Я полюбила этот уютный, живописный городок много лет тому назад. Ещё тогда, когда, учась в последнем классе школы, впервые посетила его современный горнолыжный курорт вместе со своими родителями. Впоследствии это чувство лишь усилилось, возросло буквально в геометрической прогрессии, едва я вернулась сюда уже в качестве полицейского, последовав по стопам своего отца, и заступила на службу, чтобы обеспечивать безопасность и покой жителей стилизованных деревянных домиков, расположившихся в долине с очень крутыми и почти вертикальными стенами склонов. Теллурайд (прим. авт.: небольшой город в штате Колорадо, США) хранит историю золотоискателей девятнадцатого века, сохранившиеся до наших дней здания, старинные пекарни и бары в стиле вестерн превосходно сочетаются с фешенебельными отелями, элитными ресторанами, бутиками, спа и одной из лучших горнолыжных баз страны, расположенной на высоте тысячи метров в окружении самых красивых пейзажей, что я видела, и именно всё это и дарит городку его неповторимую уникальность. Его окружают поросшие лесами горы и отвесные скалы, холмы испещрены следами старых шахт, а самый большой плюс этого места заключается в том, что здесь солнечно триста дней в году, но это не мешает снегу достигать в высоту восьми метров и более. Сюда едут за новыми впечатлениями, массой эмоций и воспоминаний, и при населении в две с половиной тысячи человек, когда все друг друга фактически знают, а у людей нет ярко выраженной привычки непременно запирать свои двери, можно легко предположить, что полицейским здесь особо нечего делать, и вообще-то это действительно так. Это тихое и уединённое место, где в течение круглого года доступна лишь одна дорога, в некотором роде изолированное от цивилизации, но, невзирая на это, являющееся культурным центром для проведения множества фестивалей, и потому наибольшую трудность мне и моим коллегам всегда доставляли звонки, связанные с медведями, частенько появляющимися на улице, но никак не с представителями рода человеческого. Ну, по крайней мере, так было до того, как… Чуть ли не обязанная быть чёрствой и циничной, я, оказывается, даже не могу сформулировать это без боли, но даже если бы и могла, мне не даёт закончить стук по двери кабинки туалета.

- Занято.

- Ты уже там целую вечность, Свон.

Я узнаю этот голос, бывший всегда снисходительным и чаще всего раздражённым моим присутствием, но сейчас звучащий как-то странно, будто бы взволнованно, и должна признать, в эту самую минуту в нём есть что-то успокаивающее, пока это непонятно откуда взявшееся ощущение не затмевает мысль, что это, чёрт побери, женский туалет. Может быть, в последнее время я и не похожа сама на себя, но точно не до такой степени, чтобы перепутать символы на двух соседних дверях и совершить ошибку в состоянии прострации. Осознание, что для Каллена опять нет никаких границ, что в работе, что в вещах, лишь относительно связанных с ней, что просто по жизни и в отношении к людям, пропитывает меня яростью, и когда я резко отпираю дверь и тяну её на себя, то со стороны наверняка произвожу впечатление человека, которому давно пора лечиться.

- Вы не имеете права здесь находиться, сэр. Мужской туалет чуть дальше по коридору, - я инстинктивно опускаю голову вниз, проходя мимо по направлению к раковинам, и всё, что мне видно на протяжении пары шагов, это лишь плитка, натёртые до блеска чёрные лакированные ботинки и немного брюк, сидящих так, словно их сшили специально для этих ног, хотя у них и вряд ли есть соответствующая финансовая возможность. Нас обоих содержат налогоплательщики, и если у меня нет денег на посещение ателье и пошив одежды на заказ, то логично предположить, что и Каллен не может себе этого позволить.

