Жанр: Romance/Angst

Рейтинг: PG-13

Музыкальная композиция: без названия

Саммари: Эдвард решает устроить Белле сюрприз и преподнести ей в рождественскую ночь долгожданное обручальное кольцо, руку и сердце. Только вот незадача: между влюбленными протянулась пропасть длиной в океан и полтора континента, а синоптики прогнозируют настоящий праздничный снег, способный парализовать работу аэропортов и заблокировать все дороги…

От автора: рождественская история, написанная исключительно для того, чтобы поднять настроение и лишний раз доказать, что на Рождество чудеса-таки случаются. Если веришь. 

ТРИ ГОДА, ТРИНАДЦАТЬ ЧАСОВ И ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ МИНУТ

Ты звонишь мне как раз в тот момент, когда я рассчитываюсь с барменом за колу - хорошее средство от сонливости, стараясь одновременно отсчитать нужное количество центов и удержать теплую куртку, столь непривычную за последние полгода.

Ты звонишь и, робко поинтересовавшись, не сплю ли я, с надеждой вслушиваешься в трубку.

Я перекидываю свою ношу на другую руку, забираю колу, чья новая форма бутылки не слишком удобно умещается в пальцах, и отвечаю тебе:

- Нет, малыш.

Ты мне не веришь. Я не вижу тебя, но знаю, что сейчас происходит: покрепче перехватываешь телефон, поджимаешь под себя ноги, сминая кроватные простыни, и кусаешь губу. Ты всегда кусаешь ее, когда смущаешься или волнуешься. И особенно почему-то, когда говоришь со мной.

- Я знаю, что спишь… у вас два часа ночи… извини.

Я вслух соглашаюсь с тобой, мысленно сделав отметку на времени и так же мысленно, дабы не выдать своих намерений, поблагодарив тебя. Отхожу от бара, на ходу устраивая колу в кармане сумки для ноутбука, и опять повторяю, что не сплю. Занимаю один из бесконечных синих стульев, устроившихся по всему периметру зала ожидания - прямо напротив огромного табло вылетов и прилетов.

- Я не буду долго, - обещаешь ты, стараясь, словно бы подстраиваешься под атмосферу моей спальни, говорить тише, - мне просто надо было… надо было тебя услышать.

Солнышко мое. Ну конечно, конечно, я понимаю. Ты соскучилась?

Теряешься. Теряешься, не глядя на то, сколько раз я задавал тебе этот вопрос. После того, как дважды получала цветы после положительного ответа, почему-то все больше молчишь. Скромница моя…

- Очень, - однако сегодня отвечаешь. Не заставляешь меня ждать, не колеблешься. Словно бы смысл всего звонка только в этом слове.

Я улыбаюсь. Широко, нежно - на меня оглядываются пассажиры, сидящие рядом. У них хмурый вид и то, что среди ночи пришлось вылезать из постели и лететь куда-то, абсолютно не занимает. Они не понимают, что я лечу к тебе. Они не понимают, насколько можно быть счастливым - и время абсолютно не важно.

- Я тоже, Белла. Эти месяцы слишком долгие.

Ты соглашаешься. Быстро-быстро, не давая себе промолчать, шепчешь «Поддерживаю» и наверняка киваешь мне. Киваешь, оглянувшись, как обычно делаешь, на окно и смаргивая несвоевременную слезинку.

Я спрашиваю, как у тебя дела. Хочу отвлечь от темы, которая расстраивает, хочу поднять настроение. Сегодня вечером у тебя еще будет повод улыбнуться, любимая, но негоже весь оставшийся день плакать. Мне это не нравится.

Что? Вудди съел туфли? Твои? А, те красные…  это не страшно. Когда я приеду, мы купим тебе новые. Он хороший пес, он не со зла - в конце концов, имеет право приобщаться к модным тенденциям.

- Эдвард… - ну вот, ты смеешься. Негромко, немного сдавленно, но смеешься. И за это я готов сходу рассказать еще сто небылиц про твоего бордер-колли.

- У вас холодно?

Я щурюсь, наскоро прикидывая задачку:

- Семнадцать плюс девятнадцать, делить на два и умножить на три. А потом минус двадцать восемь.

Ты опять смеешься. Уже увереннее.

- Двадцать шесть?.. Ничего себе.

Я не понимаю, что можно находить в математике. Я не знаю и, признаться честно, особенно знать не хочу, с какой страшной силой можно полюбить цифры - всю школу я бежал от них прочь. Но если тебе нравится, если эти задачки (которым ты меня сама и научила) могут рассмешить, Бога ради. Я составлю тысячи комбинаций, а ты будешь отгадывать. Сколько захочешь.

- А в Туманном Альбионе? Только ради всего святого, малыш, без уравнений…

Твои слезы забыты, они высохли. Ты удобнее ложишься на подушке, подтягиваешь повыше свое одеяло и устраиваешь свободную руку на его поверхности. На животе, как любишь.

