Тюбик с чёрной масляной краской отлетел к стене и расплющился на ней, оставив безобразные потеки.

Эдвард взялся руками за верхние углы рамы, опустил вниз голову, тяжело дыша. Девушка, полулежавшая на кушетке на другом конце комнаты, тихонько пискнула и сжалась в комок, нащупывая одной рукой брошенную на пол одежду.

- Пошла вон, - негромко сказал Эдвард.

- Но... ты сказал... ты не закончил... - Девушка лепетала что-то, ее голос становился все тише.

- Я сказал... Пошла вон. - Ещё один тюбик с краской пролетел в миллиметре от головы натурщицы.

- Я ухожу... ухожу... успокойся... - примирительно бормотала та, поспешно натягивая платье. - Ненормальный... Это был последний раз...

Девушка выскользнула за дверь, сопровождаемая треском ломающегося дерева и приглушенными ругательствами.

Оставшись один, Эдвард в ярости прошёл по мастерской. Под его ногой хрустнул тонкий деревянный багет, но он даже не посмотрел вниз. Хотелось кричать, крушить все вокруг. Он взял со стола пластиковую бутылку с водой, отпил половину, вытер губы тыльной стороной ладони. Бутылка также полетела в стену, но это не принесло ему облегчения. Он давно не держал здесь воду в стеклянных бутылках.

Эдвард сел прямо на пол среди разбросанных кистей, обрывков холста, перепачканных краской тряпок. Подняв голову, долго смотрел на изображение на холсте. Застонал, закрыв лицо руками.

Как получилось, что он сидит здесь и его единственное желание - исчезнуть, раствориться?

За последние пять лет - несчетное количество выставок, галерей. Восторг, подобный опьянению - после первой, захлебывающийся голос его агента в телефонной трубке... Почти все продано... Ещё выставки... Презентации, статьи, придуманные специально для него превосходные формы прилагательных. Деньги, в конце концов. Огромные деньги.

Этот бешеный ритм не отпускал ни днём, ни ночью. Страшно болела спина, появились головные боли. Эдвард принимал сильные болеутоляющие. Ещё, ещё... «Новое имя... Эдвард Каллен... абсолютное признание абсолютного таланта...» Образы, химерные и отточенные одновременно. День менялся местами с ночью, земля с небом. А он писал, писал как одержимый, забывая обо всем, добиваясь ошеломительного эффекта одним движением руки. Пока однажды не лишился сознания посреди сеанса.

Насмерть перепуганная натурщица вызвала скорую помощь. Истощение, переутомление, зависимость от болеутоляющих препаратов. Лицо матери в слезах. Реабилитация.

Из больницы Эдвард вернулся прямо в студию. У него ещё был шанс.

Эдвард помнил первый день, первые осторожные шаги. Он давно планировал написать что-то «для себя». Не для галереи, не для выставки. Что-то, что влило бы новые силы в измученную душу.

Эдвард устал от образов, ставших его визитной карточкой. Устал от струящейся на холст боли и угара. Он хотел видеть живых людей, ветку дерева за окном. Лица... глаза...

- Решение проблемы лежит на поверхности. - Голос его агента был полон скепсиса. - Ты можешь позволить себе все, что угодно. Попробуй, чем черт не шутит. Но не заиграйся, Эдвард. И помни, что через месяц выставка. И от тебя ожидается определённый стандарт.

Эдвард впервые пригласил натурщицу, толком не понимая, что собирается делать. Он давал девушке указания, пытаясь добиться, поймать что-то. Он ждал искры, ждал, когда в глазах натурщицы, в ее позе мелькнёт нечто... Нечто чистое, незамутненное, то, что виделось ему, пока он метался, измученный вынужденным бездействием, жаждой перемен. Он испортил два эскиза, нервничая все сильнее. Девушка, смотревшая на Эдварда с нескрываемым восхищением, робела все больше, понимая, что делает что-то не так. В конце концов Эдвард не выдержал.

-  Давайте закончим на этом. Извините.

- Вы извините меня, мистер Каллен. Мне так жаль.

Эдвард вскинул на неё глаза; темная зелень, надвигающаяся гроза. Пальцы, испачканные краской, скользнули в карман потертых джинсов. - Вот. Спасибо ещё раз.

- Мистер Каллен, не нужно... Это честь для меня...

- Вы учитесь где-то?

- Да. Вы...

- Удачи вам. - Эдварду не терпелось выпроводить ее.

Он чувствовал себя разбитым. Что-то бунтовало в нем, требовало утоления. Присел на подоконник, налил виски в низкий, тяжелый стакан. Эдварду был категорически противопоказан алкоголь, но переливы цвета в светлой жидкости, пряный запах успокаивали его.

Услышав звонок телефона, Эдвард поморщился.

- Каллен.

- Эдвард, как ты? - От тихого голоса матери стало легче.

- Привет, мам.

Эсме Каллен уже не раз втайне прокляла талант сына. Эдвард был одним из тех людей, что сгорали в собственном пламени. Мятежная душа, гнавшая вперёд саму себя, требующая брать все новые высоты, не обращая внимания на потери. Эдвард был таким с детства. Теперь ему - двадцать шесть, и он уже сломан.

