Волны разбиваются о скалистый берег.
Пенясь, сатанея, они атакуют острые каменные выступы, с громким грохотом уползая обратно в море. Цветом, сравнимым с небом – серовато-синим – снова и снова доказывают свои права на остров. И демонстрируют, не скупясь, силу.
Небольшой островок с замком Вольтури, окруженный этими самыми скалами и безбрежной, бесконечной морской стихией, выглядит карточным домиком в окружении всего этого. Казалось бы, одно движение чуть с большей силой, волна немногим злее и… все. Но каменные стены стоят здесь уже сотни лет. Нерушимо.
Это сражение, достойное описаний – человек и природа, камень и вода, жизнь и смерть. И, на самом деле, наблюдать за этим боем можно бесконечно долго. Сила и могущество воды пленяет, заражает, покоряет… хотела бы я иметь их столько же, сколько эти воды.
Моя комната располагается как раз напротив живописного скального уступа, что море атакует чаще остальных. В целях безопасности и, наверное, принимая во внимание мое положение практически как пленницы, у окна открывается только верхняя часть, да и то не широко. Убить себя невозможно, зато подышать пьянящим морским воздухом и понаблюдать за стихией – вполне. Мне не нравится выходить на улицу, потому что бдительная охрана следует за мной попятам – молчаливыми, мрачными истуканами. К тому же, там довольно-таки холодно и скудно по пейзажу. Те же скалы – здесь.
А вот в своем уголке, завернувшись в теплый плед, устроившись на широком утепленном подоконнике с тарелочкой малиновых тарталеток – одно из немногих, что в своем заточении с удовольствием ем – совершенно другое восприятие. И даже жизнь не кажется такой тяжелой.
Глядя на волны, я часто думаю об Эдварде и о том, что происходит на континенте. Спустя почти неделю я, как Даниэль и предсказывал, не получила своего звонка. Но, в отличие от мальчишки Аро, в депрессию по этому поводу ударяться не стала. Цепляюсь и всеми силами борюсь, чтобы не удариться. Вторая депрессия, еще и без Эдварда рядом, меня раздавит. Четыре дня миновали, а две недели еще нет. Я буду честной. Я буду ждать его.
Это не предательство, о нет…
Нет.
Он не хочет, он [/i]позвонить. Из соображений моей или собственной безопасности, из-за каких-то других логичных причин, что не могут прийти мне в голову…
В любом случае, я верю мужу и верю в него. Мы не расстанемся так быстро и просто. У нас еще слишком много дел.
То ли размеренная жизнь на острове вызывает во мне легкую отрешенность, то ли то, что разглядывания шторма напоминают о вечном, а я наблюдаю за ним почти каждый день, но боль притупляется. Немного, совсем на грамм, а становится меньше. И хотя я просыпаюсь ночами, мокрая и напуганная, сна не помню. Знаю, кто в нем, знаю, что с ним, но… не помню. А с этим хоть как-то можно жить. Эдвард и здесь был прав.
…Единственное, за что мне по-настоящему болит сердце в этом ужасе и от чего не спасают не волны, не стены, не отрешенность – его приступы. Ребенку уже не помочь, а мужу – можно. Только я слишком далеко.
Я помню, что при появлении лишнего огонька стресса его боли усиливаются, а ситуацию, в которой мы оказались, иначе, как гиперстрессовой назвать не получится. Его мучения для меня страшнее своих. И если я плачу на острове за эту неделю, то только тогда, когда сознание безжалостно рисует представление болей Эдварда. А я не могу ему помочь.
Это причина моих молитв. Перед тем, как лечь в постель и обнять подушку, старательно делая вид, что все в порядке и мой обладатель темных олив просто задерживается в офисе, я становлюсь на колени возле окна. И горячо, сорвано, искренне шепчу молитву. Прошу. Заклинаю.
Больше мне обратиться не к кому.
