Не тревожьте землю, птицы.
Не ищите ветра в поле.
Превратите копья в спицы.
Я птенцов собой закрою.
Спите дети, сны в лукошке под подушкой тихо спрячу.
Щёчки в тёплую ладошку, засыпай скорее, крошка.
Заведите песнь синицы, пусть им мирный дом приснится.
Не смотрите так сестрицы – верю, их спасёте, птицы.
Неужели ночь в зените, солнце в поле заманите.
Утро в окна не пустите, мне б ещё теплом напиться.
Небо засыпай, баю-баю-бай.
Сердце, тише, не мешай.
Силы отдавай, возврати их в край,
Где цветёт сирень, где кружится май.
«Птицы», исп. Макsим
Не ищите ветра в поле.
Превратите копья в спицы.
Я птенцов собой закрою.
Спите дети, сны в лукошке под подушкой тихо спрячу.
Щёчки в тёплую ладошку, засыпай скорее, крошка.
Заведите песнь синицы, пусть им мирный дом приснится.
Не смотрите так сестрицы – верю, их спасёте, птицы.
Неужели ночь в зените, солнце в поле заманите.
Утро в окна не пустите, мне б ещё теплом напиться.
Небо засыпай, баю-баю-бай.
Сердце, тише, не мешай.
Силы отдавай, возврати их в край,
Где цветёт сирень, где кружится май.
«Птицы», исп. Макsим
Идея этой истории родилась после просмотра данного видео. Поэтому настоятельно рекомендую и вам посмотреть это видео и послушать эту песню перед чтением.
Тринадцатилетний Эдвард Мэйсон не верил в рождественские чудеса и в Санта-Клауса. Кто-то скажет, что в этом возрасте и не мудрено. Вот только вера покинула мальчика, когда ему было всего девять: именно тогда жизнь Эдварда разрушилась до основания – он разом лишился всего, что у него было. Детство закончилось, как только он переступил порог приюта, расположенного на окраине крошечной деревни в паре сотен миль от Лондона.
Привычный же ему мир перестал существовать ещё раньше: в тот самый момент, когда он, играя в саду под присмотром своей старшей сестры Элис, впервые услышал страшный завывающий звук сирены воздушной тревоги. Эдвард до сих пор помнил, как до смерти перепугался и, подбежав к сестре, крепко-крепко прижался к ней, заглянул в лицо и увидел там отражение собственных чувств. Элис до боли сжала его перепачканную землёй руку в своей и потянула мальчика в дом. Но и дома, вопреки ожиданиям, Эдвард не почувствовал себя в безопасности.
Необычно бледная мама что-то вполголоса шептала отцу, нервно заламывая руки. Отец хмурился, отвечая ей резко, даже грубо, чего прежде никогда не бывало. До Эдварда долетали обрывочные фразы разговора родителей, но их смысл был ему совершенно неясен. Лишь два слова заинтересовали его: Германия и война. Несмотря на юный возраст и отсутствие знаний в области географии, он всё же знал, что Германия – это такая страна, которая, кажется, тоже находилась в Европе, как и Великобритания. А вот про войну Эдвард знал немало: он любил играть в войнушки с соседскими мальчишками. У него даже был деревянный меч, до самой рукоятки обагрённый воображаемой кровью заклятых врагов.
Однако очень быстро Эдвард понял, что на самом-то деле война – это совсем не весело. Война и есть самый главный и жестокий враг. Враг всего прекрасного и живого. Война разрушает и убивает. По-настоящему.
Нет, Эдвард Мэйсон совершенно точно не верил в Санта-Клауса. Но всё же получил от него неожиданный чудесный подарок – первый за несколько лет, – хотя до Рождества и оставалась ещё целая неделя. В их приюте появилась новенькая.
Эдвард стоял почти напротив и во все глаза смотрел на неё. Невысокая, худенькая, в тёмно-синем шерстяном платье с белым воротничком. Длинные каштановые волосы подхвачены синей лентой, завязанной бантиком на макушке. Отдельные пряди выбились и теперь милыми завитками обрамляли бледное симпатичное личико. На щеках блестели влажные дорожки недавно пролитых слёз, но сейчас девочка уже не плакала. Её карие глаза оленёнка Бэмби смотрели испуганно, недоверчиво и настороженно, словно ожидая чего-то дурного.
В груди Эдварда болезненно защемило: он, просуществовавший в этом приюте уже четыре года, слишком хорошо знал, что эти ожидания девочки непременно оправдаются. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – ей тут не место. Хотя, с другой стороны, а кому вообще тут могло быть место? Эдвард скосил глаза в сторону и посмотрел на высокую белобрысую девчонку с не по-детски злобной ухмылкой на вроде бы красивом лице. Джейн. Вот кто в полной мере заслуживал быть здесь. Змея должна жить в гадюшнике, ведь так?
– Знакомьтесь, это – Изабелла Свон, – громогласный голос миссис Уилкс заставил Эдварда снова посмотреть прямо перед собой.
Она указала рукой на новенькую так, словно та была музейным экспонатом.
– Её матушка отправилась в мир иной, поэтому теперь эта юная леди будет жить с нами, – губы Уилкс растянулись в насквозь фальшивой улыбке, от которой мурашки бежали по коже.
Изабелла. Эдвард приветливо улыбнулся, хотя вовсе не был уверен, что девочка на него смотрела.
Ему вдруг подумалось, что она похожа на Дюймовочку – героиню одной из сказок в книге его сестры Элис. Однажды, рассматривая в ней цветные картинки, маленький Эдвард порвал один листок, на котором как раз была изображена прелестная девочка, с испугом взирающая на огромную жабу. Это вышло у него совершенно случайно, но Элис, конечно, не поверила и устроила ему взбучку.
Эдвард снова улыбнулся, но теперь уже не Изабелле, а своим размытым детским воспоминаниям – они были тем единственным, что осталось от его семьи. А потому Эдвард изо всех сил старался трепетно сберечь их. Однако со временем те всё равно тускнели и путались между собой. Порой что-то внезапно ярким видением всплывало из подсознания – вот как сейчас с Дюймовочкой, – и тогда сердце Эдварда ускоряло свой бег, словно он повстречался с кем-то из близких.
– А теперь я вас оставлю. Дела.
Миссис Уилкс больше не улыбалась, но теперь её голос звучал нарочито дружелюбно, тихо и мягко, словно шелест шёлковых юбок.
– Не стоит смущаться, Изабелла. Чем быстрее ты тут освоишься, тем лучше, – не по-женски широкая ладонь Уилкс легла на макушку новенькой и погладила её по волосам. – Девочки покажут тебе твою кровать.
Напоследок женщина вновь скривила тонкие бледные губы в улыбке и, горделиво выпрямив спину, вышла из комнаты.
Зло прищурившись и сжав ладони в кулаки, Эдвард проводил её взглядом. Он ненавидел миссис Уилкс всем своим сердцем. Едва ли не сильнее, чем Адольфа Гитлера. Хотя тот и был для Эдварда воплощением абсолютного зла, разрушившего мир, но слишком уж эфемерным, условным – он едва ли мог представить его в своём воображении. К тому же теперь это зло было побеждено и наказано. Миссис Уилкс же была злом реальным, осязаемым и концентрированным. Это зло раз за разом обрушивалось на Эдварда и других детей приюта в жестокой попытке раздавить, причинить боль. Унизить. Как побороть это зло мальчик не знал, а потому оно казалось ему несокрушимым и вечным, как сама вселенная.
