Я тесно прижата к его телу одной рукой, пока другая захлопывает дверь. В ночной тишине этот звук слишком громкий, всеобъемлющий и внушающий опасность, словно выстрел, но мне кажется, что, даже столкнувшись с ним в реальности, Эдвард не стал бы прятаться. Он скорее попытается спасти окружающих людей и закрыть их собой от пуль, чем сбежит. А ещё он абсолютно прав. Во всём, что только что сказал. Мне действительно нравилось, и даже больше, чем он может себе представить. Я наслаждалась без преувеличения каждой секундой. И в постели, и вне её. Мне на самом деле было очень хорошо. Как ни с кем и никогда до него. И в минуты некоторой душевной близости тоже. Когда я чувствовала себя равной ему, но при этом во все прочие моменты могла удовлетворить своё желание быть просто женщиной и, без всяких сомнений отдавая весь контроль, испытывала лишь эйфорию от собственного подчинения.

То же самое происходит и сейчас. Мои руки одерживают верх в противостоянии с будто заторможенным рассудком. Уже настроившись на давно знакомую волну, они сжимают ткань мужского пальто и стремительно стягивают его вниз, удаляя мешающую деталь гардероба прочь. Бывший на мне халат постигает та же участь, и он составляет компанию верхней одежде на полу под нашими ногами. Я остаюсь лишь в комплекте для сна из шортиков и туники и почти ненавижу то, что, идя к двери, включила свет в коридоре. Почти, но не совсем.

Эдвард смотрит на меня так, будто видит насквозь и знает обо мне абсолютно всё. Даже то, что я не смогу рассказать сама о себе из-за банального неведения. Это взгляд человека, желающего касаться. Словно сгорающего живьём в ожидании этого момента. И остро нуждающегося в том, чтобы просто быть рядом. Возможно, на любых условиях. Только лишь ради шанса держаться поблизости и, может быть, однажды стать самым родным и близким на свете. Он моргает, и эти эмоции несколько теряются в его зрачках, проваливаясь куда-то глубоко, хотя и не полностью, не до полного исчезновения, но я продолжаю чувствовать их. Пропитываться ими. Дышать этими ощущениями. Вдыхать его самого каждый раз, когда, поднимаясь при совершении вдоха, моя грудь касается его рубашки. Да и между пополнениями лёгких кислородом тоже. Этот запах словно наркотик. Ты подсаживаешься быстро и неудержимо, а потом понимаешь, что бросить и слезть будет трудно. В моём случае даже невозможно. Наверное, поэтому моя левая рука как сжала плечо, скрытое слоем идеально сидящего материала, так и сохраняет этот телесный контакт. И та же самая причина, вероятно, объясняет то, почему я не чувствую ни единой доли румянца, который должен был коснуться моего лица и изменить его цвет. Я вся на виду и понятия не имею, что Каллен доподлинно думает обо мне прямо сейчас, но это словно теряет всякое значение. Лишается прежде устойчивого места в моей голове. Вытесняется разумом за её пределы. Если и не навсегда, то, по крайней мере, надолго.

Тем временем меня настигает прикосновение к бедру. Раскованное и смелое, оно сопровождается лаской и сгибает мою ногу в колене, что я уже не смею отменить и ощущаю, как Эдвард становится будто продолжением меня. И, наплевав на одежду, касается живота скользящим движением, уже одним этим заставляя дрожать и желать большего, а потом и вовсе пересекает невидимую линию настойчивой, но нежной ладонью. Даже будь у меня возможность помешать, оставь он мне хоть какую-то лазейку, я бы ничего не смогла поделать. Руки, обе смявшие низ рубашки на широкой спине несколькими мгновениями ранее, словно одеревенели и стали безжизненными, а правая нога, что теперь единственная удерживает весь мой рост и вес в вертикальном положении, уже хочет лишь отказаться от этой миссии. Чтобы Каллен перестал меня мучить и изводить, а просто прижал к стене всем телом и сделал то, что, как ему точно отныне известно, нужно в одинаковой степени нам обоим. Но он медлит, будто жаждет слышать мольбу, и я вся теряюсь под его незнакомым прежде взглядом, в котором есть что-то новое и торжествующее, когда Эдвард прислоняется своим лбом к моему и выдыхает мне прямо в губы возбуждающим и обжигающим шёпотом:

- Ты точно такая, как я и ожидал.

