- Мне было очень приятно. У тебя такие нежные губы, - Каллен касается рукой моей левой щеки, немного поглаживая её пальцем. - И приятно было стать первым. Для первого раза ты хорошо целуешься, и будет становиться только лучше.

Я понимаю, что Эдварду, должно быть, понравилось. Мне так точно понравилось, но мне, в отличие от него, не с чем сравнивать. Скольких девушек он, интересно, целовал раньше и у скольки из них был первым, чтобы теперь целоваться столь умело? И неужели он хочет повторить? Сейчас? Или не сейчас?  

- Ты хочешь... ещё?

- А ты нет? Я понимаю, тебе нужно подумать. Но я ведь увижу тебя завтра?

- Даже если бы я просто не захотела идти, обычное нежелание не является достаточной причиной.

- И для кого её недостаточно, Белла? Точно не для меня. Ты вольна делать то, что хочешь. Подумай ещё и об этом. Спокойной ночи, незабудка.

Каллен покидает мою комнату так же, как и оказался в ней. Через окно. Он довольно быстро спускается по дереву, но вскоре я перестаю видеть что-либо, потому что света от моей лампы недостаточно, а дорожный фонарь довольно далеко. Я смутно слышу звук двигателя, хотя только включённые фары помогают мне распознать местоположение автомобиля в нескольких домах отсюда на другой стороне улицы. Я ложусь спать, как только всё стихает, и машина сворачивает направо, но толком не сплю. Ворочаясь, думая о первом в жизни поцелуе и Каллене, и о том, где он сейчас живёт и благополучно ли добрался по темноте, и как его мама вообще отпустила его куда-то столь поздно. Меня бы не отпустили никогда. Хотя мне восемнадцать. Можно не спрашивать разрешения на что-то. Можно быть... свободной. Но я лишена свободы. У меня нет ни её, ни денег, чтобы исчезнуть. Но на следующий день, после того, как отец подвозит меня до школы, чего я не ожидала, происходит то, что вписывается в картину моей жизни ещё меньше. Джессика подходит ко мне прямо на улице, нервно озираясь вокруг и не пытаясь меня остановить, но я вроде как сочувствую ей, отчего останавливаюсь сама. Она просит всего минуту.

- Я слушаю, Джессика.

- Я не уверена, сколько нужно, или сколько стоил твой велосипед, но у меня есть накопления, и в общем… Это всё, что я могу, - Джессика протягивает мне купюры. - Тут две с половиной тысячи. Но, если мало, я найду ещё.

Наверное, я могла бы сказать, что да, мало, и что она должна ещё и за моральный ущерб, но я не хочу становиться, как она. Не хочу причинять мучения просто потому, что теперь вроде как могу, хотя, что бы там ни сделал или ни сказал ей Каллен, это не значит, что это должно продолжаться. Я просто забираю деньги, надёжно спрятав их в кулаке, и ухожу, кивнув Джессике. Сегодня нет химии, она будет лишь завтра, и я невольно задумываюсь, подойдёт ли Эдвард ко мне в открытую после всего, что было между нами накануне, или не захочет выделяться из толпы. В коридоре его нигде не видно, а на парковке я побоялась смотреть по сторонам, чтобы отец не заметил. Я вхожу в кабинет истории и через пару шагов с удивлением замечаю Каллена за своим столом. Видеть его там вызывает улыбку на моём лице, и совсем неважно, что Эдвард едва ли улыбается мне в ответ. Нет, он остаётся будто грустным. Но мне хватает ума понимать, что, скорее всего, такова его натура. Не показывать эмоции при большом скоплении чужих людей. Мне хватает того, как он встаёт, чтобы я могла пройти и сесть у окна, а после что-то пишет у себя в блокноте, быть может, одном для всех предметов, и подталкивает его по парте в мою сторону:

Я ждал тебя сегодня поблизости от дома. Думал подвезти. Но меня опередили. Ты в порядке, незабудка?

Да. Это был мой папа. А ты в порядке? Тебя не ругали, что ты поздно вернулся?

Нет. По-моему, здесь никогда ничего не произойдёт. И, если что, я могу за себя постоять.

И не только за себя. Джессика подошла ко мне сегодня и дала деньги. Это было внезапно. Ты же не говорил ей этого?

А если говорил?

Но ведь не говорил?

Я смотрю на него в ожидании, пока он напишет. Но Каллен медлит. Он что, велел ей сделать это? Я не знаю, что ещё думать. Если не велел, из-за чего тогда заминка? А если велел, то это... неправильно и жутко.

Я намекнул и не жалею об этом. Я не отличаюсь угрызениями совести, незабудка. Как думаешь, сможешь принять меня таким?

Помня о его разговоре с матерью, я не уверена, что у меня будет время его понять и вообще провести с ним достаточно много времени, но я не хочу жалеть о том, от чего сама же и отказалась, попросту испугавшись. Никаких планов, просто здесь и сейчас. Сегодняшний день и, быть может, максимум ещё несколько. Если Эдвард Каллен уедет и оставит меня одну, и мы больше никогда не встретимся, у меня останутся хотя бы эти воспоминания.

Приедешь сегодня, как вчера? Мои родители ложатся в одиннадцать. Отец проверяет меня перед тем, как выключить везде свет. После они спят крепко на протяжении всей ночи.

А как же твоё «нельзя»?

Я не знаю.

Поговорим во время ланча, незабудка.

Притягивая блокнот обратно к себе, Эдвард переворачивает страницу и на удивление сосредотачивается на учителе. Я записываю некоторые выдержки из того, о чём он рассказывает, но главным образом смотрю на Эдварда. Он слушает внимательно, как будто ему действительно интересно. У него сосредоточенное лицо, и несколько раз его ручка двигается по листу в клетку. Спустя непродолжительное время Эдвард замечает мой взгляд.

- Хочешь что-то сказать?

- Тебе, кажется, нравится история.

- Да, пожалуй, нравится, - тихо отвечает Каллен чётким голосом. Глаза встречаются с моими глазами, устанавливая глубокий зрительный контакт, и я могу однозначно сказать, что сегодня Эдвард выглядит лучше, чем пару дней назад. Его глаза словно очистились, что сказалось и на общем внешнем виде. - Без прошлого нет настоящего. Я имею в виду, что люди такие, какие есть, потому что в рамках их жизни на них влияет и их формирует что-то, что было прежде. Это трудно отрицать. И преодолеть что-то можно занимать очень много времени. Или ты не согласна?

- Нет, я тоже так думаю.

Мы вновь начинаем слушать учителя, а когда урок заканчивается, Эдвард ждёт меня в коридоре, и из кабинета в кабинет мы перемещаемся вместе. Я, конечно, чувствую на себе взгляды, и в какой-то степени это ново, ведь это иные взгляды, чем раньше, но я стараюсь не обращать внимания. Я лишь думаю, стоит ли привыкать к Эдварду рядом во всех отношениях, тогда как он просто тем, что ходит со мной на протяжении дня, словно отвечает на этот вопрос положительно. Что да, стоит, и что я никуда от него не денусь. Это лишь ощущение, к которому, казалось бы, не нужно относиться слишком серьёзно, но оно становится всё более и более стойким, и я словно проваливаюсь в него.
 
