Часть 1

Италия, 1740 год. 

От мужа пахло вином и потом. Все время, пока мы находились в экипаже, двигаясь по узеньким улочкам Неаполя в сторону нашего нового дома, он не сводил с меня глаз, и от его маслянистого взгляда хотелось спрятаться, а лучше – исчезнуть навсегда. Я имела представление о том, что меня ждет дальше, и будущее не просто пугало, а приводило в лишающий сознания ужас. 

Мой отец, граф Чинни, принадлежал к старинному, но порядком обедневшему роду. Страсть к игре была наследственной, а удача сопутствовала далеко не всегда, поэтому семейное благосостояние нередко страдало от долгов чести очередного графа. До смерти матушки отец почти не играл, лишь изредка садился за карты с ближайшими друзьями, навещавшими нас время от времени. Женившись достаточно поздно, он обожал жену; жили они в поместье под Неаполем, редко выбираясь в большой город, и детство мое было безоблачным и счастливым. Окруженная родительской любовью, заботой немногочисленных, но преданных семье слуг, я не ведала забот и росла, радуясь жизни. 

Но когда год назад внезапная болезнь унесла мою мать, граф Чинни от отчаяния полностью отдался семейному пороку. Он постоянно пропадал в городе, появляясь дома поздно, раз за разом к нам приезжали гости, и тогда в гостиной подолгу велась карточная игра, затягиваясь порой до утра. 

Как правило, я не показывалась на глаза подобным гостям. Как говорила экономка Джозефина, таким людям было не место в приличном доме, а уж тем более с ними не должна была общаться молоденькая девушка. Поначалу после смерти матушки отец не раз заговаривал о том, чтобы отправить меня к своей сестре, живущей во Флоренции после замужества, где я вместе с кузиной могла быть представлена обществу. Но постепенно такие разговоры стихли: поездка требовала затрат, которые отец уже не мог себе позволить. Поэтому я жила как привидение в родном доме, порученная заботам старой экономки. 

Именно в один из таких вечеров я и увидела впервые барона Алонзо Кальдераса Уоллиса. Высокий крупный мужчина с громким голосом и красноватым одутловатым лицом приехал с отцом и пятью другими гостями из Неаполя к обеду. Они расположились в гостиной, туда слуга отнес вино, а потом накрыл стол. Не было сомнений: шла большая игра. 

Я выгуливала своего любимца – рыжего с подпалинами спаниеля, подаренного отцом, и возвращалась через холл к себе, когда дверь внезапно открылась, и вышел он. Испугавшись, я постаралась проскользнуть мимо как можно скорее, но Алонзо Уоллис меня заметил, хотя и не стал окрикивать. От его взгляда меня охватил озноб: ни разу не доводилось видеть такого выражения лица. 

А спустя месяц после той встречи отца утром нашли в постели мертвым. Вызванный доктор с прискорбием сообщил, что слабое сердце не выдержало разгульного образа жизни. Графа не раз предупреждали, но после гибели матушки ему было безразлично все, а тем более – вопросы здоровья. 

Алонзо явился на похороны, и вскоре мне передали бумаги, из которых следовало, что имение, обстановка, окружающие земли переходят во владение Уоллиса в счет оплаты крупного карточного долга. 

- Я сочувствую вашему горю, Белла, - произнес тогда барон. – Ваш отец был азартным человеком, но ему не стоило оставлять без присмотра такой цветок, как вы. Я имел честь называть его другом, поэтому готов взять вас под свою опеку. В качестве жены, конечно же, через год, когда вы снимете траур. До этого времени вы останетесь в этом доме, я возьму на себя заботы по его содержанию. За вами присмотрит моя кузина, она должна приехать завтра. 
- Но… - робко попыталась возразить я, приходя в ужас от перспективы замужества с Уоллисом. 
- Вы, конечно, вправе отказаться, - маслянисто улыбнувшись, прервал меня неожиданный благодетель, - но тогда через год обязаны выплатить все долги вашего отца, которые я выкупил, спасая его доброе имя. Ради будущей жены я готов на траты, но только ради жены. 

Пусть я и росла вдали от забот, но понимала, что идти мне некуда. Родственники во Флоренции вряд ли примут меня с распростертыми объятиями: им не нужна приживалка, на которую потребуются лишние затраты. Мне дали неплохое образование, но молоденькую девушку без рекомендаций мало кто согласится нанять даже в качестве горничной. Я выросла в большом доме, в достатке, в семье с давними традициями и громким именем, и перспектива оказаться среди прислуги, а то и вовсе на улице без гроша, внушала ужас. 

- Я дам вам время на раздумья, понимая ваше состояние, - прервал Алонзо мои размышления. - Через неделю навещу вас вновь. 

В поиске выхода я написала письмо сестре отца во Флоренцию. Ответ пришел быстро, но утешения не принес: тетка советовала выходить как можно скорее замуж и радоваться, что представилась такая возможность. Других родственников у меня не было, поэтому иного варианта не оставалось: я приняла предложение синьора Уоллиса. 

Год пролетел быстро. Моя жизнь мало менялась, кузина Алонзо оказалась тихой забитой дамой, которой не было до меня никакого дела. Лишь на исходе срока, выполняя распоряжение моего будущего мужа, она занялась моим приданым. Сам он появлялся редко, но свадьба состоялась в срок. На церемонии присутствовал лишь священник, кузина Алонзо и Джозефина. 

Вняв моим мольбам, новоиспеченный муж позволил пожилой женщине, к которой я была искренне привязана, переехать в его дом, чтобы продолжать за мной ухаживать. 

Съежившись на обитом парчой сидении дорогого экипажа, я молчаливо оплакивала свободную жизнь. Красные от злоупотребления алкоголем глаза Алонзо, наполненные грязной похотью, заставляли меня замирать словно кролика перед удавом. В мои семнадцать я была совершенно невинной, но это не значило, что я не знала, что мне предстоит испытать. Джозефина накануне рассказала о боли первой брачной ночи, пообещав, что со временем это пройдет, став моей ежедневной, не очень обременительной обязанностью. Но глядя на мужа, я с трудом представляла, как смогу быть с ним столь близка. Пусть до сих пор он вел себя благородно, я не обманывалась на его счет: теперь я находилась полностью в его власти. Оставалось лишь надеяться, что моя чистота и ранний возраст пробудят в нем толику сострадания.

Мои надежды были разбиты. Даже самые страшные фантазии оказались много лучше правды. 

Мы приехали в особняк Алонзо к вечеру. Дом подавлял размерами и помпезностью, при его строительстве не жалели мрамора самых разных цветов, других недешевых материалов. К стене примыкали многочисленные хозяйственные постройки, а к морю спускался тщательно ухоженный сад. 