Разрываясь между стыдом, нетерпением и потребностью, я вздрагиваю, ставшая особенно чувствительной, когда убедившаяся во всём рука возвращается мне на живот, и прикрываю глаза. Быть под прицелом пристального внимания и дальше просто невыносимо. Я будто кукла, с которой можно делать всё, что угодно, а она никогда не возразит, но с той лишь разницей, что я и сама не против ею быть. Марионеткой. Игрушкой. Словно пластилином. Влюблённой в этого мужчину. Это начинает казаться сокровенной мечтой.  

- Я не… - я и понятия не имею, что собиралась сказать, но забываю всё, чем бы оно не являлось, едва Эдвард трепетно перемещает свою ладонь выше, и его пальцы жёстко, но одновременно и мягко сжимают мою грудь, вызывая приятное томление внизу живота. Я клянусь, что чувствую собственную влажность. В несколько грубом прикосновении, сконцентрированном вокруг соска.

- Ты моя, - твёрдо говорит Каллен, не обращая внимания на слоги, что я успела произнести, и эти слова мгновенно поднимают мои веки обратно. Заставляют осознать, как он стягивает бельё вниз по моим ногам. Освобождает самого себя и, наконец, делает то, о чём я грезила на протяжении многих минут, ощущающихся сродни бесконечности. Неистово целуя подбородок и губы, вжимает меня в прохладную твёрдость за моей спиной и в то же время удерживает подле тепла своей груди и всего, что ниже её.

Я хочу увидеть, как совершенное лицо искажается страстью. Почувствовать жар кожи чётче и ярче. Слишком много одежды, сохраняющейся поверх желанного тела, только мешает. Тем, что ограничивает больший физический контакт и удерживает меня на расстоянии. Пальцы суетливо пробираются под ткань рубашки, касаясь спины, покрывающейся бисеринками пота, и уже от одного этого мы, кажется, становимся ещё ближе. И всё приобретает оттенок безумия. Но оно прекрасно. И правильно. По ощущениям это самая верная вещь на свете. Всё то, что происходит здесь и сейчас, и не только. Я действительно чувствую себя принадлежащей ему. И когда это происходит в реальности, его имя впервые произносится мною вслух.

- Эдвард, - то ли стон, то ли всхлип, оно срывается с моих губ просто само по себе, словно именно так и должно всё быть. Мощные и сильные руки, сжимающие мне бёдра, чтобы удерживать и контролировать, мои ногти, возможно, оставляющие царапины на коже, тяжёлое, неровное и рваное дыхание у моих приоткрытых губ и носа, лицо, которое я по-прежнему вижу в мельчайших деталях вплоть до потемневших радужек глаз, медленные и неторопливые движения, почти останавливающиеся прежде, чем приобрести хаос и необузданность. В какой-то миг особенно глубокого и несдержанного проникновения мне становится даже немного больно, но я лишь смотрю на Каллена, пока он также не сводит с меня своего серьёзного и эмоционального взгляда, и прижимаюсь только теснее, сильнее и плотнее.  

- Ты будешь скучать, я знаю, - хриплый голос не только творит с моим телом то, что я даже не могу объяснить, но и говорит очевидные вещи, пытаясь отрицать которые, я лишь выставлю себя глупой и наивной женщиной. - Не пройдёт и дня, как станешь просить меня вернуться. И мы оба понимаем, что ты уже была на грани. Так же, как и я. Скажи мне это. Скажи, что я не заблуждающийся идиот.