Безысходность. Эдвард даже не подозревал о существовании этого слова, но оно как нельзя лучше отражало то, что он испытывал день за днём, словно маленький беззащитный зверёк, угодивший в стальные зубья капкана.
Отвлёкшись на Уилкс, Эдвард упустил тот момент, когда Джейн подошла к нерешительно замершей на месте Изабелле и нависла над ней, словно хищный коршун над своей добычей.
– Симпатичная ленточка. Атласная? Будет моей!
Джейн схватила бантик на макушке Изабеллы и дёрнула его на себя вместе с волосами. Та вскрикнула и попыталась вырваться, но тщетно. Джейн была гораздо крупнее и сильнее её.
Эдвард, не раздумывая, бросился вперёд, обхватил рукой шею белобрысой девчонки и крепко сжал её. Джейн издала хриплый, булькающий звук и оттолкнула от себя Изабеллу. Та не смогла удержать равновесие и резко села на пол, громко клацнув зубами.
– Не смей к ней больше приближаться, – угрожающе процедил Эдвард, отпуская Джейн, больно впившуюся ногтями в его кожу. – Это вас всех касается! – уже громче добавил он, вытянув вперёд руку и нацелив указательный палец на сгрудившихся позади Джейн детей.
«Свора белобрысой» – так он их называл.
Эдвард попал в приют позже Джейн, успевшей к тому моменту подмять под себя почти всех его обитателей. Они отдавали ей свой хлеб, редкие фрукты и сладости, делали за неё всю работу в доме и в огороде. Юного Мэйсона такое положение дел совершенно не устраивало. Чтобы он подчинялся какой-то там девчонке?! Да ни за что!
Постепенно он сумел внести смуту в привычный уклад жизни Джейн и расколол коллектив надвое: одна часть так и осталась в услужении у белобрысой, а другая – предпочла переметнуться на его сторону.
– Встаёшь? – Эдвард наклонился к Изабелле и, улыбнувшись, протянул ей руку.
– Да, спасибо, – ни секунды не колеблясь, девочка вложила свою ладошку в его раскрытую ладонь.
Он сжал её руку и потянул на себя, помогая подняться. Изабелла проворно встала на ноги и улыбнулась. Хотя улыбка и вышла робкой, но зато карие глаза девочки смотрели на Эдварда прямо и открыто, без тени смущения.
Отчего-то его сердце вдруг ускорило свой бег, а в голове странно зашумело. Волнение – вот, что это было. Ещё ни разу ни одна девчонка не смогла заставить его волноваться, а тут… ну, надо же!
Эдвард разжал вспотевшую ладонь, выпуская руку Изабеллы, и прокашлялся, собираясь представиться. Но не успел. Сначала мальчик заметил, что взгляд новенькой переместился на что-то позади него, а затем Эдварда больно пнули в подколенную ямку – нога подогнулась. Чьи-то пальцы схватили его за волосы и дёрнули – голова запрокинулась назад так, что в шее неприятно хрустнуло. Эдвард упал, стукнувшись коленями об пол, но успел перехватить противника и утянул его за собой. Конечно же, это была Джейн.
Она вонзила ногти ему в лицо – он вывернул ей запястье. Она укусила его в плечо – он ударил её свободной рукой. Джейн была на год старше Эдварда и выше его на голову, но он всё равно превосходил её по силе. Тем не менее, клокотавшая в груди Джейн кипучая ярость не позволяла ей так просто сдаться.
Вцепившись друг в друга мёртвой хваткой, они катались по полу в попытке подмять друг друга под себя, одержать верх. В конце концов Эдварду это удалось, но радоваться он не спешил.
Девочек обижать нельзя – он хорошо усвоил это наставление родителей ещё в раннем возрасте. Однако здесь, в этом мрачном мире железных скрипучих кроватей, колючих, пропахших нафталином одеял и старой штопаной одежды, нелепо болтавшейся на худых детских плечах, большинство правил не действовало. Здесь все подчинялись только двум сводам законов: законам выживания и законам, установленным Викторией Уилкс – управляющей детским приютом. Нарушители – вольные или невольные – неизбежно карались. Карались жестоко.
Порой негласные законы выживания шли в разрез с законами миссис Уилкс. И сейчас как раз был тот самый случай.
Драки категорически запрещались и сурово наказывались. Однако покорно позволить Джейн отколошматить себя значило бы признать её авторитет, показать себя слабаком в глазах окружающих. Поступи Эдвард так, и его жизнь превратилась бы в ещё больший ад, чем была до сих пор.
Из двух зол он выбрал меньшее. К тому же Уилкс всё равно никогда не разбиралась, кто был нападавшим, а кто – жертвой; наказывались все участники потасовки. Все, кроме Джейн. Ей всегда всё сходило с рук.
И сегодняшний инцидент не станет исключением – Эдвард отлично это знал.
Прежде чем кожаный ремень опустился ему на спину, он услышал, как тот со свистом рассек воздух. Но ещё раньше Эдвард почувствовал густой запах крепкого дешёвого табака, защекотавшего ноздри, – Джеймс Уилкс, муж Виктории.
Мальчик выпустил из рук проигравшую, но не побеждённую Джейн, как только та попыталась вырваться и отползти в сторону. А что ещё ему оставалось?
Тяжёлая пряжка ремня угодила Эдварду между лопаток – горячая волна боли вышибла из лёгких воздух, но он не закричал. Даже если бы очень захотел, всё равно не смог бы. Перед глазами всё поплыло, заплясали чёрные мушки. Только тогда Эдвард понял, что не дышал. Превозмогая боль, он с трудом сделал короткий слабый вдох – грудь словно сдавило металлическим обручем. Нет, Эдвард не заплакал, но из глаз сами собой потекли слёзы. Ремень вновь хлёстко опустился на него, но он почти не почувствовал этого, продолжая бороться за глоток воздуха.
Третий удар пришёлся по голове – та взорвалась ослепительно-белой вспышкой, уши заложило, а к горлу подкатила тошнота. Тёплая струйка крови потекла по виску, спустилась по щеке и солоновато-ржавым привкусом металла скопилась в уголке рта. Но был в этом и положительный момент: все сведённые болью мышцы вдруг расслабились, сделались будто ватными, и в лёгкие наконец ворвался воздух, обжигающий и прохладный.
Эдвард с трудом повернул голову, чтобы видеть лицо своего карателя в тот момент, когда он снова хлестнёт его ремнём, но нового удара не последовало. Впрочем, мальчику всё равно не удалось бы разглядеть мистера Уилкса: тот затерялся в густом молочном тумане. Его силуэт то выныривал из мутной пелены, то снова в ней исчезал. Потолок и стены покачивались, будто на волнах, искажались, приближались к Эдварду, почти падали на него. Он словно лежал на дне глубокой реки, а где-то там, на её берегу, Биг-Бен отбивал время. Его громоподобный «Бом-бом-бом» прорезал водную гладь и глухим звоном отдавал в голове Эдварда, давил на барабанные перепонки.