- Уже есть план, что бы ты хотела сделать с деньгами? Потратить или сохранить? - Эдвард прислоняет меня к стене под трибуной вдали от посторонних глаз. Он сам привёл меня сюда, схватив за руку, прежде чем повернуть к боковым дверям школы, расположенным к стадиону ближе всего, а теперь удерживает за талию, довольно ощутимо прихватив ткань моего платья по бокам. От всех испытываемых чувств, которые не описать одним словом, у меня словно кружится голова, и я едва ли понимаю весь смысл вопроса и вообще всего происходящего.

- Я... не знаю. А что бы сделал ты?

- Потратил, но только если очень сильно хотел бы что-нибудь иметь, а денег при этом хватало.

- Прямо сейчас в голову ничего не приходит.

- Тогда тем более стоит сохранить.

Эдвард склоняет голову ближе и ласково прикасается к моим губам своими в трепетном поцелуе. Он опьяняет и поглощает, как и в первый раз, но есть и что-то иное. Нечто новое. Напор? Уверенность? Желание? Поцелуй всё длится и длится, и инстинктивно я приоткрываю губы сама, позволяя Эдварду большее. Он даёт мне вздохнуть, чуть отстраняясь, но ненадолго, и вновь его тёплые, влажные губы вызывают у меня потрясающие ощущения. Они ни на что не похожи. Да и моя жизнь во многом лишена красок. А я даже не осознавала этого, пока не встретила его.

Мы возвращаемся в здание школы после того, как я заканчиваю есть. Эдвард не отказывается, когда я предлагаю фрукты и ему, и протягивает руку за одним из зелёных яблок. У меня ещё есть печенье, но самое обычное, без всяких добавок. Он съедает несколько штук, прежде чем достать сигарету, чуть отворачиваясь, чтобы, вероятно, уберечь меня от запаха дыма. Запах сам по себе не неприятный, так что я не отклоняюсь, когда ветер частично сдувает его в мою сторону.

- Давно ты куришь?

- Довольно-таки. Думаю, года два. Но иногда я могу не курить неделю-полторы. Я не заядлый курильщик, который не сможет бросить, если захочет, - уточняя между двумя затяжками, Эдвард опускает взгляд к нашим ногам. Мне становится неловко из-за несоответствия своих поношенных туфель его на вид новым кроссовкам, и я придвигаю ноги ближе к себе, чтобы разница в нашем положении не так бросалась в глаза, благо мы сидим на трибуне. В голове я понимаю, что он должен был понимать, кто я, и кто он, до того, как решил, что общаться со мной ему необходимо или хочется, но в том и дело, что он не понимает всего. Того, из какой я семьи, и как в ней доподлинно всё устроено. Вряд ли он сам был в церкви или подобном учреждении хотя бы раз. Не говоря уже об исповеди и первой лжи на ней за восемнадцать лет. Скажу ему об этом, и кто знает, не передумает ли он по поводу взаимосвязи со мной.

Я смотрю на поле, склонив голову, когда Эдвард дотрагивается до моего подбородка и возвращает его обратно с небольшим применением силы. Я поддаюсь её влиянию, скованная противоречивыми ощущениями.

- Не стыдись себя, незабудка. Обувь это лишь обувь, - он не отводит от меня взгляда, которому я верю. - Твой отец приедет за тобой после уроков, или я смогу тебя отвезти?

- Он приедет.

- Понятно. Готова идти?

Каллен поднимается, и вот так мы направляемся в школу. После двух уроков моё время с ним на сегодня подходит к концу. Я почти выхожу из кабинета, чтобы быстро пойти в сторону парковки, на что Эдвард чуть замедляет меня прикосновением к плечу, мягко отводя в сторону. Он... хмурый. Мрачный. От него веет тревогой. Он зажмуривает веки, а когда те вновь приподнимаются, продольные складки на его лбу хоть никуда и не делись, но ему удалось смягчить свой взгляд.

- У тебя ведь совсем нет телефона, да? Я куплю тебе и привезу вечером. И не возражай. Мне будет спокойнее, если ты сможешь позвонить мне по необходимости.

Я только и могу, что кивнуть, прежде чем отправиться на улицу. Мне волнительно заставлять ждать отца слишком долго. Он стоит у полицейской машины, когда я преодолеваю расстояние от дверей школы и подхожу к автомобилю. Я оглядываюсь, почувствовав на себе самый пристальный взгляд на свете, и вижу Эдварда на ступеньках. Теперь он знает обо мне что-то, что действительно имеет значение. Что-то, что, наверное, понравится не каждому парню. Он поворачивает голову в сторону, одновременно с чем отец поторапливает меня.

- Поехали, Белла. Мне некогда тебя ждать столько времени.

Я подчиняюсь и сажусь в машину, смотря прямо перед собой. Мы едем в полной тишине. Разве что за исключением мгновения, когда отец спрашивает, как продвигается мой доклад по истории. Я упоминала, что его нужно сдавать на следующей неделе. Но после того дня, когда я почти наткнулась на Эдварда, я ещё так и не дошла до библиотеки.

- Я почти закончила, - вот что я говорю отцу, и в принципе это недалеко от правды. Я уже фактически довольна состоянием работы на данный момент и не собираюсь вносить в неё слишком много дополнений. - Мне только нужно сходить в библиотеку завтра, и на выходных я всё доделаю и оформлю, - я могу создавать, редактировать и распечатывать документы и дома, но у нас нет и никогда не было интернета. Но при необходимости я пользуюсь им в школьной библиотеке, где установлены несколько компьютеров, и там же и вношу изменения в текст своей работы. Это не запрещено, и никто не ограничивает по времени.  

- Хорошо. Ты прекрасная дочь. Идеальная во всём и чистая сердцем.

Идеальная. Чистая. Прекрасная. Звучит так, будто совершить определённый поступок или измениться в чём-то будет означать, что я стану менее хорошей, чем являюсь сейчас, а то и... грязной внутри. Нет ни единого варианта, при котором кто-то вроде Каллена понравился бы моим родителям, и они одобрили его. Может быть, поэтому Эдвард так и не появляется. Ни в то же время, что накануне, ни часом позже, когда в доме воцаряется тишина. Он узнал о моём отце, что наслоилось на другие странности во мне и, наверное, сделало всё совсем трудным. Я стискиваю с себя халат, который надела после душа, чего не сделала бы, если бы ещё ждала, когда окно откроется. Но я уже не жду и поворачиваюсь на бок, закрывая глаза. Вскоре я засыпаю, и мне снится, что окно всё-таки открылось, и Эдвард забрался ко мне под одеяло. Источающий уличную прохладу и одетый по сравнению со мной. Мне должно быть жутко неловко, но он прислоняется ко мне со спины, и я чувствую всё, что угодно, но только не неловкость. Соски заостряются под одеялом, хотя Эдвард лишь обхватывает мою руку чуть ниже плеча, и не думая касаться груди или думая, но без конкретных действий, но и от невинного прикосновения по телу вниз и вверх распространяются мурашки. Я передвигаюсь, не сдержав вдоха, когда пальцы Эдварда сильнее смыкаются на моей коже, и он шепчет мне прямо на ухо, едва не задевая мочку губами:

- Не думал, что ты спишь так.

