Эдвард бросает трубку. Не могу поверить, что он так сказал. Не могу понять, зла ли я или впечатлена. Он не повысил голос. Не. Повысил. Но всё равно что повысил. Слова на разрыв. Так он только поёт. Как впервые в жизни. И как в последний раз. И в камерных ресторанах в вечера живой музыки, и на фестивалях, где прямо под открытым небом ждут десятки тысяч людей. Он не делает разницы. Он оставляет себя везде. В воздухе. В заряженном адреналином воздухе, которым дышат все они. В их эмоциях, что они уносят с собой домой и делятся потом со всеми, кого знают. Это впервые коснулось меня подобным образом. Впервые слова на разрыв имеют отношение лишь ко мне. Блять. Нужно собраться. Я сама оплачиваю время в студии. У меня ещё полтора часа. Необходимо продолжить. Периодически голос срывается. Кажется такой хернёй петь о любви, когда из моей жизни она ушла. На словах о том, чтобы смотреть на звёзды и лежать среди травы в поле, и любить, я едва могу вдохнуть, набрать воздух и пропеть. Не думала ему отсосать? Эдварду нравилось, как я это делаю. С ним я улучшила навыки. В первый наш раз я прикусила ему и искала лёд в его холодильнике, а потом выкочёрвывала его из формы немалое количество минут. Эдвард отшучивался, что с кем не бывает, но мне было настолько стыдно, что я избегала его два или три дня, игнорируя звонки и сообщения. Недалеко ушедшие от подросткового возраста, мы были во многом глупыми и странными, и даже наивными. Но почти в двадцать восемь в моей жизни больше нет места наивности. Да, я думала о том, что, может быть, придётся отсосать. Обо всех актрисах, которые, по слухам, так прокладывали себе путь в большое кино и получали главные роли. Спору нет, Кеннет временами и даже чаще вёл себя, именно как мерзавец, но домогаться... Нет, он никогда ко мне не лез. Никаких подкатов, двусмысленных фраз и намёков. Его слова, что он перекроет мне кислород, в случае чего прозвучали бы наихудшей шуткой на свете. Я сделала себя сама. Я уже являлась кем-то и до Кеннета с его лейблом. А потом я встретила Эдварда, и он часто присутствовал во время моих репетиций, наблюдал за Кеннетом и держался молчаливо, но внушая безопасность мне и предостережение другим. «Сделаешь что-то ей и будешь иметь дело со мной». Но теперь Эдвард не мой, и никто не заменит его в качестве поддерживающего бойфренда, что защищает, даже когда угрозы нет.

На протяжении целого дня я больше ничего не слышу от Эдварда. Скорее всего, он ненавидит меня. Иногда люди склонны преувеличивать. И то, что касается эмоций и чувств, в том числе. Путать любовь и влюблённость, дружескую симпатию с чем-то более глубоким и грусть со злостью тоже. Чувства бывают схожи. Например, когда и при дружбе, и в любви предполагается, что другой человек проявляет участие. Или когда что грусть, что злость привносят в облик мрачность и словно утежеляют черты лица того, кто не слишком и счастлив. Иногда трудно разобраться. Но я, правда, думаю, что Эдвард ненавидит меня. Я лишила его собственности. Песни тоже собственность. Интеллектуальная. И ценится она дороже вещей из шкафа. Эдвард её не покупал. Всё было в его голове, и он вытащил, извлёк это на поверхность. Длинные дни или ночи без сна, мысли и слова, что не вписываются, отправляемые в утиль листы с перечёркнутым текстом. Это я покупаю труд композиторов и тех, кто может сочинять. Если бы я писала сама, то, может быть, никогда бы не совершила такого с Эдвардом. Что уж теперь говорить. Поздно вечером, в то время как я стою у кровати только в пижамных шортах, голая по пояс, от Эдварда приходит сообщение. Я дотягиваюсь до телефона почти с чувством отчаяния, ощущая стену между нами. Невидимую, но реально существующую.

Я был бы рад пойти в суд.

Иди. Ты, должно быть, обдумал это. Действуй.

