Предрассветные сумерки растворялись в молочном тумане, пряча восходящее солнце за этой безликой серостью. По небу плыли облака цвета мокрого асфальта, предвещавшие дождь. Очень некстати, ведь у Эдварда с Беллой не было ни зонтов, ни дождевиков, а промокнуть в такую погоду наверняка значило продрогнуть до самых костей. Но такой пустяк, конечно же, не мог их остановить. Они были настолько полны решимости, что, казалось, никто и ничто в мире не способно их удержать.

Дети рысцой пересекли огород, перелезли через забор и, продравшись сквозь пахучие заросли сирени, устремились к лесу, возвышавшемуся почти сразу за территорией приюта. Конечно, можно было выбраться через главные ворота, но тогда им пришлось бы пройти через всю деревню, где их мог кто-нибудь заметить. Да и просёлочная дорога, ведущая к шоссе, была очень длинной и шла через поле, так что никаких кустов и деревьев, за которыми можно спрятаться, не было и в помине. Шансы, что их догонят и найдут прежде, чем они доберутся до шоссе, увеличились бы в разы.

Каждое лето Райли водил мальчишек в лес за грибами и ягодами. Учил их определять, где север, а где юг; показывал им, какие растения, ягоды и грибы можно есть, а какие – ни в коем случае. Он же показал им путь, по которому можно выйти к шоссе, ведущему в Лондон. Прежде Эдвард не задумывался над тем, для чего Бирс это сделал, а вот теперь в голову пришла мысль – возможно, тот надеялся, что кто-то из мальчиков решится на побег, и хотел таким образом помочь им? Возможно, даже подтолкнуть? Так или иначе, но теперь Эдвард был безмерно ему благодарен.

Поначалу мальчик нёс в одной руке наволочку-мешок, а в другой сжимал ладонь Беллы, тянул её, словно на буксире, однако быстро понял, что двигаться по лесу таким образом – не лучшее решение. Ветки деревьев то и дело больно били ему по лицу, норовя выколоть глаза. Идущая вплотную за ним Белла не видела дорогу под ногами и всё время спотыкалась. В конце концов Эдвард решил, что держать девочку за руку вовсе не обязательно: она и так никуда не денется.

После того, как он выпустил её ладонь, идти стало значительно проще, но теперь его начало одолевать беспокойство: не отстала ли Белла, не упала ли. Стараясь различить звук её шагов позади себя, Эдвард напряжённо вслушивался в мелодию леса: шелест умытых росой листьев; утреннее пение птиц; стук дятла, добывавшего себе завтрак; старческий скрип высоких вековых деревьев. Почти всё время Эдвард без труда улавливал шаги Беллы, но случались моменты, когда ему казалось, что он больше не ощущает её присутствия. Тогда мальчик, не останавливаясь и не сбавляя скорости, бросал быстрый взгляд через плечо и с облегчением убеждался, что с ней всё в порядке.

В один из таких моментов правая нога Эдварда угодила в яму, присыпанную прошлогодней опавшей листвой, и резко подвернулась. Он коротко вскрикнул, упал – боль в ноге сделалась почти нестерпимой. Она, словно зверь, впилась в неё острыми зубами, прокусила насквозь. Обездвижила.

– Эдвард?

Он открыл глаза, только теперь осознав, что зажмурился, и увидел перед собой испуганное лицо Беллы.

– Тебе больно? Ты можешь встать? А идти?.. Идти ты сможешь?

Белла заплакала. Он ещё не успел ответить ни на один из её вопросов, но она уже и так знала, какими будут ответы: видела это по его перекошенному лицу, по испарине, выступившей у него на лбу, слышала это в его учащённом от боли дыхании. Она прочла это в его глазах, наполненных отчаянием и страхом.

И всё-таки Эдвард пошевелил повреждённой ногой, попытался опереться на неё, чтобы встать. Не вышло. Боль оказалась такой, что мальчик едва не взвыл.

Он сломал ногу, совершенно точно сломал!

Эта мысль разом подмяла его под себя, раздавила, растоптала все надежды и мечты. Захотелось просто лечь, не шевелясь, закрыть глаза и умереть прямо здесь и сейчас. До этого мгновения Эдвард думал, будто всё знает о боли, обо всех её оттенках и отзвуках. Однако такую сильную боль он испытывал впервые в жизни. И когда?! Именно теперь, когда сломанная нога означала конец. Конец всему!