Чайки с криком отлетают от скалы. Я, тихо хмыкнув, беру тарталетку с красивой, но тяжелой тарелки. Десерт специально печет для меня Хиль – одна из двух домоправительниц замка. Она приставлена ко мне и, хоть неразговорчива, очень приметлива. Быстро выучивает, что кому нравится и старается, даже без особого взаимодействия, угодить. Вторая женщина – Марена – нацелена на Даниэля. Она разговаривает с большой охотой, а потому, когда экономки вдвоем устраиваются где-то внизу поболтать после тяжелого дня или просто проходят мимо моей спальни, думая, что отдыхаю, слышу ее гневный шепот: «дрянной мальчишка». Даниэлю сложно угодить.
Только отравлять ему жизнь никто не пытается.
А вот он, кажется, намерен сделать это для всех нас сполна.
Виолончель.
Я думала, он не играет, а слушает ее звуки, как Эдвард и говорил. Но оказалось, что слушать он намерен только то, что сам и воспроизводит.
Потому каждый день, в разное время, а может даже и дважды за сутки, Даниэль усаживается с инструментом в гостиной или на лестнице, или в одном из коридоров, откуда эхо разлетается по всему замку, и начинает играть.
Он чудесно играет. До дрожи. Талантливо. Проникновенно.
Но… горько, грустно и протяжно. Он рыдает на своей виолончели, а от такой музыки ничего, кроме плача, не могу выжать из себя и я.
Как волны скалы, она разбивает меня изнутри, царапает душу. Потому что вспоминается все, даже то, что не надо уже и забыто… а оно здесь. И это очень больно. Это и сейчас больно, но в первые мои дни здесь, самые первые… я думала, я влезу на стену. Он играл вечером, перед самым моим сном, и, засыпая и просыпаясь, рыдая в подушку, я все слушала и слушала… и хотела его заставить прекратить. И не могла.
Первые десять минут игры моей слабостью было подумать о погибшем малыше. Я боялась, до одури боялась, до перехвата дыхания, его забыть. Только не сейчас, когда он был самым ярким и теплым звеном, связывающим меня с мужем. Я бы просто этого не вынесла.
Эти слезы… очищают. Хоть немного.
Я доедаю первую тарталетку, хмуро глядя в окно, и посильнее кутаюсь в свой плед. Кажется, под стать моим мыслям, внизу супруг Аро начинает свой ежедневный ритуал игры.
Мелодия стартует с тихого-тихого позванивая верхних нот. Их шепот разносится под сводами замка. И я, хмуро обернувшись на дверь, принимаю решение.
Сегодня я не буду сидеть здесь.
Я спущусь.
Медленно, чтобы не оступиться, я иду по лестнице, ведущей на первый этаж. Музыка нарастает, проникая внутрь и удобно обосновываясь в самых чувствительных уголках души и, против воли, даже с пледом, я подрагиваю.
Даниэль сидит возле разожженного камина, повернувшись на огромном красном кресле к нему спиной. На журнальном столике рядом с ним недопитая чашка кофе, а на лице, уже покрасневшем, преддверие слез.
Даниэль делает вид, что не замечает меня, продолжая игру. Умелые длинные пальцы, охватив смычок, движутся в дьявольском темпе. Мелодия пробирает до костей, какой бы трепетно-нежной прежде не казалась.
Я тихонько выдыхаю, поежившись холодному воздуху гостиной. И усаживаюсь на такое же, как у молодого мужчины, кресло напротив. Кладу ладони на колени.
На мгновенье Даниэль поднимает на меня глаза, но почти сразу же опускает их. Прячет. Смаргивает влагу. Играет жестче и быстрее.
Он надеется, что я уйду.
Но сегодня я намерена остаться.
Никто не произносит ни слова. Хиль, несущая куда-то простыни, изумленно оборачивается на нас, безмолвно глядящих друг на друга. Громче всего слыша виолончель, за ней – потрескивание огня. Но ни намека на дыхание. Ни капли на разговор.
Нам не о чем разговаривать.