Он всегда всё обдумывает. Не действует сгоряча. Не держит что-то в себе, но и не выплёскивает эмоции взрывным образом. Прошло много часов. Интересно, он посоветовался со своим адвокатом? Джек было опускает лапу на мою майку от пижамы, но видит, что я заметила, и пятится в сторону от меня, наклоняясь понюхать пол. Наверняка снова пахнет химией от средства для деревянных напольных покрытий. Знаю, клининг халтурит, не моя полы второй раз уже без добавок. Тем не менее, пока Джек только нюхает, а он никогда не лижет, я совершенно спокойна.

Обдумал. И это не стоит того. Я напишу охуенный хит, много новых охуенных хитов, и ты будешь жалеть.

Я не успеваю ответить или вообще не собираюсь отвечать. Иногда нужно просто выговориться. Иногда нужно дать это сделать. Позволить и выслушать, даже если не хочется выслушивать.

Ты будешь охуенно жалеть.

Ну ладно. У меня нет слов. Горло сводит от того, что их нет. Буду ли я жалеть? Если и буду, то именно так. Охуенно. До омерзения к себе. До ощущения того, что я грязная и противная. До желания частично стереть себе память. Вот каким бывает чувство сожаления. Оно вращается внутри тела по кругу, вверх и вниз, то туда, то сюда, то в голове, то отдаваясь в колени, заставляя их подгибаться. Ощущение слабости в ногах приятно лишь тогда, когда вызвано мужчиной и тем, что он хочет заняться с тобой сексом. Я думаю о сексе, и часть меня, тёмная сторона, которая, как считается, есть у всех, толкает сознание к чему-то отвратительному. Сделать фото. Сделано. Отправить. Отправлено. И только потом я натягиваю майку. Эдварду нравились мои сиськи. Может, лицезреть их поможет ему в написании обещанных охуенных хитов. Ну или он просто сотрёт всю переписку к чёртовой матери. Я чётко вижу, что сообщение уже получено и прочитано. Давай, напиши мне, чтобы я шла к чёрту, Эдвард. Напиши это.

Чего ты добиваешься? Если это замена извинению, то ты выбрала хреновый способ.

А чего добиваешься ты? Я с радостью выступила бы ответчиком и прошла бы через стадию, когда в жёлтой прессе мусолят всю грязь, что вылезает наружу, но мы оба знаем, что Кеннет просто всё выкинет или уничтожит через шредер.

Я так охуенно тебя любил. На этом всё, Белла.

Всё так всё. Всё к лучшему. Представляю, если бы мы поженились и даже обзавелись детьми, после чего всё стало бы разваливаться. Дети всё меняют. С ними всё по-другому. Труднее оставаться влюблёнными друг в друга, заниматься сексом без проволочек и внезапных вторжений в спальню, а потом труднее расходиться, сберечь подрастающему поколению психику и забыть про брак, когда бывший супруг часто рядом ради детей. Любовь требует каждодневных усилий не меньше работы. А я устала их прилагать. И Эдвард, видимо, тоже. По крайней мере, я утрясаю всё с Кеннетом. Мы подписываем все бумаги, и, официально свободная от Warner, я перехожу под крыло Universal. Меня звали в Sony, но Sony уже несколько лет как сотрудничают с Эдвардом. После охуенной любви охуенный конфликт интересов не то, чего хочется. Сталкиваться с ним в офисном здании или на парковке близ него. Проходить мимо и делать вид, что это вообще не я, и что это не он, и что мы незнакомцы. Или, завидев заранее, парковаться подальше в ожидании, когда Эдвард зайдёт внутрь и уедет на лифте, чтобы выждать время. И что-то говорить или как-то реагировать, когда всё равно случится столкнуться в одном коридоре. Не верю, что подобного совсем никогда бы не произошло. Я всегда думала, что достойна и заслуживаю счастья. Мне внушили это родители. Что в мире есть человек только для меня, а я свою очередь предназначена ему, и ничто нас не разлучит. Ну, кроме нас самих. Да, такая оговорка проскальзывала в их словах. Что люди иногда сами хороши или плохи и делают друг другу всякое. Так что мои родители, прямо скажем, в бешенстве. Для них Эдвард чуть ли не святой. Первое время, что мы встречались, папа всё никак не мог перестать говорить, что мало кто согласился бы взять женщину с собакой. Как будто собака это ребёнок от прошлых отношений и требует любить её, даже когда ты не чувствуешь с ней связи. Я смеялась над словами отца, но всё-таки была с ними согласна. Если отставить их юморной подтекст, то Эдвард действительно многое брал на себя. Он не возражал погулять с Джеком один, если я застревала в студии или где-то ещё на целый день, при том, что и у Эдварда были свои дела. А когда у меня случился первый тур после начала отношений с ним, и я думала, как пристроить Джека к родителям, которые не особо ладят с собаками, Эдвард сказал, что не нужно. Что они просто останутся жить вдвоём, и что всё будет хорошо. Он никогда не желал сплавить Джека, даже когда тот был надоедливым и мог скребстись в дверь комнаты, пока мы пытались заняться сексом, несмотря на звук когтей по дереву. Я могу понять, как, должно быть, неприятно осознавать, что развалились не чьи-то чужие отношения, а отношения родной дочери, причём виновата-то она, а святой парень по-прежнему святой. Это так очевидно в тоне отцовского голоса, которым он сетует из-за стола.

