Найду сирень в пять лепестков,
Что счастье, говорят, приносит…
Возьму её в долину снов,
В тот листопад, в тот дождь, в ту осень…
Дым от костра – ведь листья жгут,
Смешался с запахом сирени,
Я аромат тот берегу…
Хоть он пугливей робкой тени…
Янтарный лист, печальный дождь,
Да вкус сирени горьковатый,
И ты меня как прежде ждёшь,
В осеннем облаке прохлады…
Александр Манойло
Что счастье, говорят, приносит…
Возьму её в долину снов,
В тот листопад, в тот дождь, в ту осень…
Дым от костра – ведь листья жгут,
Смешался с запахом сирени,
Я аромат тот берегу…
Хоть он пугливей робкой тени…
Янтарный лист, печальный дождь,
Да вкус сирени горьковатый,
И ты меня как прежде ждёшь,
В осеннем облаке прохлады…
Александр Манойло
15 августа 1946 года.
«
Ты даже не представляешь, как сильно я по тебе скучаю! Как же мне хочется увидеть тебя, поговорить с тобой. Мне так много нужно тебе рассказать. Так много, что удерживать всё это в себе больше нет сил. Именно поэтому я решила написать тебе письмо, пусть даже мне некуда его отправить, ведь я не знаю, где ты теперь. Но я точно знаю, что ты жив, и через семь лет мы снова увидимся, как и договаривались. Я верю в это. Мне нужно в это верить, а иначе я сойду с ума.
Сегодня я хочу рассказать тебе о Калленах – моих опекунах. Мне так повезло повстречать их! Они замечательные! Эсми такая добрая и заботливая, как самая настоящая мама. Очень жаль, что у них нет своих деток. Карлайл пытается казаться строгим и серьёзным, но ему это редко удаётся. На самом деле он тоже очень добрый. А ещё весёлый.
До войны они жили в Лондоне, но, когда начались бомбёжки, Эсми уехала в деревню и стала жить в доме своих умерших родителей. Карлайл – доктор, поэтому остался в Лондоне, чтобы помогать раненым, хотя их дом сильно пострадал. После окончания немецких авианалётов он уехал из Лондона к Эсми, и они остались жить в деревне. Но теперь из-за меня Каллены решили вернуться обратно, чтобы, как говорит Карлайл, я смогла получить хорошее образование.
Так что совсем скоро я увижу Лондон. Не могу перестать думать об этом. Мне кажется, что таким образом я как будто становлюсь гораздо ближе к тебе…»
12 октября 1946 года.
«Милый Эдвард!
Уже две недели, как мы с Калленами живём в Лондоне. Пока я мало что видела, но то, что видела, мне очень понравилось! Я чувствую, что полюблю Лондон всем сердцем, как любишь его и ты. Я готова любить его уже только за то, что через несколько лет встречусь здесь с тобой.
Этот прекрасный город всё время напоминает мне о тебе. Я иду по улице и думаю о том, что, возможно, когда-то по этой самой улице ходил и ты. Очень жаль, что мы почти не говорили о Лондоне – тогда я могла бы знать это наверняка.
А ещё, когда я вижу здания, разрушенные бомбардировкой люфтваффе¹, у меня сжимается сердце. Как тебе должно было быть страшно, когда по ночам взрывались снаряды, когда рушились дома. Как должно быть больно, когда твой родной город на твоих глазах покрывается боевыми ранами. Кажется, я только теперь по-настоящему осознала твой страх и твою боль. Я пишу сейчас эти строки и чувствую, как всё во мне вибрирует от желания обнять тебя. Как жаль, что это желание неосуществимо. Пока неосуществимо…»
20 сентября 1947 года.
«Милый Эдвард!
Сегодня мы с Эсми и Карлайлом посадили в саду куст сирени. Это я попросила их. Сказала, что сирень напоминает мне о маме. Это – правда, пусть и не вся. Пока мы возились с кустом, Эсми так странно на меня смотрела. Кажется, она догадалась. Ведь тогда, почти полтора года назад, рассказывая о тебе, я рассказала и о том, как мы с тобой искали пятилистник.
С тех пор сирень напоминает мне не только о маме, но и о тебе. Я и сейчас отлично помню выражение твоего лица, когда ты жевал цветок. Настороженное, чуточку брезгливое. Ты был таким смешным в тот момент. Именно тогда я со всей ясностью поняла, что люблю тебя. Я и сейчас тебя люблю.
Теперь под окном моей спальни растёт сирень. Каждую весну я буду почаще открывать окно, чтобы наполнить комнату её душистым ароматом. Знаешь, я очень боюсь, что со временем начну забывать, как звучит твой голос и твой смех. Я хочу помнить их до самой нашей встречи. Думаю, сирень должна помочь мне в этом…»
26 мая 1948 года.
«Милый Эдвард!