Сквозь воображаемую толщу воды и этот звон, услышанный им одним, до мальчика долетел хриплый прокуренный голос Джеймса: «Разошлись! Пошли вон отсюда, пока я всем вам не всыпал!». Торопливое шарканье ботинок по деревянному полу и невнятное перешёптывание. «Пойдём, Изабелла, я покажу тебе твою кровать. Она как раз рядом с моей», – тихий голос Розали – девочки, с которой дружил его приятель Эммет. «Да, займи кровать бедняжки Бри. Скоро тебя ждёт та же участь», – злорадный смех закадычной подруги Джейн Лорен.
А затем тишина. Плотная и давящая, колючая, словно тысячи кубометров ледяной воды.
Эдвард остался один.
Глаза заломило, и он закрыл их. Темнота. Боль. А ещё едкий запах табака, будто навечно впитавшийся в его одежду, и затхлая сырость давно не крашеных половых досок под ним – странная смесь ароматов, которая наверняка будет преследовать его в ночных кошмарах до конца жизни.
❀❀❀
Эдвард ковырял ложкой в тарелке с завтраком и время от времени с усилием проталкивал в себя малосъедобную овсянку. После вчерашнего его всё ещё мутило, голова казалась тяжёлой, словно чугунок, наполненный болотной жижей. Мысли вязли в ней, двигаясь едва-едва, тонули прежде, чем Эдвард успевал за них ухватиться.
Он не помнил, как вчера очутился в своей койке. Добрёл сам, или кто-то из ребят помог ему? А может, это Джеймс сжалился и отволок его на второй этаж? Впрочем, в последнее верилось с трудом.
Эдвард очнулся посреди ночи оттого, что кто-то сел на краешек его койки – пружины прогнулись, жалобно скрипнув. Прохладные пальцы коснулись его лба и скользнули вверх, к слипшимся от запёкшейся крови волосам – туда, где кожа лопнула от удара ремнём. Ночной визитёр глубоко вздохнул, и Эдвард почувствовал на лице лёгкое дуновение. Он попытался рассмотреть своего гостя, но чернильная темнота комнаты надёжно его скрывала. От напряжения снова заломило глаза, в темноте стали расходиться радужные круги, похожие на те, что бывают на воде, когда бросишь в неё камень. Эдвард закрыл глаза всего на минуту, но, кажется, задремал, потому что, когда вновь их открыл, рядом с ним уже никого не было.
Думая сейчас об этом, Эдвард даже не был уверен в том, что всё это ему не привиделось.
Он поднял голову от тарелки и обвёл взглядом сидевших за столом детей, прикидывая, кто бы из них мог прийти к нему ночью.
Его взгляд задержался на новенькой девочке, сидевшей почти напротив. На ней было всё то же шерстяное платье, но теперь, при дневном свете, Эдвард разглядел, что в нескольких местах оно аккуратно заштопано, а некогда белоснежный воротничок посерел от частых стирок. Густые каштановые волосы были неумело заплетены в перекинутую через плечо косу и стянуты на конце чёрной тесёмкой. А где же атласная ленточка? Неужели Джейн всё-таки отобрала её? Вот же гадина! Эдвард крепко сжал в кулаке ложку и громко скрипнул ею по дну тарелки.
Изабелла посмотрела на него и едва заметно улыбнулась. Кровь мигом прилила к лицу мальчика, вызывая болезненную пульсацию в голове. Но, несмотря на физическую разбитость, Эдвард вдруг ясно почувствовал непреодолимое желание немедленно заговорить с ней, познакомиться. Ему не терпелось узнать, какая она. Нормальная девчонка, с которой можно дружить? Или же капризная плакса, вызывающая лишь раздражение? Однако разговаривать за столом категорически запрещалось, так что Эдварду не оставалось ничего другого, как снова, скрипя зубами и давясь, взяться за уже остывшую овсянку и то и дело украдкой поглядывать на Изабеллу.
По столовой взад-вперёд вышагивала миссис Уилкс, заложив руки за спину, будто надсмотрщик. Она пристально следила за детьми, время от времени делая резкие замечания:
– Не чавкай, Майкл, ты же не свинья… Эммет, убери со стола локти… Анджела, выпрями спину…
Виктория стукнула девочку по спине ладонью.
Анджела испуганно вздрогнула, поднесённая ко рту ложка подпрыгнула вверх, и на кончике её носа осталась овсянка. Раздался дружный детский хохот.
– Тишина! – зло выкрикнула миссис Уилкс.
Смех оборвался, словно все дети разом захлебнулись им и замерли.
В столовой воцарилось напряжённое молчание. Однако оно не продлилось долго.
– Что же ты не ешь, Изабелла?
Виктория остановилась позади девочки, сложив руки на груди и по-птичьи склонив голову набок.
Дурной знак. Эдвард сжал пальцами край стола и посмотрел на новенькую в ожидании её ответа. Он очень надеялся на то, что ответ будет правильным и устроит миссис Уилкс. Но вся беда заключалась в том, что Изабелла ещё совсем не знала этого рыжеволосого демона в женском обличье, а потому рассчитывать на правильный ответ особо не приходилось.
– Я не голодна, – голос Изабеллы прозвучал тихо, но уверенно.
– Неужели?
Виктория холодно улыбнулась, а её небесно-голубые глаза покрылись непробиваемой коркой льда. Каждый, сидящий за столом, уже знал, что это был неправильный ответ.
– Ты приехала вчера после ужина, а значит, ничего не ела почти сутки. Ты должна быть голодна. Не стоит лгать мне, Изабелла. Я ненавижу ложь.
Миссис Уилкс замолчала и выжидающе посмотрела на девочку.
– Эту овсянку невозможно есть.
Изабелла подняла голову и встретилась взглядом с Викторией.
Эдвард мысленно застонал от досады.
– Тебе не нравится овсянка? А чего ты ждала? Может быть, блинчиков с джемом?
– Нет, не блинчиков.
Девочка снова перевела взгляд на свою тарелку. Теперь голос Изабеллы звучал неуверенно, осторожно, но это уже не имело никакого значения и не могло её спасти.
Чёрт возьми, лучше бы она заткнулась! Прямо сейчас. Ради её же блага.
Но Изабелла, явно не осознавая всей опасности, продолжила:
– Дело не в этом. Я люблю овсянку, но… Она же пригорела. Сильно пригорела.
– Вот как? А может быть, дело вовсе не в овсянке? Возможно, дело в тебе? Ты просто не умеешь ценить чужой труд и ту пищу, что посылает нам Господь. Неблагодарная девчонка! – голос Виктории звенел металлом, а ноздри трепетали от ярости. – Думаю, ещё одни сутки без еды послужат тебе хорошим уроком. Немедленно встань из-за стола! И чтобы до завтрашнего утра я тебя тут не видела, поняла?!
– Да, миссис Уилкс.
Изабелла быстро поднялась, прикусив нижнюю губу. Ножки отодвинутого ею стула слишком уж громко и протяжно заскрежетали по деревянному полу. В воцарившейся гробовой тишине это прозвучало как намёк на внутренний протест.
