Пятое. Шестое. Седьмое. Восьмое. Девятое. Десятое. Одиннадцатое. Двенадцатое. Сегодня двенадцатое число. Двенадцатое января. Это вторник. Третий день недели. Я чувствую беззвучное движение собственных губ, когда напоминаю себе о времени. Каждое утро одно и то же. Каждый день с тех пор, как… И так уже целую неделю. Я подтягиваю одеяло выше по своему телу вплоть до головы, едва слышу звук поворачивающегося в замке ключа. Наступает пора притворяться. Спящей, невзирая на глубокий день, уставшей, хотя я только и делаю, что лежу и никуда не встаю, и смертельно утомлённой. Но последние две вещи всё-таки верны. Моё тело просто… в агонии и отчаянии и не хочет совсем ничего. Лишь лежать и смотреть в одну точку.

Плотно сомкнутые глаза, может, и не позволяют видеть, но не избавляют от запаха, врывающегося в ноздри. От аромата Эдварда, как первого свидетельства его возвращения, становящегося совсем однозначным, когда он прижимается к моей спине настолько плотно, насколько это позволяет одеяло. Утыкается подбородком в углубление между моей шеей и правым плечом и обнимает меня вокруг ткани, скрывающей моё тело. Вероятно, я напрягаюсь и тем самым выдаю себя. Своё истинное состояние, которое, впрочем, и так не является секретом.

- Я рассказал, как всё было. И с твоим телефоном этого вполне достаточно. Ты в Денвере не нужна. Твой шеф уже знает, что... что… тело можно забрать. Я ему сообщил. Он свяжется с родителями, - тихо произносит Эдвард. Совершая явное усилие над собой, он аккуратно подбирает слова, и ощущение этого лишь усиливает мысль, что, будь на моём месте любая другая женщина, ему бы не пришлось так сильно напрягаться. Стараться сделать всё лучше, чем оно есть на самом деле. Изображать из себя того, кем он не является, когда не со мной он вполне мог бы сказать всё, как думает.  

Наверное, я должна быть благодарна, что он взял всё на себя, ФБР, моё руководство и косвенно родителей… Джеймса, но я не чувствую ни признательности, ни радости, ни освобождения. Я не рада, что по словам шефа Джеймса даже его собственные мать и отец считали несколько странным и не удивились его «самоубийству» где-то примерно посередине пути между Денвером и родным городом. Не рада, что они купились на явную ложь и не устроили скандал в участке, чтобы добиться правды, которая известна другим, пусть и малочисленному кругу лиц, и узнать, что их сын вообще там делал. Не рада, что я такая неправильная, и что чем дальше иду по жизни, тем всё только больше понимаю, что истина нужна далеко не всем. Что многие обходятся как-то и без неё. Не стремятся задавать вопросы и получать ответы. Жалеют ли такие люди об этом своём решении спустя годы? Или некоторые вещи лучше действительно никогда не знать?

- Мне нужно в туалет, - лишь говорю я и едва заканчиваю свою мысль, как слышу стук в дверь. Это побуждает меня двигаться ещё быстрее, чтобы скрыться в ванной комнате и иметь уважительную причину не выходить. Даже если Эдварду придётся соображать что-то приемлемое буквально на ходу, мне плевать. Хотя вряд ли ему предстоит изворачиваться и испытывать неловкость. Есть лишь один единственный человек, который пытается связаться со мной вот уже несколько дней, но я вообще не знаю, где мой новый телефон со старым номером. Вероятно, валяясь там, куда ему не повезло быть заброшенным при очередном звонке, сотовый уже давно сел, ну, а Анжела не дура. Я уверена, она прекрасно догадывается насчёт подлинной версии событий, пусть на словах и знает лишь официальную.

Выходя из комнаты, я слышу тяжёлый и надрывный вздох Эдварда. Но оставляю его позади, мысленно абстрагируясь от звуков голосов, доносящихся до меня, а потом и вовсе заглушая их включаемой водой в душевой кабине. Я закрываюсь в ней, отрешённо наблюдая за бесцветными потоками жидкости, стекающей по моим ногам, но не проходит слишком много времени прежде, чем двери открываются и закрываются, нарушая моё уединение за какие-то доли секунды. Моё тело не успевает толком и повернуться, как подбородок уже сжимает резкая рука. Не так, как в случае с Джеймсом, и Эдварда я в любом случае не боюсь, но всё равно ощутимо и со злостью. Полностью обнажённый, он уже бесспорно не является столь понимающим, каким был всего пару минут назад, и, видя печать гнева на лице и в глазах, я, вероятно, догадываюсь, что с ним могло произойти.   