Как же глупо вышло! Глупо, глупо, глупо!

Эдвард всхлипнул, опустив голову. Впился пальцами в прелую листву, скребя ногтями землю от захлестнувшего его отчаяния.

Белла зашуршала листьями, придвигаясь ближе. Её дрожащая ладонь легла ему на левое колено, сжала. Погладила и снова сжала.

Внутри у Эдварда всё застонало, задрожало от едва сдерживаемых рыданий. Дышать стало трудно и больно.

«Знаешь, а ведь плакать совсем не стыдно…»

Да, не стыдно… Но и не нужно. Только не сейчас, только не при Белле!

– Я не могу, Белла, – обречённо выдохнул Эдвард, подняв на девочку глаза.

Её губы мучительно кривились, а по щекам беззвучно катились слёзы.

– Не могу. Совсем… Ты уж прости меня, ладно? – голос дрогнул, последнее слово получилось растянутым, искажённым.
Эдвард чувствовал, что висел на волоске. Ещё немного – и расплакался бы. Значит, нужно было поторопиться, успеть сказать всё, прежде чем платину прорвёт. Мальчик сделал глубокий вдох и торопливо продолжил:

– Я останусь здесь, а тебе нужно идти дальше. И побыстрее, Белла. Медлить нельзя, иначе Уилксы тебя нагонят. Не так уж далеко мы и ушли, а они наверняка нас хватились.

– Нет, Эдвард, нет, нет, – Белла закрыла глаза и упрямо помотала головой. – Без тебя я никуда не пойду!

– Но я не могу! Не могу, понимаешь?! – в отчаянии выкрикнул Эдвард.

Несколько растревоженных криком птиц шумно вспорхнули с дерева и улетели прочь.

– Значит, я тоже останусь здесь, с тобой.

Лицо Беллы исказилось, и слёзы покатились градом.

– Нет, это же глупо, неправильно. Если ты останешься здесь, значит, всё было зря. Тебе нельзя оставаться.

Девочка снова зажмурилась и, качая головой, разрыдалась.

– Послушай меня. Пожалуйста, Белла, послушай! – Эдвард вновь повысил голос, изо всех сил стараясь, чтобы он звучал твёрдо, и сжал её руку, всё ещё лежавшую на его колене. – Уходи. Это – твой единственный шанс. Я никогда себе не прощу, если из-за меня ты от него откажешься, если по моей вине с тобой что-нибудь случится.

– А ты?.. Как же ты?! – девочка распахнула утонувшие в слезах глаза и посмотрела на Эдварда.

От вида её карих глаза оленёнка Бэмби его горло сжалось в болезненном спазме. Неужели он больше никогда не увидит этих глаз, не увидит Беллу? Неужели никогда?!

– Если Уилксы тебя найдут, то убьют. А если не найдут, ты…

Белла, всхлипнув, замолчала, но мальчик понял, что она хотела сказать «умрёшь». Да, она умная девочка, она всё понимала.

– Это уже неважно. Ты всё равно ничего не можешь с этим поделать. Но ты сможешь выбраться сама. За нас двоих. Ты должна, Белла! Ты ведь сделаешь это, скажи, сделаешь?

Она кивнула, продолжая горько плакать.

– Вот и хорошо. Не зря же я называю тебя Дюймовочкой. Она тоже смогла выбраться из пруда и… ещё откуда-то…

– Из норы, – размазывая слёзы по щекам, подсказала Белла.

Эдвард кивнул и принялся объяснять ей, как найти старые шпалы, у которых нужно будет свернуть направо, после чего, двигаясь вдоль них, выйти на шоссе.

– Ты всё поняла? Всё запомнила? – закончив объяснения, требовательно спросил он.

– Да, поняла, – так и не перестав тихонько плакать, подтвердила Белла.

– А знаешь, я ведь люблю тебя…

Слова вырвались сами собой, но Эдвард ничуть об этом не жалел. Сейчас был его последний шанс сказать их, последняя возможность поведать Белле о своих чувствах.

Девочка на мгновение замерла, а затем, разрыдавшись уже в голос, порывисто обняла его за шею, прижалась к нему, как прошлой ночью в чулане. Боль в ноге вспыхнула с новой силой, но сейчас, в эти последние минуты с Беллой, она не имела значения. Назло этой боли Эдвард положил перепачканные землёй ладони на спину девочки и тоже обнял её. Так крепко, как только смог.