- Что собираешься делать теперь?

- То же, что и всегда. У меня всё ещё есть моя карьера.

- На пенсии ты уже не сможешь скакать по сцене, а затухшая карьера не обнимет ночью. Разве что будут деньги на сиделку или дом престарелых. Если только не потратишь.

- Как же ты умеешь поддержать. Просто мастерски, - откликаюсь я, перемещая нож по доске. - Я делаю ему салат, а он...

- Да я мог бы и сам. И ты делаешь его не только мне, но и своей матери, а если останешься на ужин, то и себе.

- Я не увлекаюсь ставками или казино, чтобы всё промотать.

- Белла, Джек грызёт ножку стола. Не могла бы ты как-то оказать воздействие?

Поворачивая голову, я смотрю на ту самую ножку, но Джек не грызёт, лишь облизывает блестящим языком, который появляется из пасти. Я не говорю, что отцу показалось. Всё равно вряд ли поверит. Просто подзываю Джека и протягиваю ему небольшой кусочек мяса. Отец весь кривится, потому что Джек облизывает мои пальцы. Знаю-знаю, теперь надо снова помыть руки. Я бы оставила Джека и дома, но временами он всё ещё понурый и грустный. Прошло мало времени. Всего неделя с того дня, как я рассказала Эдварду правду. Я и не надеялась, что Джек так легко всё забудет. Собаки верные и преданные существа. Я не могу брать его с собой на студию или на деловые встречи, а вот дом родителей другое дело. Как бы им ни было тяжко мириться с его присутствием и обнюхиванием всего, что попадается на глаза. Естественно, я остаюсь на ужин. Потому что не очень-то и хочу домой. Там пусто, тихо, больше не играет проигрыватель Эдварда, и он не выходит к двери встретить меня своими глупыми танцами. Я не всегда была для них в настроении. Если так случалось, то он чувствовал это, как будто просто исходя из того, как я закрыла дверь, хлопнула я ею или нет, и тогда музыка сразу прерывалась. Я могла включить её вновь, но Эдвард выключал снова и смотрел говорящим взглядом. Этот взгляд означал, что хватит, и чтобы я рассказывала всё, что не так, или всё, что наоборот так. Вот если мы встретимся вновь, то как это будет? Что первым заметит Эдвард в зависимости от того, как я буду одета? Изменения на моём лице, свидетельствующие, что без него мне хуже спится? Или же он по-мужски или по привычке скользнёт глазами к моему декольте? Или мы встретимся настолько нескоро, что к тому моменту я уже превращусь в старуху с обвисшей грудью, и на неё просто не захочется смотреть? Хуже может быть только его женитьба на молодухе, годящейся в дочки, для которой он слишком хорошо сохранился или сделал несколько пластических операций, чтобы не выглядеть видавшим виды мужиком. Хотя разве это про него? С его-то внешностью и генетикой.

