и на ней, петляя между машинами, движется к трассе.
Меня начинает потряхивать как после неудавшегося адреналинового всплеска. Закутываюсь в легкий плащ, взятый с собой, и ненавижу его за тонкость материи. Не согревает.
- Он что-нибудь тебе сделал? - напряженным тоном, с мрачным лицом и ходящими под кожей желваками, спрашивает муж. Резко, громко, пугая меня.
- Нет…
- Но хотел, - и это уже не вопрос. Его пальцы сейчас с мясом вырвут руль из панели управления.
- Не знаю, - прикрываю глаза, откидывая голову на спинку сиденья, а руками обняв ремень, не допустивший на моей голове швов. Хваленая смелость и яд тона, какой собиралась выплеснуть на Алессандро, теряются где-то в межвременном пространстве. Не понимаю, откуда они вообще взялись, а потому слабею на глазах - и в собственных глазах в том числе.
- Зачем ты с ним говорила? - Эдвард не сбавляет оборотов, заводясь сильнее. От него волнами исходит опасность и ярость, а это здорово отражается на атмосфере салона. Мне в ней тесно и душно.
- Он со мной говорил.
- Послала бы его к чертям и вышла, - рявкает Каллен, - оно тебе надо?
- Я его не боюсь.
- Свежо предание, - он фыркает, - еще чего скажешь?
- А ты хочешь, чтобы я его боялась? - дрожащими губами спрашиваю.
- Я хочу, - он со свистом вдыхает наполненный электричеством воздух салона, сворачивая влево, к крайней полосе трассы, - чтобы ты знала, как себя вести. И с кем.
- По правилам… - сдавленно дополняю я.
- По моим правилам, - Эдвард кивает, - я не постоянно рядом, Изабелла, да пойми же ты! А ты его провоцируешь! Если так хочешь с ним рассусоливать, надо было выходить за него!
Подавившись воздухом от последней фразы мужа, невидящими глазами оборачиваюсь на него. Забываю про сумку, ремень, про все. Вслушиваюсь, слушаю и не могу поверить. В груди преступно скребет.
- Зачем ты так?..
- Потому что так верно. Думай, прежде чем говорить. И отвечай за свои слова, пожалуйста.
К лицу приливает кровь, руки подрагивают. Я прикусываю губу, что есть силы зажмурившись.
- Останови машину…
Мужчина даже не собирается меня слушать. Наоборот, ускоряется.
- Эдвард, пожалуйста… - пальцы, обретая собственную волю, касаются ворота платья, опуская его ниже. Мне начинается казаться, что я сейчас задохнусь.
- Ты мне еще выскочи, - закатывает глаза он, но среди любимых мною черт показывается беспокойство. Проклевывается.
Надеясь на хоть какое-то облегчение, наклоняю голову к коленям. Не понимаю. Ничего не понимаю.
- Мне плохо… - предпринимаю последнюю попытку уговорить его, перебирая кружево пальцами, - пожалуйста…
Эдвард напрягается, наконец, меня услышав. Бросив встревоженный взгляд на мою новую позу - практически сложенную вдвое - выворачивает руль. Машина мягко уходит на обочину, паркуясь рядом с какими-то кустами, невдалеке от фонаря. Останавливается.
Кое-как отстегнув ремень, я выпрыгиваю наружу словно бы из Лариного душа. Встречаюсь коленями с травой, не жалея ни колготок, ни платья, ни ладоней, сразу же режущихся о мелкие камушки. Становлюсь на четвереньки и, как в самых глупых и невероятных историях, прощаюсь со своим капрезе. Благо, вокруг трассы растет трава. Благо, она достаточно высокая, чтобы скрыть мою рвоту. Если уж от запаха захожу на второй круг, от вида бы точно последовал и третий.
- Боже мой, - изумленный и охваченный страхом, Эдвард приседает рядом со мной, собирая в хвост мои волосы и придерживая голову, - Белла, ты что? Что такое?
Его голос слышен, будто через вату, костяшки пальцев, которыми упираюсь в землю, дрожат. От стыда, бессилия и отвращения к сегодняшнему дню не знаю куда деться. Могла бы встать на ноги - побежала. Куда глаза глядят.
- Пожалуйста, не кричи, - умоляюще прошу Каллена, зажмурившись.
- Хорошо, хорошо, - он поспешно соглашается, убирая остатки волос с моего лица и садясь так, чтобы могла почувствовать его руки как следует, - я не кричу, моя девочка, я не злюсь. Все хорошо. Я с тобой.
Он меняется за секунду, наполняясь страхом и отвергая все то недоброе, все то раздражение, что испытывал ко мне. Сейчас этот мужчина снова мой Эдвард. И он меня любит.