Через огромный холл по лестнице меня провели в роскошно обставленные покои, где уже ждала наполненная горячей водой ванна. Мне помогли переодеться, а потом подали легкий ужин, который муж не пожелал со мной разделить. По уловленным шепоткам я поняла, что он проводит время внизу, в компании с дорогим вином и внезапно нагрянувшим в гости деловым партнером. 

Мой новоиспеченный муж, хоть и обладал состоянием и титулом, не мог похвастаться многими славными поколениями предков, а про пути, которыми было нажито богатство, ходили самые неприятные слухи. Усугублял ситуацию тот факт, что по происхождению Алонзо был испанцем, а такое прощали только королю Карлу, но простым смертным – далеко не всегда. О чем говорить, если лишь недавно благодаря распоряжению короля признали наше право разговаривать на родном языке? 

После ужина меня облачили в полупрозрачный наряд, предназначенный для первой ночи. Руки были оголены, грудь едва прикрыта тонким кружевом, в пол струился прохладный белый шелк. Прическу распустили, распределив вьющиеся локоны по обнаженным плечам. В таком виде меня оставили одну в ожидании мужа. Я забралась в огромную кровать, дрожа от страха. 

Спальня была огромной, хорошо обставленной, как и весь дом, кричавший о богатстве владельца. Я не могла не заметить, что окружающей роскоши не доставало утонченности и вкуса, свойственных благородным домам Неаполя, в которых мне хоть и редко, но приходилось бывать. Да и наш загородный особняк говорил о вкусе владельцев и истории их рода больше, чем о количестве у них денег. 

Теперь мне думалось, что лучше бы я осталась на улице, чем находилась здесь в ожидании мужчины, которому должна родить детей. Запоздало пришло осознание, что ужасы нищеты, которые меня напугали год назад, могли оказаться менее жуткими, чем жизнь с бароном Уоллисом, быть верной которому я поклялась перед алтарем всего несколько часов назад. 

Когда спустя десять минут Алонзо ворвался в спальню, он не стал церемониться со мной. 

- Да-а… - прохрипел он, одним движением скидывая с плеч уже расстегнутую рубашку и хватаясь за пояс брюк. – Наконец-то! 

Его глаза жадно скользнули по моему телу, задержавшись на руках, скромно прикрывающих полупрозрачное кружево на груди. Я в ужасе отвернулась, когда Алонзо скинул с себя остатки одежды, представая передо мной в первозданном виде. 

- Мне было нелегко ждать целый год, - прорычал он. – Даже больше, с той встречи в полутемном холле. Я тогда уже себе сказал: эта девица будет в моей постели, а Алонзо Кальдерас Уоллис никогда не нарушал слова! 

Я зажмурилась, даже не пытаясь унять бешеный сердечный ритм, и ждала… мысленно убеждая себя, что нужно всего лишь потерпеть несколько минут, а потом меня оставят в покое. 

Как я ошибалась. Грубые руки схватили меня за плечи, резко разворачивая к себе, больно сжали подбородок. Жесткая щетина царапнула кожу вокруг губ, а во рту оказалось что-то мягкое и скользкое, пропитанное неприятным вкусом крепкого вина. Я замычала, не понимая, что это, по всей видимости, поцелуй. Меня отвлекла от него рука мужа, сжавшая девичью грудь настолько беспощадно, что я невольно вскрикнула. 

- Да, кричи, дорогая, я люблю, когда кричат, - подзадорил меня Алонзо, так же сильно и болезненно сжимая ягодицу. 

Его жесткие пальцы скользнули вниз и за колено резко подняли ногу, отчего я вынуждена была схватиться за обнаженные плечи мужа. Они были липкими, как будто он перед брачной ночью не стал принимать ванную. Возможно, так и было, потому что запах его пота я ощущала даже сквозь грубый поцелуй. 

Алонзо сильно прижал меня за бедра, и я почти завизжала, чувствуя его твердую плоть, от которой меня отделял лишь тонкий шелк. Жар паники прошиб мое тело. Мысленно я уговаривала себя не бояться, но грубость, с которой муж напал, не оставляла времени, чтоб хотя бы попробовать успокоиться. 

Ужас шел по нарастающей, заставляя сердце выбивать хаотичное стаккато. Я быстро перестала понимать, где нахожусь, и что со мной происходит. 

Очень скоро я оказалась прижатой к кровати, издавая стон за стоном от болезненных прикосновений мужа. Я вздрагивала и кричала, когда он сжимал пальцы на моих ребрах или руках – без сомнения, оставляя следы на теле. Задыхалась, когда он грубо мял грудь, или когда его ладони проникли под ткань сорочки, разрывая ее в клочья единым движением, оставляя мое тело незащищенным от его похотливого взгляда. Горячие потные пальцы оказались там, где никогда прежде не был ни один мужчина, и тогда я не выдержала… стала молить о пощаде, позволив себе первые, но, увы, не последние слезы. 

Алонзо понравился мой протест… 

Я сопротивлялась, делая это бессознательно, желая избежать боли и унижений. Толкала широкие плечи руками, но Алонзо оставался непреклонен. Звала на помощь до хрипоты, а затем просто громко рыдала, обреченно принимая каждую новую пытку. Снова закричала лишь тогда, когда боль пронзила меня изнутри, огненной лавиной растеклась между ног. А после обессилено стонала с каждым движением потного тела. Я потеряла чувство реальности и времени, плакала и ждала, когда кошмар закончится. 

Как только муж решил, что с меня достаточно, и его вес, его грубые руки отпустили мое истерзанное тело, внутри меня вместе с возвращающимися силами начал зарождаться гнев… 

Я горела. Сознание не хотело впускать меня обратно в свою обитель - возможно, я сегодня сошла с ума. Только знала, что для моей невинности произошедшего оказалось чересчур. Понимал ли отец, на что обрек меня, умирая? Оставляя меня в руках чудовища? 

Свечи догорели и почти все погасли, а внутри до сих пор полыхало пламя. Его источник находился где-то в глубине, в месте недавнего соединения двух тел. Боль растекалась ноющими и колющими волнами, затрагивая и другие участки, будто я провела ночь в жестоких жерновах. Жжение между ног было непереносимым, я едва могла дышать, глядя в темный потолок и с содроганием слушая спокойное дыхание недавно заснувшего мужа. Сколько времени он истязал меня? Несколько часов? Я не могла почувствовать облегчения от того, что это прекратилось, потому что последним обещанием Алонзо перед тем, как заснуть, стало: «Утром продолжим, дорогая…» 

Капли молчаливо катились из глаз, увлажняя душистую подушку, нежно обнимающую мою голову со спутанными, мокрыми от пота и слез волосами. Боль была повсюду – в руках и ногах, измятой груди и распухших губах, избитой шее. И что-то горячее, жгучее с болью вытекало наружу, пропитывая белую простыню… 

Я чувствовала себя опозоренной и сломленной. Не так, как описывала Джозефина, пытаясь успокоить: «Немного боли в первый раз». А так, словно надо мной надругались и оставили умирать. Разве можно привыкнуть к этому? Добровольно согласиться на ежедневную пытку? 