Эсме жила в постоянном страхе за сына.

Иногда она втайне мечтала о том, чтобы Эдвард нашёл любовь, абсолютную, способную отогреть его, заставить взглянуть на мир по-другому, почувствовать себя живым.

Отец Эдварда показал Эсме этот мир. Показал, что такое возможно.

После его смерти Эсме удалось не дать горю ослепить ее. Она сумела выстоять ради сына. Но, казалось, что вся эта боль, вся разрушительная энергия сконцентрировалась в Эдварде.

- Работаешь?

- Пытаюсь. - Эсме услышала улыбку в голосе сына. - Просто получается плохо. Я в порядке, мама. Не волнуйся.

-  Постарайся отдохнуть, Эдвард.

-  Конечно. Сейчас ложусь.

- Люблю тебя.

-  Взаимно. - Эдвард действительно успокоился немного. Выплеснул нетронутый виски в раковину, погасил свет.

Утро началось с жестокой головной боли. Эдвард не рисковал понапрасну, пытаясь утихомирить боль льдом и покоем, панически боясь принять таблетку. На столе снова надрывался телефон. Не открывая глаз, Эдвард нащупал его, сбросил вызов.

Сигнал оповестил его о посетителе. Зарычав сквозь зубы, Эдвард спустился вниз. Он отпустил экономку; последние дни он совершенно не терпел никого в доме.

Очередная девица.

- Мистер Каллен, вы назначали мне...

- Я... я не помню... Хорошо, проходите... Наверх.

Эта девушка отличалась от той, что была здесь вчера. Даже в своём состоянии Эдвард не смог не заметить взгляд, который она бросила на него.

- Вы учитесь? - задал Эдвард свой стандартный вопрос, ожидая, что новая натурщица - студентка академии или что-то в этом роде.

- Мне это не нужно, - прошептала она практически ему в затылок, поднимаясь следом по лестнице. Эдварда передернуло.

В мастерской он указал девушке на место. Отвернулся к подготовленному холсту, переворошил эскизы на столе. Услышал тихие шаги позади себя; резко обернувшись, он увидел свою натурщицу, полностью обнаженную.

- Я указал вам место. Вернитесь, мы сейчас начнём.

Девушка не шевелилась, глядя ему прямо в глаза. Она была великолепно сложена, красива. Но выражение ее глаз, хищное, бросающее в лицо стоявшему перед ней мужчине вызов, сводило все на нет. Эдвард был сыт по горло такими связями.

- Быть может, мое место здесь... - Она коснулась его предплечья горячими пальцами, скользнула под рукав, слегка сжала.

- Я повторяю вам, - сказал Эдвард негромко, сбрасывая ее руку. - Вернитесь туда, куда я вас просил. И приготовьтесь...

- Ты уверен?

- Мы так близко знакомы? - Эдвард стремительно терял терпение.

Ничего не получалось. При виде готовой сцены от идеи Эдварда не осталось ничего. Взгляд прожжённой твари на миловидном лице молодой женщины, прижавшей к груди плед и смотрящей в окно, ломал картину, наполняя ее фальшью. Эдвард бился ещё какое-то время, меняя что-то, но не мог отвлечься, абстрагироваться от этого взгляда. А затем он не выдержал.

Эдвард все ещё сидел на полу. Телефон звонил не переставая все это кошмарное утро. Бросив взгляд на дисплей, Эдвард с сожалением понял, что это его агент.

- Ты в своём уме?! - рявкнул он без предисловий, когда Эдвард принял вызов.

-  Нет. А в чем дело?

- Эдвард, выставка! Ты закончил серию?

-  Нет. Ты ещё не все выдоил из меня.

Речь шла о серии картин, объединённых одной темой. Снова образы, призраки, химеры, ставшие визитной карточкой Эдварда и постепенно лишавшие его рассудка.

Внезапно ему стало совершенно ясно, что серию он не закончит. Его совершенно не интересует выставка. Более того, при мысли о ней Эдвард почувствовал, как знакомая, тошнотворная паника стискивает горло.

- Хорошо. Хорошо, я все понял, - проскрипел он, надеясь, что его агент не начнёт бить тревогу.

Где-то глубоко внутри, неосознанно, поднималось что-то. Эдвард встал, подошёл к окну, распахнул его. Свежий, морозный воздух ударил в лицо, заставил дыхание сбиться. Эдвард дышал, невзирая на холод; он поймал себя на том, что улыбается. Где-то вдалеке бегали школьники; влюблённая парочка, обнявшись, шла вдоль улицы, не видя никого вокруг.

Эдвард закрыл окно и бегом спустился вниз, в свою спальню. Рывком открыл дверь в гардеробную, вытащил спортивную сумку. Бросил в неё несколько тёплых свитеров, джинсы, белье, бритву и другие мелочи. Деньги, документы.

Когда сумка была собрана, он сел на свою постель, осмотрелся. Не задумываться, только не думать. Эдвард взял телефон, набрал номер.

- Мама? Это Эдвард. Послушай... Со мной все в порядке... Действительно в порядке. Ничему не удивляйся, прошу... Я вернусь, мам... Никому ничего не говори... Я вернусь...

