Раньше я не думала всерьез о смерти, хотя за последние месяцы поводов было предостаточно.

И в мышеловке едва не погибла, и в холодильнике уже успела веревку намылить, и крышкой от кастрюли меня едва не придавило — да мало ли опасностей может подстерегать новенькую в мышиной школе города Форкса?

Особенно, когда она, то есть я, серая мышь по имени Белла, настолько отличается от своих собратьев "ловкостью", что, стыдно признаться, спотыкается о собственный хвост.

В Финиксе я не очень выделялась — сами понимаете, серых мышей много, естественный отбор не дремлет. Меня, он, впрочем, несмотря ни на что, каким-то образом обошел, но не успела я хорошенько возгордиться этим фактом и начать работать с каким-нибудь симпатичным мышом над появлением нового вида "Мышь Спотыкающаяся", как моя дражайшая мамаша с гордостью объявила мне, что выходит замуж за какую-то крысу, еды на меня не хватает совершенно, и поэтому отправляюсь на север переворачивать пингвинов... то есть, простите, к папе в Форкс. Учиться в мышиную школу.

Нельзя сказать, что меня это обрадовало — напротив, маме пришлось прищемить зубами мой многострадальный хвост, чтобы я согласилась на переезд.

Папа был, в общем-то, рад — подозреваю, потому, что я в первый же день стащила для него здоровенный кусок сыра и устроила настоящий пир. С риском для жизни, но папу это волновало в последнюю очередь, потому что пищу добывать он не умел и как без меня жил до этого, непонятно.

Вот со школой... со школой было сложнее. Во-первых, потому, что все ученики были снежно-белыми мышами — альбиносами, чтоб их. Они были белыми, будто их хорошенько выкупали в свинцовых белилах — неадекватными, кстати, тоже, может, именно по этой причине.

Они так пялились на меня, будто в жизни никогда не видели обыкновенной серой мышки, а один даже предложил меня заспиртовать и демонстрировать, как редкий экспонат, всем желающим.

А еще...

Обедая первосортным сыром в школьной столовой, я впервые увидела их, Калленов, этих странных мышей. Я хочу сказать, еще более странных, чем я.

Чтобы представить кого-то из их семейства, вам потребуется увеличить обычную мышь в несколько десятков раз, добавить ей длинную, густую шерсть (на хвост, кстати, тоже: о, как я этому позавидовала — в холодном Форксе мой несчастный голый хвост так мерз!), треугольные уши, а морду... предположим, такая морда может получиться у мыши, если она несколько раз, хорошенько разбежавшись, впечатается носом в стену. Ну да, основано на печальном опыте.

Но непохоже было, чтобы Каллены куда-нибудь впечатывались — напротив, они были весьма красивы: у них была чудная, невиданная шерсть — золотая у Розали и Джаспера, блестящая черная у Элис и Эмметта, рыжая у толстого красавца Эдварда, при виде которого у меня сразу же всплыло в мозгу странное, незнакомое слово "тискать", и у всех — огромные, прозрачные зеленые глаза, каких просто не бывает у мышей. Ну, и хвосты. Пушистые, похожие на щетки, хвосты с обогревом.

Словом, сразу видно было, что это крайне везучие грызуны.

— Но почему они такие странные? — не заметив, что говорю вслух, спросила я.

— Кто странные? Каллены? Не похоже, что они вообще мыши. Ходят такие слухи, — отозвалась моя болтливая одноклассница по имени Джессика.

— Не преувеличивай, — отмахнулась я. — Видишь, у них на футболках написано — "Мы мышки". А производители футболок врать не станут. Кстати, ты не знаешь, что значит "тискать"?

С физкультуры на биологию я шла, ругая на все сырные корки злого преподавателя, заставившего класс скакать по мышеловкам, точно ошпаренным. А у меня и без мышеловок-то лапы по полу разъезжаются! Словом, в этот день я в очередной раз едва не осталась без хвоста и уже смирилась со своей грядущей позорной бесхвостостью, как судьба, видимо, в насмешку, решила преподнести мне еще одно испытание.

Мне пришлось сидеть за одной партой с Эдвардом Калленом — но вместо ожидаемого удовольствия это принесло одни только беды.

Едва я уселась рядом, как откуда-то раздалось странное утробное урчание — и честно-честно, в моем животе так урчать не могло — я плотно покушала.

Значит, урчал Эдвард?