- Не думала, что мне способно присниться такое.

- Но это и не сон, незабудка. Я здесь, с тобой. Ты не спишь.

Я поворачиваюсь, не веря в услышанное. Эдвард перемещает руки вниз к моим ладоням, а оттуда мне на талию. В темноте всё ощущается столь отчётливо и волнующе, что я начинаю задумываться, что, быть может, он и его присутствие, его томительные прикосновения и близость являются ничем иным, как правдой. Он становится тёплым, а я тем временем различаю контуры его лица, взлохмаченные волосы и то, что на его рубашке не застёгнуто несколько пуговиц сверху.

- И ты принёс мне телефон?

- Да, и положил его на твой стол. Я научу тебя им пользоваться.

- Думаю, я и сама разберусь.

- Да, я думаю, ты можешь. А теперь засыпай, Белла.

Он целует меня, прежде чем обнять ещё теснее. Я засыпаю, прикоснувшись к Эдварду Каллену, ощущая и его ноги и вдыхая его запах. Среди ночи меня будит щелчок, и я просто знаю, что это от того, что Эдвард закурил. Он стоит во мраке между окном и стеной. Я бы решила, что он ушёл, если бы не видела оранжевую точку, настолько в том углу темно и мрачно.

- Который час?

- Уже пять. Или только пять. Наверное, мне нужно будет уйти ещё затемно.

- Можно мне спросить?

- Тебе можно всё, что угодно, незабудка, - Эдвард выкидывает сигарету в окно и поворачивается лицом ко мне, но остаётся на расстоянии. Я сажусь, прикрываясь одеялом, прежде чем сформулировать вопрос, который не даёт мне покоя.

- Что не так с Майклом Корлеоне?

- Ты не поймёшь многое из того, что я могу о нём сказать, потому что сначала нужно посмотреть фильм, но Майкл лишён чуткости и отзывчивости, даже когда дело касается близких людей. И иногда он весьма груб и неконтролируем также в отношении них. В конечном итоге из принципиального человека он становится беспринципным и лишается семьи в том её виде, в каком она у него была.

- Его близкие погибают?

- Нет. Точнее, не все. Это длинная история. Однажды мы посмотрим все три фильма, и ты узнаешь больше.

Эдвард возвращается ко мне в кровать, и его поцелуй с привкусом табака вовсе не неприятен, как могло бы быть. Мы целуемся довольно долго. Я даже расстёгиваю рубашку, впервые видя и дотрагиваясь до туловища Эдварда. В полумраке видно не очень, но различить плоский живот с дорожкой волос, скрывающейся под поясом джинсов, и мощную привлекательную грудь не составляет труда. Эдвард охотно придвигается ближе, словно говоря не останавливаться, а его лицо выглядит вполне спокойно. Я направляю ладонь вниз изучающими касаниями, и он снова целует меня, оказываясь сверху, соприкасаясь со мной вплотную своей приятной тяжестью. Я чувствую его всего. Губы, руки словно повсюду, бёдра у моих ног, спину под своими ладонями. И его возбуждение. Он отстраняется, едва позволив мне ощутить. Часто и прерывисто дыша.

- Постой, незабудка. Не так. И не здесь. Нам некуда спешить, ладно? Я не хочу торопить тебя, - Эдвард медленно проводит правой ладонью по моей левой щеке. - Я не такой парень. То есть с тобой не такой. Мне нравится просто целоваться.

- Мне тоже нравится.

Эдвард уходит около шести утра. Я так и не засыпаю больше, вместо этого изучая телефон. Он уже включён, и я вижу сообщение, датированное поздним вечером накануне. 23:17. Скорее всего, тогда я уже спала.  

Мой номер уже есть в списке контактов. Эдвард.

Я принимаюсь изучать функции своего первого в жизни сотового. У него есть кнопки, хотя в школе вроде бы все используют модели без кнопок, когда клавиатура появляется прямо на экране. Я видела краем глаза. Выйдя из сообщений, я отыскиваю список контактов, несколько раз заходя не туда, а именно в фото и браузер, к которому возвращаюсь после обнаружения телефонной книги. Я набираю в поисковике первое пришедшее в голову слово, и результаты появляются один за одним. Значит, в телефоне есть интернет. Сосредоточившись, я забываюсь, сколько времени, и едва успеваю засунуть телефон под ногу, сидя на стуле в пижаме, когда дверь в комнату открывается. Это отец.

- Белла, ты отчего ещё здесь? Будильник сломался?

- Доброе утро, папа. Нет, не сломался. Я быстро соберусь. Правда.

- Поторопись. Твоя мать уже приготовила завтрак.

Он выходит, оставляя дверь открытой. Я действительно привожу в себя порядок за несколько минут и спускаюсь на кухню, пока отец вновь не пришёл меня поторопить. Но на косу впервые за много лет уже нет времени, и вот удивительно, он ничего не говорит, а просто смотрит, как я собираю волосы в низкий хвост. Мы быстро доезжаем до школы, где стоящий на крыльце Эдвард входит в здание, только чтобы обнять меня прямо у дверей. Отец всё никак не уезжал. Так и простоял, будто желая убедиться, что я войду и останусь учиться. Я впервые задумываюсь, что ему могут и сообщить обо мне с Эдвардом, кто-то скажет своим родителям, а уже от них по цепочке дойдёт до моих, но мой отец всё-таки мой отец, а не какой-то там злодей.

После всех уроков я доделываю доклад в библиотеке. У меня есть час до приезда отца. Эдвард сидит на диванчике поблизости с телефоном в руках, будто желая кому-то позвонить, но так и не делая этого. Он убирает телефон в карман джинсов и переводит взгляд на меня. Я знаю, потому что отвлеклась и как раз смотрю на него.

- Что, незабудка?

- Ничего. Просто.

- Поверь, мне нравится, как ты смотришь на меня, но разве твой отец не появится снаружи через пятьдесят минут?

- Да, ты прав.

Эдвард больше ничего не говорит, и я заканчиваю с работой, окружённая тишиной, если не считать звуков клавиатуры и щелчков по кнопкам мыши. У нас ещё есть несколько минут, и я подсаживаюсь к нему. Он прикасается к моей левой руке, стиснув её в своей правой ладони.

- Твой телефон у тебя с собой?

- Нет, я оставила его дома.

- Впредь пусть он всегда будет у тебя при себе, ладно? Это важно для меня.

- Я не хочу уходить.

- Я тоже не хочу, чтобы ты уходила, незабудка, но у нас впереди вся ночь. Или я могу пойти с тобой, поговорить с твоим отцом, и мы могли бы съездить ко мне домой, а к ужину я тебя привезу. Как ты на это...

- Белла, - вздрогнув, я поднимаю глаза в ту сторону, откуда доносится голос, и сразу же выпрямляюсь, потому что тут находится мой отец. Прямо тут, в школьной библиотеке. В проёме между первой частью помещения и читальным залом, где установлены компьютеры, и находимся сейчас мы с Эдвардом. Я спешно отдёргиваю руку.