В краткосрочном периоде его внешность остаётся всё ещё обжигающе великолепной. На неё не влияет наш разрыв. Можно предположить, что Эдвард спит так же хорошо, как и раньше. У него крепкий сон. Когда засыпаешь быстро, не валяешься с бессонницей по целому часу и не прокручиваешь в голове весь прошедший день. В этом я всегда завидовала Эдварду. Ведь я могла лежать во тьме и анализировать то или иное событие, прежде чем всё-таки провалиться в сон. В тот день я не собиралась сталкиваться с Эдвардом. Мне говорили, что его не будет. Я узнавала. Ну да, говорили, но говорили так только про церемонию награждения музыкальной премии, а не про афтепати. Про афтепати совсем не шла речь. А Эдвард... Он любит появляться на них неформально одетым, привлечь внимание, выпить два стакана виски и немного пообщаться у бара или в толпе. Настоящая душа компании. Я замечаю его первой. Уже с бокалом в правой руке. И со спутницей по левую руку. Знать её не знаю. Может, нанял эскорт. Или где-то подцепил за просто так и тусуется с ней, пока я заново вникаю в рацион Джека и его привычки. За три недели он успел разбить цветочный горшок, порвать пижамные шорты, которые всё равно мне разонравились и просто валялись в ящике, разделяться с моими тапками, но они хотя бы уже были старые, а вот уничтожение нового пустого фотоальбома я пока ещё перевариваю. Может, собаки переживают изменения именно так. Круша всё, что попадается на пути, хотя раньше их это не беспокоило. Я вновь включаюсь в разговор с Гарри Стайлсом и Билли Айлиш. Но вскоре за Билли подходит её брат, а Стайлс извиняется и машет кому-то за моей спиной перед тем, как уйти. Вот ему точно плевать на моё декольте, даже когда декольте у платья смелое и не скрывает тату меж моих грудей. Я слышу чей-то смех. Нет, не чей-то, а Эдварда. Смех так ударяется в спину, как будто Эдвард либо переместился и говорит с кем-то, кто стоит в паре метров от меня, либо его просто очень рассмешили. Замечательно, что он смеётся. В этом и смысл тусовок. Повеселиться и напиться. Он всё делает правильно. Меня передёргивает, и я обдумываю план побега. Или исчезновения за спиной бывшего. Может и прокатить. Я оглядываюсь украдкой, медленно двигая головой, чтобы проверить. Я так чертовски была уверена, что Эдвард занят. Но его спутница теперь стоит напротив, общается не с ним, а он смотрит на меня. Не просто смотрит, а пожирает глазами. Его взгляд... Может, он злой, а может, просто изучающий, изменилась ли я. В груди от этого взгляда через пространство ноет так глубоко, что это можно сравнить с предвосхищающей сердечный приступ болью. Отец Эдварда умер именно из-за него. Всё случилось внезапно. И необратимо. Эдвард не плакал и не хотел быть один. Он лишь сказал, что это лучшая смерть, чем если бы Карлайл остался полуживым и требовал ухода, хотя все бы знали, что он всё равно обречён. А ещё Эдвард говорил, что не боится умирать. Что у каждого свой срок, да и вообще в иных случаях расставание тоже как смерть. «Так что же теперь, детка, бояться жить?». Он чувствует себя мёртвым, находясь здесь, видя меня, но помня, что я сделала и как разрушила само понятие нас? Он лучшее, что со мной происходило. С ним и я становилась лучше. Но, может, мне только казалось, что он изменил меня так, как открытое окно преображает тёмную комнату. Я отвожу взгляд и подношу фужер ко рту, убирая оливку. Ненавижу оливки. Сам коктейль мне нравится, но вот это дурацкое дополнение... Хуже на вкус только маслины.

- Ты разоделась. Или, правильнее будет сказать, разделась. Давно ты так не одевалась. Не то чтобы тебе идёт.

Голос Эдварда не заставляет меня поперхнуться, как можно было бы ожидать. Вот нахуя ему всё это надо? Проводил бы время в своё удовольствие, будто меня здесь и нет. А нахуя застыла тут я? Можно было уйти в самую первую секунду, а не анализировать и впитывать облик, и упиваться им до желания причинить себе физический вред. Смутная мысль об этом мелькает где-то там, на периферии сознания.