– И я люблю тебя, – уткнувшись носом ему в шею, призналась она.

– Правда?

Сердце подпрыгнуло в груди, учащённо забилось, но на этот раз не от боли – от счастья. Такого мимолётного, невозможного и даже нелепого в сложившейся ситуации, но всё-таки счастья.

– Конечно, правда. Поэтому я не могу уйти. Не могу бросить тебя здесь одного. Я не хочу. Без тебя – не хочу! – сквозь слёзы зачастила Белла.

Её слова, её объятия и это затянувшееся прощание терзали Эдварда, рвали его сердце в клочья. Но он всё равно хотел, чтобы это мгновение длилось вечно, потому что, когда Белла уйдёт, не останется уже ничего. Совсем ничего.

– Но ты уйдёшь. Так надо, – зашептал он ей на ухо, успокаивающе поглаживая по спине. – Ну а я… Со мной всё будет хорошо. Зря я что ли ел тот цветок сирени? Моё желание ещё не исполнилось.

Верил ли Эдвард в то, что говорил? Он и сам точно не знал. Однако упрямый огонёк надежды всё ещё теплился в душе, хотя разум знал, что у него не было ни единого шанса. Даже если Уилксы не найдут его, он умрёт от жажды и голода – ещё не известно, что хуже. Но сейчас, сжимая в своих объятиях Беллу, Эдвард не хотел и не мог думать об этом. Сейчас он хотел надеяться.

– Мне страшно, Эдвард, так страшно! Неужели это всё? Неужели мы с тобой больше никогда не увидимся? Неужели совсем никогда?! – продолжая крепко обнимать мальчика, Белла точь-в-точь озвучила мысли, мучавшие в этот момент и его самого. – Пожалуйста, Эдвард, придумай что-нибудь! Ты ведь можешь, я знаю, что можешь!

А ведь и правда, если каким-то чудом он сумеет спастись, то как они с Беллой найдут друг друга, как смогут встретиться? Нужно было что-то придумать. Прямо сейчас, немедленно! Эдварду показалось, что ответ лежал на поверхности, крутился совсем близко, но ему никак не удавалось его разглядеть, продраться к нему через боль – душевную и физическую.

Идея пришла внезапно, вспыхнула яркой лампочкой в глубине сознания, как уже бывало с ним в минуты отчаяния.

– Мы встретимся, обязательно встретимся! Надо только договориться, когда и где именно.

Эдвард отстранился от Беллы и заглянул ей в глаза. В них зажглась робкая надежда. Слава Богу! Ведь именно это и было его главной целью – подарить ей надежду.

– Скажем, ровно через семь лет, тридцатого мая… в Лондоне. Где-нибудь… не знаю… – мальчик на какое-то время задумался, а затем воскликнул, – хотя нет, знаю! В Риджентс-парке, на скамейке у входа в зоопарк,³ в полдень.

– Но почему только через семь лет? Почему так долго? – огонёк, вспыхнувший было в глазах девочки, снова померк.

– Потому что тогда мы будем уже достаточно взрослыми, чтобы самим решать, когда и куда пойти. Ничто не должно нам помешать. Это будет наш единственный шанс на встречу.

– Я знала, что ты обязательно что-нибудь придумаешь, – Белла слабо улыбнулась, но в её глазах по-прежнему стояли слёзы. – Вот только как мы узнаем друг друга? Нужен какой-то опознавательный знак или что-то вроде того.

– Может быть, у тебя в руках будет сирень? Тогда я узнаю тебя и подойду. Хотя уверен, что и так узнаю тебя. Но сирень – это красиво, поэтому пусть будет.

– Обещаешь?

Белла снова наклонилась к Эдварду, крепко сжала его руку и с мольбой заглянула в глаза.

– Обещаю.

«Если буду жив».

К глазам Эдварда снова подступили жгучие слёзы. Сил сдерживаться почти не осталось. Пришло время расставаться. Он знал это, но, как умирающий, пытался сделать последний вдох. Хотя бы ещё один. Сейчас или никогда.