Даниэль будто старается меня прогнать. Его ноты взлетают вверх и плашмя падают на землю, его руки дрожат, нагнетая атмосферу, а лицо перекашивает от страстной попытки пересилить самого себя. Капельки пота видны на лбу, разметались недлинные белокурые волосы. И серьги блестят. И губы блестят, влажные. Но самые яркие отблески – на щеках. От слез. В них танцует отражение огня, хоть в радужке и давным-давно льдина.
Это напоминает сумасшествие в самом чистом виде. Помешательство, какое еще нужно поискать. Возрождаясь и умирая в каждом звуке, мальчик не просто изливает душу… он выкорчевывает ее, вместе с сердцем, кладя все к дну своего инструмента.
Я слышу тревожное перешептывание домоправительниц, хоть это и странно в таком шуме. Но, похоже, с сумасшествием Даниэля мы все тонем в пучине безумия. А чем не безумие, среди громчайшей драматичной мелодии услышать шепот?..
Смычок вверх… смычок вниз… черные ресницы мальчишки касаются его кожи, пальцы сводит судорога, а самая первая и главная слезинка летит вниз, к бездне пола… и в ту же секунду все кончается.
Его терпение. Его сдержанность. Его сила.
Откидывая к чертям виолончель и смычок, разжимая побелевшие пальцы, Даниэль с судорожным вздохом обхватывает себя руками. Его рыдания сотрясают тишину замка так же, как мгновенье прежде музыка.
Я теряюсь, ожидавшая любой развязки, но не такой.
Это похоже на нечто сюрреалистичное, невозможное в принципе. Или атмосфера на то намекает или то, как беззащитно выглядит Даниэль… во мне что-то переворачивается с ног на голову и к горлу подступает ком.
Он дрожит. Бледная кожа в окружении черной ткани его одежды – у мальчика словно извечный траур – выглядит, мягко говоря, впечатляюще. Сжавшись, съежившись он, и стесняясь краем сознания своего поведения, и уже отказавшийся основной его частью чего-либо стесняться, не может успокоиться. Даже для банального вдоха.
Испуганные, домоправительницы не знают, что делать.
А я, мне кажется, знаю.
Как во сне, хоть и полноценно отвечая за каждое свое действие, поднимаюсь с кресла. Три шага до рыдающего Даниэля делаю довольно быстро. И пугаю его, что легко определить по всколыхнувшемуся затравленному взгляду, когда снимаю свой плед и кладу на его плечи.
Юного Вольтури передергивает как от удара током.
Он дышит настолько сорвано и поверхностно, что начинаю бояться и я.
Переступаю виолончель. Становлюсь к нему ближе.
- Это того не стоит.
Зажмурившись, мальчишка отворачивается в другую сторону. Но плед не отпускает.
Я чувствую в себе неожиданный прилив чудодейственной силы. Порой такое срабатывало во мне при виде мучающегося Эдварда.
Осторожно, бог знает почему еще боясь боли, я присаживаюсь перед злополучным креслом. Своими пальцами касаюсь пальцем юного Вольтури. Мои, по сравнению с его, выглядят чуть ли не загорелыми, хотя бледности мне не занимать.
- Посмотри на меня.
Он не намерен. Никогда. Ни за что. Держится до последнего, смаргивая слезы и вздернув подбородок. Мычит что-то, давит рыдания. Но не собирается смотреть. Нет. Ни в жизни.
…Смотрит.
Важнее всего терпение. Когда Даниэль понимает, что без своего я не уйду, он, хоть и пораженный, но дозволяет себя увидеть. Как следует.
Мокрые зеленые глаза утонули в боли – совсем как мои пару дней назад. Изрезанные и исчерченные полосками ожидания, какие обычно оставляют на стенах тюрем, они – истинное зеркало души. И мне не надо быть никем особенным, чтобы это увидеть.
Бедный мальчик.
- Он за тобой вернется, - убедившись, что зрительный контакт установлен, а темные ресницы Даниэля дрожат чуть меньше, доверительно сообщаю я, - мы оба покинем это место с теми, кого любим всем сердцем. Это особая связь. Ее нельзя разорвать.
Супруг Аро с силой прикусывает губу. Почти до самой крови. Его снова передергивает.