- А у тебя грязные джинсы. Зелёные внизу.

Я осматриваю эти самые джинсы краем правого глаза. Синие, но уже пережившие столько стирок, что точно не позволяет выглядеть им, как новым. При мне Эдвард никогда их не надевал. Я сравнивала их с теми, что носит рабочий класс. Но сейчас я отношусь к ним ровно. Ну надел и надел. Речь уже не о том, как выглядит мой парень. Он чей-то чужой или ничей.

- Это всё гольф и трава. Пересёкся с Джейми Фоксом на поле, ну и после ужина мы перебрались сюда. Он тоже где-то тут.

- Ну круто, если тебе нравится тусоваться с актёрами. Давай ты как-то… отойдёшь.

- Почему?

Он спрашивает уверенным голосом. Он что, помутился рассудком? Почему? Во-первых, мы расстались, или я рассталась с ним, ну и он вынужденно со мной. Во-вторых, бывшие обычно не стремятся к контакту друг с другом. В-третьих, мы в публичном пространстве, а он сам выпустил нечто вроде пресс-релиза с просьбой сохранять его право на личную жизнь. Я качаю головой.

- Потому что здесь ходят фотографы, и я не хочу, чтобы вот из этого раздули сенсацию. Думаю, ты и сам не хочешь.

- Извиняться ты, очевидно, не собираешься.

- Тому, кто в процессе написания множества охуенных хитов, должно сделаться всё равно на то, что он сам считал сырым. Как продвигается?

- Неплохо, знаешь. Собираюсь снять клип. Нашёл режиссёра. Или, как сейчас модно говорить, режиссёрку. Собственно, это она. Ну вон там, - Эдвард указывает себе за спину, мотнув головой. - Здорово, что мы с тобой не играем в затворников. Рад твоему благополучию. Что ты, кстати, пьёшь? Вкусно?

- Ни хрена ты не рад. И хватит врать. Я прожила с тобой достаточно, чтобы знать тебя если и не на сто, то на девяносто восемь процентов.

Всё это меня уже достало. Притворяться при нём сложнее. Я бы очень играла в затворницу, если бы Роуз и Элис не вытаскивали меня. Они недавно уехали, а я решила остаться. И вот осталась. Я допиваю и поворачиваюсь к нему.

- Я так говорю… - он осекается, потому что увидел. Татуировку меж моих грудей, сделанную о нём. Совсем небольшую, но означающую любовь. Сердце на коже. Вполне символично. Я вроде не хотела, чтобы он заметил его новый вид, а потом как будто захотела. Мы такие, мы уже ударили друг друга, и это просто ещё один раз. - Ты изменила тату.

- Добавила линию.

- Добавила зигзаг. Сердце я тебе не разбивал, Белла. Мы говорили о будущем, о совместном будущем...

- А потом ты взял и съехал. Я не отрицаю того, что сделала, но и ты не хотел знать. Мы уже не те, что были в самом начале. Твой отец сказал бы, что просто случилась жизнь.

- Даже я ни хуя не знаю, что бы он сказал. Ты и тем более, Белла, - припечатывает меня Эдвард и ещё больше припечатывает следующей фразой. - Я хочу увидеть Джека.

- Я бы этого не хотела. У нас было несколько сложных ночей. Он не болеет, ничего такого, просто...

- Джек меня помнит. Это тоже жизнь. Ты же не бесишься из-за этого?

- Один раз? Один раз, и всё.

- Одного раза будет маловато. Ты на машине?

- Да, - отвечаю я. - А ты что, нет?

- Я оставил её у гольф-клуба. Фокс предложил поехать на его тачке. Если мы с тобой едем в одно место...

- Я пока никуда не еду, Эдвард.

- Джек не очень-то любит быть один. Ты с ним играешь?

- Дай подумать. Я лишилась тапочек, пижамных шорт, горшка и почти цветка. По-моему, Джеку круто и без фрисби, который он повредил на той неделе.

- При мне все твои шорты и цветы были в порядке. С тапочками да, он воевал, но наверняка это связано с тем, что он просто хотел очистить ауру дома. Он же истрепал те твои заношенные?