Раздался сигнал, сообщение было записано. Эдвард швырнул телефон на постель, схватил куртку, сумку и вышел из дома. В никуда.

Эдвард, казалось, брел бесцельно, натянув капюшон и перекинув через плечо сумку. На самом деле внутри него словно появился компас, некий алгоритм, которому он чётко следовал. Подойдя к автобусной остановке, Эдвард долго изучал вывешенные маршруты.

С тремя пересадками он добрался до Элтема. Все это время Эдвард просто смотрел в окно на мелькающий городской пейзаж, на людей, впитывая тусклые зимние краски.

Выйдя из автобуса, он пошёл вдоль улицы, осматривая дома, пока не увидел то, что искал.

«Комнаты внаём».

Коряво написанное объявление висело в окне первого этажа небольшого дома красного кирпича, выглядевшего на первый взгляд довольно прилично. Не колеблясь ни минуты, Эдвард позвонил в дверь.

Ему открыла пожилая женщина, полная, рыжеволосая. Скептически осмотрев Эдварда с ног до головы, она вздернула бровь. - Чем могу помочь?

Эдвард снял капюшон, улыбнулся. - Вы сдаёте комнату?

Скептическая ухмылка сменилась заинтересованной. - Тебе, что ли? Да хоть весь дом.

- Я ограничусь комнатой. Если можно, - поддержал ее попытку флирта Эдвард.

- Все, что угодно, малыш. Деньги есть у тебя? - Женщина снова прошлась оценивающим взглядом по фигуре Эдварда, по его одежде. Странно, но он не чувствовал себя оскорбленным, не ощущал и опасности.

- Сколько?

- Можешь делить со мной мою комнату, будет дешевле, - хохотнула женщина. - Ладно, не обижайся. У меня сын твоего возраста. Но не такой хорошенький. Папаша подкачал, ясное дело. Тебя как звать?

- Э... Энтони. Энтони Мейсен. Вам нужны мои документы? - спросил Эдвард, внутренне холодея.

- Да нет. Плати за два месяца вперед и все в ажуре. Семьсот. - Женщина с вызовом глянула на Эдварда.

- Хорошо.

- Ну вот и славно. Давай зайдём, холодно как, - засуетилась хозяйка.

В полутемном коридоре Эдварда едва не сбила с ног смесь всевозможных запахов.

- Вот здесь твоя комната, - сказала хозяйка, открывая ключом дверь справа.

Комната оказалась на удивление большой, с собственной крошечной ванной комнатой.

- Кухню будешь делить со мной. За отдельную плату буду тебе готовить. Да, меня зовут миссис Фаррелл. Ты сам-то чем занимаешься?

- Я... Я - художник, - сказал Эдвард, кашлянув. - Начинающий.

- О Боже... Ну ладно... Закончатся деньги - вышвырну, хоть ты и такой сладкий. Отчего нормальную профессию не получил, а?

Миссис Фаррелл долго ещё ворчала по поводу неблагонадёжности своего квартиросъёмщика, но, парадоксальным образом, настроение Эдварда улучшалось с каждой минутой.

- Ладно. Располагайся, горе-художник, - сказала хозяйка. - Ужинать будешь?

Внезапно Эдвард понял, что голоден так, как уже давно не был.

- Буду. Спасибо, миссис Фаррелл. Да, извините. - Эдвард достал бумажник. - Здесь восемьсот фунтов. Очень есть хочется.

Миссис Фаррелл расхохоталась. - Дай мне полчаса.

Она вышла, а Эдвард поставил сумку на узкую кровать и подошёл к окну со старой, потрескавшейся рамой. Шёл легкий снег, закручиваясь тонкими вихрями на темном подоконнике. Эдвард наблюдал за ними, пытаясь ответить самому себе на вопрос: что он делает?

Он ушёл из дому; мать получит его сообщение на автоответчике, агент не знает вообще ничего. Эсме будет страшно переживать, но почему-то Эдвард был уверен, что она все поймёт.

На агента ему было плевать; Эдвард прекрасно знал, как тот относится к нему, чтобы не чувствовать абсолютно никаких угрызений совести. Впервые в жизни ему было плевать и на выставку, на напыщенные лица, на раздутые эмоции. Они стояли перед его картинами с шампанским в руках, и Эдвард подчас спрашивал себя, понимают ли эксперты и знатоки, что скрывается за этими картинами. Что в каждой из них, на которую они небрежно указывают бокалом, обдумывая, какими же витиеватыми оборотами описать ее завтра в своей колонке, кроется часть его души, тень его ночных кошмаров. Воспалённые, слезящиеся глаза, воспалённое сердце. Его агент обожал почему-то эти колонки и зачитывал Эдварду отзывы критиков, а Эдвард поражался тому, что этот, в общем-то, деловой человек не понимает, для чего пишутся эти статьи.

Эдвард подошёл к своему личному обрыву. И у него было два варианта: упасть вниз или повернуть назад. Ступить на неизвестную тропу, но попытаться отойти подальше от края пропасти.

В этой комнатушке с обшарпанными стенами ему дышалось немного легче. Единственный человек, который занимал мысли Эдварда, была мать. «Пойми меня», - мысленно обратился к ней Эдвард. Он знал, что так и будет.