Я не хотела, чтобы это еще раз повторилось. 

Все, чего я теперь хотела – это умереть. 

Но прежде… я собиралась уничтожить своего мучителя, отомстить за поруганную невинность. За жестокость. За причиненную… и обещанную боль. 

Встать с кровати – все равно что воткнуть в себя кинжал и поворачивать рукоять. Я сцепила зубы, чтобы не кричать. Запах пота, алкоголя, крови и недавнего соития вызывал головокружительную тошноту. Ноги не слушались, дрожали и подгибались. Гнев сменялся жалостью к себе, а затем отчаянием из-за того положения, в котором я добровольно оказалась. Что он сказал? «С утра продолжим?» Я не вынесу этого… 

Тяжело дыша от перенапряжения, я сняла со стены фамильный испанский кинжал семьи Уоллис, и он удобно лег в мою тонкую дрожащую ладонь. Кроваво-красные рубины, украшающие рукоять, как нельзя лучше подходили к ситуации. Я собиралась свершить правосудие. Боль за боль. Жизнь за жизнь. Посмотрела на мужа, развалившегося на постели, пресыщенного, довольного тем, что безжалостно надругался над невинной женой, даже не попытавшегося быть с ней нежным, а наоборот – намеренно причиняющего боль. Ненависть всколыхнулась в груди, смущение и страх отступили, когда я сделала шаг к кровати. Белая простынь была покрыта коричневыми пятнами... тошнотворный запах соли и ржавчины щекотал нос… Муж лежал спиной, она была покрыта волосками, вызывающими омерзение… Я ненавидела его всем сердцем… Занесла кинжал, решив покончить с ним раз и навсегда… 

Алонзо резко перевернулся, что-то бормоча, и это движение спасло ему жизнь. Я не была убийцей, даже в гневе. Я была всего лишь юной девушкой, почти ребенком… Мой ужас был столь силен, что я отшатнулась назад и, не оглядываясь, выбежала прочь из спальни. Что угодно… только бы оказаться подальше отнего… от его грубых рук… его пошлых слов… отвратительных, жестоких, неотвратимых движений тела… 

Я пробежала мимо нескольких служанок, посмотревших на меня с сожалением. Мимо горничной, протягивающей мне большое влажное полотенце, от которого шел горячий пар, не обратив на него никакого внимания. Кажется, мой позор слышал весь дом… все слуги знали, каков их хозяин, большинство сочувствовали мне… но ничем не могли помочь, кроме безмолвного сострадания. 

Кто-то крикнул мне, чтобы я осталась. Кто-то открыл передо мной дверь, выпуская на свежий воздух. Кто-то накинул на мои плечи плащ, чтобы скрыть наготу. 

Я бросилась в ночь, по холодной колючей земле босыми ногами. Услышала ржание лошадей и вбежала внутрь, желая спрятаться. В первом же свободном стойле упала на мягкое сено, скрючилась в углу и завыла, дав волю горьким слезам. 

Я не хотела сочувствия слуг, даже знакомой с детства Джозефины… не хотела наступления утра… не хотела жить больше. Какое будущее меня ожидает рядом с мужем-насильником? Как я могла не понять заранее, каков он? Почему посчитала, что деньги важнее всего остального? У меня был целый год, чтобы убежать, а я не воспользовалась им. 

Я желала повернуть время вспять. Не знаю, что ждало бы меня за пределами проданного имения, когда бы я осталась без гроша, но уверена – ничего хуже того, что со мной произошло сегодня, не могло случиться. 

Решимость свести счеты с жизнью росла. Кажется, другого выхода и не существовало. Кинжал все еще был в моих руках. Я подняла его, привстала на коленях, чтобы луна, пробравшаяся в конюшню через маленькое окошко, смогла осветить мою грудь, облаченную в тонкое кружево и белый шелк, разорванный ниже пояса. Нашла место между ребрами, где сильнее всего бился пульс, и, сглатывая комок горьких слез, приставила туда острие. Закрыла глаза, отчаянно шепча последнюю молитву, прося Господа принять мою душу к себе, умоляя простить мне грех, который я собираюсь совершить. 

- Нет… - прозвучал голос совсем рядом, заставив меня со вскриком отшатнуться. Однако кинжал от сердца я не убрала, с ужасом глядя на стоявшего надо мной молодого мужчину, одетого опрятно, но небогато. Он вытягивал ко мне руки, но не подходил. – Не делайте этого, синьора. Иначе он победил. 

Я моргнула, волосы шевелились у меня на затылке. Наполовину от того, что я была в секунде от собственной смерти – всего одно движение клинка, нужно только решиться. Наполовину от того, что посторонний, тем более мужчина, застал меня в конюшне – рыдающей и почти раздетой. Хотя после того, что сделал муж, трудно было представить унижение хуже… 

- Не подходите! – с решимостью раненого тигра выкрикнула я, сильнее сжимая рукоять кинжала. 

Медленно опустившись на колени, мужчина оказался ближе ко мне на шаг. Все еще протягивая руки в попытке остановить… 

- Он причинил вам боль? – спросил он хрипло, черты исказились в сострадании. В свете луны его лицо казалось аристократически бледным. Но если он дворянин, это лишь увеличивало мой позор. Впрочем, что мог делать посторонний в конюшне дома Уоллиса? Или этот человек – один из его друзей? 

- Нет! Нет! – прошептала я гордо. А потом сломалась: - Да… 

Мне было всего семнадцать… Я не была ни взрослой, ни сильной, чтобы с достоинством принять удар судьбы… 

Дальнейшее не помнила. Очнулась я безутешно рыдающей в мужских руках. Кинжала не было, но этот человек сидел со мной на сене, обнимая за плечи и шепча ободряющие слова. Его простая хлопчатобумажная рубашка была смята и мокра от моих слез и пахла просто божественно: сочетание сена и лошадей. На секунду возникла странная галлюцинация: будто меня обнимает родной отец, вернувшийся с того света. Так он пах в те времена, когда я была маленькой девочкой и убегала от нянек в конюшню, чтобы встретить графа с утренней верховой прогулки. Любое прикосновение к моему телу вызвало бы во мне сейчас протест… но этот запах затмил собой все остальное, погрузив в состояние детства, когда можно было ни о чем не думать, позволив кому-то защитить тебя. 

Теперь у меня не было защитника. Я осталась одна… с мужем, который собирается ежедневно меня насиловать… 

И это снова вернуло к мыслям о кинжале. 

- Не беспокойтесь, синьора, я никому не скажу, - бормотал незнакомец, попавший в неловкую ситуацию из-за моей истерики – я крепко держала его, всхлипывая и завывая, словно раненая собака. – Можете опираться на мое плечо, если вам так легче. 
- Кто вы? – хрипло спросила я, не поднимая глаз. 