К счастью для себя, Изабелла всё же опустила голову вниз и потупила взор, прежде чем выйти из-за стола. Однако наблюдавший за ней Эдвард заметил, что её плечи так и остались расправленными, а руки сжались в кулаки.
Нет, новенькая совершенно точно не была плаксой и не была слабачкой. Но Эдварду также было ясно, что она нуждалась в чьей-то защите и опеке. Например, в его. А иначе её сломают. Если же не смогут сломать, то просто уничтожат физически. В этом тоже не могло быть никаких сомнений.
Эдвард перевёл взгляд на Викторию и со всей силой ущипнул себя за руку, чтобы удержать внутри яростное негодование. Иногда боль помогала. Мальчик мысленно досчитал до двадцати и отпустил побелевшую кожу. Стало легче.
Вот только ненависть, копившаяся годами, никуда не делась.
Интересно, будет ли большим грехом убить такое бесчеловечное, бездушное существо, как Виктория Уилкс?
Нет, конечно, он никогда не станет этого делать. Но можно же хотя бы помечтать.
❀❀❀
Изабелла старательно начищала тряпкой окно, за которым уже начали сгущаться декабрьские сумерки. В этом не было никакого смысла, потому что оно, как и все другие окна в доме, было идеально чистым. Однако так называемая трудотерапия являлась неотъемлемой частью многих наказаний, как и вынужденная голодовка. Физический труд на пустой желудок, который и так никогда не бывал по-настоящему полон, вызывал головокружение и заставлял мышцы дрожать, звенеть от каждого, даже малейшего усилия. Эдвард знал это не понаслышке.
Осмотревшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, он подошел к Изабелле и окликнул её:
– Эй.
Девочка обернулась, и Эдвард вдруг испуганно понял, что не знает, с чего начать.
– Привет, я Эдвард, – спустя бесконечную минуту наконец выдавил он.
– Да, я знаю.
Изабелла вымученно улыбнулась и опустила вниз руку с тряпкой. Сейчас она выглядела бледной и уставшей. Эдвард заметил, как по её виску скатилась капелька пота.
– А ты Изабелла, верно?
Это прозвучало невероятно глупо, но мальчик по-прежнему не знал, что сказать, хотя в голове вертелась тысяча слов. Возможно, как раз в этом-то и заключалась проблема?
– Верно, но мне больше нравится Белла. Так звала меня… мама…
На слове «мама» девочка на мгновение запнулась. Её глаза влажно заблестели, но плакать она не стала. Слава Богу!
– Белла, я тут принёс тебе кое-что.
Эдвард ещё раз осмотрелся по сторонам и достал из кармана брюк свой кусок хлеба, который украдкой сунул туда во время обеда. Хлеб разломился на две части и немного раскрошился, но всё же это была еда. Хоть какая-то.
– Это твой? – спросила девочка, глядя на хлеб в протянутой руке Эдварда.
Он кивнул и, увидев, что она медлит, подошёл к ней ближе, забрал тряпку и вложил в ладонь хлеб.
– Ешь! – скомандовал Эдвард, почувствовав себя гораздо увереннее.
Раз она смущается, значит, он должен быть решительнее.
– Спасибо, – прошептала Белла и скромно откусила от хлеба маленький кусочек.
– Да подумаешь, ерунда, – небрежно передёрнул плечами Эдвард, ковырнув носком ботинка щель в полу. – Ты только ешь побыстрее. Если кто-то увидит, что я отдал тебе свой хлеб, нам обоим не поздоровится.
К своему ужасу, мальчик почувствовал, как щёки заливает румянец.
Ну прямо девчонка, честное слово!
Испытывая крайнюю степень досады, он сунул руки глубоко в карманы и принялся перебирать пальцами оставшиеся после хлеба крошки.
– Джейн всё-таки отобрала у тебя ленточку? – спросил Эдвард больше ради того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Было как-то странно и неловко просто молча стоять и смотреть, как Белла ест.
– Нет, она даже не подходила больше, – прежде чем отправить в рот остатки хлеба, ответила девочка.
– Если снова к тебе полезет, ты мне только скажи, ладно?
Снова вернув себе уверенность, Эдвард вынул руки из карманов и расправил плечи.
Белла ничего не ответила. Вместо этого она вдруг протянула руку и коснулась его щеки в том месте, где багровел синяк. Девочка встала на цыпочки. Её прохладные пальцы переместились выше и едва ощутимо прошлись по волосам рядом с раной, оставленной пряжкой ремня. Эдварду стало жарко.
– Больно? – сочувственно спросила Белла.
– Нет, – соврал он.
Но эти прикосновения. Это знакомое ощущение прохладных пальцев на коже. Где-то это уже было…
– Это ведь ты приходила вчера ночью! – обрадованный тем, что загадка ночного гостя разгадана, громко воскликнул Эдвард и тут же опасливо огляделся по сторонам.
Но, к счастью, горизонт по-прежнему оставался чист.
– Я просто хотела убедиться, что с тобой всё в порядке, – не стала отпираться Белла. – Тебе вчера сильно досталось. Из-за меня.
– Нет, ты тут не при чём. У нас с Джейн давняя вражда.
– Но ты не был обязан за меня заступаться.
– Нет. Я должен был.
Где-то совсем рядом раздался девичий смех. Зазвучали тяжёлые шаги, вслед за которыми послышался грозный окрик миссис Уилкс, призванный разогнать стайку хохотушек.
Эдвард понял, что нужно срочно уходить, пока его не застукали вместе с Беллой, которая должна была отбывать наказание. Но ему совсем не хотелось прощаться с ней. Они ведь даже не успели ни о чём толком поговорить.
В голове мальчика возникла внезапная идея. Сердце застучало в груди быстро-быстро, словно ему там стало тесно. Это было странное ощущение. Странное, но приятное. Эдвард будто почувствовал себя старше. Смелее.
– Слушай, Белла, ты сможешь сегодня спуститься вниз, когда все заснут? – торопливо заговорил он.
Его грудь высоко вздымалась. Кончики пальцев закололо от сильного волнения, с которым он сейчас безуспешно пытался справиться. Эдвард знал, что Эммет с Розали часто так делали, называя это «свиданиями». Конечно же, у них с Беллой всё совсем не так, и никакое это не свидание. Вот же глупость какая! Однако ладони почему-то всё равно потели, а голос заметно дрожал.
– Я буду ждать тебя на лестнице.
Больше всего Эдвард боялся, что Белла спросит его «зачем?», потому что не имел ни малейшего понятия, что на это ответить. Что сказать, чтобы не выглядеть в её глазах дураком?
Но она ничего не спросила. Только коротко кивнула и, быстро от него отвернувшись, снова принялась за чистку окна.
❀❀❀
Окутанные ночным полумраком, они сидели плечом к плечу на нижней ступеньке лестницы и разговаривали вполголоса.
– Лучше держаться от Джейн подальше, – назидательным тоном внушал Эдвард. – Она вечно за всеми шпионит, а потом обо всём докладывает Виктории, поэтому Уилксы её не трогают. А ещё от неё можно ждать любой подлости.
Белла подтянула колени к животу и, положив на них щёку, внимательно слушала.