Впрочем, вся моя логика давно обесценилась, я разочаровалась в ней, а его я и вовсе едва знаю, и уж точно это не распространяется на то, какой он вне службы. Возможно, у него богатые родители, или кто-то оставил ему огромное наследство, так что при желании он сможет позволить себе вести праздную жизнь на каком-нибудь острове близ океана, но всё это неважно. Я просто ненавижу свою размазавшуюся тушь и ненавижу то, что это может кто-то увидеть. Что её потеки непременно заметит Каллен.

- Ты больше не должна так ко мне обращаться. Я уже давно не твой начальник, - я стираю чёрные следы под нижними ресницами и ничего на это не отвечаю, чувствуя облегчение, когда основная дверь открывается и впускает сюда совершенно незнакомую женщину, ведь, хоть мы с ней и видим друг друга впервые в жизни, это отличная возможность схватить свои вещи и улизнуть, но Каллен оборачивается в сторону выхода и почти кричит:

- Разве вы не видите, что здесь идёт уборка? - он намекает на табличку с надписью о мокрых полах, которую наверняка сам же сюда и притащил, и прежде, чем я успеваю вмешаться и что-то сделать или сказать, женщина уже вылетает обратно в коридор, испуганная либо его тоном, либо выражением его лица, либо и тем, и тем одновременно. Боже, и когда я только стала такой мнительной и долго думающей размазнёй?

Тем временем Каллен поворачивается ко мне, и, уже приведя себя в относительный порядок по части внешнего вида, я, конечно же, обнаруживаю, что он всё такой же… всё такой же подавляющий и кажущийся извечно злым, каким и был в нашу последнюю встречу полгода назад. А ещё он оказался правым от начала и до конца. Я служила этому городу верой и правдой целых шесть лет, знала всех его людей чуть ли не лично или, по крайней мере, была знакома с каждым без исключения жителем посредством другого человека, а этот мужчина явился словно из ниоткуда, занял место, которое я уже считала заслуженно своим, забрал моё повышение, а в дальнейшем не проходило ни дня, чтобы он не считал меня сентиментальной дурой и не вёл себя соответствующе этому. Его слова поставлены словно на повтор в моей голове, а Каллен же со своей стороны даже никогда не утруждал себя мыслью о том, что, быть может, мне просто трудно… Трудно банально думать о том, что кто-то, кого я знаю по имени или хотя бы видела хоть раз в лицо, совершил нечто ужасное в городке, где все друг у друга на виду, и никто не мог представить себе такого даже в самом кошмарном сне. Речь шла о человеческих жизнях и судьбах, а этому мужчине было будто бы всё равно. За всё время нашего расследования он ни разу не выказал понимания и не проявил сочувствия. Ни к кому вокруг. Ни к тем, с кем нам приходилось контактировать и говорить, ни ко мне, как к своему коллеге с почти равными полномочиями и аналогичной властью. Взгляните на всё происходящее со стороны. Не можете отключить чувства и ощущение причастности и быть объективной, вам здесь не место. Любой способен на убийство при определённых обстоятельствах. Кто думает иначе, тот просто идиот. Виновный не сможет вести себя, как обычно. Ищите странности и следуйте инстинктам, не эмоциям. Рано или поздно он совершит ошибку и выдаст себя.

Все эти фразы, сказанное в разное время то тут, то там, буквально выводили меня из себя, несмотря на всё понимание, что мы просто должны сделать свою работу, чтобы люди и главным образом родители, уставшие ждать момента, когда смогут проститься со своей дочерью, узнали правду, и всякий раз я неизменно чувствовала себя задетой, раненой и оскорбленной. Будто я первый день на службе, а у него двадцать лет опыта и огромной послужной список. Если бы… Всего-то два года разницы в возрасте. И, тем не менее, именно он не соединил концы с концами, но всё равно оказался тем, кто формально раскрыл дело. Произвёл арест. Сопроводил… преступника в комнату для допросов. Оформил протокол задержания. Пока я сидела в другом подобном помещении и тупо смотрела в одну точку перед собой, пытаясь понять, чего не вижу, что упускаю и где допускаю пробелы, и думая о завтрашнем осмотре у гинеколога, молясь, чтобы сделанный положительный тест оказался ошибкой, показавшей неверный результат. И даже не представляла, что уже совсем скоро это станет наименьшей из моих проблем. Потому что проглядела всё в первую очередь я. Я, а не Каллен или кто-либо ещё из команды, кто мог бы увидеть всю картину целиком. Тем не менее, я больше не могу его видеть. Для в целом проницательного человека, подмечавшего тогда самую глубинную суть многих вещей, он глуп, если не понял этого на основании множества десятка пропущенных мною звонков. Ну, по крайней мере, я не предстала перед ним с животом, который уже норовит залезть на нос. Это было бы совсем унизительно. К счастью, беременность не подтвердилась.  