- Анжела проезжала мимо и, увидев, что я здесь, решила зайти, ведь ты по-прежнему игнорируешь все её звонки. Как ты думаешь, что она мне сказала? Ты, чёрт побери, уволилась? - спрашивает Эдвард огрубевшим голосом, одновременно с чем вжимает меня в стену позади, в результате чего по мужскому телу тоже начинает литься вода, но он этого будто бы и не замечает. Занятый тем, что не сводит с меня своего взгляда, требующего ответа, отчего мне становится совсем неуютно. Ведь я совсем не хочу выяснять отношения, когда мы оба совершенно голые и мокрые. На моём лбу это, конечно, не написано, но в одежде будет гораздо лучше и комфортнее.

- А чего ты ждал? - я не собираюсь отпираться и отрицать. Какой в этом смысл? Я, и правда, написала заявление. Вчера, когда Эдвард уехал в Денвер. Набравшись смелости, сходила в участок и за всё время, проведённое в кабинете шефа, ни разу не подняла на него свой взгляд. Не хотела видеть, что он думает про меня и Джеймса на самом деле. Почему сам предложил утаить правду от всех остальных. Хотя, возможно, здесь нет никаких особых причин. Лишь нежелание запускать расследование ещё и на местном уровне. Может быть, то, что всё случилось довольно далеко от его зоны ответственности, даже сыграло ему на руку. Особенно вкупе с тем фактом, что здесь так или иначе оказалось замешано ФБР. Эммета за это, конечно, по головке не погладили, но в остальном он в порядке и ничего не потерял. - Разве ты ещё не понял, что это то, что я делаю из раза в раз? Сейчас я и подавно не смогла бы продолжать работать так, будто ничего не произошло. А теперь мне бы хотелось остаться одной, - я пытаюсь оттолкнуть руку, чтобы избавиться от присутствия Эдварда, но он лишь перемещает её в мои спутанные и влажные волосы на затылке и становится ближе, чем секундой ранее. Для меня это слишком. Он, и его тело. Я точно не могу этого вынести. Определённо не сейчас и не здесь. Я хочу одиночества, даже если не хочу. Потому что не подхожу этому мужчине и больше не желаю быть обузой. Обузой, которую нельзя оставить и на сутки, чтобы она не воспользовалась этим временем для очередного сожжения мостов.

- Зачем? Чтобы плакать, как тогда?

- Я… я не собираюсь плакать, - зло и эмоционально отвечаю я, и так ненавидя его присутствие, но, сказав это, тут же перестаю чувствовать себя уверенной в своих же заверениях. Может быть, именно поэтому я и нуждаюсь в том, чтобы он ушёл. Потому что ванная комната – это единственное место, где у меня есть возможность относительно уединиться и воспользоваться водой, чтобы остаться неуслышанной. Как тогда, после нашей первой ночи. Как тогда… - Ты… знал, да?

- Ты была не так уж и тихой, какой хотела казаться. Когда ты вышла, я не мог не заметить покрасневшие глаза. Конечно, я знал, Белла… И столько всего хотел сказать. И в номере, и позже, уже на улице. Но ты бы ничего не услышала, - поражение в голосе и некая обречённость в прикосновении ломают меня так, что это не описать словами. Я понимаю, что он прав, я бы пропустила всё мимо ушей, но слышать подтверждение тех моих мыслей теперь уже из его уст… это делает всё только хуже. Заставляет испытывать стыд, что я совсем не могла контролировать эмоции. Будто возвращает меня обратно, в то разбитое состояние. Хотя я и так снова сама не своя.

- Мне, и правда, нужно… пространство.  

- Нет, тебе нужно лишь снова хоть что-то почувствовать… Что угодно. Ты всё ещё в шоке, - печаль и уверенность соединяются воедино в этих словах, но мне не с чего испытывать то, в чём он так убеждён. Или же я просто не могу признаться ему в своей эмоциональной парализации. Не тогда, когда Эдвард и так уже словно болен из-за меня.