– Уилксы чокнутые. Особенно Виктория, – Эдвард выразительно изогнул брови и пальцем покрутил у виска. – Хочешь или нет, но нужно научиться под них подстраиваться. Это целая наука, но ты не бойся, я тебе помогу.
Последние годы жизни Эдварда действительно напоминали прогулку по минному полю. Поначалу он часто делал неверные шаги, совершал опрометчивые поступки. Мины взрывались одна за одной, нанося ему увечья. И не только физические. Однако постепенно он смог научиться чувствовать опасность, ещё издалека стал замечать минные растяжки и по возможности обходил их стороной. Впрочем, удавалось не всегда. Вот, например, вчера. Эдвард с самого начала знал, что наступил на мину, но не смог остаться на месте. Не смог не вступиться за Беллу. Для того, чтобы стать идеальным сапёром, ему порой не хватало хладнокровия и жестокосердия.
– Ты только не думай, что я какая-то привереда, – выпрямившись, проговорила Белла.
– С чего бы мне так думать?
– Из-за овсянки. Мы с мамой жили небогато, ели самую простую еду. Но мама всё равно готовила вкусно.
Девочка судорожно вздохнула и зажала ладони коленями.
– Мамина еда всегда самая вкусная, – шёпотом добавил Эдвард.
Глаза обожгли внезапные слёзы, и он заморгал часто-часто, чтобы не дать им пролиться. Мальчик не плакал по-настоящему уже очень давно и уж точно не собирался делать этого прямо сейчас. Ни за что!
– А Мария и правда готовит отвратительно. Мне даже кажется, что она это делает специально. Тоже та ещё ведьма, – презрительно фыркнул Эдвард. – Есть ещё Райли. Он отвечает за огород и за коз с курицами. Неплохой мужик, добрый, просто слабый и трусливый. Делает всё, что прикажут Уилксы, так что помощи от него не дождёшься. А ещё пьёт много, особенно после того, как на его глазах кого-то из нас сильно наказывают. Это от бессилия, наверное.
Эдвард вздохнул и, замолчав, посмотрел на Беллу.
Сейчас её волосы были распущены и пышными волнами лежали на спине и плечах. В полумраке лицо девочки казалось неестественно бледным, почти белым, а глаза, напротив, – чёрными, бесконечными, как ясное ночное небо.
– Сколько тебе лет? – вдруг спросила она.
– Через шесть месяцев будет четырнадцать.
Конечно, логичнее было бы просто ответить, что ему тринадцать, ну, или хотя бы, что тринадцать с половиной. Однако Эдварду хотелось выглядеть в глазах Беллы старше и солиднее. Как ни крути, а четырнадцать звучало гораздо солиднее, чем тринадцать.
– А тебе?
– Двенадцать.
– Шутишь? – не поверил Эдвард.
Макушка Беллы едва доходила ему до плеч, да и сама она была такой худенькой, что едва ли ей можно было дать больше десяти.
– Нет, это правда, – улыбнулась девочка. – В сентябре исполнилось. А что?
– Просто ты такая… маленькая… как Дюймовочка.
– Дюймовочка? – Белла тихонько рассмеялась.
– Да, это такая девочка, из сказки… – смутившись, пояснил Эдвард.
– Я знаю, кто она. Я читала эту сказку.
– Ты мне её напомнила. Ещё вчера… А ты любишь читать? – он поспешил перевести разговор на другую тему, сгорая от стыда.
Надо же было взять и проболтаться! И далась ему эта Дюймовочка!
– Даже не знаю. У нас дома почти не было книг.
Белла пожала плечами и опустила голову вниз, словно тоже чего-то стыдясь.
– А у нас дома было много книг. Целая библиотека. Но тогда я не очень-то любил читать.
Горло сжалось в болезненном спазме. Взгляд Эдварда устремился в темноту коридора, а пальцы принялись безотчётно теребить верхнюю пуговицу рубашки. Как же давно он ни с кем не говорил о прошлом. О доме и о семье. Да и говорил ли хоть когда-то? Здесь у него было только два человека, которых он мог бы назвать своими друзьями: Джаспер и Эммет. Но у Джаспера никогда не было семьи, он постоянно кочевал из приюта в приют, убегал и жил какое-то время на улице. А с Эмметом, казалось, невозможно было говорить на серьёзные темы: он всё время отшучивался, подтрунивал над окружающими. И пусть Эдвард отчётливо видел в тёмных глазах друга заледеневшую тоску, тот ясно давал понять, что не хочет разбивать этот лёд. Вот Эдвард и не лез к нему с разговорами.
– И в школу ходить не слишком любил, – продолжил Эдвард. – А вот сейчас многое отдал бы, чтобы снова оказаться за партой и зубрить, зубрить, зубрить. Считается, что Виктория преподаёт нам здесь грамматику, а Джеймс – арифметику. Вот только всё это враньё. Уроки они нам, конечно, преподают, но совсем другие.
Пуговица на рубашке оторвалась. Эдвард недоумённо посмотрел на неё, не понимая, как так вышло, и сунул её в карман брюк, где всё ещё оставались хлебные крошки.
– А мне нравилось ходить в школу, – в голосе Беллы послышались нотки печали. – Правда, школа у нас была совсем крошечная. В классе училось всего пять человек.
– Вы жили в маленьком городке?
– Нет, в деревне. А ты?
– В Лондоне.
– А я никогда не бывала в Лондоне, – задумчиво проговорила Белла.
– Тебе бы там понравилось. Лондон красивый, – на губах Эдварда, словно огонёк, затеплилась мечтательная улыбка, но тут же погасла, оставив после себя горьковатый привкус дыма. – По крайней мере, был. До немецких бомбардировок.
Этот короткий разговор неожиданным образом вскрыл раны обоих. Нет, Эдвард не жалел о нём, но всё же не хотел прощаться с Беллой на столь печальной ноте.
– Знаешь, а здесь тоже есть книги, пусть и немного. Нам разрешают их брать. Хочешь что-нибудь почитать? – спросил он, всем телом повернувшись к Белле. – Я прочитал их все, – не без гордости добавил мальчик.
– Правда? – улыбнулась она. – Тогда и я хочу их прочитать.
– Конечно, не все эти книги были интересными. Некоторые так вообще – тоска смертная. Но я принесу тебе что-нибудь хорошее… Погоди, я сейчас.
Эдвард вскочил на ноги и, перескакивая через ступеньки, бросился наверх. Стараясь не шуметь, он зашёл в спальню мальчиков, достал из-под своей подушки книгу, которую перечитывал во второй раз, и так же бесшумно выскользнул обратно в коридор.
– Вот, это моя любимая, – вернувшись на лестницу, Эдвард протянул Белле потрёпанную книгу с пожелтевшими, чуть тронутыми плесенью страницами. – «Приключения Оливера Твиста» Диккенса. Надеюсь, тебе понравится.
Его дыхание участилось, а руки подрагивали от волнения. Мальчик и сам не знал почему, но ему действительно было очень важно, чтобы его любимая книга понравилась и Белле, словно он сам её написал. Обычно до чужого мнения Эдварду не было никакого дела.