Эдвард достал из сумки блок плотной бумаги для эскизов, карандаши, уголь. Завтра он начнёт осуществлять свой план.

Через полчаса миссис Фаррелл постучала в дверь, зовя Эдварда к ужину, оказавшемуся на удивление вкусным. После ужина хозяйка поставила перед ним огромную чашку кофе. Эдвард засыпал буквально сидя; он устал, замёрз, но чувствовал себя странным образом настолько спокойно, что готов был уснуть здесь же, за столом, при свете тусклой лампочки.

Хозяйка осторожно коснулась его плеча. - Тони... ты бы ложился...

Эдвард поднял на неё затуманенный взгляд, улыбнулся, не совсем понимая, о чем это она. Черт... он же представился...

- Да... да, простите. Я давно на ногах... Я пойду спать. Благодарю за ужин, было очень вкусно.

- Иди уже, - усмехнулась хозяйка. - Спокойной ночи.

Эдвард нашёл в себе силы сбросить одежду и встать под душ. Крошечная кабина, проржавевший в углах металл, но чисто. Эдвард едва смог выпрямиться во весь рост. Но вода была обжигающей, согревшей застывшие мышцы. Постельное белье было также идеально чистым, пахнувшим какой-то отдушкой. Едва голова Эдварда коснулась подушки, он провалился в сон, без сновидений, без бешено бьющегося сердца, без боли.

Эдвард проснулся от настойчивого стука в дверь. Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Посмотрел на часы и с ужасом понял, что почти полдень. Эдвард вскочил, натянул джинсы. За дверью стояла миссис Фаррелл, глядя на своего постояльца с нескрываемой досадой.

- Обед скоро. Тебе никуда не нужно?

- Ради бога, извините, - почему-то смутился Эдвард. Он переступил с ноги на ногу, провёл рукой по волосам. Хозяйка ухмыльнулась, а Эдвард покраснел ещё сильнее, сообразив, что надел только джинсы.

- Я бегу. Прошу прощения ещё раз, спасибо, что разбудили меня, - торопливо пробормотал он, захлопывая дверь под хохот миссис Фаррелл.

Ему все же достался плотный завтрак. Свой кофе Эдвард перелил в крошечный термос, который он в последний момент бросил в сумку, уходя.

- Вчера был тяжёлый день, - тихо сказал он хлопотавшей вокруг хозяйке. В крошечной кухне кипели одновременно три кастрюли с чем-то, женщина сновала туда-сюда. Очевидно было, что она давно на ногах.

- Понятно, - отозвалась хозяйка, быстро нарезая овощи. - Скажи-ка... ты уж прости меня... у тебя все в порядке? Родители твои живы?

- Отец умер, давно, - сказал Эдвард, глядя в сторону. - Мама... с ней все хорошо. Она здесь, в Лондоне.

- Ясно. А девушка? Должна быть...

- Нет. Извините, миссис Фаррелл. Я пойду.

• Ну ладно. Хотя погоди...

Эдвард ожидал дальнейших расспросов, но хозяйка сунула ему в руки нечто, оказавшееся сеткой, набитой головками лука.

- Помоги-ка мне... Вон какой вымахал... а мне на стул становиться боязно.

Она указала на крюк, торчавший почти под низким потолком. Эдвард рассмеялся; повесив сетку на крюк и подхватив свой термос, он вышел. Бегом взлетел по лестнице, надел ещё один свитер, тёплую куртку. Надел шапочку, взял папку, термос и покинул свой новый дом.

Было холодно так, что сбивалось дыхание, но ясно. Эдвард поднял голову, прищурился от яркого зимнего солнца. Ещё вчера он заметил недалеко от дома парк. Туда он и отправился.

В парке было мало малолюдно; Эдвард присел на деревянную скамейку у замерзшего прудика. В его поверхности отражалось низко висящее солнце, которое уже наполовину затянулось тяжёлыми облаками. «Будет снег», - подумал Эдвард, запоминая свинцовый блеск воды подо льдом, пятно солнечного света и хлопья снега, уже падавшие на какое-то вечнозелёное растение у пруда. Его рука уверенно двигалась по плотному листу, делая эскиз пейзажа. Эдварду казалось, что он просыпается после тяжёлого сна, когда странная атмосфера, гротескные формы и сюжеты уступают место нормальной жизни, естественной обстановке.

Солнце полностью затянулось тучей, снег пошёл сильнее. Эскиз был готов; Эдвард закрыл папку, отпил кофе из термоса, чувствуя, что основательно замёрз.

Покинув парк, он двинулся в сторону небольшой площади: на ней располагались несколько крошечных магазинов и кафе. Эдвард вошёл в одно из них, снова заказал кофе, который перелил в свой термос, и вышел. Ему не хотелось долго оставаться в помещении, ему нужен был воздух, несмотря на сильный холод. Набросив капюшон поверх шапки и закрыв почти все лицо шарфом, он брел по улице. Проходя мимо автобусной остановки, он заметил одинокую женскую фигурку под пластиковым навесом. На девушке было розовое пальто; в темных гладких волосах блестели снежинки. Девушка подняла голову вверх, глядя в небо. Когда Эдвард поравнялся с ней, она перестала рассматривать свинцовые облака и посмотрела прямо на него.

