Весенний ветерок гулял в кронах деревьев, шелестя ещё совсем молодой светло-зелёной листвой. Майское солнышко теплом ласкало кожу, и на носу у Эдварда уже появились первые золотистые веснушки – обычное для весны дело. Однако если прежде он даже не обращал на них внимание, то в этом году частенько придирчиво разглядывал в помутневшем от времени зеркале своё отражение, недовольно морща нос. Ему казалось, что веснушки делали его похожим на сопливого мальчишку, в то время как сам он чувствовал себя совсем взрослым, почти мужчиной.

Веснушки были не единственным, что вдруг стало беспокоить Эдварда в собственной внешности. Раньше ему всегда было плевать на дырки в одежде и грязь под ногтями. Теперь же он начал тщательнее за собой следить. Дошло до того, что Эдвард сам, не дожидаясь Марии, стал штопать свою одежду, высунув от усердия кончик языка и то и дело вонзая в пальцы иголку. Ему очень хотелось нравиться Белле. Нравиться не просто как друг, а по-особенному.

Белла во многом переменила Эдварда, сделала его сильнее, ответственнее, решительнее и вместе с тем спокойнее, добрее. Но самое главное – она сделала его счастливее. Он больше не чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Белла вернула ему давно забытое ощущение, что он являлся частью семьи, пусть даже маленькой, состоящей всего из двух человек: его самого и Беллы.

В какой-то момент Эдвард вдруг совершенно чётко осознал, что любит её. Он уже не представлял, да и не хотел представлять свою жизнь без Беллы – маленького, трогательно хрупкого чуда. Дюймовочка. Эдвард больше не стеснялся этого сравнения, пришедшего на ум в момент их первой встречи. Теперь он открыто называл её этим милым прозвищем.

Ребята окрестили их «женихом и невестой», то и дело подшучивали над ними. Поначалу Эдвард делал вид, что это его злило, а потом – перестал. В действительности ему льстило, что такая красивая девочка дружила с ним. Только с ним. Эдвард гордился тем, что у него была Белла, и дорожил ею так, как давно никем не дорожил. Вернее, так он ещё никогда никем не дорожил.

Эдвард закончил делать последнюю грядку и, ладонью вытерев со лба пот, подошёл к Белле. Та, сидя на корточках, сеяла морковь.

– Ты скоро?

Эдвард присел рядом и, наклонившись, заглянул в её сосредоточенное лицо.

– Угу, – промычала Белла, присыпая землёй очередную бороздку.

– Но как скоро?

– Уже всё.

Белла выпрямила спину, посмотрела на Эдварда и вдруг засмеялась.

– Чего? – нахмурился он.

– У тебя на лице грязь размазана.

– Да неужели? – хитро прищурился Эдвард.

Он незаметно запустил пальцы во влажную землю, а затем мазнул ими по идеально гладкой, чистой щеке Беллы. Она возмущённо вскрикнула и шутливо толкнула его, повалив на спину. Он, смеясь, утянул её за собой.

– Вы уже закончили?

Райли Бирс навис над ними, широко расставив ноги и загородив собой солнце.

– Да, сэр.

Эдвард проворно встал и помог подняться Белле, попутно стряхивая с неё прилипшие комочки земли.

– Только полить осталось.

– За полив сегодня отвечают Джаспер с Майклом, так что вы свободны. Можете погулять, – Райли улыбнулся, а затем добавил, – только далеко не уходите.

Эдвард заметил, как мистер Бирс подмигнул ему – их с Беллой дружба и для него не осталась в секрете. Мальчик вспыхнул, так некстати вспомнив, как на прошлой неделе изрядно принявший на грудь Райли прочёл ему, Эммету и Джасперу целую лекцию на тему «особых» отношений между мужчинами и женщинами. Тогда все трое просто посмеялись над пьяным мистером Бирсом, однако было бы ложью сказать, что его рассказ ничуть не взволновал Эдварда. Ещё два дня после этого он отчаянно краснел, стоило ему только оказаться рядом с ничего не подозревающей Беллой. Вот и теперь щёки будто опалило изнутри огнём.