- Ты не идиот, - тут же повинуясь, шепчу я, лишённая и сил, и намерения противостоять требованию, тесно смешанному с неким отчаянием. Но мною движет совсем не ощущение принуждения. Есть только абсолютное согласие и желание сказать что угодно, что изгонит выражение странной тоски из каждой чёрточки красивого лица. Лица, становящегося ещё более привлекательным, когда мои слова будто подталкивают наслаждение, ускоряют его вихрь, и тот в итоге возносит нас на вершину. Эдвард целует меня, как только всё заканчивается. Или же, наоборот, только начинается.

Я привожу себя в порядок, и он тоже. Застёгивает брюки и поднимает пальто, выглядя при этом так, будто не знает, куда ему теперь деваться. Мои руки прижимают к себе халат подобно щиту. Только мне не от кого защищаться. Всё это глупо и лишено всякой логики.

- Можешь повесить его в шкаф. А ботинки оставить на коврике. Или убрать вместе с одеждой. Мне без разницы.

- Ты хочешь, чтобы я…?

- Да, - для того, кто читает меня, словно раскрытую на нужной странице книгу, Каллен выглядит слишком непривычно, зажато и скованно, и, не зная, когда и с чего это успело вдруг в нём возникнуть, но испытывая мощнейшее отторжение к таким его эмоциям, я фактически тороплюсь, когда произношу это короткое слово. Слово, которого должно быть достаточно. Я думала о нём именно так. И не ожидала увидеть только ещё больше возросшую неуверенность. И уж тем более услышать новый вопрос. От того, кто вроде как старается их избегать.

- Ты, и правда, имеешь это в виду?

- Да, - я, и правда, хочу, чтобы он остался. Насколько сможет. Или насколько захочет. Прямо сейчас мне ничего не нужно больше, чем это. Вряд ли ему удастся задержаться сильно надолго, но даже один день будет стоить того. Потому что внутри меня не просто прихоть избалованного подростка, которой может быть достаточно однократного удовлетворения, чтобы потерять интерес и возжелать чего-то другого.

Ближе к реальности то, что с недавних пор мне крайне трудно отделить себя от Каллена. Представить свою жизнь без его в ней присутствия. Я и не хочу этого делать. Не хочу, чтобы он занимал место исключительно в моих мыслях. Это всё ничтожно. А мне нужно нечто большее. Его физическая близость, как человека. Возможность видеть его, а не довольствоваться лишь голосом в телефонной трубке, пытаясь убедить себя, что с этим можно жить. И, конечно, прикосновения. И едва уловимые, и очевидные, которые ни с чем не спутать. Контакт кожа к коже, когда ты перестаёшь понимать, где заканчиваешься сама, и начинается уже мужчина. Мужчина, считающий тебя своей, но способный стать твоим. Однажды и, возможно, навсегда.

- Белла.

- Если хочешь воспользоваться ванной, я принесу полотенце.

- Я только умоюсь.

- Хорошо.

Он лишь кивает мне, не возвращаясь к тому, на чём я скоропалительно его прервала, и, отлучившись в комнату, я достаю из шкафа чуть ли не первое, что попадается под руку. Когда я снова оказываюсь в коридоре около двери в ванную комнату, Каллен предстаёт передо мной уже разувшимся и с закатанными рукавами рубашки, что напоминает мне о том, какие у него мускулистые руки, и, кажется, заставляет меня хотеть его снова. И с удвоенной силой. Принимая сложенную мягкую ткань из моей ладони, он остаётся на расстоянии и не делает ничего, чтобы дотронуться даже чисто случайно, но я уже опять словно не в себе и мысленно почти презираю это. И понимаю, что боюсь, что он может посчитать меня падшей женщиной. Или же это просто страх перед возможной новой болью. Подсознательное желание оградить себя и уберечь. Но вопреки ему всё во мне противится первым за несколько минут словам Эдварда.