- Да, их, - я думаю о Джеке, о тату, о словах Эдварда, фактически кричащих, что я пропустила много всего и потеряла авторитет в глазах собственного пса, но что поделать. Я могу лишь навёрстывать упущенное и пытаться стать лучше. Как бы всё ни выглядело, мне не плевать на Джека. Я люблю его. Я завела собаку осознанно и не на пару лет, а на всю жизнь. На всю его жизнь. Я для него буду целой жизнью, тогда как его век сравнительно небольшой. - Может быть, это и правда. Что он просто хотел избавиться от них. Ладно, если ты хочешь, то поехали, увидишь его. Машина на стоянке. Скажу, и пригонят.

- Мне надо попрощаться с режиссёром и Джейми, и с другими людьми.

- Прощайся. Я подожду в машине.

Является он только через пятнадцать минут. Точнее, через четырнадцать минут и тридцать семь секунд. Глупо, но я включила секундомер. Хотела знать, как долго он будет прощаться на этот раз. Мне и раньше доводилось его забирать. Он утверждал, что уже ждёт, а сам торчал где-то ещё двадцать-тридцать минут. И он ведь почти не изменился. Хотя мог бы и поспешить, учитывая, что вроде хочет к Джеку, и принимая во внимание тот факт, что мы разбежались, а значит, я не обязана ждать. Но пассажирская дверь как раз открывается, и Эдвард плюхается на сидение, принося с собой запах себя, но не только. Я ясно чувствую, что он накатил ещё. Как минимум два стакана. Я завожу двигатель, чтобы в первую очередь опустить стекло сзади и со стороны Эдварда.

- Ох, да брось. Я в порядке.

- Да ну?

- Я помню эти чулки. Значит, не так уж я и нетрезв. Их я тебе подарил.

- Я не помню. И это могут быть новые.

- Такие же, что дарил я.

- Пристегнись, Эдвард, - лишь говорю я. - Это вопрос безопасности. Мне казалось, ты…

- Я купил автомобиль побезопаснее, но я всё ещё езжу, не пристёгиваясь. Когда тебя нет рядом. Чтобы не было таких разговоров.

- Ясно. Вот оно как. Ну теперь можно никогда не пристёгиваться.

- Ты спёрла мои песни, а тебя задевает, что я не верю в то, что ремень непременно спасёт? Лучше просто смотри на дорогу и веди.

- Мы говорили о детях, и только представь, если бы я...

- Но их не будет, - не глядя на меня, он вытягивает ноги вперёд, говоря спокойным голосом. - Нахуя мне представлять тебя беременной и то, что как я бы сдох, не будучи пристёгнутым и не увидев ребёнка?

- Ты говорил об этом, но не представлял?

- Тогда представлял. Сейчас нет.

Эдвард откидывается головой на подголовник. Остаток пути мы больше не говорим. До самого нашего дома. Нет, до моего дома. Теперь этот дом снова только мой. Я всё ещё привыкаю. Это труднее, чем казалось. Не видеть обувь Эдварда, заходя через дверь, или его вещи, незначительно разбросанные то тут, то там, и не слышать, что он что-то делает один или шумно развлекает Джека, а тот радуется и гавкает. И он реально радуется Эдварду, когда мы оба заходим в дом. Подпрыгивает на задних лапах, ластится, облизывает всё, до чего может дотянуться, и не проходит и пяти минут, как руки Эдварда становятся все мокрыми от слюней, как и его штаны на коленях. Давно здесь не было так громко. Я разуваюсь и слегка зажимаю уши пальцами, но улыбаюсь, наблюдая за Джеком. Он всё крутится и прыгает вокруг папочки, словно вопрошая, где он так долго был и куда подевался.

- Ну привет, приятель, привет. Говорят, ты разбаловался. Нет? Подожди, мне надо снять обувь.