Получив разрешение Райли, Эдвард с Беллой перелезли через покосившуюся изгородь и оказались в зарослях сирени, раскинувшихся сразу за огородом. Тягучий сладкий аромат недавно распустившихся нежно-лиловых цветов прозрачным маревом растекался в прогретом солнцем воздухе. Дурманил.

Белла прошла в глубь зарослей – Эдвард последовал за ней. Пушистые гроздья густо растущей сирени гладили его по лицу, оставляя на коже невидимый глазу отпечаток душистого поцелуя.

Белла остановилась, провела ладонью по одной из веток, поднесла её к лицу, а затем отломила. Пото́м отломила ещё одну и ещё. Эдвард присоединился к девочке и помог ей нарвать целую охапку сирени.

Они сели на траву под кустом, и Белла принялась плести венок. Эдвард же просто сидел рядом и наблюдал за ней, не нарушая молчания. Даже молчание рядом с Беллой было каким-то особенным.

– Возле нашего дома тоже росла сирень…

Девочка наконец закончила плести венок и посмотрела на Эдварда.

– Мама срезала несколько веток и ставила их в вазу. Каждую весну у нас в доме сладко пахло сиренью.

На лицо Беллы набежала грусть, но она всё же заставила себя улыбнуться.

– Ну, как? – распустив волосы и надев на голову венок, кокетливо спросила девочка.

- Красиво.

Поддавшись внезапному порыву, Эдвард протянул руку и несмело погладил её по щеке.

– Ты красивая.

Белла в кружевном облаке сиреневых цветов, и правда, была чудо как хороша!

Восторженный взгляд мальчика задержался на её губах. Вот уже несколько недель он мечтал поцеловать Беллу. Эта мечта захватила его настолько, что по ночам ему часто снился их поцелуй – там, во сне, Эдвард был куда смелее, чем в жизни.

«А что если поцеловать Беллу прямо сейчас? Просто взять и поцеловать!.. Или лучше сначала спросить у неё разрешения?..» – эти мысли пронеслись в голове у мальчика со скоростью света, но ничего предпринять он так и не успел.

Стянув с себя венок, Белла водрузила его на голову Эдварда, чьё сердце в эту минуту готово было выпрыгнуть из груди, и улыбнулась:

– Ты тоже красивый.

Она поднялась на ноги и медленно двинулась вдоль кустов, перебирая пальцами и разглядывая нежно-лиловые гроздья цветов.

Эдвард закрыл глаза и глубоко вдохнул приторный аромат сирени. Аромат, который невозможно спутать ни с одним другим. Аромат, который теперь всегда будет ассоциироваться у него с Беллой.

Эдвард открыл глаза, тоже встал и подошёл к ней.

– Что ты делаешь? – с интересом наблюдая за её манипуляциями, спросил он.

– Ищу цветок с пятью лепестками, – Белла обернулась к Эдварду и, увидев, что её слова ничего ему не объяснили, добавила, – почти у всех цветков сирени только четыре лепестка, но иногда попадаются с пятью.

По правде сказать, Эдвард так и не понял, для чего это нужно было Белле, однако решил ей помочь. Он снял с головы венок и тоже стал внимательно рассматривать соцветия.

– Вот, нашёл, – с облегчением сообщил он, когда в глазах уже начало рябить.

– Здорово! – радостно воскликнула Белла. – А теперь нужно загадать желание и съесть цветок.

– Зачем съесть? – с подозрением спросил Эдвард.

– Иначе желание не исполнится.

– Можно подумать, если я съем цветок, оно исполнится, – скептически хмыкнул мальчик.

– Обязательно исполнится, главное – поверить в это изо всех сил! – не сдавалась Белла.

– Откуда вообще ты это взяла?

Эдвард оторвал от ветки цветок с пятью лепестками и повертел его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Цветок как цветок. Что в нём может быть волшебного?

– Мне мама рассказывала, – голос Беллы вдруг понизился почти до шёпота.