- Папа.

- Он к тебе пристаёт? Чего ты хочешь от моей дочери?

- Сэр, при всём уважении я... - Эдвард тоже поднимается, но больше ему не удаётся сказать ни слова.

- Не вмешивайся. Мы уходим, Белла. Где твои вещи?  

Отец хватает мой рюкзак и меня саму, подталкивая идти вперёд. Я пытаюсь обернуться, посмотреть на Эдварда, но отец обхватывает за плечи, что загораживает мне обзор. Внутри нарастает злость, которую прежде я никогда не испытывала и даже не считала себя способной на неё. Какой-то части меня хочется просто закричать. Вырваться и сказать, что я больше не хочу быть послушной, правильной и хорошей дочерью, если это означает упустить другие вещи, которые есть в мире. Упустить саму возможность увидеть его и оказаться в том числе и там, где я была в своём сне, пусть я и не знаю, что это за место. Но мне там было хорошо. Просто потому, что там был Эдвард. И всё прочее по сравнению с ним меркло в своей значительности. Но другая часть меня отрезвляющим шёпотом напоминает, что мне некуда идти, а денег Джессики не хватит надолго. Даже если бы я покинула дом с небольшим количеством вещей среди ночи и постаралась найти способ уехать из города.

- Что хотел от тебя этот парень? Что он тебе сказал?

- Ничего, клянусь. Он хотел лишь спросить.

Отец так и спрашивает об этом почти до самого дома. Разными словами, но суть остаётся прежней. Я чувствую дрожь в ногах, и меня всю трясёт. Я никогда не видела его таким. Я бы хотела не видеть его таким никогда. Я задумываюсь, что хотела бы, чтобы он был иным... Чтобы вся моя семья была другой.
 
- Впредь держись от него подальше. Поверь, я желаю тебе только добра, а по нему видно, что он не тот, у кого в голове серьёзные намерения.

Я не хочу всё это слушать и слышать. Но мне приходится. Потому что я не глухая. Становится облегчением оказаться в своей комнате. Родители довольно громко разговаривают внизу наверняка обо мне, и я ещё долго слышу отцовский голос, прежде чем снаружи доносится звук двигателя. Мама стучит в дверь, чтобы я поела, но я не хочу ничего, кроме одного.

Прости за моего отца. Я хотела бы, чтобы у меня была возможность объяснить так, чтобы ты понял. Правда, очень бы хотела.

Эдвард не отвечает мне ни сразу, ни спустя время. Мне становится беспокойно, причём всё сильнее по мере того, как снаружи смеркается и темнеет. Но я не могу выйти и отправиться его искать. Даже если бы я знала, где он живёт... Звонок, который я совершаю, сначала открыв свою дверь и убедившись, что на втором этаже я одна, тоже ни к чему не приводит. Эдвард не берёт трубку. Ещё никогда я не была в таком состоянии. Перед сном отец заглядывает ко мне в комнату и подходит было к окну, чтобы закрыть, говоря, что тут уже прохладно, но я отвечаю тем, что закрою сама перед сном. Отец смотрит то на меня, ещё одетую в домашнее платье, то снова на окно, пока не уходит, пожав плечами и закрывая дверь за собой. Я выглядываю в коридор ещё через несколько минут, тихонько ступая по полу в сторону спальни родителей. Свет выключен, и они, кажется, спят. Я возвращаюсь к себе и хожу по комнате, потому что не в силах сидеть и даже не могу представить, что смогу заснуть. Часы на телефоне показывают 23:01, когда Эдвард оказывается в комнате и, повернувшись, опускает раму. Я так хочу подойти, прикоснуться и обнять, но всё, что ещё не сказано, словно висит над нами мрачным облаком, и я просто молчу, наверное, ожидая, что он заговорит первым. Так проходит некоторое время. И только тогда Эдвард приближается ко мне близ письменного стола. Я едва дышу, наблюдая за рукой и последующим прикосновением пальцев, которые проходятся по цепочке, вытягивая её на свет.

- Он ничего тебе не сделал? - отрывистым голосом заговаривает со мной Эдвард. Его слишком взрослый взгляд содержит в себе глубокую задумчивость, и кажется, что, даже будучи со мной, смотря на меня, Эдвард сосредоточен и на прочих мыслях в своей голове, о которых я вообще не знаю.

- Нет. Он бы не стал.

- Ты так уверена, - на самом деле уже меньше, чем прежде. - Не думал, что это крестик. Его не было той ночью. Я бы заметил.

- Я снимаю его на ночь.

- И ты посещаешь церковь? - прямо спрашивает Эдвард, и его глаза словно пронзают меня всепроникающим взглядом, а он сам подходит ещё ближе, хотя между нами и так уже фактически не было свободного пространства. - Или это просто как украшение для тебя?

- Нет, это не просто украшение. Мы... Мы ездим по субботам, - признаюсь я. На удивление, это даётся мне невероятно легко. Будто я давно желала, чтобы у меня была возможность сделать это, без которой я сама не смогла бы начать.

- Майкл Корлеоне тоже посещал церковь, - Эдвард становится ещё более серьёзным. - Незабудка. Ты должна кое-что знать обо мне. Я не просто обычный парень, как другие. И я не живу в Америке. Я родился и вырос в Италии. Мой отец по-прежнему там, и мы с мамой вернёмся в Неаполь, как только это станет безопасно для нас.

- Безопасно?

Эдвард отходит от меня, нежно убирая руки с цепочки. Я остаюсь стоять там, где стояла, тогда как он разворачивается лицом ко мне и после вдоха произносит чётким и ровным голосом.  

- Мой отец возглавляет мафиозную группировку, - Эдвард больше ничего не добавляет. Просто стоит на расстоянии, которое сам же и создал. Мой отец возглавляет мафиозную группировку. Мой. Отец. Возглавляет. Мафиозную. Группировку. Я повторяю фразу в своей голове. Этого же не может быть. Или может? Наверное, может. Я ведь фактически не знаю Эдварда. Ничего о нём. За исключением тех крупиц информации, которые он мне дал, или которые я сама прочувствовала в нём. Мафия... Я слышала о ней, что она ещё существует в современном мире, но чтобы Эдвард был её частью... Нет, он же такой заботливый и нежный, и беспокоится обо мне. Он не может быть злым. Он казался мне таким поначалу, но...

- О чём ты говоришь? Ты же не итальянец. У тебя американская фамилия. Ты... ты... американец.

- Лишь частично. Мой дед американец, который женился на моей бабушке-итальянке, зная, из какой она семьи, и у них родилось двое детей. Сын и дочь. Мои отец и тётя соответственно. И моя мама изначально тоже американка. Она приехала посмотреть Неаполь, где и встретила отца. Нельзя родиться в мафии или породниться с ней и при этом не быть с ней и дальше. Моя фамилия это фамилия деда, незабудка.

Я совершенно теряюсь и мысленно, и физически. Но среди всех мыслей выделяется одна. Кем бы ни был Эдвард, и если всё это правда, хотя бы та часть про Италию, он... уедет. Вернётся домой. Тут не его дом. Тут место, где он укрывается. Прячется от чего-то, что происходит там. Мафия может вести войны между собой? Я подхожу к кровати, опускаясь на покрывало и зажимая руки ногами. Надтреснутый, но всё ещё выразительный и уверенный голос Эдварда доносится из-за спины.