Вчера мы с Эсми и Карлайлом ходили в Лондонский зоопарк. Я побывала там впервые и, знаешь, мне не понравилось. Все эти несчастные животные в клетках. Почему-то, глядя на них, я вспоминала себя в чулане приюта. Если бедные животные чувствуют примерно то же, что и я тогда… Это ужасно!
Единственный положительный момент заключается в том, что я наконец увидела Риджентс-парк. Теперь мне будет легче представлять нашу встречу. Я часто думаю о том, как это будет. Пять лет. Ещё целых пять лет! Как же это долго. И как же тяжело ждать. Порой просто невыносимо! Но я жду. Я очень жду! Верю, что и ты тоже. Верю, но на всякий случай каждый день нахожу на кусте сирени цветок с пятью лепестками и загадываю на нём одно и то же желание. Думаю, ты и сам понимаешь какое…»
17 января 1950 года.
«Милый Эдвард!
Сегодня в школе мне на глаза попалась карта звёздного неба. Я тут же подумала о тебе. Помнишь, мы с тобой нашли в какой-то книге старую открытку с созвездиями? А потом три ночи подряд, как одержимые, разглядывали небо, пытаясь отыскать на нём эти созвездия. Сейчас я понимаю, что та наша затея с самого начала была обречена на провал. Но как же весело нам тогда было! Как же хорошо! Тогда, с тобой, я была очень счастлива, несмотря на голод, холод и вечный страх перед миссис Уилкс.
Я пишу тебе это коротенькое письмо, сидя перед окном. На ночном небе – ни облачка. Все звёзды как на ладони. Не имею ни малейшего понятия, как они называются, да это и не важно. Главное в другом: когда ты – случайно или нет – поднимаешь голову вверх, то видишь то же самое небо. Оно объединяет нас даже через расстояние. Оно у нас общее, одно на двоих…
18 декабря 1952 года.
«Милый Эдвард!
Сегодня ровно семь лет, как мы с тобой знакомы. Из них мы были вместе только пять месяцев. Казалось бы, пустяковый срок. Но это не так. То, что мы пережили вместе, прочно связало нас навсегда. Такое не забывается. Особенно, если не хочешь забывать. Все эти годы я бережно хранила тебя в своём сердце. При мысли, что совсем скоро я вновь увижу тебя, у меня холодеют руки и начинает кружиться голова. Осталось всего пять месяцев. Ещё целых пять месяцев! Самое время купить календарь и начать вычёркивать в нём дни. Займусь этим завтра же.
Ну а сегодня… Сегодня я весь день перебираю свои письма, адресованные тебе. Я не считала их, но штук сто-сто двадцать наберётся точно. Сложу их в красивую картонную коробку, перевяжу синей атласной лентой и отдам тебе. Ты же знаешь, почему именно синей? Ты же всё ещё помнишь, ведь правда?.. Итак, решено. Я отдам тебе письма. Но не сразу: боюсь, что ты посмеёшься надо мной. Сначала нам надо будет заново узнать друг друга, вспомнить, почувствовать. Теперь мы уже не дети. Хотя говорят, что люди не меняются. Уж я-то точно мало в чём изменилась. Разве что внешне.
Скорее всего, это моё последнее письмо. До мая мне нужно взять паузу, немного отдышаться. Подумать над тем, как вести себя с тобой при нашей первой после стольких лет встрече и что говорить, чтобы не выглядеть в твоих глазах дурой. Видишь, я до сих пор ничуть не сомневаюсь в том, что эта встреча состоится. Если ты тоже не изменился, если ты всё тот же Эдвард, которого я однажды узнала и полюбила, ты придёшь. Обязательно придёшь. Ведь ты же обещал.
Буду честна с тобой до конца. Иногда мне в голову приходили мрачные мысли о твоей возможной смерти, но каждый раз я гнала их прочь. Не верю, что тебя давно уже нет в живых. Наша история не может закончиться так…»
❀ 30 мая 1953 года ❀
Белла пришла на час раньше назначенного времени. Просто так, на всякий случай. А ещё потому что больше не в силах была оставаться дома ни минуты.
Этой ночью она не сомкнула глаз, и теперь выглядела не лучшим образом – болезненно бледная, с синевой, залёгшей под лихорадочно блестевшими глазами. В довершение к этому её с самого утра мутило от волнения и трясло так, что она вполне отчётливо слышала, как стучат зубы.
Но хотя бы с погодой Белле повезло. На улице ярко светило солнце, было по-летнему тепло, и она смогла надеть своё новое платье кремового цвета, придававшее её худощавой фигуре женственности.
Сжимая в заледеневших руках букет сирени, наломанной под окном спальни, Белла неспешно прошлась по одной из аллей в северо-восточной части Риджентс-парка в ожидании, когда какая-нибудь из ближайших ко входу в зоопарк скамеек освободится.