Мужчина выдохнул, как будто с облегчением от того, что я начала говорить. Луна исчезла. Судя по рассеивающейся темноте, я провела в его объятиях всю ночь, брезжил рассвет. 

- Эдоардо Каллисто, конюший, - представился он. – Простите за мою немыслимую наглость. Я не должен был вмешиваться, но не мог остаться в стороне, увидев молодую синьору в стойле, куда собирался поставить лошадь. 

Он попытался отстраниться, но я не отпустила его. Не поднимая глаз, я удерживала его за рубашку, слушая, как быстро бьется его сердце. Стыдно признаться, но его запах был единственной ниточкой, удерживающей меня в этом мире. Если бы не это, я бы уже убила себя… или сошла с ума. 

- Синьор Алонзо жестокий человек, легенды о нем ходят далеко за пределами Неаполя, - поведал Эдоардо осторожным шепотом. – Я был изумлен, узнав, что он обзавелся молодой женой… О чем вы только думали, синьора… А главное, о чем думали ваши родители, соглашаясь на такой брак. Ведь барона ни в один приличный дом на порог в Неаполе не пускают уже давно. 

Мое сердце сжалось от жгучих, но уже выплаканных слез. Телом медленно завладевала полная апатия. 

- Мои родители мертвы. А отец проиграл Алонзо все наше имущество перед смертью, - сказала я потухшим голосом. – Включая, по сути, и меня. Барон ждал, пока я сниму глубокий траур, ждал год… - к концу предложения голос совсем затих. – Я не знала, что будет… Боялась нищеты. Мне некуда идти. 

Закрыв глаза, я почувствовала, как катятся две новые слезинки. 
- Не хочу жить! - моя решимость снова крепла. – Отдайте мне кинжал. 
- Убьете себя – окажете ему услугу, - жестко возразил Эдоардо. – Он уже получил, что хотел, и теперь будет рад избавиться от вас. 

Злость прошибла меня на короткую секунду, сменившись опустошающей беспомощностью. 
- Я не смогу это терпеть, – заплакала я, бесстыдно пользуясь добротой случайного человека, цепляясь за него, хотя он не был тем, кто смог бы мне помочь выбраться из безнадежного положения. – И не хочу… уж лучше умереть… Вы же можете выходить из дома? Тогда помогите… умоляю, принесите мне яда, чтобы я смогла тихо уйти… 
- Синьор Алонзо ведет весьма разгульный образ жизни, смерть давно ходит за ним по пятам, - поведал Эдоардо мрачным шепотом, игнорируя мою чудную просьбу. – Сражайтесь, синьора. Отбросьте эмоции прочь, не позволяйте чувствам командовать вами. Терпение – добродетель, и ваше смирение однажды обязательно будет вознаграждено. Вы можете остаться единственной наследницей его богатств. Неужели вы хотите потратить свою жизнь напрасно? Самоубийство – тяжкий грех. Не берите его на душу. 

Не удержавшись, я подняла голову, впервые взглянув в глаза несчастному, вынужденному потратить целую ночь, утешая меня. 

Он был красив: правильные черты лица, благородный профиль, четкий разрез губ. Его глаза излучали доброту и сострадание, но был в них и стальной огонек, что говорило в пользу сильного характера. В других обстоятельствах я приняла бы его за человека благородного происхождения, но он сам мне сообщил, что был простым конюхом. И я завидовала его доле. Он был мужчиной. Мог защитить себя сам. Что в моей ситуации стоили поколения благородных предков? Чем могли мне помочь? Ответ был очевиден.

Что может девушка, не имеющая за плечами ни опыта, ни смелости, ни духа? Даже родственников, способных если не спасти, то посочувствовать и понять… 

Одна, наедине с монстром, до конца жизни… По закону перед Богом и людьми я обязана ему подчиняться. Я – его собственность. До последнего вздоха. «Пока смерть не разлучит нас». 

- Вы не понимаете… - прошептала я, боль служила напоминанием о пытке, которую пережила недавно. Все внутри меня бунтовало против этого. Я была наивна и молода, но чересчур горда, чтобы терпеть насилие снова. 

Эдоардо осторожно, почтительно отстранился, и мне было так жаль, что я не могла больше прижиматься к нему, вдыхать его запах. Мой отец ушел, и с ним умерло все, что оставалось хорошего в моей короткой жизни. А нежданный спаситель был чужаком, зависимым от Алонзо. Он мог потерять работу, остаться на улице без рекомендаций. И я боялась даже думать о том, что мог сотворить муж, застав меня в объятиях конюха. И со мной, и с ним. 

- То, что произошло с вами, не так страшно, как может показаться, - грустно изрек Эдоардо. - Вы юны. Но вы, как и все до вас, с этим справитесь. 
- Да что вы знаете об этом! – вскричала я, во вспышке негодования сжимая кулаки и прижимая их к груди, к сильно бьющемуся сердцу. Непрошенные слезы снова наполнили глаза. Он говорил прямо как Джозефина: что я привыкну. Но я не хотела привыкать. Сильно дрожа, сквозь рыдания я пыталась донести до него весь ужас, в котором очутилась, качая головой в отчаянии: – Он не… это не то… ведь он использовал меня, как неживую куклу! Я не могу… и не хочу терпеть… он причинял мне боль намеренно, ему нравилось это… 

Судорожные всхлипы мешали говорить, и я замолкла, цепляясь за свою сорочку и неловко прикрываясь голыми руками. 

- Посмотрите! – рыдание рвалось сквозь рваное дыхание, когда я протянула руку, позволяя утешителю взглянуть на синяки, покрывавшие тонкое опухшее запястье. Потрясение на бледном лице мужчины и сострадание в его глазах означали, что он прекрасно понял, что я имею в виду. 

Он вздохнул. Закрыл глаза, и секунду желваки на его скулах двигались, словно он сдерживает внутреннюю ярость. Когда снова посмотрел, в изгибе напряженных губ я прочла твердость и решимость. 
- Я не должен говорить этого вам, но я могу… ведь вы нуждаетесь в совете, - Эдоардо поморщился. Его взгляд, вновь обращенный на меня, горел праведным гневом. - Есть разные способы избежать насилия, синьора. Слуги помогут вам, войдут в ваше положение. Вы не первая, кто проходит через это… 

Он открывал мне тайны семьи Уоллис, и я слушала, желая облегчить свою участь. Хотя, безусловно, человек в положении Эдоардо не имел права вести со мной подобные беседы. Но если не он, то кто? Джозефины не было – она спала по ночам очень крепко и обнаружит мое отсутствие только утром, а остальные слуги никогда не пойдут поперек воли хозяина. Они шагу не сделали за мной из дома, только накинули на меня плащ поверх разодранной сорочки. 