- Если тебе всё-таки трудно, когда рядом с тобой кто-то есть, то я лягу…

- Нет, - я не даю ему закончить, наперёд понимая, что он, вероятнее всего, собирался предложить. Его глаза фактически говорят это за него. Я лягу на диване. Это ничего, если в глубине души ты даже сейчас предпочитаешь быть одна. После всего. Не после нас. Но после… него. Я понимаю и готов ждать. Столько, сколько будет необходимо.

- Нет?

- Нет. Я… - просто скажи ему, что думаешь. Что прямо сейчас составляет твои мысли. Он поймёт. Не посчитает это надуманным и странным. Или поводом для насмешки. Ему всё известно. То, что с тобой было и, может быть, даже продолжается. Выдохни и произнеси. Сразу станет легче. И со своей сущностью, и с ним. А если вдруг освобождения не случится, не страшно. Хуже всё равно не будет. - Я не спала в кровати до тебя. Ни разу за всё время, что здесь нахожусь, - и, похоже, не хочу начинать. Но не говорю этого вслух. Меня и так уже трясёт изнутри. Незаметно для него, но болезненно ясно для меня.

- Почему ты говоришь мне это?

- Потому что я сложная. Ты должен знать прежде, чем всё…

- Просто иди в кровать, Белла, - проводя рукой по волосам движением, что взъерошивает их, Эдвард говорит это, явно не подразумевая возражений, и, наверное, скрывается в ванной комнате, только чтобы гарантированно не слышать их. По какой-то причине я делаю всё, как он сказал. Выключив свет в коридоре, ухожу в спальню и ложусь в постель в полной темноте. В голове свежи воспоминания о том единственном разе, когда мне довелось увидеть Каллена с измученной пальцами причёской. Трудно поверить, но это было не далее, как вчера. А он уже успел съездить туда-сюда и приехать ещё. И всё ради меня. И если сейчас, находясь в ванной, он снова позволяет своим рукам терзать волосы и придёт сюда весь измотанный и раздосадованный, то это опять-таки моя вина. Но захочется ли ему вообще ко мне? Просто чтобы спать? Делить одно одеяло на двоих? Обнимать и согревать? Может, прямо в эту самую минуту, пока я лежу тут, он понимает, что всё это труднее, чем ему изначально казалось, и ищет способ, как уйти, но не сделать сильно больно. Неужели я действительно такого мнения о нём?  

Я не знаю, сколько проходит времени, много или не очень, но, кажется, успеваю погрузиться в поверхностный сон. Потому что не сразу понимаю, где нахожусь, когда открываю глаза из-за ощущения движения и того, как одеяло чуть поднимается и снова опускается. Запах мыла, свежести воды и просто Эдварда настигает меня чуть раньше объятий. Ремень его брюк почти больно впивается мне в спину, и вся его одежда в целом ощущается странно, учитывая то, как по сравнению с ним я фактически раздета, но я лишь касаюсь правой руки, едва та оборачивается вокруг моего живота.

- Для меня всё уже зашло достаточно далеко. Если ты это хотела сказать. И чтобы ты знала, я больше не хочу ни удобства, ни простоты. В моей жизни это уже было.

- Но почему Теллурайд? - спрашиваю я чуть слышно, не уверенная, что он собирается продолжать. Рассказывать и дальше ещё хоть что-то. Может, на данный момент это всё. Ведь голос не звучит настроенным на обстоятельные и подробные ответы. Да и в целом готовым действительно раскрывать душу. В нём есть только раздражение и досада. По крайней мере, это то, как его характеризую я. Поэтому меня несколько удивляет его вскоре наступающая прямота.

- Захотелось сбежать.

- От чего?

- От кого, - просто поправляет меня Эдвард. - Она всё думала, что рано или поздно я разочаруюсь в службе, и не понимала или не желала понимать, что это навсегда. Ей хотелось, чтобы я стал вникать в рекламный бизнес отца, чтобы впоследствии возглавить его. Но когда мне предложили стажировку в ФБР, до неё будто бы всё дошло. Хоть я и отказался, потому что на тот момент это не было тем, чего я хотел.