В этот погожий субботний день парк был полон людей. По дорожкам прогуливались влюблённые парочки и молодые семьи с колясками, некоторые устроили себе пикник, расстелив покрывала на лужайках. Но особенно многолюдно было возле зоопарка. Повсюду звучал звонкий детский смех и радостный визг расшалившейся малышни, время от времени дополняемый строгими окриками взрослых, пытавшихся утихомирить своих чад. Повсюду кипела и бурлила жизнь, но сегодня это вызывало в Белле лишь глухое раздражение.
Нервное напряжение возросло настолько, что она всерьёз испугалась упасть в обморок. К счастью, в это время одна из нужных скамеек наконец освободилась, и Белла с облегчением села, положив рядом с собой букет сирени.
Она осматривалась по сторонам, пристально вглядываясь в каждого мужчину подходящего возраста, с замирающим сердцем пыталась разглядеть в них повзрослевшего Эдварда. Тщетно.
Стрелки на наручных часах равнодушно двигали время вперёд. Двенадцать часов по полудни. Белла замерла, застыла, не слыша больше ничего вокруг – лишь стук собственного сердца, исполнявшего в груди рваное стаккато.
Двенадцать часов пятнадцать минут. Снова вернулась тошнота, в голове пульсировало. Деревья, изумрудно–зелёная трава, асфальтовые дорожки и идущие по ним прохожие – всё размывалось в бесформенные акварельные пятна, кружилось и качалось. Белла закрыла глаза.
Двенадцать часов тридцать минут. Надежда стала умирать – стремительно и очень больно. Белла ещё пыталась себя успокоить, старалась убедить себя в том, что полчаса ничего не значили – Эдвард мог просто опоздать. Выходило так себе. Возможно, внутри неё всегда жила другая Белла, которая считала Эдварда погибшим. И теперь она поспешила заявить о себе, ехидно нашёптывая: «Я знала, я всегда знала, что так и будет! А ты не хотела мне верить, наивная дурочка!» Белле захотелось зажать уши руками или закричать – что угодно, лишь бы не слышать больше этот мерзкий внутренний голос. Однако она так и осталась сидеть неподвижно. Лишь пальцы что было сил вцепились в край скамейки.
Двенадцать часов сорок пять минут. Надежда умерла. Рухнула карточным домиком, погребя под собой всё то, чем Белла жила последние несколько лет. Эдвард не придёт. Не придёт уже никогда. Осознание давалось с трудом, резало как по живому. Вот только слёз не было: они комом встали в горле, не давая дышать. Нужно было вставать и уходить. Но как же трудно сделать этот самый первый шаг! Шаг, который навсегда разделит жизнь на до и после.
Двенадцать часов пятьдесят шесть минут. Всё происходящее превратилось в бессмысленную адскую пытку. Белла взяла в руки сирень и встала со скамейки. В ногах ощущалась слабость, будто она просидела на одном месте не меньше суток. Асфальт тоже предательски раскачивался, словно палуба корабля в штормовую погоду. Белла прижала к груди сирень и двинулась в сторону выхода, постепенно ускоряя шаг.
Зачем она это делала? Наверное, нужно было остаться. Ведь ждала же столько лет. Что ей стоило подождать ещё немного? Хотя бы ещё один час. Пусть даже Эдвард не придёт, зато в будущем её не будут терзать сомнения, что она с ним разминулась на считанные минуты.
– Дюймовочка! – незнакомый мужской голос в разрозненном хоре других незнакомых голосов.
Скорее всего, показалось. Или всё же?..
Однако Белла продолжала двигаться вперёд. Шаг и ещё один – всё медленнее и медленнее, словно увязая в асфальте.
– Неужели ты хочешь от меня сбежать, как самая настоящая Дюймовочка? Но ведь я не жаба и не… кто там ещё был?
– Крот, – наконец остановившись, одними губами ответила Белла, а потом уже громко, радостно, разворачиваясь на каблуках, – там ещё был крот!
Услышав вопрос про сказку Андерсена, она почти обезумела от счастья, собираясь тотчас же кинуться к Эдварду, чтобы обнять и больше никогда не отпускать его от себя так надолго. Однако, обернувшись, Белла растерялась. Всё это время в своих мечтах она представляла Эдварда тем же угловатым подростком, каким видела его в последний раз. Но сейчас всего в нескольких ярдах от неё стоял красивый молодой мужчина, в котором, на первый взгляд, невозможно было узнать Эдварда-мальчишку. Высокий, стройный, широкоплечий – он с лёгкостью мог бы составить конкуренцию Марлону Брандо и Монтгомери Клифту.
В первый момент Белла почувствовала укол разочарования. Она понимала, что смотрела на того самого Эдварда, однако видела совершенно чужого человека.
Но вот он улыбнулся – неуверенно, но так знакомо. Сунул руки в карманы брюк. Пожал плечами, улыбнувшись чуть шире, и снова вытащил руки из карманов. Нервно провёл ладонью по волосам – более тёмным, чем прежде, но всё ещё отливавшим бронзой в лучах солнца, – нарушил их идеальность, вернув им привычный беспорядок.