- Ты не можешь знать, - обвиняющим тоном, совсем как ребенок скулит он. Взгляд каменеет.
- Могу. И знаю.
- Пошла четвертая неделя…
- Я уверенна, этому найдется объяснение, - спокойно, сама изумляясь, откуда это во мне, продолжаю говорить. Краем глаза подмечаю, что домоправительницы скрываются в длинных каменных коридорах. Не хотят мешать.
- Оно уже нашлось. Самое верное.
- А если ему не позволяют обстоятельства? Эдвард тоже не звонит мне… - при произношении родного имени, вольно или нет, но вздрагиваю я. Музыка Даниэля пробирает до души. Его слезы компенсируют мои, мою истерику. Но воспоминания… тут уж никто не поможет.
Я храбрилась и продолжаю храбриться. Ради мужа. Однако такие маленькие вещи-напоминания способны вывести из равновесия навсегда.
- Я надеюсь, что обстоятельства, - все еще плачущий, мальчишка поднимает на меня глаза. Смелеет даже и пожимает руку, которой накрываю его. Теплая кожа. Теплая и холодная одновременно. – Но эти не они. У него просто был шанс… и он воспользовался…
Юный Вольтури проваливается в новые дебри своего горя. Не хочет с ним сражаться, не собирается выплывать. Готов стать утопленником.
- Даниэль!
Мой требовательный, достаточно громкий голос (понятия не имею, откуда он берется, ведь как и мальчик, я сама склеена из осколков) заставляет обладателя зеленых глаз замолчать. Подавиться воздухом, сжать губы.
- Если ты любишь его, ты будешь верить. Ты будешь ждать. Слышишь меня? Любишь?..
Он сглатывает. Запрокидывает голову.
- Люблю, - горячо, протяжно выдыхает. С силой кивает мне, а глаза начинают страшно сиять, – я люблю его с самого начала. Я люблю его любым. ЛЮБЛЮ!
Впечатленная, я даже не знаю, что сказать.
Но Даниэлю не нужны мои слова. Он сам еще не закончил.
- Только знаешь, Изабелла, моя любовь не ровняется его. Обстриги ты волосы или разбей лицо, твой муж будет с тобой… а мой – нет.
- Даниэль…
- Наши отношения изначально – блажь, - мрачно усмехнувшись, он отпускает мою руку. Отпускает плед. И взглядом, невидящим и мокрым, утыкается в блики огоньков камина на камнях, - я знаю, что он любит меня за черты отца. И я отдавал себе об этом отчет с самого первого поцелуя, - он смаргивает слезы, морщится, - только я думал, я думал, Изабелла, что справлюсь с этим. Я любил его по-настоящему и надеялся, что любви этой хватит нам обоим. Только я переоценил, насколько велико присутствие рядом Кая. Он… часть Аро. Не я, а он… неделимая.
- Ты – это он…
- Верно, - Даниэль скорбно качает головой, - и я стал причинять ему боль, судя по всему. Он запер меня здесь, чтобы не видеть. И тебя тоже. Это суровая, но правда.
- Он хочет тебя защитить. Они оба хотят этого для нас, - я поднимаюсь на ноги, ощутив некую тяжесть в ногах, - Алессандро Ифф жаждет получить нас обоих.
- Алессандро Ифф никогда не нацеливался на меня, - убежденно отрицает Даниэль, - разве что, на тебя… может, твое присутствие и оправданно. Но в процессе ему может надоесть.
Он жесткий. Слезы высыхают, оставляя пустоши жестокости, а глаза горят. Опять. Даниэль меняет личины с поразительной быстротой. И больше несчастным он мне не видится. Уж точно не до такой степени, как желала представить.
- У тебя богатые познания о любви, - едко отвечаю я, - и о верности.
- Моя внешность – мой козырь, Изабелла, хоть и мое проклятие, - он садится ровнее, мой плед кладет на подлокотник, - а вот твоя ничем тебе не поможет. Мы оба здесь заперты. Так или иначе.
Я разачарованно отступаю назад. Складываю руки на груди, стремясь скрыть свою дрожь.