Эдвард положил ладони Белле на плечи и быстро притянул её к себе. Прижался губами к её губам, ощутив на них соль слёз. Поцеловал – неуклюже и неумело, но искренне и трепетно. Со всей своей любовью и со всей своей болью. Первый и, вероятно, последний раз. Как ни пытался он убедить вместе с Беллой и себя в том, что всё ещё будет, ему это так и не удалось.

– А теперь иди, – тяжело дыша, Эдвард отстранил от себя Беллу, почти оттолкнул. – Пожалуйста, иди. Ну же!

Он сунул ей в руки мешок с едой и деньгами и подтолкнул её.

Белла медленно поднялась с земли, не сводя с него покрасневших глаз. Пошатнулась. Громко всхлипнула и попятилась. Она ещё не ушла, а Эдвард уже остро ощутил невозможную пустоту вокруг себя и внутри. Девочка развернулась, сделала несколько шагов и вновь остановилась. Посмотрела на него.

– Я буду ждать тебя в парке через семь лет. Обещаю.

Её голос дрожал до такой степени, что слова различались с трудом.

Эдвард кивнул. Говорить он уже не мог. А потому просто смотрел на Беллу, жадно вглядываясь в её бледное, но такое красивое лицо, в её худенькую фигуру и каштановую волну густых волос, разметавшихся по плечам. Эдвард вбирал её в себя, впитывал, словно губка, желая запомнить навсегда. И неважно, какое «навсегда» отмерила ему судьба – несколько часов или много лет – образ Беллы должен был остаться с ним.

Девочка снова развернулась и быстро зашагала прочь, время от времени бросая на него прощальные взгляды через плечо. Совсем скоро она скрылась за деревьями, и пустота разрослась до размера вселенной.

Всего несколько минут назад Эдвард чувствовал себя взрослым мужчиной. Рассудительным, сильным и решительным. Он смог держаться достойно при Белле; смог заставить её уйти, вселив в неё надежду; он смог признаться ей в своих чувствах и даже смог поцеловать. Теперь же, оставшись совсем один, в отчаянно безвыходном положении, Эдвард вдруг почувствовал себя ребёнком, маленьким беспомощным мальчиком. Сдерживаться больше не имело смысла. Он лёг и, уткнувшись лбом во влажную от росы землю, заплакал.

С каждым новым шагом страх и безысходность всё нарастали, подобно снежному кому. И этот ком неотвратимо мчался вслед за Беллой с огромной скоростью, подгоняя её вперёд и грозя вот-вот раздавить. Слёзы безудержно текли по лицу, рыдания со всхлипами, со стонами вырывались из груди. Горло саднило от плача, мутная пелена застилала глаза. Но Белла всё шла и шла, не разбирая дороги, не понимая, что так делать нельзя. Сейчас она была не в состоянии осознать, что уже давно потеряла указанные Эдвардом ориентиры. Бездумно двигалась вперёд, словно заведённая специальным ключом игрушка. Игрушка, которая вот-вот сломается.

Девочка спотыкалась, старалась ухватиться за шершавые стволы деревьев и раздирала ладони, а иногда покорно падала на землю, устав сопротивляться. Лежала несколько минут, пытаясь отдышаться, и снова поднималась. Ветки цеплялись за волосы и одежду – Белла рывками дёргалась вперёд, вырывалась. Бежала, гонимая паникой и отчаянием.

Эдвард, Эдвард, Эдвард! Все мысли были только о нём, и о том, что она оставила его одного, бросила на произвол судьбы. Как она могла? Да кто она после этого?! Предательница! Трусливая предательница – вот кто! Что, если теперь Эдвард её возненавидит? Что, если она потеряла его навсегда? Что, если с ним случится что-то ужасное?.. Нет, нет, с ним не может ничего случиться. Не должно случиться!

Все эти мысли кружили в голове разрушительным вихрем, сводили с ума. Доводили до исступления. На какое-то время девочка, полностью погружённая в них, теряла связь с реальностью, окончательно переставая понимать, куда и зачем шла.

Только обрушившийся с неба дождь заставил Беллу остановиться и оглядеться по сторонам. Солнце, с самого утра прятавшееся за облаками, теперь окончательно исчезло за тяжёлыми иссиня-чёрными тучами. В лесу стоял полумрак, и невозможно было понять, который сейчас час. Где она? Это тоже не поддавалось определению. Ясно одно – никакие шпалы ей уже ни за что не отыскать.