«Волнуется. Он волнуется! ОН…» – эта мысль придала Белле решимости.
Она шагнула к нему – медленно и осторожно, словно ступая по затянутой льдом реке. И с каждым пройденным футом узнавала в нём того, своего, Эдварда, замечая то, что не рассмотрела сразу. Всё те же зелёные глаза цвета скошенной травы, глядевшие на неё пристально, с надеждой. Никуда не делась и привычка теребить пуговицу рубашки в минуты волнения – из-за этого они вечно у него отрывались.
Эдвард шагнул ей навстречу. Белла судорожно вздохнула и ещё крепче прижала к груди сирень, заметив, как он прихрамывал на правую ногу – ту самую, что сломал семь лет назад. А ещё она заметила рубцы от ожога на левой стороне шеи и скуле. Белла застыла. Столько разных чувств сейчас навалилось на неё, придавило, сковало. Внутри словно сжималась стальная пружина. Всё сжималась и сжималась.
Увидев, что Белла остановилась, Эдвард нахмурился, но сделал последние несколько шагов, разделявшие их. Замер так близко, что достаточно было лишь протянуть руку, чтобы коснуться его.
– Нога неправильно срослась, – пояснил он таким тоном, будто извинялся перед Беллой за свою хромоту.
Стальная пружина сжалась до предела.
Эдвард передёрнул плечом и отвернулся от Беллы. Солнце ударило ему в лицо – он прикрыл один глаз и смешно сморщил нос, став похожим на мальчишку, а затем снова посмотрел на Беллу.
Веснушки. У него и сейчас на носу можно было разглядеть несколько золотистых веснушек – маленькие шалости майского солнышка. Пружина внутри Беллы сорвалась, резко разжалась, бросив её вперёд.
Сирень выпала из рук, посыпалась к их ногам. Ладони Беллы легли Эдварду на грудь, пальцы вцепились в его рубашку, натянули её. Она, даже на каблуках едва достававшая Эдварду до плеча, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, продолжая накручивать его рубашку на кулаки.
Он обнял Беллу, крепко сжал в своих руках и оторвал от земли.
– Ну, чего ты ревёшь?.. Теперь-то уж чего, а? – зарывшись лицом в её волосы, тихо спросил он.
– Ты опоздал, – обняв его за шею, сквозь слёзы ответила Белла первое, что пришло в голову.
Но в голосе её не было упрёка, да и плакала она вовсе не поэтому. А почему? Да разве это можно было выразить словами?! Нет. Только вот так: объятиями, прикосновениями, прерывистым дыханием, щекочущим кожу.
Но Эдварду и не требовались объяснения. Он знал, что сейчас чувствовала Белла. Он сам испытывал все те же чувства: боль разлуки, муку слишком долгого томительного ожидания и счастье встречи, радость сбывшейся мечты и оправданных надежд – всё это слилось воедино и затопило сердце, наполнив его до краёв.
Эдвард, и правда, опоздал, но совсем немного, минут на двадцать. Он работал в строительном магазине в другой части Лондона. Его напарник отлучился по делам, но сильно задержался, чем довёл Эдварда до исступления. По дороге в Риджентс-парк он то и дело подгонял таксиста, нетерпеливо ёрзая и нервно хрустя костяшками пальцев, так что тот стал бросать на него косые настороженные взгляды. Не дожидаясь сдачи, Эдвард буквально вывалился из такси и побежал в сторону зоопарка, не думая о том, насколько нелепо это выглядело – с его-то хромотой.
Он увидел Беллу ещё издали. Его взгляд зацепился за сирень, скользнул выше – он узнал её. Да, она повзрослела, похорошела, но осталась прежней. Эдвард остановился. Прижал ладонь ко рту и замер, пытаясь выровнять дыхание и сдержать вдруг подступившие к горлу слёзы. Последний раз Эдвард плакал ровно семь лет назад, когда Белла ушла, а он остался один в лесу.
Во рту пересохло. Сердце с силой ударялось о рёбра, выстукивая мелодию счастья.
Она пришла! Она здесь!
Эдвард пригладил волосы, поправил рубашку и вытер о брюки вспотевшие от волнения ладони.
Как долго он об этом мечтал. Как боялся, что эта мечта не сбудется. Его до смерти пугала мысль, что в назначенный день Белла не придёт. И полбеды, если она просто забудет о нём и об их договорённости. А что если она не сможет прийти, потому что её больше нет? У Эдварда было много времени, чтобы поразмыслить над своим никчёмным планом спасения и прийти к неутешительному выводу, что тот абсолютно никуда не годился. Убегая из приюта, они могли надеяться лишь на слепую удачу. Но ему не повезло. Повезло ли Белле? Этот вопрос преследовал его на протяжении всех семи лет, что прошли с момента их расставания. Тогда в лесу он отправил Беллу в никуда. С ней могло случиться что угодно. Но, слава богу, ничего плохого не произошло! Сидевшая на скамейке повзрослевшая Белла была прямым тому доказательством. Счастливым благословением судьбы.