- Зря вы так. Мне в любом случае пора.

- Белла, - вдруг оказавшись слишком близко так, что я даже этого не заметила, Каллен без спроса заполняет собой всё моё личное пространство, словно у него есть на это какое-то особенное право, и спрашивать нет нужды, а его аромат почти душит меня, перекрывает мне кислород, но скорее в хорошем смысле, чем в плохом, пока единственное, на что я способна, это думать о том, что он никогда не называл меня по имени. Ни разу до этого момента. Всегда была лишь фамилия. Свон, мы должны проверить камеры наблюдения, все, что есть в этом крошечном городишке, чтобы отследить маршрут передвижения жертвы в последние дни. То, что её звали Леа, не ускорит процесс поиска убийцы, так что нет нужды каждый раз напоминать мне это имя, Свон. В этот раз ты поговоришь с её отцом, Свон, пока я со своими методами допрашиваю мать, учитывая, что с тобой она лишь плакала, и да, не стоит призывать меня воспринимать это как-то иначе. Всё-таки это комната для допросов, а не для разговоров. Ничего не изменилось даже тогда, когда он пришёл за мной, одним лишь своим появлением прервал все мои размышления об осложнениях личного характера и сказал, что всё кончено. Мы нашли его, Свон. Хотя он не совершил ошибку. А просто пришёл сам. Я чувствовала отрешённость, свою, его, нашу общую, не знаю, может, ему и было плевать, просто он умело это скрыл, но во мне точно не существовало никакого ощущения ликования и грядущего торжества справедливости, и я, так и не справившаяся с тем, чтобы дистанцироваться от всего эмоционально, в тот момент впервые пожалела о том, что моё сердце оказалось не способно остаться в стороне. А сразу после меня подчинила себе вина. Она всё ещё держит меня и вряд ли когда-либо отпустит. И говорить здесь больше не о чем.

- Я хотела бы уйти, сэр.

- Сколько раз я ещё должен буду это повторить? Не надо меня так называть. Ты прошла через такое… - я не через что не прошла… Я всё ещё прохожу… И не вижу конца даже близко. - Если ты хочешь поговорить, то я…

- Только не надо начинать эту чушь. Предлагать меня выслушать, твердить, что всё наладится, забудется и пройдёт, и рассуждать о том, чего всё равно никогда не будет. Особенно учитывая, что вы сами не верите во все эти глупости. Сколько мы слов сказали друг другу вне работы? Где-то около нуля? - я не понимаю, что ему нужно от меня, зачем он ждал снаружи, а потом вошёл внутрь, когда все наверняка разошлись сразу же после окончания судебного заседания, безразличные ко мне и вмиг переменившиеся, даже те, с кем я дружила или просто была вхожа в их дом, в моей голове ничего из его действий и решений не имеет смысла, и я просто хочу, чтобы он дал мне пройти. Выйти на улицу, сесть в машину и уехать в ещё более тихий по сравнению с Теллурайдом городок, где я теперь и числюсь в составе дорожных патрулей. Конечно, это однообразная и рутинная работа, не нужно писать диссертации, чтобы останавливать людей, превышающих скорость или нарушающих правила дорожного движения какими-либо иными способами, но зато она носит предсказуемый характер, и плюс ко всему там меня никто не знает. Не знает, что я сделала или чего не сделала, и всё такое прочее. А даже если что-то мельком и слышали, то ещё ни разу не один человек не посмотрел на меня так, чтобы мне захотелось тут же сбежать.