Против такого аргумента Эдвард устоять не мог. «Мамы всегда правы», – об этом без устали твердила его собственная мать.

Мальчик вздохнул и на минуту задумался. Что бы такого загадать? Конечно, он мог бы загадать поцелуй с Беллой, но это было бы слишком просто для чуда. Так что же?..

Ответ пришёл сам собой.

«Хочу вместе с Беллой оказаться подальше отсюда, подальше от Уилксов. Хочу снова жить в Лондоне. Вместе с Беллой».

Под пристальным взглядом девочки Эдвард положил «волшебный» цветок на язык и разжевал его. Рот наполнился необычным горьковато-сладким вкусом. Это был вкус только что загаданного желания. Горьковато-сладкий вкус его мечты.

– И что ты загадал? – с любопытством поинтересовалась Белла.

– Не скажу. Всем известно, что, если рассказать кому-то о загаданном желании, оно не сбудется.

– Но мне-то можно, – не сдавалась девочка.

– Нет, никому нельзя.

«Особенно тебе», – мысленно добавил Эдвард.

Белла пожала плечами и снова принялась искать заветный пятилистник. Не прошло и двух минут, как она оторвала один цветок и, закрыв глаза, сунула его в рот.

– А ты знаешь, что у нас в Англии сирень не любят? – спросила Белла, снова оборачиваясь к Эдварду.

Он молча покачал головой, не в силах перестать откровенно любоваться ею.

– Считается, что она приносит несчастье.¹ А вот в Германии сирень очень даже любят.²

– Откуда ты знаешь? Про Германию, – на последнем слове голос Эдварда понизился, словно оно было запретным, ругательным.

– Я наполовину немка. Моя мама приехала из Германии в Англию, когда ей было шестнадцать, – как ни в чём не бывало пояснила Белла. – Она с родителями…

Эдвард подскочил к девочке и крепко зажал ей рот ладонью. Он ещё не успел до конца осознать весь смысл её слов, но в его голове уже вспыхнула красная лампочка тревоги.

– Больше никогда не говори об этом вслух. Никогда! – глядя в испуганно округлившиеся глаза Беллы, быстро заговорил Эдвард. – Если тебя кто-нибудь услышит, если миссис Уилкс узнает… Она тебя убьёт! – он замолчал и убрал руку от её рта.
Только его сердце всё ещё мчалось и мчалось куда-то вперёд.

– Но почему? Я ведь не сказала ничего такого! – в голосе Беллы действительно слышалось искреннее недоумение.

– Миссис Уилкс ненавидит детей. Это же сразу ясно. Но ещё больше она ненавидит нацистов. Ты ребёнок и наполовину немка – этого достаточно, чтобы она возненавидела тебя всем сердцем.

– Моя мама не была нацисткой!

– Это неважно! Неважно, понимаешь?! Для неё все немцы – нацисты. Не знаю, правда это или нет, но говорят, что во время бомбёжек Лондона у неё погибли родители и младший брат. После этого она люто возненавидела Германию и всех немцев.

– У тебя тоже погибли родители и сестра. Для тебя теперь тоже все немцы – нацисты? Ты тоже ненавидишь их всех? И мою маму? – с вызовом спросила Белла.

Ну до чего же упряма!

Эдвард задумался. Не хотел, но всё равно задумался. Он рос с мыслью, что нацистская Германия – это зло, что немцы – это зло. И не так-то просто было отказаться от этих убеждений в считанные мгновения только потому, что девочка, которую он любил, оказалась наполовину немкой. С другой стороны, ни Белла, ни её мама, о которой за месяцы дружбы с Беллой Эдвард узнал так много хорошего, не имели никакого отношения ни к Гитлеру, ни к бомбёжкам Великобритании. Так почему он должен их ненавидеть? Это же неправильно!