«Заблудилась», – почти равнодушно подумала Белла.

Она знала, что ей должно быть страшно, даже очень. Вот только страха не было, словно весь его запас уже безвозвратно иссяк. На смену ему пришла апатия.

Белла села на землю, прислонившись спиной к дереву, вытянула вперёд гудевшие от усталости ноги и закрыла глаза. Холодный дождь струился по лицу, пропитывал колготки, платье и шерстяную кофту Эдварда, которую он заботливо надел на неё ещё утром. Промокшая одежда давила на девочку, словно железная кольчуга. Белла облизала мокрые от дождя губы и только тогда поняла, что хочет пить. С трудом двигая исцарапанными заледеневшими пальцами, девочка развязала мешок и достала из него бутылку. Её взгляд скользнул по хлебу и кусочку ветчины. Одного этого оказалось достаточно, чтобы к горлу подкатила тошнота. Нет, есть она не могла и не хотела.

Посидев ещё какое-то время, Белла встала и медленно двинулась наугад. Ей не оставалось ничего другого, кроме как просто идти вперёд в надежде, что рано или поздно лес закончится. Она не знала, насколько тот велик, но он совершенно точно не мог быть бесконечным.

Белла вновь шла и шла. Шла до самой темноты, пока не свалилась от усталости. Дождь закончился, но её одежда по-прежнему оставалась насквозь мокрой. Ноющее тело сковал холод, пальцы рук и ног онемели и отказывались подчиняться. Девочке казалось, что она тут же провалится в глубокий сон, стоит ей только принять горизонтальное положение, но сон не шёл. Мысли снова и снова возвращались к Эдварду. Как он там, что с ним? Нашли ли его Уилксы? А вдруг в лесу водятся хищники? Ведь наверняка водятся. О том, что эти самые хищники могут напасть и на неё, Белла почему-то не думала. В конце концов, усталость взяла своё, и она уснула – словно провалилась в глубокую тёмную яму.

Когда Белла проснулась, с трудом разлепив веки, было уже светло, но солнце, как и накануне, надёжно спряталось за облаками. Тело ломило от холода и усталости. Горло драло, будто когтями, так что трудно было глотать даже слюну. Дышать стало больно. Казалось, что грудь придавило невидимой бетонной плитой. Белла поняла, что не может заставить себя встать и идти дальше. Просто не в силах.

«Ты можешь выбраться сама. За нас двоих. Ты должна, Белла! Ты ведь сделаешь это, скажи, сделаешь?»

Девочка услышала голос Эдварда. Он прозвучал настолько реалистично, словно мальчик действительно был рядом и разговаривал с ней.

– Я сделаю, обещаю, – хриплым голосом пробормотала Белла, поднимаясь сначала на четвереньки, а затем, ухватившись за ствол дерева, и на ноги. – Я могу… я должна…

И вновь началась упорная борьба за каждую милю, за каждый ярд, а затем и за каждый шаг. Временами Беллу бил озноб, зубы стучали, а кожа покрывалась мурашками. Временами же, напротив, тело охватывал жар, голова кружилась, разламывалась на части. В такие моменты девочке чудилось, будто она падала с высокого обрыва и летела, летела, бесконечно летела вниз. А ещё появился кашель – надрывный, лающий. Он раздирал ей грудь, отнимал последние жалкие остатки сил.

Вода давно закончилась, и Беллу мучила нестерпимая жажда. Пару раз она заставляла себя хоть что-нибудь съесть, просто потому что было надо. Однако вкуса еды девочка не чувствовала, словно жевала размокшую от дождя бумагу.
В голове почти беспрестанно звучал голос Эдварда. Он придавал Белле сил, заставлял двигаться вперёд, убеждал не сдаваться. И она слушалась его, боясь подвести, не оправдать его надежд и таким образом предать ещё раз.
В сгустившихся вечерних сумерках Белла не заметила небольшого склона и упала, кажется, уже в сотый раз за день – скатилась с него кубарем и врезалась в дерево.

– Я больше не могу, – со слезами простонала она, – правда, не могу.

Она готова была сдаться. Ещё одна ночь в холодном сыром лесу наверняка прикончит её. Но и в то, что сумеет выбраться отсюда засветло, Белла уже не верила. Видимо, лес всё-таки оказался бесконечным. Или же всё это время она просто ходила кругами. Так или иначе, но лес победил, а она проиграла.