В атмосфере затянувшегося лая из гостиной, пока Джек носится там повсюду, я подогреваю чайник, наливая себе зелёный чай, а Эдварду отношу воду. Он уже снял с себя джинсовую куртку и остался в обычной белой майке, что плотно облегает туловище, подчёркивая все мышцы. Эдвард всё ещё в отличной форме. Несмотря на его любовь к пиву и прочему алкоголю. Помогает тот самый гольф. Иногда Эдвард ещё и ходит в бассейн. В частный и претенциозный фитнес-центр, где надо платить за членство, иначе вход будет закрыт. Или, может, уже не ходит. Мы давно не обсуждали эту сторону его жизни. Джек подбегает ко мне при моём появлении, но, не учуяв запаха вкусняшек, кидается обратно к Эдварду и водружает морду ему на колени. Я ставлю стакан на журнальный столик.

- Тебе это не помешает.

- Оберегаешь меня от похмелья?

- Как ты выразился, я спёрла твои песни, но если бы ты появился у меня на пороге с просьбой о стакане воды, то мы… Мы провели вместе четыре года.

- Четыре года, шесть месяцев и двадцать три дня. Я был с тобой дольше, чем с кем-либо до тебя, и Джек... Джек тоже часть той жизни. Можно иногда с ним гулять?

- Тебе стоит спросить у него.

- Или всё-таки у тебя.

Эдвард опускает правую руку на сидение. Очень близко к моей ноге, согнутой в колене и упираемой мною среди юбки в другое бедро. В платьях так не сидят. Да и пофиг. В присутствии близких я мало когда соблюдаю приличия на все сто процентов. Все привыкли. Эдвард тоже. Почему от ощущения его близости возникает чувство, что он вернётся, если позвать? Наверное, то обманчивое чувство. Куда тут возвращаться? Я поступила хреново. Хуже некуда. Но зато я свободна от Кеннета. Зато. Блять. Джек отступает от Эдварда ради своей лежанки и, расположившись там, наблюдает за нами. Джеку было слегка больше двух, когда в моей жизни появился Эдвард. Со временем Джек перестал суетиться из-за наших физических упражнений в кровати и воспринимал всё с почти скучающим видом. Вот именно так он выглядит и сейчас. Словно выражая готовность быть просто наблюдателем и не мешать. Ну да, мечтай, Джек. Не будет тебе кино. Когда же он в последний раз его видел? Четыре месяца в туре, почти месяц с расставания. Мы давно не развлекали Джека тем, что кувыркались в кровати. Просто любопытства ради. Интересно, как бы он отреагировал не на Эдварда, приведи я сюда кого-то на одну ночь? До Эдварда я по большей части строила карьеру и после первого парня года три ни с кем не была. Тогда же и завела Джека, чтобы не было уж совсем одиноко. Теперь Джеку уже шесть, он совсем большой мальчик. Мальчик, который знает только одного мужчину и уж точно не примет другого за него. Запах-то будет иным. Хотя я не собираюсь никого приводить.

- Она, правда, режиссёр?

- Правдивее некуда. Кора Шеффилд. У неё андеграундный стиль, специфическое видение, но мне понравились её идеи. Разве что она готова начать хоть завтра, а вот я нет, - Эдвард наблюдает за мной целенаправленным взглядом, что так глубок, что впивается в меня зарядом энергии. - Ревнуешь?

- Нисколько. Ты не в её вкусе, или у неё есть парень, или ты в любом случае никуда не будешь нравиться ей, как мужчина. Она не заглядывала тебе в глаза и не ловила каждое твоё слово. Но я скорее запуталась. Ты же был на гольфе и приехал оттуда с Фоксом.

- И с ней тоже. Я играл в гольф с ней, а Фокса мы встретили позже. Она круто играет. Лучше, чем я. Деловая встреча на корте, - протяжным голосом, звучащим слегка пьяно, говорит Эдвард. Он так и не пьёт воду. Может быть, это сказывается, и опьянение только нарастает, пока алкоголь всё больше разносится по организму вместе с кровью. - Помню, как ты всегда закатывала глаза, когда я начинал надевать эти джинсы. Ты сразу знала, что это означает. И твой взгляд при этом... «Снова этот гольф? Хотя это лучше, гораздо лучше, чем если бы он полез в бутылку и запил. У него умер отец. Всё случилось внезапно. У них не было какого-то значительного последнего разговора, который теперь можно прокручивать в голове и никогда не забыть. Он заинтересовался хождением между лунками с клюшками и запасными мячиками, и, как ни странно, это помогает. Всё в порядке. Пусть едет. Это просто трава. Ничего такого, что потом не отстирает машинка». Я как будто читал все твои мысли лишь по тому твоему взгляду. Ни хуя они теперь не отстирываются. Это правда или ложь?