- Незабудка, скажи же что-нибудь.

- Ты не можешь остаться?

- Навсегда не могу.

- А что же... я? Мы больше не встретимся?

Эдвард подходит и оказывается передо мной спустя словно долю секунды. Опустившимся на корточки и протягивающим правую руку к моему лицу, без ожидания касаясь щеки. Он моргает, и издаваемый им звук напоминает то ли хмыканье, то ли смешок.

- Ты ещё не говоришь мне уйти. Ты понимаешь, что я сказал о себе и мафии?

- Да. Твой отец сейчас главный. И однажды ты станешь... как он, - не двигаясь, шепчу я. Эдвард качает головой из стороны в сторону, что мне совершенно непонятно. С чем связан этот его жест? С тем, что я неправа, или всё ещё с тем, что он думал, что я в страхе убегу прочь? Может быть, я и бежала бы, но зачем и куда, если он ничем мне не угрожает?

- Я не знаю, каким я стану, но я точно знаю, что больше никогда не хочу быть без тебя, незабудка. Ты можешь сказать, что я едва тебя знаю, и это правда, но для меня это ничего не меняет. Я хочу, чтобы ты была со мной. Чтобы мы уехали отсюда вместе. Я чувствую, этот дом и твоя семья... они душат тебя. Это ненормально. Так не должно быть, незабудка, - фактически на одном дыхании выпаливает Каллен, притягивая меня в свои объятия. Теперь мы оба сидим на полу, Эдвард прижимается своим лбом к моему, и я ещё никогда не чувствовала себя так правильно и на своём месте, как в его руках сейчас. Уехать с ним... уехать далеко и не возвращаться, только если я сама не захочу... всё это может стать самым первым самостоятельным решением в моей жизни. Решением, принятым не родителями, а лично мной. Уехать, делать, что хочется, устроиться на работу, увидеть хоть что-то, кроме Форкса, найти друзей или просто быть с Эдвардом. Я впервые задумываюсь о том, что всё возможно и достижимо. Нужно только сказать «да». Но...

- Они мои родители... Они... Всегда были только мы трое. Ни сестёр, ни братьев. Никогда.

- Это не совсем так, незабудка.

- Что не совсем так? - я не понимаю. Действительно не понимаю. И мысленно произношу свои же слова вновь, однако смысла больше не становится. Ничуть.

- Ты не первая их дочь, Белла, и я могу это доказать.

Оставаясь всё в том же положении, разве что отодвинув голову, Эдвард извлекает из кармана свой телефон и после совершения нескольких действий протягивает его мне. Я медлю, прежде чем взять, но опускаю глаза ещё спустя время. На экране фото сразу двух документов. Сертификатов о рождении и смерти соответственно. Я вижу имена родителей, как матери и отца, но в остальном нет ничего, чтобы имело бы отношение ко мне. Кроме пола ребёнка на два года старше меня. Тоже девочки, которая была бы моей старшей сестрой, но она умерла. Так гласит сертификат о смерти. Умерла, не прожив и месяца. Что за... бред? Я ничего об этом не знаю, ведь родители никогда не говорили ни о том, что я второй ребёнок, ни о том, что той девочке дали имя по всем правилам. Я не знаю, не подделка ли всё это. Несмотря на подписи и печати. Я... Я не знаю, где Эдвард мог это взять.  

- Откуда это? Откуда эти фото?

- Из тумбочки в гостиной. Там папка с документами.

- Ты... ты рылся в вещах. Ты рылся в них, пока я спала?

- Я бы сделал это снова. Я должен был знать, с кем ты живёшь. Они врали тебе, Белла.

Они врали тебе. Нет, не врали. Они просто не говорили. Что бы изменилось, если бы они сказали? Я всё равно родилась позже. Гораздо позже. Но, наверное, им всё ещё могло быть больно из-за потери. И я люблю их. Всё равно люблю. Я выбираюсь из объятий Эдварда, встаю, даже видя страдание на его лице, опущенные вниз уголки губ и нахмуренный лоб, из-за чего его глаза словно исчезают в тени сдвинувшихся вниз бровей. Пусть всё это правда, пусть это было до меня, я могу жить так, как прежде.

- Они моя семья, Эдвард.

- Твоя семья может быть и больше. Ты знаешь хоть что-то о своих бабушках и дедушках? О том, кто эти люди, и где они сейчас? - Эдвард тоже встаёт, но ограничивается лишь этим, не совершая попыток приблизиться. - Неужели это та жизнь, которой ты хочешь жить?

- Я не знаю, Эдвард! Я ничего не знаю!

- Да ты даже не хочешь знать. Вот что хуже всего. Поправь, если я ошибаюсь, - внезапно задрожавший голос Эдварда словно рассыпается на осколки, которые впиваются мне в кожу, тело и внутренние органы. Не физически, а эмоционально и психологически, то есть я не вижу их, но ощущаю себя так, будто они материальны. Теперь он выглядит не просто слишком взросло, а мужчиной, способным чувствовать отчаяние. Боль. Обиду. Злость. Не подростковую злость, когда родители куда-то не пускают, о чём я читала в тех чужих книгах, а истинную злость, когда ты злишься из-за чего-то, что реально имеет значение и будет вспоминаться и спустя многие годы. Я сама никогда такого не испытывала. Я не злилась так, как Эдвард сейчас. Но он весь будто сотрясается от злости и дышит яростью, подпитываясь ею и излучая её же обратно. - Ты спрашивала их хоть раз, почему у тебя есть только они?

- Я не знаю, Эдвард. Я не помню. Я не могу вспомнить. Может быть, и спрашивала. Чего ты хочешь от меня?

- Ты уже знаешь, чего я хочу. Чтобы ты была со мной, и мы покинули этот город вместе.

- И что потом?

- Всё, что захочешь для себя именно ты сама. Я помогу тебе всем, чем нужно. И, если ты захочешь уйти спустя время, я отпущу. Но если ты не решишься уехать, то я не вправе и не стану тебя заставлять. Просто позволь мне провести это время с тобой.