У девушки были темные, внимательные глаза, бледное лицо. Она закусила губу, отвела взгляд и начала рыться в своей огромной сумке, явно смутившись или испугавшись Эдварда. Волосы волной закрыли ее лицо; отбросив их, она все копалась в сумке, пока не вытащила несколько монет. Нырнула в подошедший автобус; Эдварду ещё долго было видно розовое пятно ее пальто.

Он вернулся домой, не чувствуя пальцев рук и ног. Открыл дверь своим ключом; прошёл прямо к себе. Хозяйки видно не было, и Эдвард был несказанно рад этому. У себя в комнате он вынул эскиз, положил его на стол. Долго рассматривал его, опершись ладонями о поцарапанную столешницу. Затем вынул новый лист, достал мягкий угольный карандаш. Через десять минут с листа на него смотрели внимательные бархатные глаза.

- Миссис Каллен, вы хотите всерьёз убедить меня в том, что не знаете, где ваш сын?!

Агент Эдварда то кричал, то умолял ее, его бессвязные вопли перемежались словами «выставка», «неустойка», «нарушение условий контракта».

Эсме монотонно твердила ему о том, что, по сути своей, являлось правдой. Она действительно не знала, где находится Эдвард.

Она много раз прослушала оставленное ей на автоответчике сообщение. Слышала родной, чуть задыхающийся голос сына. Эдвард спешил куда-то, но она на почувствовала в его голосе ни отчаяния, ни паники, бывших его постоянными спутниками.

Эсме несколько раз набрала номер сотового Эдварда, но там сразу включался автоответчик. Очевидно, что он не взял телефон с собой.

Несмотря на мучительную тревогу, Эсме была втайне рада тому, что что-то подвигло Эдварда разорвать это круг, по которому он носился, не жалея себя. Она поняла, что таким радикальным образом сын взял тайм-аут, который был необходим. Он едва выкарабкался. Эсме знала, была уверена в том, что второго срыва Эдвард не допустит сам.

Телефон зазвонил вечером того же дня, когда она без сна лежала в постели.

- Мам?

- Эдвард! Господи... как хорошо... как ты?

- Я еле нашёл телефон-автомат на улице. Их почти не осталось, представляешь. - Голос сына был непривычно спокойным и умиротворённым. Эсме улыбалась сквозь непрошеные слезы. - Мне нужно было уйти, мама. Я не могу больше. Просто хотел услышать тебя и попросить, чтобы ты не волновалась.

- Но ты... ты в порядке?

- Да, все хорошо. Я здоров. Как ты?

- Все прекрасно. Ты все делаешь правильно, малыш. Я люблю тебя.

- Я вернусь. Просто ещё не знаю, когда.

- Не пропадай, прошу тебя, Эдвард. Звони мне иногда.

- Люблю тебя.

Эдварду стало легче, когда он все же решился на звонок матери. Больше его не интересовал никто.

Он твердил себе, что возьмётся за пейзаж, что сделает ещё несколько эскизов живописных уголков города. Но глубокие тёмные глаза на листе перед ним не отпускали.

Эдвард привык запоминать мельчайшие детали окружающего мира. Он помнил цвет мокрой пожухлой травы, воды в пруду под серым льдом. Расположение свинцовых облаков на низком небе. Бледное лицо, покрасневшую закушенную губу. Слабый румянец на фоне розового пальто.

Эдварду захотелось увидеть, как она улыбается. Как она выглядит, когда смущена или рада чему-то. Ему просто хотелось снова увидеть девушку в розовом пальто.

На следующий день похолодало ещё сильнее. Эдвард снова собрался выйти после завтрака, сопровождаемый ворчанием миссис Фаррелл на тему того, что «не имеешь нормальной работы, вот и отморозишь себе...« Он не помнил, когда последний раз так смеялся. Когда вообще испытывал нормальные человеческие эмоции. Пространно поблагодарив хозяйку за завтрак, он надел два свитера один на другой, шапку. Закрыл шарфом нижнюю половину лица, натянул капюшон. Испытал настоящий восторг, найдя на дне сумки старые перчатки. Снова папка, термос с кофе.

Сегодня Эдвард решил пройти по оживлённой улице, полной больших и маленьких магазинов, кафе. Посередине располагался круглый фонтан с псевдо-римскими скульптурами. Вокруг в любую погоду толкались студенты, уличные музыканты и прочая пёстрая публика.

Сегодня из-за холода народа было все же чуть меньше. Эдвард сел на скамейку около фонтана; отсюда хорошо просматривалась площадь, обрамлённая магазинами.

Напротив фонтана находился огромный книжный магазин, который приютило старинное здание. Пестрые баннеры в окнах и столы с развалами карманных книг контрастировали с колоннами и витиеватыми окнами. Толпы покупателей осаждали магазин в поисках подарков к Рождеству. Эдвард набрасывал эскиз площади, фонтана, наслаждаясь предпраздничной атмосферой, пропитавшей все вокруг. Эдвард не чувствовал ни горечи, ни одиночества. Он был просто рад тому, что впервые за много лет может просто быть собой.