– Нет. Я – нет, – твёрдо проговорил Эдвард. – Но я не миссис Уилкс. Она сживёт тебя со свету, если узнает про твою маму. Виктория и за меньшее мучила до смерти. Слышала про Бри Таннер, чью кровать ты сейчас занимаешь? Прошлой зимой миссис Уилкс выставила её в одном платье на мороз только за то, что та сгоряча назвала её Гитлером в юбке. Бри сильно простудилась и через неделю умерла. Никакого врача к ней даже не вызвали. И это не единственный случай. Ещё одного мальчика она попросту заморила голодом в том самом чулане. Виктория – самый настоящий монстр, – глядя на побледневшую Беллу, Эдвард замолчал и сокрушённо покачал головой. – Монстр, понимаешь?

В воцарившейся тишине где-то совсем рядом отчётливо хрустнула ветка. На мгновение Эдварда парализовал страх, но он быстро сумел справиться с ним и рванул вперёд, продираясь сквозь кусты сирени. Белла – за ним. Среди листвы мелькнула белобрысая косичка. Неужели Джейн?!

– Я её прибью! Пусть только попробует распустить язык! – кинувшись было за ней, зло процедил Эдвард.

– Погоди! – Белла схватила его за руку и заставила остановиться. – И что ты сделаешь? Поколотишь её? Пригрозишь? Ты же понимаешь, что это бесполезно. Джейн только сильнее разозлится, и будет ещё хуже.

«Хуже быть уже не может», – хотел было возразить Эдвард, однако не стал, увидев ужас, плескавшийся в карих глазах девочки, которая сейчас изо всех сил старалась казаться спокойной и сильной. Какой был смысл пугать её ещё больше? Вместо этого он накрыл своей ладонью ладонь Беллы, лежавшую на его предплечье, и ободряюще сжал её.

– Может быть, всё ещё обойдётся…

Несмотря на все старания, голос его прозвучал насквозь фальшиво. Эдвард сам не верил в то, что говорил.

Не обошлось. Это выяснилось уже на следующее утро.

Была как раз очередь Эдварда кормить коз, и он провозился дольше, чем рассчитывал, а потому опоздал к завтраку. Заходя в дом, мальчик предчувствовал неминуемое наказание за свою нерасторопность, но сразу же стало ясно, что сейчас миссис Уилкс совсем не до него.

Все дети сгрудились в дверях столовой, из которой доносился истеричный крик Виктории. Поначалу Эдвард не смог разобрать, что именно она выкрикивала, но затем…

– Никчёмное нацистское отродье! – каждое слово будто бездонное вместилище ядовитой ненависти.

Внутри у Эдварда всё оборвалось, ухнуло вниз с немыслимой скоростью, оставив после себя ледяную пустоту. Такую же безграничную, как ненависть Уилкс. Активно заработав локтями, мальчик рванул вперёд – скорее, интуитивно, нежели с намереньем предпринять что-то конкретное. Сознание затуманилось, рассеялось.

– Нет! Моя мама не была нацисткой! Она была самой доброй, самой лучшей! Вы ей и в подмётки не годитесь!

Обида и негодование, боль и отчаяние в голосе Беллы выбили последний клочок почвы у Эдварда из-под ног, но вместе с тем заставили и ускориться.

Наконец он протиснулся вперёд. Протиснулся в тот самый момент, когда миссис Уилкс, размахнувшись, ударила Беллу по лицу – у той из носа хлынула кровь, потекла по губам и подбородку, закапала на пол.

Эдвард отшатнулся. Попятился. Спиной стал протискиваться назад с той же силой, с которой только что пробивал себе дорогу вперёд, потому что знал – задержись он хотя бы на мгновение, и не сможет сдержаться – кинется вперёд и зубами вопьётся в руку Виктории. Со всей силой, намертво. Если он так сделает, его запрут вместе с Беллой. Это будет всё, конец. Конец для них обоих.

В голове Эдварда разом прояснилось, словно это его только что ударили наотмашь. Мысли лихорадочно забегали, замелькали – он пытался найти выход, путь к спасению. Однако мальчика вновь настиг крик Виктории, вслед за которым уже летел плач Беллы. Он ударил Эдварда под дых, вновь погружая сознание в разрушительный хаос. Мальчик зажал уши ладонями и выскочил из дома. Когда-то это уже было. Когда-то было… Когда?..