- Минус три. Но обещали все минус пять.

- Когда же? В Сочельник?

Ты подтверждаешь. Но затем, почти сразу, почему-то снова грустишь.

В чем дело, Белла?

- Мне приснился сон сегодня…

Вот и выяснилось, в чем. Мой бедный малыш. Я приеду и прогоню их все, эти кошмары. Никто больше до тебя не доберется - осталось совсем чуть-чуть потерпеть.

- Я хорошо их расшифровываю. Расскажешь?

Соглашаешься. Выждав мгновенье, озвучиваешь основную тему:

- Про тебя.

- Про меня?

Вздыхаешь куда тяжелее, чем мне бы хотелось. Могу поклясться, что хмуришься.

- Да.

И рассказываешь, стараясь не утаить ни одной беспокоящей подробности, но притом удерживая допустимую планку. Не выходишь за нее, боясь меня расстроить. Ты знаешь, как я беспокоюсь за твои сны.

Ты видела снег. Много, много снега с огромными сугробами и непроглядной метелью. Снежинки были острыми, они кололи кожу…  не кололи? Задевали, верно. Неприятно. И среди этих снежинок, посреди леса - похожего на тот, что возле твоего домика, густой, с высокими деревьями - был я. Что-то делал…  ходил? Нет, не ходил. Искал? Да, искал. Что-то важное, судя по всему, потому что не уходил. И потерялся. Звал тебя, а ты не слышала… и не услышала.

Заканчиваешь. Резко обрываешь, не давая себе дойти до самого конца - без лишних слов известного, как было кое с кем и на самом деле, - и едва слышно всхлипываешь. Смотришь в окно, но оно не помогает. За ним, пусть и чуть в глубине, тот самый лес.

- Это всего лишь сон, Беллз.

Ты хочешь согласиться. Очень, очень хочешь. Но не получается.

- Я испугалась…

- Я знаю. Но я в порядке, солнышко. И леса здесь, тем более со снегом, нет на сто миль вокруг! Мне позвонить и порадовать синоптиков, что в Городе Ангелов снова свершится природное чудо?

Теперь ты не смеешься. Даже более того - не улыбаешься. Сильнее кусаешь губы и крепче прежнего держишь телефон. Одеяло, что прежде поглаживаешь, стискиваешь пальцами. Едва не рвешь.

- Я очень переживаю за тебя, - признаешься, заставив себя забыть о робости, - пожалуйста, будь осторожнее.

Я отношусь к твоей просьбе с уважением. Принимаю ее, выслушиваю и только потом, когда убеждаюсь, что не хочешь дополнить напутствие, уверяю, что ничего со мной не случится. Что сон - просто сон. И он не должен портить тебе настроение и сжигать нервные клетки.

Ты не признаешь моих доводов - слишком напугана для этого, - но соглашаешься с ними. Шепчешь, скорее умоляя, чем упрашивая:

- Прилетай на Новый Год.

Мне становится тепло от твоего тона. От того, как сильно ты хочешь меня видеть и как сильно ждешь. Поверь, после четырех месяцев отсутствия это сильно воодушевляет.

- Обязательно, любимая.

Тебе становится легче. Тебе всегда легче, когда я так называю тебя, ты сама признавалась. Особенно ночью, когда бывает страшно.

Ты жалуешься мне тоном, больше похожим на детский. Жалуешься, что еще две недели надо терпеть, а это неимоверно долго. И параллельно фантазируешь, чем меня встретить: запеченной форелью или жареной индейкой? Рассуждаешь, что если с утра съездить в магазин и замесить тесто, можно успеть и пирог с черникой приготовить… мне хочется пирога? А индейки?

- Я съем все, что ты сделаешь, Белла. До последней крошки.

Похоже, ты немного расслабляешься. По крайней мере, дышишь точно спокойнее.

Тебе приятно, что я так говорю. Обещаешь полный стол каждый день на все время моего присутствия. А на возражения, что после таких «гостинцев» не смогу выйти в дверь, впервые за весь разговор с легким коварством посмеиваешься:

- Тем более. Ты на дольше останешься.

Я снисходительно улыбаюсь. Ты не видишь, но я знаю, что чувствуешь. Потому что опять, судя по вздоху, смущаешься, кусая свою красивую губку. И анализируешь, правильно ли сказала.

- В таком случае, я только «за», - подыгрываю, не заставляя тебя краснеть, - заканчиваем с диетами!

Выдыхаешь. Как ребенку, со смешком вторишь:

- Ага, ага.

Расстраиваешься, понимаю. Не скажешь, конечно, но расстраиваешься. Упираешься подбородком в колени, отталкиваешь за спину мешающие подушки и потеряно смотришь на стеганое одеяло.