– Конечно, понравится, – Белла бережно прижала книгу к груди, словно та была драгоценным подарком, и поднялась на ноги. – Спасибо, Эдвард. И не только за книгу.
В груди мальчика разлилось приятное, щекочущее тепло.
❀❀❀
Раньше Эдвард очень любил Рождество. Даже больше собственного Дня рождения. Но теперь и то, и другое превратилось для него всего лишь в постепенно выцветающие картинки прошлого. Ощущения праздника остались далеко позади. Так далеко, что он едва ли мог вспомнить, каково это: ждать подарков, поздравлений и праздничного ужина в кругу семьи и друзей. Размытые обрывочные воспоминания теперь могли причинить ему лишь боль, в очередной раз напомнить о горькой, невосполнимой утрате, о том, что так не будет уже никогда.
Здесь, в приюте, не было и не могло быть никакой ёлки и никаких подарков. Никакого праздника. Единственное, на что могли рассчитывать его юные обитатели, – это какие-нибудь скромные вкусности на ужин. Например, конфета или печенье. Но даже одного этого было достаточно, чтобы за столом царило непривычное оживление, вызванное предвкушением.
Однако стоило только миссис Уилкс появиться в столовой, как все разом замолкли, замерли, словно скованные коркой льда – будто дети, похищенные и заколдованные злой Снежной королевой.
– Сегодня у нас случилась одна крайне неприятная ситуация…
Виктория сузила глаза и обвела изучающим взглядом собравшихся за столом сирот.
От дурного предчувствия у Эдварда неприятно засосало под ложечкой, хотя он точно знал, что не сделал ничего такого.
– Кто-то из вас украл из кухни пачку праздничного печенья, – продолжила миссис Уилкс, неспешно двигаясь вдоль стола. – И я даже знаю, кто именно.
Она остановилась позади Беллы и опустила ладонь ей на плечо.
– Изабелла, может, объяснишь, зачем ты это сделала?
Все взгляды разом обратились к девочке, испуганно вздрогнувшей и удивлённо округлившей глаза.
– Но я… я этого не делала, – сбивчиво пробормотала она, глядя в этот момент на сидевшего напротив неё Эдварда.
Конечно, он безоговорочно верил ей, но вот миссис Уилкс – что гораздо важнее – ей не верила. Или не хотела верить.
– Мне казалось, что ты уже должна была понять, как сильно я не люблю ложь, – медленно, растягивая каждое слово, проговорила Виктория, угрожающе склоняясь над Беллой. – Обёртка из-под печенья лежала под твоей подушкой, – с нажимом добавила она.
– Но это… это невозможно. Я не брала никакого печенья! – возмущённо воскликнула Белла и попыталась вскочить на ноги, однако миссис Уилкс помешала ей это сделать, с силой надавив на её плечо ладонью.
– Очень жаль, Изабелла, что ты не можешь найти в себе силы и признать свой проступок, – с напускной печалью добавила она. – Это вынуждает меня ужесточить наказание.
Белла снова посмотрела на Эдварда. На этот раз затравленно, обречённо. Возможно, ему лишь показалось, но Белла будто искала у него поддержки, ведь за прошедшую неделю они здорово сблизились, стали друзьями. А друзья должны помогать друг другу, ведь так?
Эдвард мельком взглянул на Джейн – на её лице расплылась довольная улыбка. Вот же дрянь! Если до этого у него и были какие-то сомнения в том, что всё это её рук дело, то теперь от них не осталось и следа. На сей раз белобрысая точно заслужила какое-нибудь наказание, но сейчас не это было главным. Прямо сейчас он должен был сделать что-то для Беллы. А сделать Эдвард мог только одно. И пусть желудок сжался в болезненном спазме, а рот наполнился горячей слюной, но какое-то мощное, необъяснимое чувство, вдруг вспыхнувшее в груди, смогло придать ему нужные силы, подбросило его вверх.
Очередная мина взорвалась у него под ногами. Ну и пусть, пусть! Да пошло оно всё к чёрту! Пошли они все!
– Это сделал я!
Эдвард резко вскочил на ноги. Его стул пошатнулся и с грохотом опрокинулся.
– Я взял печенье, съел его и подложил обёртку Изабелле. Мне очень жаль.
Мальчик посмотрела на Беллу.
«Я не делал этого. Клянусь, это не я! Я бы никогда так не поступил!» – кричал его взгляд, обращённый к ней.
Белла всё поняла. Он видел это в её карих глазах, в которых смешались благодарность и страх.
На лице Виктории мелькнуло разочарование. Даже досада.
– От тебя, Эдвард, я такого не ожидала. Я всегда считала тебя разумным мальчиком, – огорчённо произнесла миссис Уилкс.
Виктория смотрела на него так, словно видела насквозь, и он понял, что она раскусила его, что её слова относятся не к украденному печенью, а к его желанию защитить Беллу. Но доказательств у неё не было, а значит, ей придётся принять его ложь. А ему придётся понести наказание. При мысли об этом Эдварда охватил озноб.
Миссис Уилкс едва заметно кивнула головой в сторону, и каждый, сидевший за столом, понял, что это значило. Послышался скрежет отодвигаемых стульев – дети выходили из-за стола, оставляя Эдварда в одиночестве.
Белла замешкалась, но сидевшая рядом Розали настойчиво потянула её за руку, заставляя подняться. Эдвард постарался ободряюще ей улыбнуться, мол, ничего страшного, всё в порядке. Не вышло.
Он замер, наблюдая за тем, как дети сбиваются в кучу у стены напротив, чтобы стать свидетелями его наказания. Большинство из них предпочли бы поскорее отсюда убраться, но их желания никогда не принимались в расчёт.
В дверном проёме, словно по волшебству, материализовался Джеймс с неизменно торчащей в уголке рта дымящейся сигаретой. Он ухмылялся, небрежно поигрывая в руках кейном.¹
– Сядь и положи руки на стол, – ледяным тоном скомандовала миссис Уилкс.
Эдварду не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.
– Нет, не так. Ты же знаешь правила. Ладонями вверх.
Эдвард перевернул руки и зажмурился. Темнота запульсировала в такт бешено колотящемуся сердцу. Кейн со свистом рассёк воздух и опустился сразу на обе ладони. Те дёрнулись и сжались, но мальчик снова их разжал, не дожидаясь грозного окрика Уилкс. Следующий удар оказался гораздо больнее, горячее и породил в его горле мучительный стон. Эдвард зажмурился ещё крепче и упёрся пятками в пол. На очередном ударе правая пятка поехала вперёд, и Эдвард быстро отвёл ногу назад, обернул её вокруг ножки стула. Сдавил.
– Перестаньте! Это не он! Он не виноват!
Крик Беллы, полный злого отчаяния, заставил Эдварда открыть глаза.
Сквозь разноцветные светлячки, плавающие перед глазами, он впервые увидел, как она плакала. Вот только Белла плакала не потому, что ей больно, страшно или грустно. Она плакала, потому что больно было ему.
Белла тоже только что добровольно наступила на мину. Ради него. Эдвард облизал пересохшие губы и посмотрел на свои ладони со скрюченными от боли пальцами. На месте ударов кожа вздулась и покраснела, напоминая уродливых жирных гусениц. Кое-где выступила кровь. Невзирая на боль Эдвард сжал ладони в кулаки и снова посмотрел на Беллу. Взгляд девочки метался между ним и миссис Уилкс, замершей в ожидании продолжения её пламенной речи.