Я просто киваю, морально истощённая и нуждающаяся в Эдварде, пока он ещё здесь, а не на другой стороне земного шара. Эдвард было ложится поверх одеяла, но я не согласна, и он поднимается обратно, чтобы забраться под него и придвинуться ко мне максимально близко. Я опускаю голову ему на грудь и касаюсь туловища ниже. Он дышит часто и неравномерно. Явно не спит, может, будучи не в силах заснуть. Я тоже лежу с открытыми глазами, видя, как поднимается и опадает живот Каллена. И в моей голове зреет план. План в моей голове... План... Это странно и непостижимо для меня. Ведь я никогда не строила планов. Ну разве можно считать требующим определённого плана банальное дело вроде похода в школу? Но то, как и когда всё лучше сделать, вовсе не касается школы. Хотя я приступаю к задуманному назавтра именно по возвращении из неё. Мама находится внизу и вряд ли услышит, если действовать очень тихо. Хотя, чтобы открыть тумбу под телевизором и достать единственную папку, мне приходится быть совсем осторожной. Я беру её с собой наверх. Листать много не приходится. Всего четыре листа, и передо мной те самые сертификаты. Не подделка. Эдвард ничего не подделывал. Я и так знала, что он вряд ли бы обошёлся со мной подобным образом, если презирает ложь, а может, и моих родителей тоже. Прислушавшись к звукам снизу, я достигаю комнаты родителей и, прикрыв дверь, поочерёдно открываю ящики в маминой тумбочке. Но там просто вещи. Одежда и бельё с носками. И тогда я перехожу к тумбочке отца. И вот в ней среди кофт в верхнем ящике обнаруживаю фотоальбом, который никогда раньше не видела. Я видела свои детские фото, где была запечатлена одна или с родителями, но этот альбом совершенно иной. Внутри снимки людей, которых я не знаю. Разных людей от фото к фото. И периодически повторяющихся. Как ровесников моих родителей, так и тех, кто точно старше. Мои бабушки и дедушки? Я не уверена по понятным причинам. Но мои родители выглядят значительно моложе и вообще иначе. На некоторых фото на маме довольно откровенные платья или блузки. Она была... другой. Они оба были... другими. Общались с людьми, смеялись, веселились, не сидели дома подобно затворникам и жили жизнью, далёкой от всего, что есть сейчас. На одном из фото я явно распознаю Голливуд. По большим белым буквам на внушительном расстоянии от снимающего, но они сами тоже огромные. Я сижу на полу в родительской спальне, словно оглушённая и прибитая всем, что открылось мне меньше, чем за сутки. Я не хотела верить в глубине души, что живу среди обмана и недосказанности, но с этими документами и альбомом, как доказательством того, что родители, вероятно, не всегда жили... праведно, я не могу оспорить что-то даже просто для самой себя. Часть меня хочет пойти к маме прямо сейчас, показать всё и спросить, задать ей вопросы и обрести, возможно, хоть какие-то ответы, но та её благосклонность... На много ли вещей и ситуаций она распространяется? Я не знаю её пределов. Просидев так ещё немного, я вытаскиваю два снимка, один с родителями, а другой тот, на котором они сидят на диване в окружении двух женщин старше, а за спинами стоят двое более взрослых мужчин, и наспех просто сую фото в папку, возвращая альбом туда, где он был. Слышно, как мама поднимается наверх, но ещё по первым ступенькам. Я возвращаюсь к себе за два-три шага и прячу папку под подушкой. Временно, а не навсегда. Это место недостаточно надёжное. И не спать же мне так.

Ступив в мою комнату, мама говорит об обеде. Я смотрю на неё и мысленно спрашиваю, что произошло, как она стала той, кем является сейчас, будто бы по доброй воле, и за столом всё же открываю рот, чтобы спросить:

- Мама. Ты не скажешь, где ваши родители?

- Ты уже спрашивала однажды. С тех пор всё осталось неизменным. Я говорила тебе тогда, что мы с твоим отцом с ними не общаемся.

- Но почему? - не останавливаюсь я. - Вы все поругались?

- К чему все эти вопросы, Белла?

- Просто я хочу знать.

- Я уже сказала всё, что тебе нужно знать. Я требую, чтобы ты оставила это, Белла. Доедай свой обед. И не смей спрашивать об этом у отца.

Они никогда не скажут мне ничего. Я пишу Эдварду, когда вновь поднимаюсь к себе. Он не отвечает, но неожиданно уже ждёт меня в комнате прямо после ужина. Я устремляюсь вперёд, и Эдвард с силой смыкает руки вокруг моей спины, утыкаясь лицом мне в волосы. Он проводит руками по ним с чувством томительной ласки, смотря на меня очень серьёзно, сначала моргнув.

- Ты спросила что-то?

- О других родных. Мама лишь повторила, что они не общаются, и велела забыть об этом. Та папка у меня, и я... Ещё я нашла фотоальбом. Там мои родители, но они выглядят по-другому. Я взяла два снимка.

Отстранившись, я достаю папку из школьного рюкзака, куда перепрятала её, и показываю фото Эдварду. Он берёт их из моей руки и смотрит довольно продолжительное время, прежде чем перевернуть. Я не догадалась сделать это ранее, но теперь вижу дату на снимке, вероятно, с моими бабушками и дедушками. Точнее, четыре цифры для обозначения года. 2000.

- 2000. Твоя сестра родилась в 2001. Это ещё до неё.  

- И до того, как родители поженились. Теперь я вспоминаю, что они женаты с 2002. Думаешь, всё дело может быть в ней? В моей сестре?

- Мы не знаем этого наверняка, незабудка. Но всё это очень серьёзно. Ты никогда не получишь ответов, если останешься здесь. Ты же ведь хочешь обрести их теперь? - Эдвард прикасается ко мне вновь. Его руки опускаются на мои плечи синхронным движением, а сосредоточенный взгляд словно проникает в душу, вытаскивая оттуда всё, что есть внутри меня. Все страхи, радость, счастье, которого я не знала до Эдварда и боюсь дня, когда оно закончится, возникшие желания, надежда и потребность узнать себя, отыскав тех, кто также может быть моей семьёй. Но Эдвард прав. В этом доме мне не расскажут о прошлом. О том, как оно превратило людей с фото в моих родителей, какими я их знаю. Мне придётся... уйти. И я хочу уйти. Уехать.  

- Ты меня заберёшь?

- Если ты решишься, я никогда не оставлю тебя. Отец звонил маме сегодня. Она не стала говорить, пока я был в школе. Мы улетаем в ночь со вторника на среду. На следующей неделе. Тебе нужно будет собрать ценные вещи, паспорт и одежду, если захочешь. Или купим всё на месте, - убедительным голосом произносит Эдвард. Его лицо невероятно серьёзное в этот момент. Ни на намёку на улыбку. Своим видом оно внушает мне уверенность. Я киваю, нервно сглотнув. На следующей неделе. Со вторника на среду. Собрать ценные вещи. Пять дней... Всего пять дней. Мне не нужно особо много собирать. Разве что носки, которые я особенно люблю. Но не платья. Я не хочу свои платья.

- Как... как мне себя вести?

- Как обычно. Не спрашивай их больше ни о чём, - предостерегает Эдвард многозначительным тоном. - Никаких вопросов. Ты понимаешь, Белла?