Эдоардо не заметил, как в порыве сострадания сжал мою ладонь, а я была рада украсть еще кусочек тепла человека, так неожиданно решившего побыть мне другом. 

- Вы можете потребовать неделю воздержания – ваш муж обязан будет послушаться вас, если не хочет, чтобы вы потеряли способность к деторождению. Также раз в месяц у вас будет неделя, когда вы не чисты, и вы сможете передохнуть…- Эдоардо взглянул так, что я покраснела, поняв смысл его слов. Но ужас от того, что пусть не ежедневно, но мне придется терпеть сегодняшние муки, перекрывал все остальное. - Помочь вам сможет падре Антонио – он настоятель ближайшей церкви и всегда добр к прихожанам, поговорите с ним. А как только вы понесете ребенка, окажетесь полностью защищены, - закончил Эдоардо. 

Его взгляд сам собой опустился вниз, оглядывая мою фигуру, случайно открывшуюся во время беседы. Заметив пятна крови на сорочке, он нахмурил брови, а я нелепо попыталась прикрыть срам плотным плащом. 

- Я немного смыслю в медицине, - добавил Эдоардо осторожным шепотом. – Если вы хотите, синьора, если вы… сильно повреждены… возможно, я смог бы вам помочь… 
- Нет… - Мысль о том, что кто-то, пусть и врач, увидит ужасные последствия первой брачной ночи, приводила в больший ужас, чем смерть. Я уже не чувствовала той боли, которую испытала в постели с мужем. Но что-то горячее до сих пор жгло мое нутро, сочась капля за каплей, пачкая свежее сено девственной кровью. 
- Простите… - извинился Эдоардо. – Я не должен был предлагать. – Он наклонился вперед, заглядывая в мои глаза близко, снова погружая меня в чудесный аромат сена и лошадей. - Если вы не справитесь, синьора, если спустя месяц или два вы все еще будете желать смерти, клянусь, я достану вам яд, который поможет уйти быстро и безболезненно. Но я вас прошу, дайте себе сперва шанс… 
- Хорошо, - увидев в его глазах правдивость, кивнула я, и мы надолго замолчали. 

Когда пропели первые петухи, Эдоардо зашевелился. 
- Вы должны вернуться в дом, - посоветовал он, и горячие слезы снова заструились по моим щекам. Безысходность и страх – вот что я чувствовала. – Вас не должны видеть здесь, тем более со мной. Вас вообще не должны видеть в таком состоянии. 

Он встал и подал мне руку, накинув на пальцы край плаща. Не поднимая глаз, я приняла предложенную помощь, с трудом держась на нетвердых коленях. 

Эдоардо довел меня до выхода из конюшни, но дальше не пошел, чтобы не скомпрометировать. 
- Крепитесь, - дал он настойчивый совет. 

Служанки встретили меня сочувствующими взглядами, и на сей раз я добровольно отдалась их заботливым рукам. Вскоре, кряхтя и охая, к ним присоединилась Джозефина. В течение нескольких часов они ухаживали за моим многострадальным телом – купали, смягчали синяки от жестких прикосновений мужа мазями, расчесывали волосы и одевали для нового утра. 

Когда рассвело, и вслед за грубыми шагами распахнулась дверь, явив Алонзо в наспех накинутой домашней одежде, Джозефина встала между мной и им, в то время как я, крича и рыдая, вцепилась в платье старой экономки, прячась за ее спиной. 

- Побойтесь Бога, синьор, - голос пожилой женщины поражал железными нотками, - это был ее первый раз. Ранам понадобится время для заживления. 

На мое счастье, муж не осмелился возражать. Его удаляющиеся шаги я восприняла с огромным облегчением. 
 

В один момент из юной, полной жизни невесты я превратилась в запуганную, отчаявшуюся жену. Я боялась выходить из своих комнат, чтобы не встретиться случайно с мужем. Гуляла только тогда, когда его не было в доме, да и прогулки мои ограничивались путем до церкви и обратно, да прилегающим к особняку садом. Почти не ела, иногда всерьез подумывая ослушаться совета Эдоардо и заморить себя голодом, раз уж пронзить сердце кинжалом не удалось. Была уверена, что решение умереть не изменится ни через месяц, ни через два, и гадала, каким образом Эдоардо выполнит обещание? На конюшне я не появлялась: если бы попыталась настоять на верховой прогулке, Алонзо бы доложили, и я могла не сомневаться в том, что он тут же потребует возобновить выполнение супружеского долга. 

Физические раны заживали, но душевная боль оставалась со мной. Несмотря на все предосторожности и помощь Джозефины, спустя неделю Алонзо потерял терпение и кинулся на меня, крича, что я уже достаточно здорова, и только присутствие слуг не позволило мне тотчас покончить с собой на его глазах. 

Второй наш раз был почти так же ужасен, как первый. Разве что я теперь знала, чего ожидать, да и получила несколько советов от служанок и Джозефины. Теперь я старалась не сопротивляться, пыталась расслабиться, чтобы муж не причинил мне боли. Все мое старание сводилось к тому, чтобы лежать и позволять ему делать все, что захочет. Алонзо был жесток, и он намеренно старался добиться от меня криков, сжимая запястья так, что едва их не ломал, или щипая соски, заставляя меня выгибать спину, но я, скрипя зубами, терпела все издевательства, не издавая и звука. Не получив столь любимого им сопротивления, Алонзо быстро потерял ко мне интерес. Он ушел задолго до рассвета, и вскоре я услышала цокот копыт его коня – наверное, отправился искать удовлетворение в другом месте. Выплакавшись вдоволь, я смогла даже немного поспать. 

Утром, скрыв свежие синяки под длинными рукавами платья, я спустилась вниз, направляясь в церковь. Надеялась прогуляться пешком, чтобы получить глоток свободы, вырвавшись из личного ада, но солнце слишком пекло, и я решила взять экипаж, чтобы потом прокатиться вдоль набережной, подышать воздухом с моря. Меня привычно сопровождала Джозефина. 

Эдоардо Каллисто стоял возле конюшни, солнечные лучи играли в его волосах медными всполохами. Гнедой жеребец, притоптывая задними ногами, ржал и выворачивал морду, в то время как Эдоардо, смеясь, хлопал его по мускулистой шее. Маленькие мальчишки - помощники конюха – возились с упряжью, весело болтая. Жизнь кипела вокруг. Только внутри я была абсолютно мертва. 

Эдоардо чуть нахмурился, когда увидел выражение моего лица, а я опустила глаза, боясь выдать смущение перед другими слугами. Все-таки он был свидетелем того, что ему видеть не полагалось. И моя репутация была бы разрушена, узнай кто-либо, что я рыдала на его груди, будучи одетой в разодранную ночную сорочку. 

Мужчина почтительно приблизился, чтобы помочь мне сесть в открытый экипаж; напротив меня устроилась Джозефина. Эдоардо легким прыжком вскочил на козлы и подобрал поводья. 