– Значит, всё же это ты у нас воровка, – так больше ничего и не дождавшись, подвела итог Виктория.
– Нет, я ничего не крала, – твёрдо возразила Белла, – но и Эдвард тоже не крал.
– Как же это всё мило. Мило, но глупо.
Миссис Уилкс усмехнулась и перевела взгляд на Джеймса. Тот подобострастно рассмеялся, словно его жена только что удачно пошутила. Сразу было ясно, кто в этой парочке главный.
– Думаю, сутки в чулане остудят ваше пылкое желание защищать друг друга. Займись этим, Джеймс.
Не говоря ни слова, тот схватил Эдварда за шкирку и рывком оторвал от стула, будто котёнка.
Теперь из-за Беллы ему предстояло понести ещё одно наказание, но он не сердился на неё за это. Напротив, он был ей даже благодарен.
❀❀❀
Так называемый чулан, скорее всего, когда-то служил кладовкой, теперь же использовался исключительно для наказания провинившихся детей. Это была небольшая пыльная комната с деревянными, грубо сколоченными полками вдоль стен. Сейчас они все были сплошь затянуты паутиной, лишь кое-где ещё стояли проржавевшие жестяные банки, предназначенные для хранения круп.
Стоило им только оказаться здесь, как Белла тут же принялась просить у Эдварда прощение. В ответ он с улыбкой качал головой и уверял девочку, что всё в порядке, и никакой её вины тут нет. Ведь она хотела как лучше, она пыталась его защитить. Она герой.
На это Белла лишь упрямо поджимала губы и с удвоенным рвением вновь принималась извиняться. В конце концов Эдвард выдохся. Устал и сдался. Он перестал спорить, и на какое-то время в чулане воцарилась тишина.
Ладони пекло́ и саднило. Эдвард не знал, куда их деть, как положить, чтобы боль хоть немного утихла. Он то и дело перекладывал их с места на место, опускал на пол и вновь прижимал к груди. Баюкал.
Конечно, его страдальческие манипуляции не укрылись от Беллы.
– Снова тебе досталось из-за меня.
Она придвинулась ближе, бережно взяла его ладони в свои и подула на них.
У Эдварда на мгновение перехватило дыхание. В голове всплыла цветная картина из прошлого: мама дула на его разбитые в кровь коленки. Она всегда так делала. Творила это маленькое чудо, которое неизменно работало. Сработало оно и на сей раз: ладоням действительно стало легче.
– Прямо волшебство какое-то, – смущённо пробормотал Эдвард.
Подняв на него глаза, Белла довольно улыбнулась и снова принялась дуть на его истерзанные кейном ладони.
Эдвард прислонился спиной к стене и расслабился. Боль скукоживалась и отступала, будто растворяясь в прохладном дыхании Беллы. Постепенно его веки отяжелели, сомкнулись, и Эдвард провалился в тревожный сон.
Его разбудил чей-то крик. Он открыл глаза и выпрямился, не сразу сообразив, где находился. Мальчик быстро осмотрелся по сторонам и наткнулся взглядом на перекошенное от страха лицо Беллы. В бледном лунном свете, струящемся в маленькое оконце под потолком, она казалась призраком с молочно-белой, почти прозрачной кожей и тёмными провалами глазниц.
– Ты чего? – настороженно спросил Эдвард.
– Что это было? – каким-то придушенным голосом отозвалась девочка.
– Где?
– Да здесь же! Только что… Вот, слышишь? Опять…
Замерев, Эдвард прислушался и лишь тогда уловил, как кто-то тихо шуршал в дальнем углу чулана.
– А, это, – разочарованно протянул он. – Это всего лишь мыши. Или ты боишься мышей?
– И ничего я их не боюсь, – вздёрнув подбородок кверху, возразила Белла, но тут же, понизив голос, неуверенно добавила, – просто не люблю, вот и всё.
Эдвард снисходительно улыбнулся. Да, Белла была достаточно смелой, чтобы лезть на рожон и пререкаться с миссис Уилкс, но при этом боялась маленьких безобидных мышек. Одним словом – девчонка!
– Здесь так холодно, – после небольшого молчания вновь заговорила Белла, обхватив себя руками.
Её худенькие плечи подрагивали, а бледные губы, казалось, отливали синевой.
– Да, здесь всегда холодно, особенно зимой.
Эдвард тоже всем телом чувствовал, как сквозь щели в стене просачивался ледяной ветер, завывающий на улице.
В голове возникла идея.
Он обнял Беллу – она взглянула на него удивлённо, но сопротивляться не стала. Подбодренный её молчаливым согласием, Эдвард усадил девочку к себе на колени, подтянул выше и прижал спиной к своей груди.
– Так теплее, – всё же пояснил он, на что Белла лишь согласно кивнула.
Поначалу её тело было напряжено. Она замерла, застыла, словно каменное изваяние, и как будто даже боялась дышать. Однако постепенно Белла расслабилась, а затем, осмелев, положила ладони на запястья Эдварда и легонько сжала их.
– Тебе не больно? – она повернула голову и вопросительно посмотрела на него снизу вверх.
– Нет, мне хорошо… В смысле нормально… Не больно… то есть, – пробормотал Эдвард.
Ему не понравилось, как это прозвучало. Нерешительно и глупо, как будто он хотел за что-то оправдаться, но не знал как. Неужели за то, что ему хорошо с ней? Хорошо просто так сидеть рядом и болтать о всякой ерунде. Хорошо настолько, что сейчас его ничуть не волновал холод, не волновали шуршащие в углу мыши, не волновало даже то, что сегодня Рождество, а он остался без ужина, и желудок уже начинало сводить от голода.
Но ещё никогда они не были так близко друг к другу, как теперь. Так близко, что он всем телом ощущал на себе её вес, ощущал каждый её вдох, каждый удар сердца. Чувствовал аромат её волос – они пахли мылом и ещё чем-то сладким. Может быть, мёдом? Эдвард не был в этом уверен, потому что уже сто лет не ел мёд, хотя в той, прошлой, жизни очень его любил.
Эта близость вызывала в нём странные непривычные ощущения, словно кто-то вполсилы стукнул его кулаком в живот и теперь давил, давил и давил на него, не переставая. Но это не было больно. Отнюдь. Это было даже приятно. Чуть-чуть, самую малость.
Эдвард наклонил голову, прижался щекой к Беллиной макушке и честно попытался заснуть. Однако сон не шёл.
– Что случилось с твоими родителями? Почему ты здесь? – какое-то время промучившись, заговорил Эдвард.
Белла глубоко вздохнула, но ничего не сказала. И когда мальчик уже было решил, что она так и будет молчать, Белла вдруг ответила:
– Папа умер ещё до войны. Я его почти не помню. А мама… мама заболела. У неё был жар и сильный кашель. Доктор сказал, что это – воспаление лёгких, – Белла тихонько всхлипнула и замолчала, а затем добавила уже дрожащим от слёз голосом, – мама умерла две недели назад…
Ещё какое-то время Белла сквозь слёзы рассказывала о своей маме, о том, какой замечательной, доброй и ласковой она была. Рассказывала о том, как хорошо им жилось, пусть даже вечно не хватало денег. Рассказывала об их небольшом, но уютном доме, о маленьком садике позади него и о пруде неподалёку, где в густых камышах жили дикие утки.