- Не около нуля. Гораздо больше. И ты это знаешь.

- Неважно. Я всё равно не планировала задерживаться здесь надолго, - я просто хотела посетить суд, услышать, не откажется ли… тот человек вдруг от своего признания вины, что мгновенно всё только усложнило бы и затянуло, узнать вердикт, увидеться в последний раз. Разобраться, смогу ли я позволить себе вернуться хоть когда-нибудь. Не сегодня и не завтра, а просто однажды. Но нет, всё это нереально. Этот город… он никогда не примет меня вновь. Всюду буду осуждение, ненависть и ощущение преследования. Никто не обратится ко мне, чего бы это ни касалось. Даже в том случае, если увидит медведя близ своего дома или где-то на улице, а я буду единственной, кто продолжает работу в полицейском участке. Они всегда будут думать, что я знала. И так день за днём. Год за годом. Время ничего не изменит. Моя прежняя жизнь однозначно закончена. Хотя вообще-то это произошло уже шесть месяцев тому назад. Просто я думала, что, может быть, у меня получится… Но я не такая. А Каллен да. Он как стал детективом, так и продолжает им оставаться. А меня взяли и выкинули. Будто я была чёртовой соучастницей. Ненавижу это. Ненавижу их всех. И его в том числе. Меня покрыли позором и грязью общественного мнения, а он даже не испачкался. Начальники вечно выходят сухими и чистенькими из всех передряг. Мне следовало бы это знать.

- Ты не… вернёшься? - после странной паузы он смотрит на меня с чем-то столь же непонятным во взгляде серо-зелёных глаз, и если бы я не видела его эмоциональную чёрствость каждый день на протяжении множества недель с утра до поздней ночи, а иногда и среди глубокой темноты, когда мы находили какие-то ниточки, то даже решила бы, что он реально переживает и небезразличен, но я не куплюсь на это. С какой стати ему печься о бывшей подчинённой, которая была слепа и не замечала того, что не должна была упустить ни как коп, ни как обычная женщина, раз уж это творилось почти перед самым её носом? А может, в действительности мы всегда знаем, просто предпочитаем не замечать? Может, и я знала?  

- Нет.

- Но почему?

- Да потому, что я чувствую вину. Я засыпаю с ней и просыпаюсь, - хотя это вряд ли близко к реальности. Я вообще почти не сплю. Без снотворных не выходит. А я боюсь на них подсесть, поэтому стараюсь не принимать их слишком часто. Это просто… безнадёжность. Вся моя жизнь. - Я не смогу быть среди всех этих людей… Она внутри меня. Постоянно и ежечасно. Циркулирует по венам, словно яд… - я умолкаю на полуслове, потому что это Каллен, потому что мы никогда не говорили по душам, и это вряд ли именно то, чего он хочет и ради чего затеял этот в некотором роде допрос. Он всегда такой безупречный, внутри и снаружи, что выражается в постоянно чистой и ухоженной одежде и умении излагать свои мысли ровно и без промедления, неоднократно проявляемом им во время пресс-конференций, и если я начну заикаться, задыхаться и сомневаться в том, чтобы что-то сказать, его терпения не хватит надолго. Ну, и ладно. Я всё равно не собираюсь откровенничать. Пусть тогда он позволил мне войти в допросную, пусть, вероятно, знал, что я не смогу сдержаться, но всё равно не возразил ни слова, пусть не сразу оттащил меня прочь и позволил нанести удар арестованному между ног, а потом и по рёбрам, как только Дж… Джейк рухнул на пол, это не сделало нас близкими друзьями. Меня просто пожалели… И только. Я всё ещё обескуражена этим. Всякий раз, когда позволяю себе задуматься об этом. Что почему-то бывает всё чаще и чаще… Зачастую мне просто нечего делать, кроме как размышлять и… размышлять, и так снова и снова по кругу.  