Холод все же давал о себе знать; ноги закоченели, мышцы сводило и под слоями одежды. Вспомнив предсказание своей хозяйки и посмеиваясь себе под нос, Эдвард уже собирался уходить, когда на лестнице к входа в книжный магазин заметил яркое розовое пятно.

Она стояла на самом верху, прижимая к груди книгу, вероятно, только что купленную. Эдвард видел непокрытую голову, темные волосы. Девушка открыла висевшую на плече сумку, положила туда книгу. Плотнее запахнула слишком тонкое пальто, поправила чёрный шарф.

Она медленно спустилась по лестнице; Эдвард поразился грациозности ее движений. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, он шёл по противоположной стороне площади, стараясь не терять ее из вида.

Девушка медленно шла вдоль рядов праздничных витрин, иногда подходила ближе, рассматривая что-то. В какой-то момент Эдварду удалось приблизиться к ней, оставаясь незамеченным.

Она показалась ему ещё привлекательнее, чем в первую встречу. Ее щеки горели от холода, глаза блестели. Она слегка улыбалась, думая о чём-то своём. Подняв голову вверх, она разглядывала фигуру Санта-Клауса, выставленную во втором этаже одного из магазинов. Эдвард смотрел на неё, не в силах насытиться, стараясь запомнить, запечатлеть каждую черту.

Вдруг девушка снова начала рыться в своей бездонной сумке, вытащив звонящий телефон. Эдвард не слышал ни ее голоса, ни слов, но разговор не был приятным. Улыбка, освещавшая нежные черты, пропала. Она бросила телефон в карман, достала что-то вроде кошелька. Пересчитала купюры, поморщилась. Ускорила шаг; в конце улицы она почти бежала. Эдвард не успевал за ней. Если бы он также ускорил шаг, она могла бы заметить его и испугаться, решить, что он преследует ее. Девушка смешалась с толпой и через мгновение Эдвард полностью потерял ее из вида.

Он брел домой, борясь со странным чувством потери. Эдвард не знал об этой девушке ничего. Он видел ее лишь издали. Но оба раза окружающий мир тускнел для него, словно сужаясь, ловя ее в объектив. Самые чёткие линии, самые нежные краски.

Эдвард бегом поднялся к себе, запер дверь. Он, словно сосуд, был полон образами, кадрами, игрой цвета. Все это искало выхода, когда он прямо на полу развернул плотную бумагу.

Когда Эдвард поднял от эскизов слезившиеся глаза, было совершенно темно. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, воссоздавая площадь, атмосферу Рождества и тоненькую фигурку в розовом прижимающую к груди книгу, посреди снующей толпы.

Эдвард не мог объяснить самому себе, что гнало его из дома следующим утром. Он не стал завтракать дома, сказав себе, что видел на площади очаровательное кафе.

Мороз не стихал; кафе было практически пустым, когда Эдвард вошёл и сел за столик, полускрытый от остальных стендом с газетами и журналами. Заказал громадную чашку кофе, круассан, достал небольшой альбом, который взял с собой этим утром. Бездумно набрасывал в нем фрагменты пейзажа, который обдумал накануне.

Эдвард нервничал; от его умиротворенного спокойствия сегодня не осталось и следа. Он словно ждал чего-то, чего-то, чего быть не могло. Словно исполнения волшебного желания в реальной жизни. Эдвард поднял голову и посмотрел в окно. Редкие прохожие спешили, подняв воротники пальто; холод был виден, осязаем. Он плотнее обхватил ладонями горячую чашку, давая теплу проникнуть внутрь.

Из размышлений Эдварда выдернул звонок над дверью, раздавившийся всякий раз, когда в кафе входил посетитель. Он поднял глаза; странное чувство, мучившее его все утро, усилилось. За столик напротив села девушка в розовом пальто.

У неё оказался тихий, грудной голос. У подошедшего официанта она попросила чай и ржаную булочку. Достала книгу из сумки и углубилась в чтение.

Эдвард забыл о завтраке, о времени. Он рисовал ее. Наконец так близко. Каждый жест, каждый поворот головы. Полуопущенные ресницы, пальцы, накручивавшие прядь волос. Чуть нахмуренные брови.

В ее сумке зазвонил телефон. Она вытащила его.

- Привет. Что случилось?

Потом он просто слушала. Карандаш Эдварда замер на листом, когда он увидел, как по ее щеке ползёт слеза.

- Ты... нет... почему? - Она на секунду отвела телефон от уха, посмотрела в окно. Губа снова закушена, а в глазах - боль, намного более сильная, чем физическая. Но она держалась... Спина чуть прямее...

Она снова взяла телефон. - Как знаешь. Ключ оставишь на столе. Все.

Девушка осторожно положила замолчавший телефон на стол, словно он был неким сосудом, откуда мог выплеснуться яд.

Закрыла лицо ладонями.

У Эдварда разрывалось сердце. Так больно не было давно. Это чувство, составлявшее раньше всю его жизнь и ставшее привычным фоном, оставившее его в покое лишь в последние дни, набросилось на него с удвоенной силой. Почему...

Он не знал о ней ничего. Он видел ее третий раз в жизни. Но ее боль ощущалась как своя собственная.