Он присвистнул, ворота открылись, и я откинулась на спинку, вдыхая жаркий влажный воздух летнего Неаполя. Мое душевное состояние было скверным, несмотря на прекрасный солнечный день. 

До церкви мы добрались быстро. Но молитва не шла ко мне: мысли разбегались, подобно испуганным птичкам. Добрый священник, провожая и принимая пожертвование, заметил мою рассеянность и посоветовал развеяться и прогуляться. 

Мы с Джозефиной снова устроились в экипаже, и Эдоардо направил лошадей вдоль моря к окраине города. Отсутствующим взглядом я смотрела на пролетающие мимо дома, позже сменившиеся пейзажами. Вскоре мы оказались в живописной эвкалиптовой роще на высоком берегу над бирюзовыми морскими просторами, где экипаж остановился. Цокот копыт внезапно смолк, сменившись поначалу непривычной тишиной, а затем умиротворяющим щебетанием птиц и невесомым шелестом волн. 

Вокруг не было ни души, лишь легкий ветерок гулял в вершинах вековых деревьев. День медленно клонился к вечеру, жар стих, уступив место ласковому теплу. Джозефина, мягко улыбнувшись, отказалась сопровождать меня – она была уже стара и быстро уставала. Она осталась в экипаже, велев мне насладиться свободой в одиночестве под целительным морским бризом. Выйти из кареты помог услужливый Эдоардо, подав руку. 

Я ступила на землю и благодарно взглянула на мужчину. Он улыбнулся в ответ - настолько сногсшибательно, что я словно бы увидела его в первый раз. Сердце непривычно дрогнуло, будто бы его улыбка смогла немного развеять мою печаль. 

- Синьора, простите мою дерзость, но я решил, что вам нужен покой, а не гвалт большого города. Здесь на несколько миль вокруг мы совершенно одни. – Отпустив мою руку, Эдоардо низко поклонился. – С вашего позволения, я сопровожу вас, чтобы вы не заблудились. Не беспокойтесь ни о чем - со мной вы в полной безопасности и можете просто… просто отдохнуть. 

Я почувствовала слезы в глазах и быстро сморгнула их. Я была благодарна этому человеку за понимание, за желание угодить. Я действительно нуждалась в покое, и оазис дикой природы для этого отлично подходил. Здесь, на обрыве над бескрайними морскими просторами, на время я смогла забыть о своем печальном положении. Поймав еще одну сочувствующую и понимающую улыбку Джозефины, я направилась по узкой тропке туда, куда вел Эдоардо. 

Через несколько шагов мы оказались на живописной поляне над обрывом. Внизу неспешно волны разбивались о скалы, ветер пел, вторя прибою. Густая трава ластилась к подолу моего платья. Расстелив плед, Эдоардо помог мне устроиться. 

Мы беседовали. Много. Когда присущее мне смущение ушло, мы просто стали разговаривать, как давние друзья. Я поведала о себе, о смерти отца и безвыходном положении, стараясь избегать рассказа о том, что чувствую, оказавшись замужем за ужасным человеком - мне не хотелось вспоминать о нем и портить день. Эдоардо тоже доверил мне свою историю. Он происходил из обедневшей, хоть и благородной семьи, был пятым сыном. Родители ничем не могли помочь своему дитя, поэтому всего в жизни он добивался сам. Некоторое время работал помощником у врача: тот, по доброте душевной, передал сметливому умному парню многие из своих знаний. С детства легко находя общий язык с животными, Эдоардо часто нанимался конюхом, не чурался подрабатывать и кучером, но нигде не задерживался надолго. В его голосе сквозила грусть, когда он упомянул, что у него теперь нет дома. Я могла его понять: у меня его тоже не было. Алонзо вряд ли когда-нибудь позволит мне жить в моем родном поместье, а помпезный особняк в Неаполе был для меня чужим. 

У Алонзо Эдоардо работал всего три недели, и этого времени хватило, чтобы понять, где оказался. Накануне нашей встречи он собирался покинуть этот дом, но после передумал. Он признался, что проникся моим горем и захотел быть рядом со мной на случай, если понадобится… так, как сейчас. 

Я была невероятно тронута. Мне снова хотелось плакать на его груди. Но я больше не позволила себе слабости. Мы лежали рядом на траве, вдыхая пряный запах цветущих неподалеку магнолий и слушая пение морских волн. И мне не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Но все хорошее когда-то подходит к концу. Как и этот день – прекрасный впервые с тех пор, как я вышла замуж. 

Такие прогулки стали моим ежедневным времяпрепровождением. Как только ненавистный муж покидал особняк, Эдоардо отвозил нас с Джозефиной к высокому обрыву над морем. Пожилая женщина, утомлявшаяся от работы за день, оставалась в экипаже – когда с книгой, чаще – с вышиванием, позволяя нам проводить время наедине. 

Я осмелела рядом с Эдоардо, все чаще позволяла себе просто наслаждаться нашим общением, без преград. Я переставала чувствовать себя дочерью благородного графа, забывала, что стала замужней дамой. Смеялась в ответ на удачные шутки моего сопровождающего. Мне нравились его ярко-зеленые глаза, но я бы никогда в этом не призналась. Нравился изгиб его губ – в улыбке ли, в гримасе отвращения. Нравились растрепанные на ветру медные волосы, к которым очень хотелось прикоснуться. Нравилась его грудь, проглядывающая в ворот полурастегнутой летней рубахи. Нравилось, как он мог развалиться на траве, рукой подперев подбородок и непринужденно согнув ногу, и смотреть на меня с веселым прищуром, от которого я немного смущалась. Нравилось, как он, рассказывая, смотрел вдаль, задумчиво посасывая травинку и даже не замечая, что я неотрывно слежу за движением его рта. Нравилась полоска пота, стекающая по виску и делающая его волосы в этом месте на тон темнее. 

Нравились его безупречные манеры: учтивость без напыщенности, простое благородство каждого слова и движения. Нравились веселые рассказы о семье, задорный смех. Постепенно я поняла, что живу ожиданием встречи, что дружба с Эдоардо заняла важную часть моей жизни и стала главенствовать. Я была невинна в вопросах любви, но и не слыла дурочкой, чтобы не понимать, почему всякий раз, когда мои глаза встречаются с глазами Эдоардо, замирает сердце. Почему я ловлю моменты, когда могу прикоснуться к его руке, почувствовать тепло кожи через платок, опереться немного дольше, чем положено… 

Джозефина, без сомнений, раньше меня осознала происходящее, но никогда не чинила каких-либо преград, лишь иногда вскользь напоминая мне об осторожности. Я рисковала, сильно рисковала. Но удержаться уже не могла. 