- Нет… я… не в шоке, - я отворачиваюсь от него в надежде, что он всё, наконец, поймёт и уйдёт, но вместо этого меня единовременно охватывает слишком много всего. Ощущений, действий и прикосновений. А ещё странное чувство дежавю. Напоминание о нашем третьем разе на моей кухне. Оно возникает, как только правая рука опускается мне на шею, едва касаясь и поглаживая ещё не до конца сошедшие отметины так, будто это может стереть их прямо здесь и сейчас. Но это не сработает.

- Я ненавижу эти следы, - опираясь о стену левой рукой на уровне моей головы, тусклым и почти безжизненным голосом шепчет Эдвард. Почти заглушённый шумом воды, продолжает он только после затянувшегося молчания и серии задумчивых выдохов и вдохов, выдающих боль и страдания, которые не увидеть снаружи. Они спрятаны глубоко внутри. Наверняка у меня они тоже есть. Просто я не хочу иметь с ними ничего общего. Не хочу выходить из состояния прострации, в котором пребываю, чтобы… чтобы меня в тот же миг атаковали куча разных вещей. Моя голова будто заблокировала их, и, хотя мне не нравится быть словно ребёнком, которому напоминают, что надо поесть, в течение всей этой недели, к другому я также… не готова. Прошло ещё недостаточно времени, чтобы и впустить, и выпустить эмоции того дня. - Я знаю, что ты не осталась бы на этой работе, и что ты не думала, что с… ним всё так получится, и неважно, что ты говоришь, не всё из этого является правдой, поэтому тебе особенно нужны эти слёзы.

Но, прислонившись лбом к прохладной плитке, я качаю головой. Мне нужна вовсе не истерика, сопровождающаяся влагой в глазах. Я оплакивала себя и всё, что случилось со мной из-за Джейка, но теперь что-то подобное будет выглядеть, как горе по… человеку, который мог убить сначала меня, а потом и Эдварда, или же наоборот. Я не ощущаю, что… действительно соболезную родителям. Может, это от того, что они какие-то абстрактные люди или не сильно любили сына. Я не знаю. И мне, пожалуй, всё равно. Меня беспокоит лишь Эдвард, и больше никто, кроме него… Я всё ещё не могу его постичь. Осознать то, что он, кажется, всецело поглощён мной, в то время как я вряд ли растворяюсь в нём точно так же. Понять, почему он по-прежнему нянчится со мной. Не требует вставать и покидать постель по утрам, а просто словно выжидает. Он ведь всё слышал. Все слова Джеймса. Про мою природную слабость, вызванную тем, что я родилась девчонкой. Про то, как он посчитал, что за мой счёт можно вполне развеять провинциальную скуку. А потом и заставить меня почувствовать себя ничтожеством, которого, вероятно, совершенно справедливо оставили без защиты и любви. И всё это с намёком на то, что такая, как я, точно не может провести всю оставшуюся жизнь с кем-то вроде Эдварда. Возможно, это, и правда, неосуществимо. До тех пор, пока эти слова властвуют надо мной. Вызывают неконтролируемые мысли, а что останется от меня, если я всё-таки позволю себе действительно чувствовать и жить, потерявшись в другом человеке, но потом так или иначе его лишусь. Наверное, я должна себя обезопасить. Побеспокоиться в первую очередь о том, чтобы моё сердце не было окончательно разбито. Позаботиться о его относительной сохранности и сберечь. Но почему-то ничего из этого больше не представляется мне по-настоящему необходимым. Да даже хоть сколько-нибудь стоящим и важным. Вероятно, именно так ощущается тот момент, когда мы расставляем приоритеты. Позабыв про всякую осторожность и инстинкт самосохранения, выбираем то, без чего точно будем сломлены и мертвы внутри.  

Я поворачиваюсь к Эдварду и беру его правую руку в свою, прикладывая её к своей груди. Сосок тут же затвердевает под воздействием прикосновения и нуждающегося взгляда, скользнувшего вниз от моего лица, но на этом я не останавливаюсь. Безмолвно показывая, чего хочу, я опускаю наши ладони между моих ног, встречая ещё более потемневшие от потребности глаза. Какое-то время мне кажется, что, невзирая на неё, сегодня точно ничего не произойдёт. Ведь наравне с ней я вижу ещё и сомнение, граничащее с ужасом, что это сделает всё только хуже. Усугубит моё состояние вместо того, чтобы исправить его и меня. Мы общаемся лишь глазами, и мне нравится далеко не всё, что я вижу в них, но многое просто исчезает, когда Эдвард словно проводит ластиком по некоторым своим эмоциям. Пока не остаётся только любовь, вера и надежда.  