- Ты не заслуживаешь любви Аро.
Даниэль едва ли не блаженно улыбается.
- Я много чего не заслуживаю, Изабелла. А чего заслуживаешь ты? – и тут его взгляд, его острый, приметливый взгляд, где недавно блестели слезы, касается моего живота. Прямо-таки останавливается на нем.
Знает?..
Застыв на своем месте, я не имею понятия, как реагировать. Изнутри, из самых недр тела поднимается такая же волна, как и снаружи, только не из воды – из боли. И накрывает собой все, что имеется внутри. Душит. Топит. Ломает.
Я не отвечаю на выпад Даниэля, хоть при виде моего выражения лица его собственное и вздрагивает, колыхнувшись виной.
Я не собираюсь даже смотреть на него больше, потому что предвижу, чем это кончится.
Я разворачиваюсь к лестнице, наплевав на плед и все то, что оставила в этой гостиной.
Произносить имя Эдварда было больно.
Но вспоминать о ребенке с подачи Даниэля… это нестерпимо.
Чужой замок, холодные стены, окна, волны, ветер, ковры и темнота… темнота поглощает меня, темнота убивает меня.
О боже мой.
Я вбегаю в свою комнату, хлопнув дверью. Закрываю ее, а потом спешу к постели. И, подавив первый вскрик в подушку, поддаюсь истерике.
Не справляюсь с силой волн и ветра.
Маленький мой…

* * *

Он тихонько стучится ко мне в спальню около двенадцати ночи.
Неслышной тенью, бесплотным духом проникает в приоткрытую дверь.
Но я его чувствую. Или просто обостряются все рецепторы, не способные дать сознанию хотя бы минимальный перерыв. Они теперь ненавидят Даниэля вместе со мной.
Он сиротливо останавливается в дверях. Вглядывается, вслушивается, сплю я или нет.
- Изабелла?..
Лучший способ – его игнорировать. Достаточно жестко и, что не менее важно, достаточно действенно. В конце концов, я не обязана с ним общаться. Тем более после сказанного.
Я пыталась помочь – зря. Я не должна влезать в те дела, что меня не касаются. Это справедливо, что получила. Запомню.
Но Даниэль все еще здесь. И что-то мне подсказывает, настроен он решительно.
Повторяет зов.
- Пошел вон, - я не в том положении, чтобы соблюдать правила вежливого поведения. Моя подушка мокрая от слез, а их отзвук в голосе отдается скребками в горло. Я устала. Я хочу спать, даже если вряд ли смогу. И слишком я скучаю по Эдварду, чтобы вместо мыслей о нем говорить с юным Вольтури.
- Мне бы хотелось извиниться, - негромко, сделав вид, что не услышал меня, просит мальчишка.
Я вскидываю бровь. Не думаю, что на своем месте, вдалеке от окна и двери, в темном углу кровати, хорошо заметна. Он не найдет меня, пока не включит свет. А включить не посмеет.
Надо же, как все быстротечно. Теперь я жестока.
Меланхолично повторяю:
- Пошел вон.
Но мальчишка упрям. Достаточно, как оказалось. Еще одно интересное наблюдение. Жалко только, что сил наблюдать уже не осталось.
Происходящее все эти дни кажется сном. Каждая минута, каждая секунда… все вокруг. Это странный, страшный, цветной сон. А я все никак не могу проснуться. А я все заперта своим же сознанием.
И как только у меня хватало мужества все это терпеливо сносить? Смирение, пожалуй, движущая сила номер один. Я тому доказательство.
Но даже у самых ярых причин бороться бывает окончание. Они притупляются. Свет становится темнее. А мир… мир окрашивается серым.
Слова Даниэля, хоть никогда ему и не признаюсь, обрезали во мне ту крохотную нить, на которой держалось все. Он первый напомнил мне о том, что я потеряла ребенка… первый из всех. Его почетная доля…
И правда. Малыша нет. Эдварда нет. Меня нет.
И не имею никакого представления, будет ли еще хоть кто-нибудь или что-нибудь хоть однажды.