Я первой пошла на сближение. Мне надоело быть несчастливой женой, вынужденной каждодневно терпеть издевательства мужа. Вся моя жизнь разделилась на две половины: одна здесь, на солнечной поляне, приносила радость, другая дома окрашивала все в черные тона. Что мне терять? Только честь, которая уже не казалась таким уж великим достоянием. В конце концов, у меня всегда есть мой кинжал, чтобы избежать позора. 

В одну из прогулок я уговорила Эдоардо спуститься с холма к тонкой полоске песчаного пляжа. Скинула изящные туфельки с ног, чувствуя себя проказливой девчушкой, какой была всего год назад. Ребенком, которому все дозволено. Недалеко от родного дома тоже был такой укромный уголок, куда я убегала, чтобы понежиться в ласковых морских волнах. 

- Хочу искупаться, - кокетливо заныла я, делая вид, что не замечаю, в какое затруднительное положение ставлю Эдоардо. Повернулась к нему спиной, требуя помочь с пышным платьем. Эдоардо не мог ни в чем отказать, даже в самой отчаянной просьбе, ведь я была его госпожой. 
- Со мной вы в безопасности… - бормотал он, расстегивая пуговицы; я чувствовала, как его пальцы тряслись, словно у неопытного подростка, так сильно я заставила его волноваться. – Со мной вы в безопасности… - повторял он снова и снова, но все менее уверенно. – Синьора, клянусь, я не стану на вас смотреть. 

Я бесстыдно скинула платье с плеч, оставшись в длинной нижней сорочке, и наклонилась, озорно стягивая чулки. После чего, вдохнув свободу полной грудью, бросилась в морские волны, крича от восторга, как юная девочка – какой, собственно, и была. 

- Эдоардо, иди, освежись! – позвала я, но он стоял, отвернувшись. Его плечи были напряжены, и он отчаянно покачал головой, не желая повиноваться и даже просто повернуться. 

Не перешла ли я границы? Захочет ли он после сегодняшнего моего поступка еще раз привезти меня сюда? 

Я не успела испугаться последствий своего безрассудства. Волна подхватила и увлекла, накрывая с головой. Течение здесь было куда более сильным, чем в тихом заливе рядом с моим родным домом. Сорочка запуталась в ногах, мешая выплыть. Один лишь раз удалось глотнуть спасительного воздуха, а потом соленая вода залила горло, уши и нос, и я стала тонуть. 

Больно не было. Внезапно страх тоже ушел. Закрыв глаза, я расслабилась в ожидании смерти, как избавления, позволяя сильному потоку воды забрать меня… Может, так будет лучше… 

- Белла! – звал далекий голос, а грудь горела огнем. – Дышите! 

Мой Эдоардо, он меня спасает… 

Я захлебнулась и резко поднялась, выкашливая воду из легких. Я сидела на берегу, на мелком песке, а мой спаситель хлопал меня по спине, помогая избавиться от остатков жидкости. Его вторая ладонь лежала на моей груди, не позволяя упасть. 

- Так глупо… 

Я посмотрела на Эдоардо с благодарностью, а его взгляд до сих пор был наполнен паникой, как будто он еще не поверил, что я спасена. Мужчина был мокрым с головы до ног – он прыгнул в воду прямо в одежде. С потемневших влажных волос капала вода. Его божественный запах окружил меня, ведь он находился так близко. 

Я поднялась, опираясь на оголенную руку мужчины, наслаждаясь прикосновением и не позволяя ему отпустить меня. Глаза Эдоардо не отрывались от моего лица ни на минуту, и в них читался страх, но уже не такой, с каким он смотрел на меня недавно. Его скулы напряглись, а зелень радужки стала темной, под цвет потемневших влажных волос. 

Пробормотав извинения, Эдоардо подхватил меня на руки, когда я качнулась от слабости, и прижал к себе, бережно неся вверх по склону – к покрывалу, которое мы оставили на траве. Где аккуратно устроил на сухом, прогретом солнцем местечке. 

- Вам надо обсохнуть, - сказала я безапелляционно и посмотрела прямо в его глаза, находившиеся чересчур близко – так, что мое дыхание овевало его лицо. Я знала, что делаю. – Если вы вернетесь в мокрой одежде, возникнут вопросы. 
- Вы смерти моей хотите, синьора, - почти прошептал он, и мои губы задрожали, когда я тоже почувствовала его дыхание. Пережитая опасность вдруг сделала меня безрассудно храброй. 
- Нет, - уверила я, поднимая руку без сознательной команды и прикладывая ладонь к мокрой щеке. Она была гладко выбрита, но слегка шершава. Я моргнула, когда мужчина не отшатнулся. Его глаза потемнели еще сильнее, а дыхание резко остановилось от моего прикосновения. – И нет… и да… 

Эдоардо вздрогнул, когда я приложила и вторую руку к его красивому лицу, в его глазах вспыхнул огонь, и я почти испугалась, потому что он был очень похож на блеск похоти в глазах мужа. Еженощное насилие не могло не оставить следа – я не знала, бывает ли близость другая. Я читала в книгах о любви, но никогда сама ее не испытывала. Поэтому мне было странно ловить совершенно новые ощущения на своем плече, которое неожиданно сжал Эдоардо. Это было так… нежно… так трепетно и осторожно… словно я хрупкий цветок. Словно я была богиней, которой он поклонялся. Его дыхание возобновилось, но стало учащенным. Теплый воздух касался моего лица, а я все смотрела на мужчину, не отводя взгляда. Его глаза, словно магнит, действовали безотказно, притягивая еще ближе. 

- Нельзя… - с отчаянием побежденного прошептал он прямо в мои губы; я чувствовала тончайшее прикосновение к ним. – Нельзя нам, синьора… 
- Мне нечего терять, - пробормотала я. 
- Вашу честь, - напомнил Эдоардо. – Ваше доброе имя. 
- Честь забрал мой муж, - ответила я тихо, но с ненавистью и разочарованием. – А имя я потеряла, выйдя замуж. После такого ничего не страшно… 

Эдоардо подобрался, еще борясь с собой, но проигрывая с каждым мгновением. Его руки сомкнулись на моих плечах, немного откидывая меня назад, а глаза смотрели неотрывно. 
- Если об этом узнают… 
- Никто не узнает… Ни души на много миль вокруг… Джозефина в карете, она не придет сюда. Но даже если догадается – она со мной с детства и будет хранить нашу тайну, - перебила я, закрывая глаза от сильных ощущений, которые поднимались внутри. Мое тело дрожало – но не от страха. Это было новое неведомое чувство, и я страстно хотела его испытать. И пусть весь мир сгорит в адском пламени. – И я не скажу. 
- Я тоже буду молчать, - пообещал Эдоардо, поддаваясь тому же натиску чувств. Обе его руки держали меня за плечи, томно сжимая. – Клянусь… 

Я застонала, ощутив наш первый поцелуй. Вцепилась Эдоардо в волосы. Я поглощала его губы, забыв себя. Впитывала его стоны так, как никогда этого еще не делала. Мне нравилось, как он положил меня на спину, а затем прижал к себе, не торопясь взобраться на мое тело, оставаясь рядом. Его язык оказался сладким на вкус, и я впервые не боялась боли. Я верила, что с Эдоардо ее не испытаю. Он не причинит мне вреда. 