Конечно, она изменилась, но не слишком. Всё те же густые каштановые волосы, тяжёлой шелковистой волной лежавшие на плечах, карие глаза, в которых сейчас читалась растерянность, и алебастровая кожа – воплощение трогательной хрупкости и нежной красоты.
Наверняка, вокруг неё вьётся толпа поклонников.
Эдвард почувствовал острую шпильку ревности, вонзившуюся в самое сердце. Даже если бы он не знал её, увидев сейчас, ему всё равно захотелось бы подойти к ней, чтобы познакомиться. С утра он проснулся с мыслью, что нужно купить Белле букет цветов, но тут же отмёл эту мысль, испугавшись, что тем самым сглазит удачу. Теперь Эдвард страшно жалел об этом, однако было уже поздно.
Белла повернула голову в его сторону, скользнула по нему взглядом и… не узнала. Сердце взволнованно встрепенулось, но тут же разочарованно стихло.
Эдвард хотел к ней подойти. Внутри всё пылало от этого нетерпеливого желания. Но вместо этого он просто стоял и наблюдал за ней. Он до ужаса боялся не оправдать её ожиданий. Эдвард давно перестал стыдиться своей хромоты и своих рубцов. Он сделал всё, чтобы никому и в голову не пришло считать его калекой. В новом лондонском приюте сверстники поначалу пытались дразнить, но Эдвард быстро убедил их в том, что он не слабак и не жертва. С помощью кулаков – по-другому там просто не понимали. Приют Уилксов стал для него хорошей школой выживания.
Но что скажет обо всём этом Белла? Продолжая неотрывно смотреть на неё, он попытался убедить себя в том, что, на худой конец, они смогут быть просто друзьями. Это тоже не так уж и мало, разве нет? С другой стороны, не так уж и сильно он хромал…
Белла встала со скамейки и быстро стала удаляться прочь. Охваченный страхом, что она сейчас уйдёт, исчезнет уже навсегда, Эдвард поспешил за ней. Поддавшееся панике подсознание сыграло с ним злую шутку, выдав наиглупейшую фразу про Дюймовочку и её побег.
Белла остановилась, обернулась и, немного помедлив, шагнула к нему. Увидев её так близко и заглянув ей в глаза, Эдвард понял, что быть для неё просто другом у него не получится. Ни за что не получится, не стоит и пытаться! Даже тогда, семь лет назад, его чувства к Белле не умещались в это понятие. А теперь, когда они стали мужчиной и женщиной, тем более.
Эдвард двинулся ей навстречу, но она, заметив его хромоту, вдруг замерла. Сердце ухнуло вниз, но он, стиснув зубы, продолжал делать шаг за шагом, приближаясь к ней. Терять ему было нечего.
В тот момент, когда Эдвард, отчаянно старавшийся сохранять самообладание, уже было решил, что всё кончено, Белла рванулась к нему. Прижалась, как когда-то давно. Все границы стёрлись, размылись солёным потоком её слёз. Все барьеры рухнули, словно и не было последних семи лет. Эдвард обнимал Беллу, вдыхал её аромат – медовый, теперь он в этом уже не сомневался, – всё ещё не веря до конца в своё счастье.
– Поставь. Ну же, поставь! – Белла улыбнулась, запуская пальцы ему в волосы и оттягивая их вниз, так приятно, до мурашек. – Я тяжёлая.
– Это ты-то тяжёлая?!
Он рассмеялся и протянул нараспев:
– Дюймовочка. Ты как будто и не выросла совсем.
– Это просто ты вымахал. О-го-го как вымахал! Самый настоящий великан.
Эдвард осторожно поставил Беллу на асфальт, но её руки так и остались на его затылке. Улыбка быстро сошла с её губ. Ладонь скользнула вдоль его скулы и опустилась на шею. Пальцы нежно погладили узловатые рубцы стянутой бледно-розовой кожи.
– Не надо, – выдохнул Эдвард, накрывая ладонь Беллы своей и крепко сжимая, заставляя остановиться.
– Почему?
Она смотрела на него снизу вверх, и её взгляд выворачивал его душу наизнанку, вскрывал старые заскорузлые раны, возвращая в те моменты из прошлого, которые ему хотелось бы забыть навсегда. Невысокая цена за то, чтобы снова быть с ней.
Эдвард пожал плечами, мучительно скривив губы, и выпалил:
– Есть ещё на плече и руке – там, где загорелась рубашка. Просто так, чтоб ты заранее знала.
Белла кивнула, и по её щекам снова потекли слёзы.
– Что с тобой случилось?
Эдварду было тяжело вспоминать об этом и ещё тяжелее говорить об этом вслух. Но он сдался молчаливому напору Беллы, уступил её руке, медленно водившей по его груди, и её взгляду – сопереживающему, умоляющему довериться ей и разделить с ней боль воспоминаний. Белла и прежде действовала на него так: могла без слов подтолкнуть к чему-то трудному, но необходимому.