- Может, она просто боялась, что тебя убьют? - я говорю это буквально на автомате и только спустя секунду или две понимаю, что фактически защищаю незнакомую мне женщину, которую не видела ни разу в жизни, что, возможно, является не иначе, как огромной ошибкой. Кто знает, как на это отреагирует Каллен. Может, у него всё ещё чувства. Под всей этой внешней отчуждённостью относительно того, о чём идёт речь.

- Уверен, она и сейчас боится.

- Вы продолжаете… общаться?

- Конечно, - он едва заканчивает произносить последний слог, как я уже перестаю что-либо понимать. Я и так словно новорождённый котёнок, вслепую тыкающийся то туда, то сюда, а теперь меня и вовсе охватывает чувство, будто я полная дура. Но я, наверное, ею и являюсь, если повелась и поверила красивым словам, когда в действительности он просто свалил от проблем, а заскучав в глубокой провинции, должно быть, решил пользоваться тем, что само попалось на удочку.

- И ты по-прежнему любишь… её? - если ответ и сейчас окажется утвердительным, то это, скорее всего, просто меня убьёт. Прямо на этом самом месте.

Но, сохраняя молчание, Каллен лишь надавливает на моё тело, заставляя его опуститься на спину, так, как будто непременно хочет видеть меня или хотя бы мой силуэт. Даже если темнота послужит значительной помехой. Рука перемещается мне на левый бок, и прикосновение кончиков пальцев к случайно оголившемуся кусочку кожи застаёт меня врасплох. Я без понятия, почему позволяю всё это. И смотрю примерно туда, где на человеческом лице располагаются глаза.

- Мне кажется, мы говорим о разных вещах, Белла, - приподнявшись на локте, мужчина словно нависает надо мной. - Конечно, я люблю свою маму. И отца тоже. Как, уверен, и ты. Родители могут бесить, но без них нас бы вообще не было, - я чувствую, что чуть ли не задыхаюсь. И желаю буквально провалиться сквозь землю. Чтобы она поглотила меня. Я могла бы наговорить ему всякого. Но хуже всего та мысль, которая успела ко мне прийти посреди всего этого. Я подумала о нём плохо.

- Ты имел в виду маму… - произношу я, словно, не сказав это вслух, не смогу уложить реальность в собственной голове. Реальность, что могла обернуться громадным недоразумением. Или даже чем-то гораздо хуже. Хотя, может, он ещё успеет огорчиться. Или вообще разозлиться.

- Да. И больше никого, - эти слова какие-то тихие, возможно, это такой способ скрыть гнев, приглушить его, чтобы я не услышала, но так в душе я лишь начинаю чувствовать себя совсем отвратительно. И не могу промолчать. Хотя и знаю, что так было бы лучше в первую очередь для меня.

- Я сожалею, что…

- Что решила, что ты исключительно способ забыться, когда мне казалось, что я ясно дал понять совершенно другое?

- Ты… расстроен? - я волнуюсь, точнее беспокоюсь, что да, и что моё нелицеприятное предположение толкнёт Эдварда уехать, оставить меня в одиночестве, но под одеялом он прикасается к моей левой руке поблизости от плеча, и в этом физическом контакте словно содержится ответ. Да, но нет.

- Не тобой. И не из-за тебя. Скорее жизнью… Тем, как она иногда складывается.  

- Ты бы хотел изменить то, что отказался от стажировки? - такие предложения, возможно, бывают лишь раз в жизни, и, хотя это не моего ума дело, как можно было не согласиться на Вашингтон или любое другое место, куда его определило бы бюро, я спрашиваю об этом, не сумев себя остановить. Чувствуя тепло, переходящее от Каллена ко мне и наоборот, мурашки по всему телу из-за пальцев, чуть сжимающих мою кожу, и спокойствие, точнее ощущение, которое я даже не уверена, что является именно им. Оно оставило меня давным-давно, и то, какое оно, в памяти тоже не сохранилось.