Эдвард встал, не понимая, что делает. Подошёл к ее столику.

- Послушайте... Что случилось? - хрипло спросил он.

Девушка медленно отвела ладони от лица, подняла на Эдварда полные слез глаза.

- Вы кто? Что вам нужно?

- Простите меня... Просто мне показалось... Что вам...

Враждебность в ее темных глазах, во всей ее хрупкой фигуре, поразила Эдварда.

- Оставьте меня в покое. - Ее голос сорвался; она бросила на стол купюру, схватила свою сумку и вылетела из кафе.

Эдвард ещё несколько секунд неподвижно стоял, глядя ей вслед. На столе остался лежать телефон.

Эдвард покачал головой, взял простой чёрный аппарат. Искушение, появившееся внезапно, было сильным. Он держал в руках частицу ее жизни. Можно было бы оставить его себе. Разыскать ее, под предлогом этого попытаться ещё раз завязать с ней знакомство. Эдвард вернулся за свой столик, держа ее телефон в руке. Собрал свои вещи, подошёл к барной стойке, за которой возилась с огромной кофеваркой рыжеволосая женщина.

- Простите... - Женщина подняла голову; на ее лице появилась мечтательная улыбка.

- Чем могу вам помочь? Что-то не так с вашим заказом?

- Нет... нет, все прекрасно. - Эдвард улыбнулся через силу. - Скажите... Вы видели девушку, которая сидела там... возле окна?

- Беллу?

Белла. Красавица. Итальянский агент, привозивший картины Эдварда в частную галерею в Милане, называл так каждую вторую женщину, прищёлкивая языком и оборачиваясь ей вслед.

- Да, конечно. Она часто приходит сюда.

Ещё можно пойти простым путём. Можно разговорить эту женщину, смотревшую на Эдварда сияющими глазами, узнать все о Белле. А дальше - дело техники даже для такого неискушённого человека, как он.

- Она забыла на столе свой телефон. Передайте ей, пожалуйста.

- Конечно, - улыбнулась женщина, беря телефон из руки Эдварда и мимоходом касаясь его ладони. - А сообщение какое-нибудь? От вас? Вы знакомы с ней? Как вас зовут?

Эдвард покачал головой, прерывая поток вопросов. - Неважно.

Мороз вцепился в разгоряченное лицо, обжег лёгкие, но утихомирил начинавшуюся головную боль.

Так правильно.

Все правильно.

Что он мог сказать ей? Что влюбился с первого взгляда? Она поднимет его на смех или сочтёт сумасшедшим. Да и какое право он имел вламываться в ее мир, в ее жизнь, неся с собой лишь хаос. Ей и так непросто. Она плакала сегодня.

Эдварду мучительно хотелось найти ее, утешить. Сказать, что... Не имеет значения.

Он - художник. За его плечами - слава и боль, угар, депрессия, взрывы ярости и отчаяния. Впереди - неизвестность.

Эдвард понимал, что его нынешнее положение - не выход. Ему придётся вернуться. Слишком многое связывает его с его настоящей жизнью.

Все, что произошло до сих пор, все, что он делал, показалось ему пустым и безрассудным. Эдвард словно увидел себя со стороны.

Взбалмошный художник бросил все, чтобы искать... что? Новый цвет, новые образы... Для чего нужно это все, если его жизнь превратилась в фарс.

Ему не место здесь. Он должен вернуться и жить дальше, если это можно назвать жизнью. Закончить свой проект к выставке. Функционировать так, как этого ожидают него в его окружении.

Нет, не так. Уже ничего не будет по-прежнему.

- Эдвард, я умываю руки. Прости, но все это обречено на провал. Ты не имел на все это ни малейшего права. Выставка для избранного круга, и все же... И потом... Что значит запрет на продажу? Как ты собираешься зарабатывать деньги?

Агент Эдварда словно старался не смотреть по сторонам.

- Не собираюсь. - Эдвард выталкивал слова сквозь зубы. Лишь сейчас ему стало понятно, так остро, что он наделал. Но обратного пути не было.

- Критики разорвут тебя в клочья. Это не Эдвард Каллен, это какая-то чертова пастораль. Это не твой стиль, не твоя тема. Хотя... Что-то в этом есть, но...

- Ещё одно слово и сегодня - твой последний рабочий день, - огрызнулся Эдвард, холодея от ужаса.

- Я боюсь, что так оно и есть... Эдвард, если сегодняшняя выставка окажется провальной... Я не могу так работать. Точнее, не хочу. Сначала твой срыв, медикаменты... Потом ты был просто невменяем. Затем исчез, не объяснив никому ничего. А теперь это... - Агент кивнул на картины.

- Как тебе будет угодно. - Паника достигала предела. Эдвард сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он проклял ту секунду, когда решил выставить серию картин, которую написал, вернувшись домой.

После той встречи в кафе он больше не видел Беллу. Он заперся в своей комнатушке, делая эскизы и наброски. Ощущение покоя покинуло Эдварда; он снова писал, не помня себя, иногда замирая, глядя на рисунок карандашом, лежавший перед ним. Ее глаза вели его, поддерживали.