- Какого хрена ты её чувствуешь? - он явно почти злится, но наконец отступает на несколько шагов, и ко мне возвращается способность дышать… Хотя я уже и не помню, когда в последний раз делала вдох полной грудью. Понятно, что определённо до всего этого, но вот в какой именно день и час? Ничего не помню. Так же, как и не понимаю, с чего вдруг вся эта свирепость. Хотя я никогда не понимала. Это осталось прежним.

- Просто чувствую, и всё.

- Ты не совершила ничего дурного. Это всё он, не ты. Так какого хрена тебя волнует, что они подумают? Здесь твой дом. Ты имеешь право тут находиться.

- Вы не поймёте. Вы не понимали этого тогда, не поймёте и сейчас.

- Я нарушил правила, позволил тебе войти к нему, даже будучи уверенным, что это плохая идея, вероятно, худшая на свете, и ты говоришь мне, что я не понимаю?

- Вам доводилось делить кров и постель с женщиной, которой вы сделали предложение, чтобы спустя время узнать, что мёртвый мужчина, чьё убийство вы расследуете, до самого своего конца был её любовником, а она именно тот человек, который виноват в его смерти?

- Нет, - ну, конечно, нет. Он ведь разборчив, больше, чем я когда-либо буду, и с ним никогда бы такое не случилось. Никогда. Каллен считывает человека, видит его нутро так, словно его глаза – это аппарат для рентгена. Из-за него я не только разбита и не знаю, как жить, где и зачем, но и разочарована в себе до глубин души. Не думаю, что смогу однажды всё-таки стать детективом. Расследовать что-либо уголовное вновь… Он отнял это у меня. А я так этого хотела. Новый статус и перспективу однажды перевестись куда-нибудь ещё выше. Теперь же всё ушло.   

- Вам приходилось узнавать об этом неожиданно и внезапно?

- Нет.

- Тогда об этом не может быть и речи. Вы никогда не сможете понять. Я спала с ним, готовила ему еду, убирала за ним и наводила порядок в нашем общем доме, и я собиралась за него замуж и даже думала, что беременна от него, пусть это и было скорее удобством, чем любовью, а теперь он в тюрьме, в то время как я тоже чувствую себя жертвой. И что моя жизнь также разрушена, - это дело сломало меня и привычный ход вещей… Джейкоб сделал это со мной. Первый мужчина в моей жизни. Первый человек, с которым я здесь познакомилась. Пять лет отношений… Пять. Узаконить всё это казалось логичным шагом. В этом не было ни романтики, ни моего энтузиазма. Только комфорт и приятное ощущение того, что ты не один, даже когда вроде бы один. Он уважал мои границы и предоставлял мне пространство, когда я в нём нуждалась. Я и не хотела большего. Мы были скорее друзьями… друзьями с привилегиями, которым было легко друг с другом. Секс, общение, совместный быт, распределение домашних обязанностей, и всё тому подобное. Теперь я понимаю, что это вряд ли правильная основа для счастливого и долговечного брака. Нам становилось скучно и предсказуемо. Неудивительно, что он нашёл себе другую. Немыслимо лишь то, как всё закончилось. Каллен попал в яблочко. Любой способен на убийство при определённых обстоятельствах. Напряжение, ссора, состояние аффекта, и вот твои руки уже оказываются на шее жертвы, и ты её душишь и душишь, пока не опускаешь безвольное тело и вдруг не понимаешь, что она, упавшая на пол, уже не дышит… что жизнь покинула её глаза. Что уже слишком поздно, чтобы помочь. Леа нашёл отец… Теперь её пожилые родители могут рассчитывать лишь на своего сына, но он ещё учится в университете, который ему, возможно, придётся бросить, если это уже не произошло, и от боли за них и за неё внутри всё рвётся, и это превыше всего, что терзает лично меня саму и не даёт спать по ночам… Это недостойно даже краткого упоминания. Я вообще не знаю, какого чёрта говорю всё. Я никому не рассказывала. Просто похоронила в себе. Почему именно сейчас? И почему именно ему? - Но я не имею на это ни малейшего права. Ведь Леа в гробу, и, если чьи-то жизни здесь и растоптаны, так это только её родителей. И всё потому, что я была не с тем человеком. Так что испытывать вину это всё, чего я заслуживаю.