- Правда.

Уж мне ли не знать. Я любила Эдварда, и нелюбовь к джинсам не отменяла того, что я заботилась о нём и столько раз закидывала эти самые джинсы в стиралку. Я не всегда любила его, как должно, но чёрт, я всё ещё его люблю. Но любовь тоже требует усилий. Вероятно, больших, чем те, к которым я была готова.

- И то, какими мне представлялись твои мысли, тоже правда?

- В общих чертах, - отвечаю я, не избегая смотреть на него. - Про лунки и клюшки там ничего не было, но всё остальное было, да.

- А если я всё ещё люблю тебя, то, как по-твоему, это правда или ложь?

- По-моему, ложь.

- Ложь, значит.

- Да. Ты и я... Мы оба перестали говорить это давным-давно. Ещё до тура, Эдвард. Ты знаешь, так оно и есть.

- Перестала ты, перестал и я. Я не пытаюсь свалить всё на тебя. Просто было ошибкой столько быть дома. Уходить в этот долгий отпуск, - Эдвард передвигается по сидению ближе ко мне. Он становится почти экстремально близко и, если бы хотел, мог прикоснуться, мог притянуть к себе и мог просто сделать всё, что только взбредёт в голову. Но он просто сидит и изливает душу. - Когда не видишь, то скучаешь, а когда видишь, то... Кто-то постоянно мелькает перед глазами. Ты из-за этого?

- Не из-за этого. Я воспользовалась чем-то твоим, чем-то, что принадлежит тебе. Но воспользовалась я не потому, что ты мелькал. Ты не мелькал.

- Тогда... тогда что с нами случилось, Белла?

- Ты меня перерос, Эдвард. Ты никогда не размышлял об этом? Песни собственного сочинения, мечты о детях, перерыв в карьере, машина для семьи, а для удовольствия гольф. У меня нет опыта, через что приходится проходить, когда ничего не предвещало, но твой родитель умирает в пятьдесят один, не дожив до внуков. Я никогда не смогу действительно разделить эти переживания с тобой. Я могу только представлять, как что-то ускорилось в твоей голове, или сменились приоритеты, или показалось, что жизнь слишком скоротечна. Это нормально, если ты перерос.

- Ты их уже разделила. Ты была рядом. В те месяцы ты всё равно что была в моей голове. Я рассказывал тебе всё, всё, что думаю, или что мне снится.

Эдвард горячо обхватывает моё колено через чулок. Его рука очень тёплая. Рука разгорячённого алкоголем человека. От него им не разит и не пахнет так, что могло бы охватить неприятие. Я хочу остановить момент, замедлить мгновение. Или запрыгнуть на Эдварда. Но он просто пьяный. Трезвый он совсем другой. Ему нужно проспаться. Не для того, чтобы быть отдохнувшим для секса, нет, потому что у нас его не будет. Просто на свежую голову обойдётся без мыслей о сохраняющейся любви ко мне.

- Это не то же самое, Эдвард. Я не ты, ладно? - мой отец жив, ему пятьдесят пять, и он уже не умрёт в мои двадцать шесть. Он проходит регулярные обследования, что иногда просто смешно, то, как часто он это делает, что-то даже чаще, чем раз в полгода. В основном смеялся над этим Эдвард. Но стал смеяться меньше после смерти отца. Его отец не любил посещать врачей без весомого повода. Никто не любит врачей. Но Карлайл и не стремился преодолевать эту нелюбовь. - Я бы сделала всё то же снова. Оказала поддержку...

- И сексом в том числе, да? Он умер, а у нас словно случился второй конфетно-букетный период.

- Это было...

- Не в прошлом. Я не хочу, чтобы ты становилась прошлым. Это всё ещё мы.

- Я не знаю, Эдвард.