Я понимаю и веду себя так, будто вовсе не собираюсь покинуть дом и Форкс. Пеку бисквиты в церковь, еду туда с родителями, хоть и знаю, что следующего раза может не быть, как и их рядом со мной тоже, и посещаю школу, куда меня опять-таки отвозит и забирает отец. Я жду его на парковке во все дни без исключения, ни рискуя задерживаться. И в моей комнате уже собрана небольшая сумка. Паспорт, то домашнее платье, несколько пар носков, бельё, деньги за велосипед. Она спрятана в глубине шкафа в ожидании вечера. Эдвард заберёт меня, когда все уснут. Уже сегодня. Сегодня уже вторник. Ещё одиннадцать часов, и у меня начнётся новая жизнь. А пока, находясь в школе, мы продолжаем держаться вместе. На уроках и между ними. После одного из них я ненадолго отлучаюсь в туалет, а выйдя обратно в школьный коридор, приближаюсь к Эдварду и едва беру его за руку, как откуда ни возьмись появляется мой отец. Он бешено хватает меня за предплечье и, грубо развернув, причиняя этим тянущую боль, тащит меня за собой. Я чуть ли не спотыкаюсь, настолько быстро приходится переставлять ноги, но ему всё равно. Попросту наплевать. И всё происходит так стремительно, что никто и не пытается его остановить и заступиться за меня. Всего один поворот, и ещё несколько метров, и отец выводит меня на улицу. Я пытаюсь вырваться, пытаюсь удержаться за ручку двери, но он снова жестоко тянет, и моя увлажнившаяся от страха рука соскальзывает с ручки так, что я едва не падаю на колени. Отец силой выпрямляет меня и заталкивает в машину через несколько шагов. На его лице злость и гнев. Или отвращение. Он едва садится за руль, но кажется, что уже в то же мгновение автомобиль срывается с места. И вот так я начинаю действительно бояться. Скорости и настроения отца, и того, что мы можем разбиться. Я прошу его ехать медленнее, но он словно не слышит и говорит то, что выбивает почву у меня из-под ног, хотя я сижу, пусть и в машине.

- Ты больше никогда не пойдёшь в школу. И этого парня тоже больше не увидишь. Думала, я идиот? Нет, я не он, Белла. У меня есть коллеги, а у них тоже есть дети. Я мог много у кого спросить о тебе, и я спросил. Эрик Йорк весьма честный и хороший мальчик, у которого нет тайн от родителей. Если так хочешь парня, можешь выйти за него хоть на следующей неделе. Обвенчаетесь в церкви, и всё.

Меня начинает тошнить, и я не уверена, что это от скорости, а не от того, что только что сказал отец. Я пытаюсь глубоко дышать, чтобы стало легче, но становится только хуже. И Эдвард... почему Эдвард позволил меня увезти? Почему позволил поступить так с нами? Я думала... думала, что...

- Ты не можешь. Я не выйду за него. Ты не заставишь меня! Эдвард приедет за мной, и мы уедем!

Едва я договариваю, как отец даёт мне пощёчину, убирая правую руку от руля. Я хватаюсь за лицо, которое словно горит огнём, но через пелену ужасающей боли и слёз, выступивших на глазах, мне с облегчением удаётся приглядеться и различить, что отец снова держит руль и управляет машиной обеими руками. Мы приезжаем домой слишком быстро. Уверена, нам даже сигналили несколько раз, если мы нарушали правила. Я всё ещё не до конца осознаю себя, когда он открывает дверь и вытаскивает меня на улицу, чтобы затащить внутрь. Мама было бросается к нему, спрашивая, что со мной, но он орёт что-то вроде того, что ей лучше заткнуться, хотя я могу ошибаться. В ушах всё ещё звенит от пощёчины или вообще от потрясения. Отец толкает меня в комнату, я ударяюсь о кровать, упав, и тут же слышу  звук поворачивающегося в замке ключа. Заперли... меня заперли... И здесь нет способа открыться изнутри. Я заперта на втором этаже... Но у меня всё ещё есть рюкзак. Он так и висит на моих плечах. Только бы телефон не был разбит или повреждён... Пожалуйста... Я игнорирую боль в руке, за которую тащил отец, и стягиваю ремни. Телефон оказывается в порядке. Ни разбитого экрана, ни повреждённых кнопок. Дрожащими руками я набираю Эдварда. Они, правда, дрожат. Неистово и очень заметно. Он отвечает спустя один короткий гудок. С шумом дороге на фоне. Я так думаю, что это именно этот шум. И из-за него я испытываю ещё большую панику. Представляя, как может быть велика скорость.

- Незабудка, - его голос преисполнен рассудительной ярости. Кажущийся на слух бесстрастным, но за этой бесстрастностью я различаю желание как минимум навредить. Сделать больно тем, кто обидел меня. Сдержать данное мне слово. - Незабудка. Ты ничего не бойся. Я уже еду. Семь минут. Максимум семь минут. Где ты?

- В комнате... Я в комнате... Отец... отец... Он закрыл меня и сказал, что...

- Неважно, что он сказал. Это не имеет значения. Это не сбудется, слышишь? Я буду рядом совсем скоро. Я останусь на связи, если ты...

- Нет-нет. Тебе надо следить за дорогой. Отключись. Я буду в порядке.

- Конечно, будешь. Ты помнишь, что я тебе говорил?

- Д-да, - мой голос срывается, и я не в силах это изменить, как ни стараюсь. Это просто превыше меня. - Да, я помню.

- Не смей забывать, Белла. Ещё пять минут, и всё закончится.

Эдвард отключается, но эхо его слов остаётся со мной и внутри меня. Я пытаюсь начать мыслить здраво и, вдохнув и выдохнув несколько раз, метнувшись к шкафу, извлекаю сумку. Она всё ещё внутри со всем содержимым. А это значит, что никто ничего не подозревает. Что мой отец, может, и знает про Эдварда, но не о побеге. Я переодеваюсь в платье, взятое из сумки, скидывая школьную одежду просто на пол, и добавляю в сумку ещё пару вещей. Я слышу резкий звук тормозов прямо под своим окном. Машина Эдварда на подъездной дорожке едва не сбивает почтовый ящик, настолько быстро она сворачивает с основной дороги. Эдвард покидает автомобиль, оставляя дверь открытой и даже не собираясь тратить на неё своё время. Мне не дано видеть Эдварда дальше, но я слышу хлопок с первого этажа. Хлопок, будто Эдвард просто выбил дверь или толкнул её, а она оказалась не заперта и поддалась прямо сразу. Крик отца, шаги на лестнице, причём быстрые, и шаги уже поблизости от моей двери. Всё происходит столь стремительно, что я даже не знаю, кто снаружи. Не знаю до тех пор, пока кто-то не принимается выбивать дверь. Выбивать дверь отцу было бы незачем. У него ведь есть ключи. Наконец после ещё одного удара Эдварду удаётся справиться с ней. Она распахивается внутрь комнаты с ощущением ударной волны, и, вздрагивая, я инстинктивно зажмуриваюсь, но Эдвард оказывается рядом в мгновение ока и сильно обхватывает меня. Мы стоим так совсем недолго. Скользнув рукой мне по шее, он оглядывается назад и вокруг нас на весь тот хаос, что я учинила за какие-то несколько минут.

- Незабудка. Ты в порядке? Ты меня слышишь? - я киваю несколько раз подряд. Я не могу сейчас говорить. В горле словно ком из слёз и паники. - Ты всё? Всё взяла?

Я киваю снова, и Эдвард хватает сумку. Но едва мы покидаем комнату, переступая через порог, как по ступеням взбегает отец, а за ним и мама.

- Ну и что дальше? - обращается он к нам обоим. - Вы не сможете уйти. Лестница за мной. Вы же не станете прыгать со второго этажа. Ты ещё можешь уйти, но ей придётся остаться. Или ты хочешь разрушить её жизнь?