Пессимистично.
Оптимизм мой больше не приходит. Он повесился.
- Я был несправедлив к тебе и хотел бы загладить свою вину, - приняв, что общаться с ним не намерена, Даниэль стремится высказаться и облегчить душу не выходя за установленные рамки. В темноте, почти в коридоре, он – точно призрак. Только голос, который мое подсознание не в состоянии еще воспроизвести в точных тонах, подсказывает, что все происходит на самом деле. – Ты хотела утешить меня, а я высказал ненужные мысли. Это неправильно.
Да он сердобольный… или просто совесть не дает спать? Но кто я такая, чтобы устраивать распри с его совестью?..
Хоть и нечего больше там хранить, я в защищающем жесте накрываю живот рукой.
- Я тебя услышала.
- Меня надо простить.
- Очень дерзко.
- Но я готов извиниться как следует.
Я не выдерживаю. Боже мой, он выжимает из меня последние капли. Рухнула целая крепость с его сегодняшним «а чего заслуживаешь ты?». Неужели мало? Неужели надо раскидать оставшиеся камни?
Какой жестокий мальчишка…
- Даниэль, мы поговорим утром. Ты смотрел на часы? Иди спать.
Нотки, проскользнувшие в моем тоне, его смешат.
- Он говорит со мной так же.
- Кто говорит?.. – я спрашиваю, а ответ знаю. Забавно получается.
Мой нервный смех немного разряжает для мальчишки атмосферу. Только не понимает он, что далеко не в лучшую сторону.
- Аро…
- Больше не скажет.
В комнате становится тихо. Даниэль проглатывает мою острую фразу. Менее острую, чем его, конечно, но тоже сойдет.
- Считаешь, я был прав? Никто не приедет?..
Мне становится холодно. Накидываю на плечи свое большое и теплое одеяло.
- Не знаю… - честно отвечаю ему. Даже чтобы уколоть не хочу соглашаться. Нельзя так.
Даниэль глубоко, тяжело вздыхает. А потом я слышу его шаги в направлении своей постели.
Пораженная наглостью, не могу удержаться. Сажусь, резко к мальчишке обернувшись. Еще спасибо бы сказал, что не видит меня в полном свете в таком виде. Испугался бы.
Может, включить лампу?
От юного Вольтури пахнет корицей. Странно, что этот запах я раньше не почувствовала.
- Изабелла, - он мягко опускается на самый краешек моей кровати, не сдвинув ни простыни, ни одеяло даже на миллиметр, - я не хотел говорить то, что ты в итоге услышала. Это было действительно очень жестоко.
- Тебе ли судить о жестокости…
- У моей матери тоже был выкидыш. Я помню, каково было ей.
Я хмурюсь.
- Я думала, ты был у нее единственным…
- В итоге да. Ее ухажер оставил нас, когда понял, что детей у нее больше не будет. Если бы не деньги Кая… мы бы просто умерли с голоду.
- Ты всегда зовешь его «Кай»?
- Я никогда не чувствовал его отцом, - пожимает плечами мальчишка, закатив глаза, - мой отец, любовник и друг – Аро. Наверное, я сам изначально поставил его в такие рамки… ты права была, я его не заслуживаю.
Меня пробирает на смешок. Правда, сквозь слезы.
- Он тебя не оставит. Ты знаешь это лучше меня.
- Может быть, - Вольтури робко соглашается со мной, но ни в его тоне, ни в его движениях не узнать того человека, что играл на виолончели как последний раз, того безумца, что он пытался изображать. И слезы его, и взгляды, и рыдания…
Он либо хороший актер, либо не до конца еще пережил подростковый возраст. Сколько ему было, когда он встретил Аро?.. Восемнадцать?..
- Ты правда думаешь, что он влюблен в тебя из-за Кая?
Даниэль ухмыляется моему предположению. Подсаживается чуть ближе.
- Тебе интересно говорить об этом? Ты постоянно возвращаешься к одной теме.