Меня вырывает еще раз. Трава уже молится, чтобы хоть кто-то увез меня подальше, а я начинаю плакать. От бесконечных слез за сегодня раскалывается голова.
- Эдвард…
Болезненно нахмурившийся, он устраивает меня у себя на коленях, погладив по голове. Влажными салфетками, что захватил из машины, помогает вытереть рот.
- Все сейчас пройдет, - обещает, невесомо поцеловав в лоб, - тебе станет легче, я уверяю. Сможешь выпить воды?
- Да…
- Хорошо, - он нежно мне улыбается, скручивая крышку с бутылки, которую всегда возит с собой, как и таблетки, на случай приступа, и подносит горлышко к моим губам, - пару глотков. Потом поедем домой, и я о тебе позабочусь как следует, малыш.
Вода достаточно мягкая, без привкусов, теплая. Я пью, глядя во встревоженные глаза мужа, и мне становится его жаль. Эдвард бывает и резким, и решительным, и неумолимым, и даже чересчур жестким, но он любит меня. И все его упрямство, все его острые слова, все обвинения - все лишь потому, что беспокоится. Я нужна ему.
- Это все потому, что после еды нельзя бегать, - с небольшой, зато честной улыбкой отшучиваюсь, приникнув к его плечу, - надо было слушать маму.
- Тебе легче? - не купившись на мой спектакль, с надеждой зовет он.
- Гораздо, - подтверждаю, погладив его руку, поддерживающую меня, - ты ведь со мной. Что может случиться?
- Прости меня, Белла, - раскаянно просит Эдвард, поглаживая мои волосы - я вел себя просто отвратительно. Я не имел права все это говорить. И в ресторане, и в машине… мне очень жаль.
Он опять наклоняется ко мне, но не за тем, чтобы поцеловать лоб. Даже не к щеке - к губам, не глядя на то, что с ними только что было.
Истинно любяще, с заботой, целует. Впервые с такой нежностью.
- Тебе должно быть противно… - хмыкаю, погладив его по щеке. Эдвард немного наклоняет голову, приникая к моей ладони, и насилу улыбается.
- Еще чего, Белла. Лучше скажи, мне везти тебя домой или все-таки в больницу? Только честно, пожалуйста.
От его такого искреннего и такого большого испуга у меня стягивает сердце.
- Эдвард, меня стошнило, - с улыбкой напоминаю. Посреди трассы, на песке обочины, в чертовом платье и на его коленях мне хорошо. От свежего воздуха тошнота унимается, а благодаря поглаживаниям мужа отказывается возвращаться. - Мы предъявим это как диагноз?
- Как симптом. Кто его знает…
- Поехали домой, - останавливаю череду ненужных размышлений, повернув голову и чмокнув ладонь, которая ее придерживает, - я просто хочу спать.
…В пентхаусе Эдвард ведет себя со мной так, будто бы я стеклянная и рассыплюсь сразу же, как он как-то неправильно повернется или притронется ко мне. В разрезе происходящего в ресторане это очень яркий контраст. Но такое положение дел нравится мне куда больше, нежели все те страшные слова и рассуждения о браке, сострадании и детях… особенно детях. Лучше мне об этой теме сегодня не думать - еще ударюсь в истерику.
Пока я переодеваюсь, Эдвард расстилает кровать, приносит стакан воды и таблетки от тошноты на тумбочку. После ночи не вместе, такая забота вызывает глобальное потепление у меня внутри, о чем я незамедлительно ему сообщаю.
Эдвард краснеет, как мальчишка, но отказывается принимать благодарности. Тщательно следит за тем, чтобы я удобно устроилась на простынях, еще раз спрашивает, не тошнит ли меня и как я себя чувствую в принципе, и только потом, кажется, немного успокоившись, укладывается рядом.
- Вот мое лучшее лекарство, - шепотом заявляю ему, нежась в любимых объятьях, - не будем больше спать раздельно, ммм? Я слишком сильно по тебе скучаю.
Погрустневший, муж с виноватым видом чмокает меня в макушку.
- Ни в коем случае, - обещает, - больше никогда.
А потом мы засыпаем. Вдвоем, обнявшись, прижавшись друг ко другу и не думая ни о чем, что может развести нас по разным спальням, странам, континентам и углам собственного дома. Вряд ли оно в принципе существует.
Однако с утра приходится убедиться в обратном.
Вместе со звонком в дверь, который будит нас с Эдвардом в пять тридцать утра, выглянув в коридор, я, наконец, прихожу к правильному выводу. Теперь знаю, что для Золотых рыбок на самом деле страшнее смерти.
И судя по остекленевшим глазам мужа, он знает тоже…
С нетерпением ждем ваших отзывов!
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2117-1
0
Кто же пришел?
потрясающая глава 
Тем более, они оба замечательные люди. Они друг для друга - все. 