- Вы разрушите её быстрее. Заткнитесь и пойдите прочь с дороги.

- А то что?

И вот так это и происходит. Я смотрю на родителей и потому пропускаю миг, когда Эдвард заводит руку за спину и выхватывает из-за пояса джинсов пистолет. Он был там всё время... По крайней мере, сегодня. Или был в машине. Эдвард наводит его на цель. Правой рукой, уверенно и стойко. Без всяких колебаний. Будто делал это сотни раз. Его левая рука, держа сумку, на ощупь прикасается и ко мне. И я не думаю. Я просто действую. Потому что боюсь не его, но что он выстрелит. Что он зайдёт дальше, чем я готова увидеть сегодня и в ближайшее время. И всё из-за меня. Я делаю шаг вперёд, развернувшись, и теперь пистолет направлен скорее на меня. Чёрное дуло, довольно длинный ствол, рука Эдварда на рукоятке. И палец в опасной близости от спускового крючка. Эдвард смотрит на меня, то глубокий зрительный контакт, но переводит взгляд мне за спину. Я вновь поворачиваюсь, и мой голос дрожит. Потому что в мыслях словно вспоминается вся моя жизнь. Жизнь, на протяжении которой мне не говорили, кто я на самом деле, и что привело к тому, чтобы я родилась.

- У вас был ребёнок, рождённый до того, как вы поженились. Я видела свидетельства. Это... правда?

Отец не проявляет никаких эмоций, но мама становится бледной. Она совершает шаг у него за спиной и смотрит на меня так, как никогда прежде не смотрела. С влажными глазами и дрожащей губой.

- Твоя сестра умерла через месяц после рождения. Мы жили во грехе до неё, и Бог не счёл нас достойными. Но он вознаградил нас тобой, как только мы исправили ошибку, и ты идеальная и чистая. Мы не можем потерять ещё и тебя и не потеряем.

Идеальная. Чистая. Ошибка. Грех. Бог. Не можем потерять. Не потеряем. Я чувствую себя вещью. Но я не вещь. Я личность, даже если далека от неё. Я не могу ни слушать, ни смотреть. Всё это можно было сказать раньше. Гораздо раньше. Когда я стала достаточно взрослой. Но теперь уже поздно. Теперь я другая. Я думаю, что давно изменилась. Просто не могла открыть это в себе и извлечь на поверхность. Но с Эдвардом могу. Почувствовала способность и одновременно силу защищаться. Отстаивать себя. Он вытащил это из меня. Даже если у нас не сложится, и кто-то из нас решит, что мы поспешили, я всегда буду ему благодарна и никогда не подумаю о чём-то, связанном с нами, как об ошибке.

- Вы думали, что я не узнаю и проживу во вранье всю свою жизнь?

- Белла, пожалуйста. Ты наша дочь. Мы сможем всё исправить.

- Меня не надо исправлять! Я не хочу быть исправленной, если это значит жить вот так! Я хочу совершать ошибки, если мои решения приведут к ним, но я не хочу быть идеальной. Не хочу!

- И теперь твой парень выстрелит?

- Ему не потребуется стрелять, папа. Мы уходим, и ты ничего не сможешь сделать, - я настолько уверена в Эдварде, что говорю это, не задумываясь. В моей голове даже не успевает возникнуть мысль, что я должна обдумать свои слова. Я произношу их с ощущением того, что это одна из самых искренних вещей, что были сказаны мною в последнее время.

- Сядешь в его машину, и пути назад точно не будет. Мы никогда не примем тебя назад.

Это были последние слова, сказанные мне отцом. Последний раз, когда я видела его и маму и разговаривала с ними. Я выбрала Эдварда и с тех пор ни разу не оглядывалась назад. Даже в машине в тот самый день я смотрела лишь прямо перед собой и на него, пока мы ехали в дом, который они с мамой временно снимали в Форксе. Мы оказались на борту самолёта, направляющегося в Италию, в тот же самый вечер. У меня не было почти ничего из своих вещей, но я и не хотела их. Я хотела лишь Эдварда и с годами убедилась в этом. Открыв для себя новую жизнь без ограничений, границ, чьих-то правил и решений, принимаемых за меня. Обретя дом, где мне истинно хорошо, несмотря ни на что, и любовь, которая началась с пяти касаний. Я ношу платья, но только когда хочу того сама, и выбираю только те, которые нравятся мне. Ни одно из них не душит и не прячет моё тело за переизбытком отвратительной во всех отношениях ткани. И отныне я в принципе ношу всё, что пожелаю. Эдвард не диктует мне, что надевать или приобретать. Я не пришла в одночасье ни к этому, ни к тому, чтобы начать носить украшения на разных участках тела, но теперь у меня проколоты уши, и серьги являются тем, что я люблю больше всего. А ещё мы нашли моих бабушек и дедушек. Мне было двадцать один, когда я попросила Эдварда об этом. Убедившись, что я действительно хочу попытаться, он нанял частных детективов, которым пришлось отталкиваться от данных о моих родителях из свидетельства о рождении. На удивление, эти люди справились невероятно быстро. Детективам хватило месяца, чтобы найти всех четверых и посредством личной встречи убедиться, что это истинно мои родственники. Я не решалась встретиться с ними как минимум втрое дольше. Но теперь мы регулярно созваниваемся, и они уже были в Италии несколько раз, в том числе и после рождения нашего с Эдвардом сына. Они не знают об Эдварде, думая, что он просто бизнесмен, и мы поддерживаем эту легенду. Но главным для них является моё счастье, и они повторяют это вновь и вновь. Что же касается родителей... Я всё ещё помню их. Помню их молодые лица по двум снимкам, которые сунула в сумку в последний миг ещё до приезда Эдварда, и помню вспышки воспоминаний о собственном детстве. И я по-прежнему пользуюсь телефоном, подаренном Эдвардом. Я оставила свой номер под салфеткой на прикроватной тумбе. Для мамы и, может быть, для отца тоже. Никто из них так и не пытался со мной связаться, но я не уверена, что однажды настанет день, когда я совсем перестану ждать. А до тех пор или навсегда у меня есть и будет Эдвард. Он всё ещё держит крестик, когда, тихо шепча, поднимает глаза к моему лицу:

- Он так прекрасен, незабудка. Наш сын. Если потребуется, я умру за вас обоих. Я люблю тебя. Обещай, что это никогда не закончится.

- Обещай, что будешь жить.

- Сделаю всё от меня зависящее, - твёрдо, как клятву, произносит Эдвард. Его вкрадчивый голос и спустя все эти годы проникает вглубь души теплом, тут же распространяющимся повсюду. Эдвард целует меня, прежде чем подняться и убрать пистолет в сейф. Такова теперь моя жизнь. Но я не могу быть счастливее, чем когда нахожусь в объятиях Эдварда в нашей кровати или наблюдаю за ним, встающим проверить Мэттью среди ночи. Я люблю их больше жизни и, если потребуется, тоже пожертвую собой ради того, чтобы они жили.

Я не думала, что любовь может быть такой, но теперь знаю, что это единственный вид любви, за который стоит бороться.