- В зале ты сказал…
- Это почти сюжет для романа, правда? – он кусает губу, - я отдаю себе отчет. Я мало сейчас думаю. Я никогда не расставался с ним больше, чем на пару дней, а тут… неужели тебя никогда не разъедало одиночество? Не ощущала себя брошенной?
Я отрывисто киваю. Вспоминаю свою истерику на нашей с Эдвардом кухне, как цеплялась за него, как молила не уходить, как стенала и обещала покончить с собой, если меня бросит… не думаю, что нашелся бы в мире человек, не испытывавший жгучего страха перед близящейся разлукой. Тем более, если разлука могла стать вечной.
- Аро говорил мне, мы много надумываем, когда предоставлены сами себе, - мудро произносит Даниэль, вздохнув, - и надо гнать эти мысли. Только у меня плохо получается последнее время.
Его губ касается ледяное подобие улыбки. Почти бритва.
- В любом случае, лучше я буду думать, что он бросил меня, чем что он мертв, - его голос вздрагивает, - лучше пусть бросит… только живет.
Я прикрываю глаза. Я понимаю его.
- Они вернутся. Оба. Я так чувствую.
- Твоим чувствам можно доверять?
- Думаю, да…
- Тогда ладно. Они вернутся.
Я гляжу на Даниэля всего пару секунд. В темноте, незначительно разбавленной светом коридора из приоткрытой двери, он – единственное, что по-настоящему реально. Реальнее даже меня самой. А это ощущение я ужасно боюсь потерять.
Потому не удерживаюсь.
Проглотив зарождающийся всхлип, тихий и тонкий, я обнимаю мальчишку. Едва касаясь. Без намеков. Без лишних мыслей. Просто потому что он… здесь.
Глупо? Несомненно. А мне легче дышать.
Даниэль не отстраняется и не вырывается. Кладет свои тонкие руки на мою спину, не сопротивляясь. И дышит в плечо.
У него та же беда. Нас двое, мы здесь одни и мы… одинаковы. Никто меня сейчас не поймет больше, чем этот мальчик. И никого больше не пойму я. Аро и Эдвард – смысл нашего существования. Его потеря чревата самыми радикальными решениями. И вряд ли под силу снести весь ужас этой разлуки в одиночку, как мы пытались. Я – поедая тарталетки и не отходя от волн, а он бесконечно экспериментируя с виолончелью.
Я позволяю себе чуть-чуть, совсем чуть-чуть слез. Я так устала…
- Ты была бы хорошей мамой, Изабелла.
- И ты туда же…
- Это видно, - честно докладывает Даниэль, - когда ты меня утешала там, в гостиной, я вспомнил свою мать.
Ощущаю, что возвращение слез близко. Каждое из них в разы сильнее предыдущего.
- Я не могу об этом говорить… пожалуйста.
- И не надо, - на удивление мудро, который раз за этот недолгий вечер, соглашается юный Вольтури, - лучше ложись спать. Утро вечера мудренее, слышала?
- От Эдварда – чаще…
- Твой муж глаголет истину, - от него такие слова слышать довольно забавно, однако прежде всего – приятно. Хорошо. Чтобы Даниэль не сказал прежде и как бы не задел меня, этот его приход ночью… и возможность его обнять – хоть кого-то, кому не все равно, кого-то живого, кого-то настоящего, не прячущегося от меня по углам… надеюсь, я так же облегчила ему это безбрежное ожидание. Хоть на каплю.
- Давай сделаем это вместе, - шепотом, но горячим и искренним, предлагает он.
Краешком губ я даже улыбаюсь. Отпускаю его.
- Что сделаем?
- Дождемся, - мальчик заботливо кивает мне на одеяло, блеснув добротой глаз. Он просто ребенок. Во многом. И, наверное, не самый сдержанный, но… хороший. А не это ли важнее всего? - В конце концов, прежде ведь они держали обещания…
- Держали, - выдыхаю я. Соглашаюсь. А потом с теплом гляжу на супруга Аро. Во мне расцветает признательность, что бы прежде там не было:
- Спасибо…

= ПРОДОЛЖЕНИЕ =

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2117-1