Эдвард внимательно слушал девочку, ловя каждое её слово. И в нём росло, крепло и ширилось желание всегда защищать Беллу во что бы то ни стало, чтобы больше никто и никогда не смог причинить ей боль и не заставил её плакать. Задача сложная, трудновыполнимая, но решимости Эдварду было не занимать.
– А ты? Что с твоей семьёй? – закончив свой рассказ, вдруг спросила Белла.
Эдвард не был готов к этому вопросу, но всё же не смог не ответить на него. Это показалось ему нечестным по отношению к ней.
Слова давались ему с величайшим трудом. Прежде он и подумать не мог, что говорить может быть так трудно. Его горло будто сузилось до размера булавочной иголки, и каждая буква, каждый звук едва двигались по нему, застревали где-то посередине, и ему силой приходилось проталкивать их вверх.
Но всё же Эдвард говорил.
В отличие от Беллы, он не понаслышке знал, что такое бомбёжки. Ему до сих пор иногда снилось, как оглушительно завывает сирена воздушной тревоги, как в небе зловеще гудят немецкие самолёты, а затем где-то совсем рядом от взрывов сотрясается земля. Снова и снова. Снова и снова. Адская какофония звуков.
Им с родителями пришлось соорудить бомбоубежище прямо у себя в саду из гнутого листа железа, наполовину вкопанного в землю и заваленного сверху мешками с песком. Никого отопления, никакого электричества – только свечка и масляная лампа. А ещё холод и сырость. Ночи, проведённые там в томительном ожидании отмены воздушной тревоги, казались бесконечными и удушливыми, густыми и липкими от страха. С каждой неделей проведённых в бомбоубежище ночей становилось всё больше и больше. На лицах родителей Эдвард всё чаще замечал усталость и отчаяние. Казалось, что это не закончится уже никогда.
Многих друзей и одноклассников Эдварда отправили в эвакуацию. Он не знал, почему его родители не поступили так же, но не решался у них спросить: ему думалось, что стоит только об этом заговорить, как мама с папой тут же поймут свою оплошность и отправят их с Элис далеко от дома. Эдвард очень этого боялся.
Под завывание воздушной тревоги и устрашающие звуки бомбёжек прошла осень. Затем – зима. А на излёте весны заболела Элис. Это была всего лишь простуда, но родители решили, что, пока она не поправится, Эдварду лучше побыть у бабушки. Та жила всего в получасе ходьбы, но мальчику казалось, будто его отсылают куда-то далеко-далеко, откуда уже нельзя будет вернуться.
Эдвард до сих пор помнил, как нехотя плёлся вслед за бабушкой. На душе было муторно, тошно. На глаза наворачивались слёзы. Пройдя несколько ярдов, он остановился и оглянулся на дом. Стоявшая на пороге мама улыбнулась и махнула ему рукой на прощание. Это был последний раз, когда Эдвард её видел.
Уже на следующий день, десятого мая тысяча девятьсот сорок первого года², очередной немецкий авианалёт лишил его семьи. И никакое бомбоубежище не спасло.
Эдвард не помнил, как и кто сообщил им о случившейся трагедии, не помнил, что почувствовал в тот момент, о чём подумал. Он помнил только, как в ужасе вскрикнула бабушка, как, зажав уши ладонями, выскочил из дома. Эдвард помнил, как бежал, бежал и бежал вдоль полуразрушенных зданий, огибая вывернутый наизнанку бетон дороги. Бежал, не останавливаясь и не обращая внимания на боль в боку. Бежал до самого дома, дома, которого больше не было. Бежал, потому что не верил в это. Не мог поверить!
Когда же безжалостная правда ударила его по глазам грудой развалин, похоронивших под собой всё, что у него было, Эдвард резко остановился и обессиленно опустился на землю. Зарыдал, размазывая по лицу слёзы и дорожную пыль. Впервые в жизни он узнал, что значит душевная боль – настолько сильная, что невозможно дышать.
Бабушка так и не оправилась от удара. Она всегда была сильным и непоколебимым человеком. «Наш стойкий оловянный солдатик», – в шутку называла её мама. Когда начались бомбёжки, родители Эдварда долго уговаривали бабушку перебраться к ним, но та наотрез отказалась бросать свой дом. «Умру там, где родилась», – упрямо твердила она. Теперь же бабушка резко сдала, превратилась в скорбную скрюченную тень прежней себя. Каждый раз при взгляде на неё у Эдварда сводило живот от страха. От страха потерять и её – последнего родного человека. Однако судьбе было глубоко наплевать на его страхи, а потому через несколько месяцев не стало и бабушки…
Эдвард закончил свой печальный рассказ. Он замолчал и до ломоты стиснул зубы, чтобы сдержать предательские слёзы. Однако из горла всё равно вырвался булькающий звук, и несколько слезинок скатилось по щекам.
Всё это время неподвижно сидевшая Белла вдруг заёрзала у Эдварда на коленях, развернулась и заглянула ему в глаза.
– Знаешь, – сказала она, – а ведь плакать совсем не стыдно.
– Ну да, конечно, – скривился Эдвард и неприлично громко шмыгнул носом.
– Правда-правда, – заверила Белла.
Она положила голову ему на грудь и обняла его крепко-крепко.
И откуда только в ней столько силы? Ведь совсем же козявка.
Эдвард плотнее прижал к себе Беллу, зарылся лицом в её взлохмаченные волосы и… заплакал. Впервые за четыре года заплакал по-настоящему, не сдерживая рвущихся из груди рыданий и совсем не стыдясь их.
____________________________________________________________________________________________________________________________________
1. Кейн – розга-трость, инструмент для осуществления телесного наказания (порки); представляет собой гибкий прут длиной 60-120 см и толщиной от 4 до 13 мм; изготавливается преимущественно из ротанга или бамбука и часто покрывается лаком или различными средствами для пропитки дерева, увеличивающими её гибкость и уменьшающими износ. Каждый удар розгой-тростью причиняет намного более сильную боль, чем удар обычной розгой, при этом она не теряет своих ударных свойств после нанесения ею нескольких ударов, поэтому она одна может использоваться многократно. В государственных школах и частных школах Великобритании, где государству принадлежит хотя бы доля капитала, телесные наказания были поставлены парламентом вне закона в 1987 году (прим. автора).
2. 10 мая 1941 г. Лондон подвергся последнему мощному авианалёту. Возникли 2000 пожаров, и были разрушены 150 водопроводных магистралей. Были сильно повреждены пять доков, 3000 человек погибли и были ранены. Всего в ходе Лондонского блица («Блиц» – бомбардировка Великобритании нацистской Германией в период с 7 сентября 1940 года по 10 мая 1941) более 43 тыс. человек погибли и около 1,4 млн. человек лишились жилья (прим. автора).
Источник: http://robsten.ru/forum/69-3198-1
История теребит душу