Прижимая моё тело спиной к груди, меня целуют не нежно, но и не грубо. Как раз так, как мне сейчас необходимо. Это и забота, и благоговение, и страсть. Всё, от чего я не могу отказаться, если только не хочу умереть. Вокруг рта Эдварда ещё больше щетины, чем было при его отъезде накануне днём, но мне совершенно всё равно. Я нуждаюсь в гораздо большем и прижимаюсь к доказательству физической жажды во мне. Эдвард вжимает меня в себе ещё сильнее и плотнее, невероятно близкий и необходимый, и я желаю лишь почувствовать его внутри. Не думаю, что в данный момент времени мне нужно что-то больше, чем это.

Он медленно погружается в меня сзади, но почти тут же замирает с тихим стоном. Несмотря на отсутствие движения и трения, я фактически забываю, как дышать. От осознания того, насколько нова для нас эта позиция, очередной вдох застревает посреди горла, и скольжение губ по задней части моей шеи выражает слишком много всего, что не описать словами. Даже если бы я попыталась, они бы просто не пришли мне в голову. Наверное, их просто не существует.

Вода становится ощутимо менее горячей, когда Эдвард, наконец, словно оживает. Его правая рука сжимает мою грудь синхронно с первыми толчками. Больше они ни на секунду не прекращаются. Он входит и почти выходит, и возвращается обратно, и так снова и снова. В поцелуе дыхания учащаются и смешиваются, а особенно восприимчивой и задыхающейся меня делают пальцы. Пальцы, неохотно оставляющие сосок и прикасающиеся ко мне там необузданно и почти жёстко в момент очередного движения, и возбуждающие только больше, чем когда-либо прежде. Зная моё тело, они безошибочно находят самую сокровенную точку, и я фактически чувствую собственную влажность, стекающую по ним, невзирая на воду, и понимаю, что вот-вот потеряю связующую с реальностью нить. Эдвард врывается в меня ещё смелее и глубже, увеличивая силу, с которой мою талию обхватывает его другая рука, и, кажется, едва сдерживается, чтобы не прикусить мочку моего левого уха:

- Я не продержусь слишком долго, - я еле различаю тихий и хриплый голос, звучание которого грозит толкнуть меня за грань наравне с пальцами и не пальцами. - Спустя это время в тебе так тепло и… и хорошо, - эта фраза заставляет меня чувствовать себя совсем особенной и желанной, и это только усиливается, когда между моих ног возникает жар, контролировать который и дальше просто невозможно. В сочетании с вспотевшей и почти обжигающей кожей Эдварда этот огонь неукоснительно и неудержимо подталкивает меня всё ближе к краю. Так, что очередные слова становятся той заключительной каплей, что бросает нас за грань с разницей в незначительные несколько секунд. - Давай же, кончи для меня, любимая.

Проходит не более мгновения прежде, чем я словно распадаюсь на молекулы и атомы. Эдвард присоединяется ко мне спустя один короткий миг, и затихающий ритм движений продлевает наш совместный экстаз, ощущаемый мною буквально повсюду вплоть до кончиков пальцев ног. Не думаю, что могла бы стоять, если бы не обнимающие почти до боли руки и тело, неразрывно соединённое с моим. Сохраняющаяся наполненность чувствуется просто потрясающе, и в то же самое время ей вторят слова. Слова, всё крутящиеся и крутящиеся на кончике языка и в моих мыслях. Три маленьких слова. Настолько коротких, что у меня ушло бы не больше двух перемещений секундной стрелки, чтобы их произнести, но вместо них из моего рта вырывается первый всхлип. Он лишь подтверждает правоту Эдварда и то, как мне на самом деле плохо, и ощущение удовольствия слишком скоро и быстро сменяется общей подавленностью.

Я почти ненавижу себя за неё, но он лишь обнимает крепче, чем я считала это возможным, и просто ждёт. Ждёт, когда всё пройдёт, а слёзы иссякнут. Водит по моему телу мочалкой с пеной на ней ласковыми и бережными движениями. Такими же, как он сам. Заботливыми и наполненными всем тем, что наедине с собой я когда-то отказалась находить и обретать. Любовью. Жизнью. Новым началом. А потом, когда вода становится уже заметно прохладной, отлучившись совсем ненадолго, Эдвард закутывает меня в полотенце и относит в кровать. Там он прижимается ко мне своим обнажённым телом, но в этот раз просто чтобы быть рядом. Безмолвно и спокойно. До тех пор, пока я не захочу иного. По крайней мере, мною ощущается всё именно так.