Эдвард опустился – почти рухнул – на скрипучие деревянные ступени и, обхватив ноги руками, уткнулся лбом в колени. Крепко стиснув зубы, принялся раскачиваться взад-вперёд. Взад-вперёд, снова и снова.

Думай, думай, думай!

План вырисовывался постепенно, штрих за штрихом, деталь за деталью. Поначалу расплывчатый, очень уж примерный, он становился всё яснее, обрастая новыми деталями. Собственно, это даже трудно было назвать планом – всего лишь целеустремлённое решение воплотить в жизнь ещё вчера загаданное на сирени желание. Скорее всего, план был совершенно дурацким, не выдерживающим никакой критики, но в тот момент Эдвард не понимал этого. А даже если бы и понял, то всё равно не передумал бы: ничего другого ему попросту не оставалось.

Весь день Эдвард старался сохранять невозмутимый вид, чтобы ничем себя не выдать. Невозмутимый, но не слишком равнодушный, ведь всем было известно о его крепкой дружбе с Беллой. Безмятежное настроение Эдварда навело бы на подозрение, хотя бы ту же Джейн.

То и дело он ловил на себе сочувствующие взгляды Эммета, Джаспера и Розали, которые не решались подойти к нему и высказаться открыто. «Мы тоже очень переживаем за Беллу, – будто говорили они, – переживаем, но сделать для неё ничего не можем».

И пусть они не могли, но он, Эдвард, мог. Должен был смочь! Сейчас от этого зависела жизнь Беллы. День близился к концу, а ей никто не принёс даже стакана воды. Сволочи! При мысли об этом у мальчика всё вскипало внутри, но он изо всех сил старался успокоиться. Для осуществления плана ему нужны были ясная голова и твёрдые руки.

Первым делом Эдвард достал из-под своего матраса самодельную отмычку из тонкой, но жёсткой проволоки, найденной во дворе. Около года назад по такой отмычке им с Эмметом сделал Джаспер, во времена своей беспризорной жизни не гнушавшийся воровством. Он же забавы ради научил их пользоваться этим «орудием труда». Правда, у Эммета не очень-то выходило, чего нельзя было сказать об Эдварде. Его тонкие длинные пальцы будто специально были созданы для того, чтобы вскрывать замки. Тогда Эдвард и подумать не мог, что однажды от этого сомнительного таланта будет зависеть судьба дорогого ему человека.

Вторым пунктом плана были деньги – в количестве, достаточном для того, чтобы добраться до Лондона и продержаться там первое время.

Деньги были у Уилксов – в этом Эдвард ни секунды не сомневался. Значит, ему не оставалось ничего другого, кроме как украсть у них эти самые деньги. Эта часть плана, пожалуй, была самой рискованной, но совершенно необходимой. Жизненно важной.

Для своей операции Эдвард выбрал момент, когда Уилксы будут ужинать. Обычно вечерняя трапеза занимала у них что-то около получаса, а то и больше, но всё равно риск оказаться застуканным кем-то из ребят был очень велик.
А потому, когда Эдвард, наклонясь, орудовал проволокой в дверном замке, по его спине струился пот, хотя в доме было прохладно. Сердце гулко бухало в груди, испуганно сжимаясь при каждом шорохе, каждом звуке, каждом скрипе половиц даже под его собственными ногами.

Ничего не выходило. Руки мелко тряслись, пальцы уже начинало сводить от напряжения – это мешало ещё больше, усложняло и без того непростую задачу. Мысль, что теперь он станет вором, тоже прилично действовала на нервы, словно кто-то у него над ухом водил камушком по стеклу, издавая премерзкий скрежет.

Эдвард вытащил проволоку из замочной скважины, сунул её в карман и, выпрямившись, вытер со лба испарину. Отдышался, сжимая и разжимая кулаки. Времени было в обрез. А возможно, его уже и вовсе не осталось. Осознание этого заставило Эдварда снова взяться за дело, поторопиться. Постараться как следует, изо всех сил.