- Нет. Я об этом не сожалею. В отличие от того, что забрал твою должность, - эта откровенность звучит обдуманной… словно выстроенной по кирпичику, как будто отрепетированной и десятки раз повторенной в голове, настолько каждое слово находится на своём месте, и что-то внутри говорит не верить, но у меня ничего не выходит. Всё кажется правдивым, честным и искренним. Особенно в сочетании с напряжением, которое сковывает тело Каллена. Это бы он точно не подделал. Никто не способен так влиять на физиологические реакции.

- Она не была моей, - им нужен был кто-то, кто, если что, смог бы, помогать в расследованиях и за пределами города, выезжать туда, где потребуется помощь в рамках штата, и, оглядываясь назад, теперь я ясно вижу, что вряд ли подходила под то, к чему в случае чего собиралась себя подогнать. Будто речь о фигуре и о весе, который надо сбросить, чтобы надеть одежду, которая вдруг стала маловата. Джейк вряд ли бы стал мириться с моей работой, приобрети она внезапно разъездной характер. Он-то никогда не был нигде дальше горнолыжного курорта, где работал ремонтником.

- Но ты думала о ней и считала её таковой. Я просто не могу отключить эту мысль, - Каллен неуловимо становится ближе, и это его действие наталкивает меня на мысль, что, когда он настолько рядом, я могу не понять ничего из того, что, возможно, окажется сказанным. Но я ошибаюсь. Такое мне бы в любом случае не составило труда услышать. Независимо от обстоятельств. - Тебе бы он никогда не сдался. И всё было бы нормально.

- Да, наверное… - если считать нормой то, что жизнь привычна и предсказуема, то да, у меня всё было бы именно так. Работа, дом, Джейк и, вероятно, дети. Или хотя бы один ребёнок. Только нашлось бы здесь место правде? Хоть когда-нибудь? Может, скажи он мне всё, с Леа ничего бы не случилось. Я не та женщина, что станет удерживать мужчину и умолять его остаться, когда зацепиться совершенно не за что. Если чувства ушли, или их и вовсе никогда не существовало в действительности. Тем более что и я сама не была прямо-таки влюблённой. Истерики, скандалы, ссоры… Всё это совершенно не моё. И никогда не окажется таковым. Изначально мы все свободны и вольны делать всё, что хотим, так что, если человек по-настоящему возжелает уйти, неважно, исключительно ради себя или кого-то другого, я не верю, что в длительной перспективе на это можно реально повлиять и изменить данность. Ничьё терпение не безгранично.

- Мы не обязаны говорить об этом. Если ты не хочешь. Всё в порядке, - от этих слов, от этой правильности и словно благородства я лишь становлюсь ещё больше охваченной эмоциями. Тоской и болью. Глубокой печалью. Возможно, даже неприятием самой себя, пронизывающим всё моё существо буквально насквозь. Мне хочется отвернуться, и чтобы Каллен перестал меня касаться. Притвориться, что этого разговора не происходит. Но одновременно и нет.

- Не хочу. В смысле не сейчас, - а может, и вовсе никогда. Ни завтра, ни через неделю, ни через год и даже несколько лет. Кто знает, сколько продлится это моё «не сейчас»? Я была бы не против, если бы мне почистили память. Конечно, не всю и не до чистого листа, но оставив только хорошие моменты, которых, и я это признаю, было в девяносто девять раз больше, чем плохих. Но этот один единственный процент из ста перечеркнул буквально всё остальное, и теперь мне кажется, что я помню лишь его. Точнее свои представления и мысли о том, как всё было. Потому что у меня по-прежнему нет ответов. Даже если бы я собралась переселить себя и прочесть или прослушать стенограмму допроса, меня отстранили задолго до того.  

- Тогда что мне для тебя сделать?

- Помочь забыть, - лишь отвечаю я и, не зная никакого другого способа, возможного здесь и сейчас, сама тянусь к губам Каллена. Кажется, он прижимается ко мне всем телом даже раньше, чем отвечает на поцелуй.