Пораженная этим фактом, я пихнула его в бок хвостом, и Эдвард повернул ко мне свою приплюснутую морду, глаза на которой горели так, что надпись на его футболке сразу стала какой-то малоубедительной, и внезапно заорал:

— Мря-а-ау! — и тут же испуганно прикрыл лапой рот. Шерсть на нем буквально встала дыбом, отчего он стал напоминать бешеный шерстяной клубок — вот только обматываться им я бы ни одной мыши не посоветовала. Хотя в этом определенно было нечто притягательное…

Точнее, так мне казалось ровно до того момента, пока я украдкой повнимательнее не рассмотрела странную круглую Эдвардову лапу. Оставшуюся часть урока я сидела ни жива, ни мертва — я была уверена, что на миг из лапы показались здоровенные когти.

Когда урок был окончен, Эдвард сорвался с места и был таков — а хвост его при этом бешено дергался из стороны в сторону. Еще одна физиологическая нелепость для мыши, которую я не могла не отметить.

Я хотела было броситься следом, но внезапно почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног — и это я не о хвост в очередной раз споткнулась — это на меня с самой верхней полки посудного шкафчика верхом на крышке от кастрюли приземлялся Тайлер Кроули. Я видела его глазки-бусинки совсем близко — очевидно, это была сама смерть.

Если бы не Эдвард Каллен, в последний миг заслонивший меня пачкой из-под кошачьего корма.

Едва оправившись от происшествия, я решила, что с меня довольно этих странностей и решила отправиться в библиотеку, чтобы сгрызть там в научно-познавательный целях несколько энциклопедий, посвященных животным.

И там меня ждало несколько пугающих открытий.

Три вещи прояснились окончательно.

Во-первых, Эдвард — кот.

Во-вторых, согласно энциклопедиям, коты едят мышей — значит, Эдвард хочет меня съесть, хоть и борется с этим желанием. Не зря же сбежал с урока!

А в-третьих, я окончательно и бесповоротно в него влюбилась.

Я боялась, что нам предстоял серьезный разговор.

* * *

— Ты никогда не пьешь дождевой воды и не ешь сыра…

— Молочко вкуснее, — прогнувшись в спине, заявил Эдвард.

Мы были в лесу, совершенно одни. Эдвард стоял за моей спиной, и судя по шуршанию, забавлялся с бантиком на ниточке, подбрасывая его в воздух и ловя лапами. Он катался по прелой листве и временами сладострастно подвывая, косился на меня своими удивительными зелеными глазами.

Замирая от страха и любви, я продолжила:

— Твоя шерсть гуще, чем моя, твой хвост пушистый, и ты пьянеешь от валерьянки. Да, это я тебе ее подлила! — с надрывом выпалила я.

Эдвард заурчал, но не так, как на уроке, не сердито, а точно от удовольствия, и у меня в голове вновь всплыло загадочное слово «тискать». Оно определенно было как-то связано с этим урчанием, я была абсолютно уверена.

— Сколько тебе месяцев?

— Семнадцать.

— И давно тебе семнадцать месяцев?

— Уже да, — лениво отозвался Эдвард, накрывая меня лапой.

— Я знаю, кто ты! — пискнула я, наблюдая, как Эдвард разевает пасть. Вот, сейчас…

— Ска-а-ажи это, Белла, ска-а-ажи это громко! Мя-а-ау!

Я ждала гибели, а она все не наступала. Осторожно приоткрыв один глаз, я убедилась, что никакая особенная опасность мне со стороны Эдварда вовсе не грозила: оказывается, он просто-напросто… зевал?

— Ты — Чешир! То есть кот, — поправила я себя.

* * *

Мы лежали на полянке, залитой солнцем, раскинув лапы в траве и подставив животы теплым лучам — мое тщедушное серое пузико солнце грело так же щедро, как и огромный мягкий живот Эдварда. Рыжая шерсть ярко блестела в солнечном свете, вспыхивала ослепительными искорками на кончике каждой шерстинки.

Это было так красиво, что я невольно залюбовалась и, внезапно осмелев, осторожно погладила кошачью шкуру. Какой невзрачной, я, должно быть, выгляжу рядом с ним!

Эдвард вновь заурчал от удовольствия.

— Почему вы не едите мышей? — осторожно спросила я.

Эдвард напрягся и пружинисто вскочил на лапы.

— Карлайл, мой отец, говорит, что все животные — братья, и есть их неэтично, когда существует кошачий корм. И я, в целом, согласен.

— А почему тогда ты захотел съесть меня?

Эдвард замялся:

— Понимаешь, Белла... Мы давно отказались от мясоедения и питаемся одним только кормом. Я привык, что другие животные — братья, а не мешки с витаминами, а этих белых мышей, этих лабораторных ничтожеств, вообще как еду не воспринимаю. Но ты — другое дело! Ты такой соблазнительный серый шерстяной пельмень, Белла!

* * *

— Кот влюбился в пельмешку.

— Глупая пельмешка.

— А кот — ненормальный мазохист.

Я обняла Эдварда за круглое рыжее пузо всеми четырьмя лапками и принялась тискать.