Наконец замок щёлкнул – звук показался Эдварду настолько резким и громким, что он на целую минуту впал в оцепенение, будучи уверенным, что сейчас сюда сбегутся все, кто есть в доме. Однако ничего не произошло.
Трясущейся рукой мальчик открыл дверь и вошёл в комнату. Действовать нужно было быстро, но осторожно, чтобы Уилксы раньше времени не заметили следы его вторжения. Не считая широкой двуспальной кровати с двумя тумбочками по бокам, в комнате стоял большой платяной шкаф, письменный стол со стулом и громоздкий комод с зеркалом. И никаких картин, статуэток или других милых безделушек, которыми женщины так любят украшать своё жильё. Во всяком случае его мама и бабушка очень любили.

Не теряя времени, Эдвард по очереди осмотрел тумбочки, но не нашёл там ничего интересного. С каждой секундой сердце начинало стучать всё быстрее и быстрее. Казалось, ещё немного, и оно, не выдержав, лопнет, как перезрелый помидор. Кровь оглушительно стучала в висках в такт сердцебиению, вызывая тошнотворное головокружение. Однако мысли о Белле придавали Эдварду сил, вселяли странную слепую уверенность, что всё у него получится. Должно получиться! Ради Беллы.

Покончив с тумбочками, он принялся за комод. После тщательного осмотра первых трёх ящиков мальчику наконец улыбнулась удача: в самом нижнем, четвёртом, ящике под стопкой простыней он обнаружил резную деревянную шкатулку, покрытую лаком. С замирающим от волнения сердцем Эдвард поднял крышку шкатулки. Деньги! Целая стопка благословенных фунтов стерлингов! Невероятное везенье!

Мальчик не мог вот так вот с ходу определить, действительно ли денег было так много, как казалось на первый взгляд, потому что понятия не имел, что сколько сто́ит. Он на мгновение заколебался: сколько банкнот ему взять? Искушение просто забрать всё было очень велико, но это показалось ему слишком рискованным: если кто-то из Уилксов сегодня откроет шкатулку, то пропажи части денег может и не заметить, а вот не заметить пустое дно шкатулки уж точно невозможно. Времени на раздумья не было, поэтому Эдвард сделал первое, что пришло ему в голову: отсчитал ровно половину банкнот, аккуратно свернул их и сунул в карман брюк.

Скрыв все следы своего первого в жизни преступления, Эдвард выскользнул в коридор и защёлкнул замок двери. Он как раз подошёл к спальне мальчиков, когда по лестнице поднялась Виктория. Живот скрутило от страха: на какое-то безумное мгновение ему показалось, что Уилкс даже сквозь плотную ткань брюк сможет увидеть деньги в его кармане. Однако мальчик всё же нашёл в себе силы совершенно равнодушно скользнуть взглядом по её высокой, крепко сбитой фигуре и нарочито неторопливо открыл дверь спальни. Так или иначе, но самая рискованная часть его плана была уже позади.

Дальше будет проще. По крайней мере, Эдварду так казалось.

У него едва хватило терпения дождаться, когда все крепко заснут. Решив, что выждал уже достаточно времени, он встал и стянул с подушки наволочку, которая теперь должна была послужить ему чем-то вроде походного мешка. Прихватив с собой шерстяную кофту, изрядно побитую молью, Эдвард спустился вниз. Не решившись включить свет, он в полумраке прошёлся по кухне, посягнув на те шкафы, где хранились продукты для Уилксов, Марии и Райли. Он сложил в наволочку попавшуюся под руки провизию, но совсем немного, чтобы было нетяжело нести. В довершении Эдвард сунул туда же наполненную водой бутылку, в которой Мария хранила козье молоко, и положил завёрнутые в носовой платок деньги.