Его нежные пальцы оставались на моих плечах, не осмеливаясь двигаться дальше, хотя я об этом мечтала. Хотела испытать, каково это, когда все происходит по согласию, по любви, когда тебя не принуждают корчиться от жестоких прикосновений. 

Я сама схватила ворот его рубашки, расстегивая пуговицы. 

- Вы не обязаны… - бормотал он невнятно, впрочем, не мешая мне его раздевать. Его глаза опасно тлели зеленым сдержанным пламенем. – Я имею в виду, что понимаю: вы не можете этого хотеть после того, как муж отнесся к вам… 
- Глупый, - улыбнулась я, совершенно лишившись смущения. Резко распахнула рубашку на его груди, наконец, касаясь кожи. Он отпрянул, но я последовала за ним, как истинная соблазнительница. Взобралась верхом, чувствуя, какой он твердый. Наклонилась и поцеловала, чтобы скрыть внезапное волнение. Трудно будет избавиться от плохой привычки бояться. 

Эдоардо застонал, накрывая мою грудь ладонями, а я впервые поняла, как кожа может гореть не от боли, а от удовольствия. Мое тело жаждало прикосновений и нежности, которой я была лишена. Мокрая сорочка холодила, из-за нее я все испытывала острее – и мягкие поглаживания живота, и нежное касание сосков. 

Мужчина осмелел, ободренный моими действиями. Его руки зажили собственной жизнью, лаская и трогая, слегка сжимая и поглаживая мое тело в совершенно разных местах, в то время как горячий поцелуй ни на секунду не прерывался. 

Эдоардо вел себя безупречно, не пытаясь проявить инициативу ни в чем. Он позволил мне самой определить степень нашей откровенности. Но я чувствовала, что должна получить сегодня все, иначе не имело смысла даже начинать прелюбодеяние. 

Я помогла ему избавиться от оставшейся одежды, отбросив в сторону и впервые разглядывая красивые плечи. Погладила мышцы груди, очертила пресс, взялась за пояс штанов, ослабляя его. Эдоардо тяжело задышал, приподнимая бедра, а я впервые увидела близко его мужское естество. Орган, так прочно соединившийся в моем сознании с жестокостью, что я едва могла смотреть на него. Сглотнула, пытаясь справиться с непроизвольным страхом, решительно потянула ткань вниз, разглядывая стройные, хорошо сложенные ноги. 

- Позволь мне, - попросил он тихо, когда я подобрала длинные полы сорочки, намереваясь ее снять. 

Я ослабила руки и подняла их вверх, обнажаясь перед мужчиной, который даже не был из одного со мной круга. Я не думала в тот момент ни о заповедях, которые знала с детства, ни о существующих в обществе принципах. Мне было все равно. Рядом со мной находился настоящий мужчина, и это - главное. 

Было трудно побороть страх. Я не боялась боли – Эдоардо ее не причинит. Но привычка уже въелась под кожу, сломала душу изнутри, убивая доверие. 

- Прекрасная… - с придыханием прошептал Эдоардо, ласково очерчивая изгиб моей скулы, шеи и двигаясь вниз вдоль всего тела, очень осторожно касаясь кончиками пальцев многочисленных синяков, с которыми я вынуждена была жить постоянно. Я судорожно вздохнула от ласки, сквозившей в его слове и действии. Проследила за его рукой до самого конца. 
- Так и будет?.. – спросила я дрожащим голосом, глядя на его пальцы, нежно двигающиеся по коже туда-сюда, будто перышки. 

Он тихонько приподнял мой подбородок, заглядывая в глаза. 
- Так должно быть… - сказал так, что я ему поверила. Мое тело подалось вперед к его рукам. – Когда иначе – это насилие над самой любовью. 

Я застонала, когда Эдоардо легонько коснулся соска, и почувствовала, как внутри впервые все сжимается сладко и томно от желания, а не судорожно от страха. В мерцающей зелени глаз нашла что-то новое – не страсть, а какое-то другое, более сильное чувство. Удивительно похожее на боль. 

- Мое сердце трепещет рядом с тобой, - признался он с отчаянием, и казалось, в этот момент он силится не заплакать. – Я влюблен в тебя. И уже давно… 

Его слова тут же нашли отклик в моих мыслях, в моей душе. Я сморгнула слезу. Подняла руки и положила на его обнаженную грудь, кончиками пальцев лаская кожу. 
- Мое сердце тоже давно трепещет, - призналась я в сокровенном. 
- Если кто-либо узнает, смерть будет грозить и мне, и тебе, - напомнил он. – Я не боюсь – за тебя и умереть не жаль. Но не хочу, чтобы из-за меня ты пострадала. 
- Я тоже не боюсь, - улыбнулась я, скатываясь с мокрого покрывала и увлекая мужчину за собой на зеленый ковер. Жарким летним днем он казался прохладной периной. 

Эдоардо медленно наклонился, накрывая меня собой, но удерживая вес на руках. Он был нежен до такой степени, что хотелось расплакаться. Я сама раздвинула ноги, обхватывая его бедра, и немного напряглась, приготовившись к настойчивому вторжению. Но он не сделал этого. Вместо этого он горячо меня поцеловал, прося ответить. Его губы мягко двигались на моих губах, поглощая медленно и неторопливо. Язык танцевал вокруг моего языка, пока я не начала постанывать от сильных ощущений. Моя грудь, соприкасаясь с грудью Эдоардо, горела, а тепло стекалось к ногам, вызывая приятное онемение. И только спустя некоторое время я осознала, что Эдоардо уже внутри меня, и двигается, двигается, толкает бедрами и подает назад, снова толкает, дыша страстно и постанывая. Это произошло настолько легко, естественно и безболезненно, что я сильно удивилась. Но еще большее изумление вызвала реакция моего тела – оно само подстраивалось под нужный ритм, принимая мужчину с невиданной отзывчивостью. Огонь в женском чреве, прежде приносящий зверскую боль, сейчас был другим, томительным и сладким. С моих губ срывались неожиданные крики – но не от муки, а от наслаждения, которое росло внутри, отбирая контроль и пробуждая странные неосознанные желания. 

- Позволь себе почувствовать это, - прохрипел Эдоардо, словно услышал мои мысли и внутреннюю борьбу с собой. – Расслабься, моя Белла, отпусти сомнения… 

Руки Эдоардо подхватили мои ягодицы, приподняли их, а пальцы прочертили линию нашего соединения, и от этого незамысловатого жеста я взорвалась, закричала в исступлении, испытывая первый в своей жизни экстаз. 

Первый экстаз от близости с мужчиной.

Продолжение...