Эдвард притянул к себе Беллу, обнял за плечи – так было легче говорить. Она положила голову ему на грудь, туда, где билось сердце – так было легче слушать.
Они остались стоять посреди асфальтовой дорожки. Люди, вынужденные обходить это неожиданное препятствие, бросали на них косые раздражённые взгляды. Но ни Эдварду, ни Белле даже в голову не пришло сесть на скамейку или хотя бы отойти в сторону.
Он говорил тихо и неторопливо, стараясь не вдаваться в тяжёлые подробности, но в его голове всё равно всплывали красочные картинки прошлого. Такие яркие и детальные, словно всё это случилось с ним только вчера.
Уилксы нашли Эдварда довольно быстро – гораздо быстрее, чем можно было предположить. Уход Беллы настолько его опустошил, что появление Виктории, Джеймса и Райли уже не испугало. Он даже едва не рассмеялся истерично, увидев выбежавшую из-за деревьев, запыхавшуюся миссис Уилкс с всклокоченными волосами – так сильно она напомнила ему взбесившуюся ведьму из какой-нибудь мрачной сказки братьев Гримм.
Когда Уилксы отправились на поиски Беллы, Райли нашёл подходящую ветку, поднял Эдварда и помог ему опереться на неё. Другой рукой Эдвард ухватился за мистера Бирса, повиснув на нём. Так они и добрались до приюта. Всю дорогу Райли разговаривал с Эдвардом, просил потерпеть, умолял прибавить скорость. Просил прощение за то, что не знал, как ему помочь, но снова и снова обещал что-нибудь придумать – нужно было лишь потерпеть, продержаться совсем немного. Ещё Райли упоминал уважение и гордость, но затуманенное болью сознание Эдварда никак не могло взять в толк, какое отношение это имело к нему.
Когда они наконец оказались в приюте, Райли велел Марии накормить и напоить Эдварда. Когда же та наотрез отказалась, потребовал свой законный завтрак, однако, получив его, тут же придвинул тарелку с чашкой к Эдварду. Тот не хотел есть. Его тошнило от боли, от страха за Беллу и от мысли, что, скорее всего, это будет последняя в его жизни еда. Но Райли заставил. Почти силой впихнул в него всё содержимое тарелки, приговаривая, что так нужно, и называя Эдварда малышом. «Малышу» пришлось приложить немало усилий, чтобы пища осталась в желудке, и старания мистера Бирса не оказались напрасны.
– Выглядит скверно, – покачал головой Райли, разрезав штанину на сломанной ноге Эдварда. – Нужна палка, чтобы зафиксировать.
Стоило только Бирсу уйти, как вернулись Уилксы. Красный от ярости и от пробежки по лесу Джеймс с ходу пнул ногой стул, на котором, съёжившись, сидел Эдвард.
Всё дальнейшее происходило как в тумане.
Удары, боль, крики, полные злобы и ненависти. Эдвард закрыл глаза. Хотел ещё зажать руками уши, но почему-то не смог сообразить, как это делается. К крикам Джеймса и Виктории прибавились два отчаянных мальчишеских вопля. Эдвард с трудом открыл глаза и в мелькавших размытых силуэтах различил Джаспера и Эммета, налетевших на Уилксов в попытке остановить их. Это сработало, но лишь отчасти: всех троих затолкали в злополучный чулан, выбраться из которого уже не представлялось возможным.
Разбитыми в кровь губами Эдвард снова и снова благодарил друзей и просил у них прощение за то, что по его вине они оказались здесь, в западне. Те отшучивались, напускали на себя браваду, но даже через пелену собственной боли Эдвард видел в их глазах страх. Каждый из мальчиков ясно понимал, что ничем хорошим это для них не закончится. Но вышло всё как раз наоборот.
Пожар начался глубокой ночью, когда все в доме спали. Все, кроме пленников чулана, снедаемых своим бедственным положением и мыслями о незавидной участи. Лишь Эдвард, измотанный до предела всё не стихавшей болью, время от времени проваливался в забытьё и, даже приходя в себя, не мог сосредоточиться на том, что творилось вокруг.
Теперь в памяти остались лишь разрозненные воспоминания, но и их ему хватало с лихвой. Эдвард помнил треск дерева и запах гари – сначала слабый, но затем всё нарастающий, заполнявший собой крохотный чулан. Он помнил едкий дым, начавший просачиваться сквозь щели. Помнил метавшихся в панике Эммета и Джаспера. Оглушительный взрыв лопнувшего где-то наверху стекла, затем ещё один и последовавший за этим жуткий, злобно-радостный рёв огня. Стало нестерпимо жарко.
Эдвард помнил, как распахнулась дверь чулана и в дверном проёме возник силуэт, в котором он не сразу узнал Райли из-за полотенца, обмотанного вокруг его рта, и клубившегося чёрного дыма. Бирс поднял мальчика с пола, перекинул его руку через свою шею: «Держись!» Влажная тряпка прижалось к носу и губам Эдварда, но даже через ткань в горло проникал горячий едкий дым. Кашель и слёзы, застилавшие глаза.