Оставив наволочку-мешок с припасами под лестницей, Эдвард снова вернулся в кухню, налил стакан воды, отломил внушительный ломоть хлеба и взял кусок варёной курицы – то немногое, что осталось от ужина Уилксов. Он и сейчас всё ещё испытывал внутреннее напряжение, лёгкий мандраж, но это даже близко не шло в сравнение с тем страхом, что сковывал ему мышцы, когда он крал деньги. Теперь самым трудным для мальчика было дождаться рассвета. Ждать всегда труднее всего. Даже то, что ему удастся открыть замок чулана, где заперли Беллу, не вызывало у Эдварда никаких сомнений. В конце концов, в его распоряжении была ещё целая ночь.

Однако целой ночи не потребовалось: мальчик справился с замком за считанные минуты. С тихим скрипом Эдвард распахнул дверь – в нос ударил ставший уже ненавистным запах пыли и затхлости. Из темноты в его сторону метнулась маленькая испуганная тень. Врезалась в него, обхватила руками.

– Эдвард, – выдохнула она, уткнувшись лицом ему в грудь.

Беллу трясло то ли от страха, то ли от холода. Он обнял девочку за худенькие плечи, вздрагивающие от рыданий, прижал к себе крепко-крепко и коснулся губами её макушки.

– Ну, чего ты?.. Чего? – на какие-то секунды растерявшись, сбивчиво прошептал Эдвард ей в волосы. – Всё будет хорошо. Я всё придумал.

Белла недоверчиво покачала головой, громко всхлипнула и вжалась в него ещё сильнее, словно боясь, что между ними вдруг вырастет невидимая стена, и она снова останется одна. Эдвард не возражал. Ему нравилось держать Беллу в своих руках, нравилось быть для неё островком безопасности.

– Тебе нужно поесть, – мальчик нехотя отстранился и вышел из чулана за едой, оставленной на полу возле входа.

– Где ты это взял?

Белла удивлённо округлила глаза. Даже в полумраке в них отчётливо читался голод.

– В кухне, конечно.

Эдвард поставил тарелку с едой и стакан с водой на пол и по-турецки уселся рядом.

– Если Уилксы узнают, что ты украл это…

Белла покачала головой и села напротив.

Если она и колебалась какое-то время, прежде чем взяться за еду, то совсем недолго: инстинкты взяли своё.

– Ещё бы им не узнать, – усмехнулся Эдвард, – но только это уже неважно.

– Что ты имеешь в виду? – залпом осушив стакан воды, девочка замерла, настороженно глядя на Эдварда. – Что ты задумал?

– Потом, Дюймовочка, всё потом. Ты поешь сначала. Поешь, – улыбнулся он.

Глядя на жующую Беллу, Эдвард вспомнил, как тайком принёс ей кусок своего хлеба пять месяцев назад, вспомнил, как неловко ему было смотреть на неё, пока она ела хлеб. Сейчас, наблюдая за Беллой, мальчик испытывал целую палитру разнообразных чувств, но неловкости среди них не было точно.

– Утром мы с тобой убежим отсюда! – на одном дыхании выпалил Эдвард, когда, доев, Белла вновь потребовала у него объяснений.

– Но куда мы пойдём?

Девочка придвинулась ближе, и их колени столкнулись.

Её голос звучал взволнованно, на лице отражалось замешательство, но по тому, как она сейчас смотрела на него, Эдвард понял, что Белла уже согласна. Правда, особого выбора у неё и не было. У них не было.

– В Лондон. Я знаю, как выйти на дорогу, которая туда ведёт. Мы поймаем попутную машину, пешком нам туда не добраться. Может быть, бабушкин дом всё ещё пустует. Будем жить в нём. А если нет, тогда придумаем что-то другое. Я найду какую-нибудь простую работу. Буду делать всё, что скажут, лишь бы заработать.

Эдвард говорил торопливо, возбуждённо, заражая девочку своей идеей, говорил так, что она безоговорочно верила ему, точно так же, как верила все эти месяцы.

Сейчас им правило не только желание спасти Беллу от беспощадной кары миссис Уилкс, но и жажда приключений, живущая в каждом мальчишке, пусть даже он и не отдавал себе в этом отчёта.