- Когда я была там… в той машине вместе с… ним, и ты всё слушал, о чём ты думал? - спрашиваю я спустя неизвестное количество времени. Может быть, проходит всего лишь минута, а возможно, уже целый час, я не знаю, но Эдвард и не думает убирать руку с моего живота и, услышав вопрос, лишь придвигается ближе к моему левому боку. Ощущение взгляда, останавливающегося у меня на лице, слишком красноречиво, чтобы я могла даже самую малость заподозрить, что на самом деле не удостоена столь пристального и глубокого внимания.

- О тебе. О том, что Эммет стал внезапно слишком эмоциональным и достал говорить мне успокоиться. Наверное, я не удивился, когда после… осознал, что ударил его в ответ на попытку меня остановить…  

Нежелание вспоминать лежит буквально на поверхности. Просачивается в почти незнакомый голос, настолько он кажется не тем, что обычно, из-за неприятия затронутой мною темы. Я поворачиваю голову к Эдварду и вижу протянутую над ней поверх подушки его правую руку. Потемневшие из-за воды волосы, теперь выглядящие чёрными, и не моргающий взгляд. Будто я исчезну, если хоть на мгновение сомкнуть веки. Он вглядывается в меня, словно пытаясь заглянуть куда-то совсем глубоко. Глубже, чем просто в душу. Мне остаётся лишь надеяться на то, что предметом его поисков не является нечто такое, что изменит абсолютно всё. Например, заставит Эдварда осознать неспособность быть с тем, кто совершенно неустойчив и хрупок и не может соответствовать ему на все сто процентов.

- И это всё?

- Нет, не всё, но к чему это ворошить? Зачем ты спрашиваешь об этом? Всё кончено, Белла. Он больше ничего тебе не сделает.

- Ты думал, что я слабая, ведь так?  

- Что? - я могу сказать, что заставила его… растеряться. Но эта первоначальная эмоция буквально на глазах сменяется чем-то, что напоминает гнев. Он читается в складках на лбу и том, как полотенце на моём животе частично сминается в кулаке, в то время как Эдвард смотрит на меня сверху вниз, согнув правую руку в локте и приподнявшись на нём.

- Ну, я ведь…

- Я не встречал никого сильнее тебя, - качая головой, нежно, но с властной твёрдостью не даёт мне договорить Эдвард. Кажется, злость понемногу отпускает его, а я в свою очередь проникаюсь его искренне-взволнованным видом, заочно избавляющим меня от мыслей, что он может врать ради моего успокоения. Кто-то другой, возможно, бы и мог, но это не про него. Никогда не было и не будет. - Ты села в машину к тому, кто был непредсказуем, задвинув глубоко внутрь себя весь, вероятно, испытываемый страх. Ни одна из тех женщин, которых я знаю, никогда не сделала бы того же самого. И ты убила бы его… будь у тебя пистолет, ты бы точно выстрелила. Ты можешь не видеть этого в себе, но в тебе это есть. Поверь, Белла, есть…

- Да, тьма и тёмная сущность…

- Не надо думать так. Ты не он. Ты другая. В тебе нет его зла. А вот бесстрашие да.

Я смотрю на него и пытаюсь понять, чем заслужила быть с ним. Таким… таким отличающимся от меня и той жизни, которую я прежде вела, но при этом способным на сострадание, чувствительность, доброту, терпение, понимание и привязанность, пожалуй, больше многих широко открытых в эмоциональном плане людей. Может, какие-то вещи ему и трудно выражать на словах, но всё компенсируют действия и поступки. Он поставил на кон свою жизнь, вряд ли задумываясь о том, что может произойти, и мысль, что это могло стать его последним принятым решением… она словно простуда, вроде бы уже проходящая, но тут напоминающая о себе с новой силой. Тебе, кажется, становится лучше, пока не возвращающийся обратно кашель не начинает вновь раздирать горло. Так и с моей виной. Притупляясь, когда я засыпаю, она ощущается тяжёлым грузом на душе и в животе, стоит открыть глаза. Я не особо знаю, как распрощаться с этим навсегда, но без Эдварда все попытки точно заранее обречены на провал. Без него я словно пуста и несущественна. Чувствовать себя подобным образом… больше я так не хочу и не могу.