- Ни хрена подобного. Тебе просто нужна перезагрузка, Свон. Через год ты и не вспомнишь про этот ад. Хочешь, я…

- Я хочу домой… - он ни черта не знает, чтобы решать за меня. Делать выводы, что мне нужно, а что нет, и о чём я вспомню или не вспомню спустя двенадцать месяцев. Ублюдок. Самодовольный и уверенный, что способен разобраться в каждом, только едва бросив на него свой надменный и бесстрастный взгляд.

- Ты уже дома.

- Больше нет.

- Тогда испытывай на здоровье свою нелепую вину и дальше, Свон, - не знаю, что с ним такое, отчего он орёт на меня с мрачнеющими глазами, когда мне только-только начало казаться, что, может быть, он бы мог перемениться хотя бы на время, до тех пор, пока я не закончу и не скажу всё, что хотелось, но в любом случае всё желание, возможно, выговориться, отпустить себя… оно пропадает за одно мгновение. Я думала верно. У его терпения недостаточный запас прочности. Как же глупо… глупо… глупо. - Только не удивляйся, что тебя как начали иметь, так и продолжают. Когда есть большая разница между тем, чтобы чувствовать себя виноватой и действительно быть таковой. Вот почему с тобой это происходит. Потому что ты говоришь, что только ощущаешь это, но на самом деле это всё не внутри тебя, не там, где никто не способен это увидеть. Ты словно оделась в вину и выглядишь соответственно. Ходишь тут везде с опущенной головой, как пристыженная и взявшая на себя всю ответственность. Внутри можешь чувствовать всё, что душе угодно, но знаешь, сильные люди не показывают этого. А ты позволяешь контролировать себя и свою жизнь. Надо уметь давать отпор, женщина. А не банально мямлить на каждом шагу, что ты не знала, только так и отвечая на их взгляды. Иногда стоит быть грубой и жёсткой. Порой это единственный способ постоять за себя, - он возвращается обратно, в чём-то уже смягчившийся и другой, не такой, каким он был всего пару секунд назад, и, вот же ужас, его правая рука приподнимается, будто намереваясь коснуться моего лица, заставить меня посмотреть на него, когда всё, что я вижу, это лишь снова пол и наши ноги, но я уже достаточно всего услышала. И про себя, словно напрашивающуюся на отрицательные эмоции в силу своей врождённой открытости, и про свои чувства, делающие мне лишь плохо, будто я могу взять их и отключить, как только пожелаю, и про свой внешний облик, который содержит в себе всё, что, по его мнению, я должна носить исключительно глубоко в себе. Пусть засунет свою точку зрения куда подальше. Я вообще не его мыслей хотела. И не советов. И не рекомендаций, способных превратить меня в его подобие, в чёрствого и безразличного человека. Я хотела… поддержки. От того, кому не нужно рассказывать всё. Кто и так всё знает, потому что был непосредственным свидетелем каждого момента от обнаружения преступления и до нынешней развязки. Я подумала, что это что-то значило. Так чувствовала душа. Но мне снова прочитали мораль, и не более того.

- Да пошли вы к чёрту, сэр, - и так, схватив свои вещи, я вылетаю за дверь.