Эдвард рассказал Белле про украденные им деньги, про небольшой запас продуктов в дорогу, спрятанный под лестницей. Девочка то хмурилась, поджав губы, то согласно кивала и робко улыбалась, но на протяжении всего рассказа одно оставалось неизменным – её взгляд, полный восхищения. Растворяясь в этом взгляде, мальчик вдруг поймал себя на мысли, что ради него готов пойти ещё и не на такое. Ради этого взгляда Беллы он готов сделать всё, что в его силах, и даже больше.

– А сейчас тебе нужно немного поспать: завтра будет трудный день, – подвёл итог Эдвард. – Я приду за тобой на рассвете.

– Нет, Эдвард, не уходи!

Белла схватила его за руку и крепко сжала её, словно в попытке остановить, хотя он не успел ещё даже шелохнуться.

– Я должен идти. Джеймс встаёт посреди ночи, чтобы покурить, и часто заглядывает к нам в спальню, дымя своей вонючей сигаретой, – Эдвард с отвращением поморщился. – Моя койка стоит у самой двери. Если Джеймс увидит, что меня в ней нет, всё пропало, – мальчик высвободил руку из чуть ослабевшей хватки Беллы и положил ладони ей на плечи. – Я вернусь совсем скоро. Обязательно вернусь. Ты мне веришь?

Быстрый кивок в ответ.

– Всё будет хорошо, я тебе обещаю.

Эдвард увидел, как в карих глазах набухли слёзы: ещё немного, и вырвутся на свободу, ручьём потекут по щекам. Поддавшись внезапному порыву и давнему тайному желанию, он наклонился к Белле и неловко ткнулся губами в уголок её рта, лишь в самый последний момент вдруг испугавшись целовать в губы.

Эдварда будто ударило током, пружиной подбросило вверх. Задыхаясь от волнения и смущения, он быстро выскочил из чулана, кое-как выдавив из себя «увидимся на рассвете» и напрочь забыв прихватить с собой пустую посуду.
Вернув на место навесной замок, Эдвард прижался спиной к двери, чтобы отдышаться. Губы жарко горели, пульсировали. Голова будто превратилась в невесомый воздушный шарик, который вот-вот взмоет вверх – не поймаешь.

Мальчик не знал, можно ли это считать за поцелуй, да ему было и не важно. Важны были только те, ни с чем не сравнимые чувства, что он сейчас испытывал. Но, конечно, самым важным было то, что совсем скоро они с Беллой убегут отсюда, раз и навсегда освободившись от гнёта Уилксов. А там – будь что будет.
______________________________________________________________________________________________________________________________
1. В Англии сирень считается только цветком горя и несчастья. Старая английская пословица даже говорит, что тот, кто носит сирень, никогда не будет носить венчального кольца. И потому послать сватающемуся жениху ветку сирени значит отказать в руке той девушки, за которую он сватается. К этому вежливому способу там нередко и прибегают. В Англии долгое время была только лиловая сирень, а про появление белой сложилось такое сказание. Говорят, что когда один богатый лорд обидел одну доверившуюся ему молодую девушку и она умерла с горя, то провожавшие ее друзья усыпали всю ее могилу целыми горами сирени. Сирень эта была лиловая, но когда они на другой день пришли на могилу, то были несказанно удивлены, увидев, что она стала белой (прим. автора).

2. В Германии сирень пользовалась большой популярностью. Весной ею украшали почти все дома, из неё плели венки, делали букеты. Девушки использовали сирень для гаданий: считалось, что, если найдёшь пятилепестковый цветок сирени, будешь счастливой. Именно оттуда пришёл наш любимый обычай выискивать на счастье цветочки с пятью, шестью и более лепестками, а затем съедать. Интересно, что появление таких цветочков – своеобразное уродство, более характерное для белой сирени. А вот цветочки с тремя лепестками, наоборот, считались «несчастливыми» (прим. автора).

ОКОНЧАНИЕ>>>