Они шли по невозможно тёплому полу. Эдвард неловко пошатнулся, опёрся на сломанную ногу и вскрикнул, тут же захлебнувшись дымом. В голове окончательно всё смешалось. Бирс передал кому-то висевшего на нём Эдварда. Кажется, Эммету.
– Дальше сами! – надрывно кашляя, приказал им Райли.
И растворился в дыме. Обернувшись, Эдвард заметил его силуэт возле лестницы на второй этаж. В голове мальчика успела мелькнуть только одна мысль: «Куда он? Ведь перила же горят». Уже в следующее мгновение всё стало рушиться: объятые пламенем доски и перекладины падали со второго этажа, брызжа огнём. Мальчики были у самого выхода, когда раскалённые светлячки горящих искр долетели и до них. Эдвард интуитивно отвернулся. Шею и руку обожгло так, что боль перехватила дыхание, не позволив ему издать ни звука. Запахло палёным. Его хлопнули по горящей руке, потянули вперёд и выдернули на улицу. Он упал на землю, и его, уже не помнящего себя от боли, всё продолжали и продолжали тащить. Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание, – это полные ужаса, перепачканные сажей лица Эммета и Джаспера, склонившиеся над ним, да ночное небо, расцвеченное заревом пожара.
Затем была лондонская больница и снова приют, после Уилксов показавшийся Эдварду едва ли не домом родным.
Он много думал над тем, что случилось той ночью, и пришёл к выводу, что напившийся Джеймс заснул с зажжённой сигаретой. Почему не проснулась вовремя Виктория? Возможно, тоже напилась с горя из-за потерянных денег. Несколько раз Эдвард видел, как поздним вечером она выходила из своей комнаты, заметно пошатываясь. Были мысли и о причастности Райли. Тот тоже мог как следует принять на грудь и уснуть с сигаретой. Вот только его комната была на первом этаже, а пожар начался на втором. Допустить мысль, что Бирс нарочно поджёг дом, Эдвард не мог. Райли не был сумасшедшим и всегда слишком хорошо относился к детям, чтобы обречь их на такую страшную участь. Он даже пожертвовал собой, пытаясь пробраться на второй этаж, чтобы спасти ещё кого-нибудь.
Эдвард замолчал. Воспоминания разъедали сердце, но присутствие Беллы, тепло её объятий успокаивало, напоминало о том, что всё это осталось далеко позади.
– А Джаспер и Эммет? – спросила она.
Эдвард не видел её лица, но по голосу понял, что она плакала.
– Они спасли меня, но после той ночи мы больше никогда не встречались. Я не знаю, где они и что с ними. Мне хотелось бы их отыскать, но не представляю, с чего начать и куда обратиться.
Белла оторвала голову от груди Эдварда и посмотрела на него. Он провёл кончиками пальцев по её щекам, вытирая слёзы.
– Теперь всё хорошо, ведь так? – спросил он, и она кивнула. – Тогда не плачь.
– Не буду, обещаю, – улыбнулась Белла. – Поговорим о чём-нибудь хорошем. Ты живёшь в Лондоне?
– Да, в бабушкином доме. Он теперь мой. А ты?
Эдвард заправил ей волосы за ухо. Он не мог перестать касаться Беллы, словно ему всё ещё мало было доказательств её реальности. Сказать по правде, Эдварду просто очень нравилось касаться Беллы.
– Тоже. Я живу с опекунами.
– У тебя есть опекуны? Они не… – Эдвард нахмурился, и его пальцы сжали ей плечо.
– Нет-нет, Каллены замечательные, – поспешила успокоить его Белла. – Они стали для меня семьёй. Уверена, что вы понравитесь друг другу.
– Хочу услышать все подробности, начиная с того момента, как мы расстались.
Эдвард снова оторвал Беллу от земли. Она охнула и рассмеялась. Воспоминания о прошлом окончательно отступили, возвращая ему хорошее настроение. Его вновь охватило счастье.
– Нет, не сейчас, – Белла закусила нижнюю губу и смущённо добавила, – все эти семь лет я писала тебе письма. В них есть всё, что ты хочешь узнать… И даже немного больше.
Эдвард опустил её на ноги и, улыбнувшись, недоверчиво переспросил:
– Письма? Самые настоящие письма?
– Ну да, – Белла развела руками в стороны и пожала плечами.
– И где же они? Знаешь, а я ведь ещё ни разу в жизни не получал писем. Так где же мои письма? Где ты их прячешь?
Дурачась, Эдвард заглянул ей за плечо, затем – за другое, словно письма могли прятаться у Беллы за спиной. Счастье больше не помещалось в нём и выплёскивалось через край.
– Ты их не принесла, – он обиженно надул губы, но, не выдержав, тут же засмеялся. – А если серьёзно, Дюймовочка, то я очень хочу прочитать их все до единого и как можно скорее.