Эдвард поклялся себе, что напишет ее портрет. Пусть он сумасшедший, сталкер. Ему все равно. Этих дней в парке, в снегу, около книжного магазина, полных покоя, у него не отнимет никто. И яркости темных, шёлковых волос на фоне розового пальто.

Галерея заполнялась. Критики, журналисты, богема. Фальшивые улыбки, объятия. Эдвард позировал фотографам, сжав челюсти, нахмурившись. Руки в карманах сжаты в кулаки.

Эдвард видел в их глазах растущее недоумение. Публика перешёптывалась, все ещё криво улыбаясь. Ну как же... Вместо разорванных, сочащихся болью вспышек, на холстах - дышащий спокойствием старый пруд, затянутый тонким льдом, сквозь который проглядывает немного зелени. Кружащийся в солнечном свете снег. Площадь в звенящем от холода воздухе; тоненькая фигурка в яркой одежде на ступенях старинного здания. Снова эта же фигурка - среди пестрой толпы и переполненных предпраздничной суетой улиц старого центра. Девушка - словно островок спокойствия; она стоит спиной к зрителю, подняв голову к шпилю маленькой церкви.

И снова она - абрис нежного лица в окне уютного кафе. Идёт снег, черты лица почти неразличимы. Снова лишь волна темных волос, рука, придерживающая страницы книги. Грусть.

- Эдвард, дорогой, это великолепно, - вымученно улыбнулась известная галеристка и критик, касаясь его рукава. - Но... это что-то принципиально новое, пойми. Да, твоя рука, твоя техника, бесспорно, но... Это банально, милый. Городские пейзажи, и прочее... Все это уже было. В отличие от того, что ты делал раньше. Что случилось?

Эдвард молчал, сжав переносицу. Публика ждала то, чем он в своё время сделал себе имя. Ей не нужен был мир и покой в его душе, проступавший в каждом новом штрихе. Ей нужна была его боль, его жертва.

- Эдвард, можно тебя на секунду? - Голос его агента за спиной.

- Нет. Не сейчас.

Эдвард взял маленькую бутылку минеральной воды со стола, уставленного напитками. Оглушительно хлопнув дверью, он вышел на веранду, примыкавшую к галерее. Холод мгновенно проник под рубашку; Эдвард запоздало сообразил, что нужно было взять пальто. Глухо застонав, он снова вернулся в душное помещение. Мимо переполненного зала он тихонько прошёл в гардеробную. Оказавшись в полутемном помещении, он вдруг понял, что не один здесь. Обернувшись, он увидел девушку, пытавшуюся дотянуться до высоко висевшей вешалки и пристроить на неё розовое пальто.

- Я до сих пор помню ужас в твоих глазах. - Белла усмехнулась, переплетая свои пальцы с пальцами Эдварда.

- Я едва не умер. В голове была одна мысль - сейчас ты войдёшь в зал и увидишь картины. Я был уверен, что ты все поймёшь и решишь, что я преследовал тебя.

- Разве нет? - Она касалась губами его щеки, виска.

- Нет. Каждая встреча была случайной, но я так и не смог забыть тебя. Белла... Я не могу так... Ты не даёшь мне сосредоточиться... - Эдвард повернулся, опрокинув Беллу на спину, покрывая поцелуями ее лицо. Тёплые ладони обхватили его затылок, не отпуская, окутывая нежностью.

- Я люблю тебя, слышишь...

-  Я вижу... Жаль, что я не могу так показать, что чувствую, Эдвард...

Белла смотрела на свой огромный портрет. Эдвард ещё работал над ним; чувства художника к его модели пропитывали каждую черту, каждый штрих.

Теперь она и не могла даже представить себе, как бы сложилась ее жизнь, если бы она тогда не отправилась на эту выставку модного художника по заданию редакции. Белла переживала тяжёлый разрыв, не хотела и не могла никого видеть.

Но денег катастрофически не хватало, и гонорар за статью пришёлся весьма кстати.

Она опоздала тогда; пытаясь пристроить в гардеробной единственное пальто, увидела высокого молодого человека, показавшегося ей смутно знакомым.

- Знаешь, вот тот портрет... в кафе, - тихо сказала Белла, когда Эдвард вернулся к работе и она смогла просто снова наблюдать за ним. - Ты будто понял, что происходило со мной тогда... смог уловить это.

- Я ничего не хотел тогда сильнее, чем помочь тебе, утешить. Быть с тобой. Узнать тебя. Ты ушла так внезапно, а я... Я понял, что не могу вмешиваться в твою жизнь, пока не держу в руках свою. Пока полностью не владею собой.

Та выставка изменила многое. Критики не оставляли Эдварда в покое, обвиняя в банальности и отходе от того, что принесло ему известность, проча забвение. Он сменил агента; это помогло ему найти ценителей его нового творчества. Выставка привела к нему ту, кого он уже отчаялся найти. Вместе с Беллой в его жизнь вошли любовь, спокойствие, счастье - все то, что Эдвард никогда не смел считать возможным для себя.

Белла встала, подошла к Эдварду. Он отложил кисть, улыбнулся, когда она провела пальцем над его бровью, стирая пятнышко краски. Перехватил ее руку, прижал к губам.

- Ты - моя. Помни об этом.