Перед мысленным взором Беллы снова возник Эдвард – единственный любимый и близкий человек на всём белом свете. Его вечно взлохмаченные каштановые волосы, отливавшие на солнце бронзовыми прядями, его лучистые зелёные глаза и золотистые веснушки на носу, которые так необыкновенно ему шли. Она представила, как он ждёт её на лавочке в тени деревьев в каком-то парке. Ждёт весь день, а затем и весь вечер. Ждёт и не знает, что она, Белла, не придёт, потому что семь лет назад покорно сдалась, признала своё поражение.

Этот яркий образ из возможного будущего открыл в Белле новое дыхание, пустил в ход последний скрытый резерв сил. Она поднялась, пошатнулась и упала на колени, но снова заставила себя подняться. Белла уже не чувствовала собственных ног, но это было к лучшему, потому что старые, ставшие тесноватыми ботинки ещё вчера натёрли мозоли.

Стемнело. Небо очистилось от облаков, и теперь на его глубокой синеве отчётливо проступили звёзды. Белла уже не шла – едва передвигала ноги. Ей было настолько плохо, что она не обратила внимание ни на постепенно редевшие деревья, ни на всё ширящийся просвет между ними, поэтому вдруг кончившийся лес стал для девочки полнейшей неожиданностью. Теперь перед ней расстилалось небольшое поле с несколькими то тут, то там торчащими маленькими стогами прошлогоднего сена. А сразу за полем виднелась какая-то деревня: смутные очертания крайних домов были различимы даже во мраке ночи.

Белла обрадовалась, но как-то вяло, неуверенно – сил не осталось даже на такую малость. И уж тем более их не осталось на то, чтобы преодолеть это, казалось бы, ничтожное расстояние, отделявшее её от деревни. Теперь каждый ярд представлялся ей бесконечной сотней миль.

Словно в тумане, Белла добрела до ближайшей кучи прелого тёплого сена и рухнула в неё. Попыталась зарыться поглубже, будто маленький дикий зверёк в нору, но не смогла. Её засосала в свои недра удушливая и вязкая, словно трясина, чернота.

Первое, что ощутила Белла ещё даже прежде, чем открыть глаза, – это нежное прикосновение прохладной ладони к щеке. Точно таким же прикосновением её каждое утро будила мама… Мама. У девочки на мгновение перехватило дыхание. Но, конечно, это была не мама, хотя женщина, склонившаяся над Беллой, очень её напоминала: примерно того же возраста, тоже темноволосая и сероглазая. Но самое главное – у неё была почти такая же улыбка.

Женщина бросила взгляд через плечо и взволнованно крикнула:

– Карлайл! Она очнулась!

Девочка обвела взглядом комнату – просторная и очень светлая, такая непохожая на мрачную, пропахшую сыростью и затхлостью спальню в приюте. Здесь пахло совсем иначе: чистотой и свежестью тёплого ветра, залетавшего в приоткрытое окно, цветами, стоявшими в вазе на комоде, и ещё немного стиральным порошком от белоснежной подушки под головой Беллы.

– Как ты себя чувствуешь, детка?

Женщина снова склонилась над девочкой, положила ладонь ей на лоб и тихо добавила:

– Жар всё ещё не спал.

Чувствовала себя Белла, и правда, неважно. Голова болела, а всё тело ломило. При каждом вздохе из её груди доносились влажные хрипы, мешавшие дышать. Однако вместо ответа девочка лишь неуверенно пожала плечами. Она не знала, где находилась, не знала, кто эта женщина, а потому робела перед ней. Робела, но не боялась. Какое-то шестое чувство подсказывало Белле, что здесь она в безопасности.

– Как тебя зовут, детка?

Женщина присела на кровать рядом с девочкой, поправляя на ней одеяло.

– Белла, – с трудом проговорила та и не узнала собственного голоса, настолько тихим и сиплым он был.

– Ну, как тут наша больная?

На другую сторону кровати присел высокий блондин средних лет с ясными голубыми глазами. Он улыбнулся, но совсем не так, как недавно улыбалась женщина. Его улыбка была сдержанной и как будто даже строгой.

– Её зовут Белла.

Женщина поднялась с кровати, подошла к мужчине и замерла возле него, положив ладонь ему на плечо.