- И сколько же женщин ты знаешь?

- Я не это имел в виду. Не… отношения. Я говорил в целом. Рассматривая и маму с сестрой.

- И всё-таки.

- И зачем тебе это?

- Их больше десяти?

Лишая меня близости своего тела, Эдвард подтягивает к себе моё скомканное одеяло, мгновенно скрывающее под собой наготу всего, что ниже живота. Я едва успеваю заметить напряжённость в уголках мужских губ и почувствовать нервозность прежде, чем моему взгляду предстаёт худощавая, но мускулистая спина. То тут, то там по ней рассыпаны родинки, будто брызги красок, и я касаюсь одной из них, когда перемещаюсь по кровати, вовсе не ожидавшая получить столь огорчённую реакцию на, казалось бы, банальный вопрос. Хотя, строго говоря, я и сама не знаю, о чём думала, задавая его, и зачем мне вообще нужен ответ.

- Прости.

- То, что до недавних пор я предпочитал… ни к чему не обязывающие отношения, не означает, что в течение одного года я делал… это с целой футбольной командой, Белла. Мне казалось, мы закрыли эту тему давным-давно. Я допускаю мысль, что ты… что тебе в своих… прошлых отношениях… что у вас не было ничего такого, о чём ты и… он не могли поговорить в силу того, что вы, возможно, больше… дружили, чем… действительно любили друг друга в… романтическом смысле, но… Нет, лучше мне не продолжать. Просто забудь.  

- Нет, всё нормально. Ты можешь… продолжить, - прошу я, минуя одеяло правой рукой и касаясь кожи около пупка, тёплой и всё ещё слегка влажной, - в этом смысле мне не о чем было с ним говорить. До меня, конечно, кто-то да был, но меня не заботило его прошлое. Да и настоящее, как оказалось, не особо… Полагаю, что тебе, наверное, неприятно, - Эдвард ничего не отвечает, но в этом и нет нужды. Я понимаю, что затронула то, о чём он, возможно, сожалеет. Связи чисто ради секса, и только. Даже если для меня это лишено всякого смысла, для него всё вполне может быть иначе.  

- Это терпимо, Белла, - он поворачивается лицом ко мне и прикасается к кончикам моих влажных волос, облепивших плечо и ключицу, - особенно потому, что я понимаю, что если бы отнёсся к кому-то серьёзнее несколько лет назад, то, скорее всего, никогда бы не встретил тебя. А найти правильного человека… это самая важная вещь на свете. Я ни с кем не чувствовал того, что испытываю с тобой, просто находясь рядом вот так, как сейчас.

На это мне совершенно нечего ответить. Точнее, разумеется, есть что, но все возможные слова кажутся просто жалкими и несущественными. Необязательными и лишними. Когда достаточно лишь тоже забраться под одеяло и тем самым сказать, вероятно, всё, что нужно. Я чувствую ритмичное движение грудной клетки каждый раз при совершении Эдвардом нового вдоха, а затем и выдоха и думаю про то, что так вполне может быть всегда. Без разлук, расставаний и вызванной ими тоски.

- Когда ты собираешься домой?

- Не собираюсь. Не пока ты в таком состоянии. Это даже не обсуждается.

- А если со мной? - шепчу я и в тот же самый миг клянусь, что чувствую нервное движение в горле Эдварда близ макушки своей головы. Замирая, он перестаёт водить пальцами по внутренней стороне моей ладони, что ощущалось почти так же интимно, как сама близость, и чуть отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза:

- Ты… серьёзно? - неверие во взгляде перетекает и в голос, и это почти делает больно. Не потому, что Эдвард уже как будто отказался от мысли дождаться меня в этом плане, а из-за того, что ему вообще пришлось ждать.

- Да. Я думаю, что да. Забери меня отсюда.

Не произнося ни единого слова, он импульсивно и быстро просто обнимает меня правой рукой, которая и так находилась на моём теле все последние минуты. Почти сдавливает кожу у меня на спине, что как-то смягчает лишь полотенце, по-прежнему находящееся на мне, и, сдвинувшись ниже по кровати, опускает лоб на моё плечо справа от шеи. Я чувствую дыхание близ груди, когда вплетаю пальцы в почти высохшие волосы Эдварда и оставляю их там. Мы лежим так, кажется, целую вечность, и в ближайшее время мне совсем не хочется вставать.