– Я положила их в коробку и перевязала атласной ленточкой, – теребя пуговицу на его рубашке, медленно проговорила Белла. – Подарю их тебе на День рождения.
– Ещё почти целый месяц! Жестоко заставлять меня ждать так долго.
– Что такое месяц по сравнению с семью годами?
– Но ленточка-то хоть синяя? – смиренно вздохнув, спросил Эдвард.
– Как ты догадался? – Белла замерла, удивлённо вскинув брови.
– Ты думаешь, я мог забыть, что именно с твоей синей ленточки и началась наша дружба? – он усмехнулся и покачал головой.
– Ты помнишь… – прошептала Белла, и на её щеках вспыхнул румянец.
Эдвард наклонился и подобрал ветки сирени, по-прежнему лежавшие у их ног. В его голове родилась идея. Может быть, и не самая удачная, но он уже загорелся ею. Эдвард принялся перебирать пальцами пушистые лиловые гроздья, то и дело бросая лукавые взгляды в сторону Беллы, с любопытством взиравшей на него.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Ищу цветок с пятью лепестками, – не прерывая своего занятия, пояснил он.
– Здесь всего несколько веточек – вряд ли ты его найдёшь.
– Обычно мне везёт, и пятилистник находится почти сразу.
– Обычно? – улыбнулась Белла. – И как часто ты этим занимаешься?
– Каждую весну, конечно же… Вот, нашёл! – Эдвард победно улыбнулся и продемонстрировал ей цветок сирени с пятью лепестками. – И каждый раз я загадывал одно и то же желание. Я хотел загадать его ещё в самый первый раз, в приюте. Но тогда оно показалось мне слишком простым, потому что ты была рядом, и я мог сам осуществить его в любой момент. Для этого не нужно было чудо, только моя решительность.
Дыхание Эдварда взволнованно участилось. Он облизал пересохшие губы и продолжил:
– Но, когда мы расстались, всё изменилось. И каждый раз, загадывая своё желание на пятом лепестке сирени, я, по сути, молил о чуде. Я ждал этого чуда семь лет.
– Ты дождался, – прошептала Белла. – Мы дождались.
Её глаза влажно блестели, но она не плакала – она улыбалась.
– Да, – кивнул Эдвард. – И сегодня я загадываю это желание в последний раз. Сейчас оно сбудется, и в следующий раз мне придётся придумать уже новое.
Он положил цветок сирени в рот и медленно разжевал, продолжая смотреть на улыбающуюся Беллу. Его сердце сладко замерло, уже предчувствуя, предвкушая. Эдвард притянул к себе Беллу, обнял. Она коротко вздохнула, перестав улыбаться. Замерла в его руках. Она догадалась.
Эдвард склонился к ней и поцеловал – неторопливо и нежно, открывая для себя новые, удивительно яркие чувства. Открывая эти чувства и для Беллы.
Они стояли, прижавшись друг к другу и не думая о том, что целоваться на людях средь бела дня – верх неприличия. Они пробовали на вкус этот второй в их жизни поцелуй и чувствовали на губах горьковато-сладкий привкус пятилистника сирени. От переполнявших эмоций и дурманящего аромата цветов кружилась голова, земля уплывала из-под ног.
Дыхание сбилось. Эдвард прервал поцелуй, но не отстранился от Беллы ни на дюйм.
– Твоя мама была права, – прижавшись лбом к её лбу, улыбнулся он. – Пятый лепесток сирени действительно исполняет желания. Для нас с тобой он сотворил целое чудо.
– Потому что мы сами этого очень сильно захотели.
Проходивший мимо мужчина случайно толкнул их и, извинившись, поспешил дальше.
– Давай уйдём отсюда, – отдавая Белле сирень, предложил Эдвард.
– Давай.
Эдвард обнял Беллу за плечи и медленно пошёл вместе с ней по дорожке в сторону выхода.
– И куда мы пойдём? – положив ладонь ему на спину, спросила она.
– Не знаю, куда-нибудь… Хочешь мороженое?
– Прошло семь лет, а ничего не изменилось, – рассмеялась Белла. – Ты снова собираешься меня накормить.
– Это потому что мне нравится смотреть, как ты ешь, – улыбнулся Эдвард и коснулся губами её макушки.
Обнявшись, они неспешно шли по парку – счастливые, влюблённые и полные надежд.
А за ними следом тянулся пьянящий аромат сирени. Сирени, чей пятый лепесток все эти годы оберегал их от несчастий. Хранил их друг для друга.
_________________________________________________________________________
1. Лю́фтваффе – название германских военно-воздушных сил в составах рейхсвера, вермахта и бундесвера. Годы существования: 15 мая 1933 года - 8 мая 1945 года.
Источник: http://robsten.ru/forum/69-3198-1
0
Спасибо за счастливый конец. 
Спасибо, что прочла эту историю! 