– Вот как? Приятно познакомиться, Белла, – мужчина снова улыбнулся, но уже теплее. – Меня зовут Карлайл. Карлайл Каллен. А это, – он указал рукой на стоявшую рядом женщину, – моя жена Эсми.

– Где я?

– Тебя нашли в поле и принесли ко мне. Я доктор. Сейчас ты у нас дома.

– Ну и напугала же ты нас! – вставила Эсми. – Почти неделю пробыла без сознания, металась в бреду.

– Но теперь тебе уже лучше. Ты сильная девочка и отлично справляешься с болезнью. Не переживай, ещё немного, и мы поставим тебя на ноги. Лекарства лекарствами, но скажу тебе по секрету, что куриный бульон Эсми способен творить небывалые чудеса, – мужчина подмигнул Белле, окончательно растеряв свою строгость. – А сейчас мне нужно прослушать тебя и осмотреть твоё горло, если ты не против. Ты ведь не против?

Девочка отрицательно покачала головой.

– Вот и отлично!

Манипуляции Карлайла были простыми и недолгими, но Белла вдруг почувствовала себя настолько уставшей, будто снова целый день бродила по лесу. Видимо, это не укрылось от проницательного взгляда доктора, потому что он, вернув себе строгий вид, велел ей отдыхать и вышел из комнаты, перед этим шепнув что-то на ухо своей жене.

Эсми снова присела на краешек кровати и, взяв девочку за руку, посмотрела на неё изучающим пристальным взглядом.

– Скажи, Белла, – нерешительно начала она, – у тебя есть родители или другие близкие, которые могли бы о тебе позаботиться?

Белла подумала об Эдварде, и сердце болезненно сжалось от страха за него. Он – её близкий человек, он мог бы о ней позаботиться, но Эсми явно имела в виду кого-то из взрослых.

– Нет, – просипела Белла.

Эсми кивнула, и на её лицо легла тень печали. Однако, быстро стерев её, она тут же мягко улыбнулась и провела рукой по волосам девочки, влажным от пота.
– Не бойся, детка, всё будет хорошо. Теперь ты не одна.

Следующие десять дней Белла тоже провела в постели. По утрам она чувствовала себя вполне сносно, но после обеда её температура снова росла, порой достигая максимальной отметки на градуснике. Большую часть времени девочка спала. Ей снились Эдвард и мама – иногда по отдельности, иногда оба сразу. В одном из снов они втроём гуляли среди кустов сирени и искали пятилистник, чтобы загадать желание. Несколько раз девочке приснилась миссис Уилкс: та угрожающе нависала над Беллой и, брызжа слюной, кричала, что она нацистское отродье. Моментами девочка снова соскальзывала в черноту, металась в бреду, принимаясь звать вслух то маму, то Эдварда и сбивая под собой простыни.

Когда Белле становилось лучше, её вновь одолевали тревожные мысли. Теперь к страху за Эдварда примешался и страх за своё собственное будущее. Что ждёт её, когда она окончательно поправится? Вернут ли Каллены её обратно в приют, где Виктория непременно с ней разделается? Что имела в виду Эсми, когда сказала, что Белла теперь не одна? Неужели они и правда хотели оставить её у себя?

Ровно через две недели, когда Белла окончательно пошла на поправку, ей наконец удалось получить ответы на все эти вопросы.

Каллены, как в самый первый день, сели на противоположные стороны её кровати. По серьёзному выражению их лиц Белла сразу догадалась, что они собираются поговорить с ней о чём-то важном. И, конечно же, оказалась права.

– Белла, мы хотим, чтобы ты рассказала нам, что с тобой случилось, ¬– сразу с места в карьер начал Карлайл. – Думаю, ты уже достаточно окрепла для столь долгого и непростого разговора. У меня есть одно предположение, но я не знаю, верно ли оно… Ты сбежала из детского приюта – того, что в соседней деревне? Я прав?

– Да, – опустив глаза, подтвердила Белла.

Она замолчала, но Каллены не стали её торопить, подталкивать, дав ей время собраться с мыслями.

Наконец Белла решилась. Нервно теребя и выкручивая угол пододеяльника – красивого, в мелкий голубой цветочек, – она рассказала им о своей маме, о приюте и о немыслимой жестокости миссис Уилкс. Но дольше всего девочка рассказывала об Эдварде. Её голос дрожал, вибрировал от волнения, срывался. По щекам катились слёзы, но Белла не обращала на них внимания. Сейчас она будто переживала всё заново: момент их знакомства, когда Эдвард, улыбнувшись, протянул ей руку, и она, испуганная и несчастная, неожиданно подумала о том, какой же он красивый и добрый; тот ужас, что охватил её, когда Джеймс избивал Эдварда ремнём, избивал из-за неё; своё смущение и волнение, когда он протянул ей хлеб и сказал: «Ешь!»; свою боль за него, когда Эдвард, такой сильный и смелый, плакал по своим погибшим родным, прижимая к себе Беллу так крепко, что ей трудно было дышать; свою любовь к нему и своё восхищение, что всё росли и крепли с каждым новым днём, проведённым рядом с ним; а ещё, конечно же, своё отчаяние и горе, когда она уходила, оставляя его одного в лесу.

Каллены слушали Беллу, не перебивая. Эсми беззвучно плакала вместе с ней, прижав к груди сжатые в кулаки руки. Карлайл хмурился, и на его переносице пролегла глубокая морщинка. Белла видела, что они неравнодушны к её несчастьям, и от осознания этого ей становилось чуточку легче.

– Теперь вы отправите меня обратно в приют? – внутренне сжавшись в комок, спросила Белла, когда её безрадостная история подошла к концу.

– Нет, что ты! – кинув быстрый взгляд на мужа, Эсми наклонилась к девочке и погладила её по руке, всё ещё судорожно сжимавшей пододеяльник. – Если ты не против, мы бы хотели взять тебя под свою опеку. Это будет непросто, ведь у тебя нет никаких документов, но Карлайл постарается всё устроить.

– А вы… – Белла замолчала, но затем всё-таки осмелилась закончить свою просьбу, – не могли бы вы съездить в приют и узнать, там ли Эдвард и как он?

На самом-то деле в душе девочки затеплилась надежда, что Каллены смогут забрать к себе и его, но спросить об этом напрямую пока не решилась. Она со всей своей детской наивностью верила, что если они увидят Эдварда, познакомятся с ним и поймут, в каких условиях он живёт, то сами захотят спасти его.

Каллены переглянулись. Эсми всхлипнула, и Карлайл ободряюще сжал ей руку. Дурное предчувствие разом заморозило Белле все внутренности, покрыв их тонкой коркой льда.

– Около трёх недель назад в приюте случился пожар.

Слова Карлайла пробили в груди девочки огромную дыру, и теперь с каждым его новым словом из этой дыры по капле, словно кровь, вытекала жизненная сила, заполняя образовавшуюся пустоту нестерпимой болью.

– Там всё сгорело дотла. Говорят, несколько детей выжило, и их отправили в другие приюты, но даже не представляю, как узнать их имена и где они теперь. Мне очень жаль, Белла.

Дыра в груди девочки расширилась до немыслимых размеров. Ей стало трудно дышать, словно чья-то невидимая ледяная рука сдавила горло. Голова закружилась. Белла обессилено опустилась на подушку, развернулась, обхватила её руками, вжалась в неё лицом. Исходивший от наволочки аромат порошка вдруг показался ей приторным, удушливым.
Белла заплакала – громко, отчаянно. Однако вместе со слезами вдруг пришло и неверие. Эдвард не мог погибнуть. Кто угодно, но только не он!

Господи, пусть Эдвард будет жив! Пожалуйста, Господи!

– Белла, детка…

Эсми погладила девочку по спине, мягко сжала плечо в попытке оторвать её от подушки, но та лишь помотала головой, ещё крепче вцепившись в наволочку пальцами.

– Не надо, Эсми, – где-то за пеленой горьких слёз, словно далёкое эхо, прозвучал голос Карлайла. – Пусть поплачет. Ей это нужно.

И они ушли, оставив Беллу наедине с её незамысловатой молитвой, идущей от самого сердца.
_________________________________________________________
3. Лондонский зоопарк – старейший научный зоопарк в мире. Основан в Лондоне 27 апреля 1828 года в качестве зоологической коллекции, предназначенной для научных исследований. С 1847 года открыт для публичных посещений. Одно из крупнейших зоологических собраний в Соединённом Королевстве. Расположен в северной части Риджентс-парка на границе между районами Вестминстер и Камден.