Однако смысла нет. Совсем скоро, раз и навсегда, эта проблема будет решена. Тебе не придется больше ждать так долго, этот раз - последний. Завтра вечером - в твоем случае, малыш, сегодня вечером - все кончится. Ты, надеюсь, ответишь мне согласием, и нам больше не придется разлучаться.

На табло, сменяя одни цифры другими, высвечивается желтым номером время моей посадки и метка, гласящая, что она начнется через пять минут. Мне нужно закончить с тобой разговор до этого момента, иначе сюрприз будет сорван.

- Белла, мне нужно идти, - говорю тебе, поправляя ремень сумки и забирая со стула куртку.

- Конечно… сейчас ночь, и ты должен… ох, Эдвард, прости меня, пожалуйста. Я больше никогда не стану звонить так поздно.

Так извиняешься… девочка моя, зачем же ты так извиняешься? Будто бы преступление совершила, ей богу.

- Ты можешь звонить мне в любое время, любимая, - заверяю, хохотнув твоему тону, - днем, ночью или вечером. Когда захочешь.

Ты хмыкаешь. Чуточку самодовольно, но в большей степени - с улыбкой.

- Спасибо, Эдвард. Спокойной тебе ночи.

Я ласково тебе улыбаюсь. Ты не видишь, но будь уверена, так ласково могу только тебе. И только тебе буду - кольцо в левом кармане пиджака подтверждает, что еще долгие, долгие годы. Можешь не сомневаться.

- А тебе хорошего дня, солнышко. Увидимся вечером.

- Вечером, - эхом отзываешься. Думаешь о скайпе и том, что к девяти, нажав на зеленую видеокамеру, вызовешь меня и будешь смотреть через экран ноутбука. Даже представить себе не можешь, что я на самом деле имею в виду… и хорошо. У меня наконец-то появился шанс по-настоящему удивить тебя.

Я отключаю звонок, успевая на полторы секунды раньше диктора, объявляющего информацию о посадке. Сверяю номер ворот с тем, что обозначен на билете, и иду, прихватив сумку, в нужном направлении.

Оставшееся время: четырнадцать часов. Я успею.

* * *

Синоптики, Белла, странные люди. У них есть особенность, характерная, наверное, только для этой профессии, говорить неправдоподобные вещи. Будто бы в то время, когда на небе ни облачка, на город уже как неделю движется страшный ураган. Будто бы тогда, когда дождь льет как из ведра, а не за горами уже начало оползней, температура резко взлетит до тридцати градусов, и наступит засуха - запасайтесь свежей водой.

Я с детства слушал их прогнозы скорее за тем, дабы усмехнуться на следующий день ошибочному сообщению, нежели узнать погоду. Это очень раздражало мою мать, я помню. И тебя, наверное, тоже раздражает… но по-доброму. Ты подшучиваешь надо мной этими прогнозами.

И теперь, хоть ты еще в сорока километрах отсюда и знать не знаешь о моем приезде, мне кажется, это очередная шутка. Я смотрю на экран телевизора, поставленного в зале прилетов, и на человека в капюшоне, буквально прилипшего к микрофону, и не верю ни единому слову.

В Лос-Анджелесе я читал, что возможен снег, призванный подарить жителям Суррея истинное новогоднее настроение, а ты сказала мне об обещанной низкой температуре… но чтобы циклон, метель и ураган? Чтобы за десять часов моего полета Англию замело настолько, что движение остановилось?

Мы кружили в воздухе полчаса, ожидая помощи при посадке. Никто, похоже, не ждал подобного. Неужто синоптики в первый раз за всю свою историю оказались правы?

Опять же, несвоевременно. И очень, очень неправдоподобно…

Впрочем, как бы там ни было, я все же долетел, моя девочка. И я в Англии - в часе езды от тебя. Ты читаешь свою «И эхо летит по горам», жалея о судьбе Мальчика-Колькольчика и его отца, ненавидя «пришельцев», срубивших столетний дуб, и находишься в сладком неведении. Тебе грустно, я знаю. Тебе одиноко - поэтому я здесь. И я сделаю все, Белла, чтобы больше такого не повторилось. Чтобы больше ни Новый Год, ни Рождество, ни какой иной праздник нам не пришлось встречать по две разные стороны океана.

Ради такого дела я даже сломаю собственный непокорный язык, подстроив его под британский акцент, и перееду сюда. В твою маленькую и уютную деревушку.

- Гражданам не рекомендуется покидать свои дома из-за сильных порывов ветра. Движение на дорогах, за исключением центральных улиц, парализовано, - монотонно, то и дело прикрываясь от сотни снежинок, сообщает диктор. Уже сам ненавидит свою работу.

Я не слушаю его сообщение до конца. И не стою на месте, как большинство зевак, недовольно обсуждая нелетную погоду.

Слава богу, не имея багажа - плюс спонтанных решений и быстрых перелетов, - прохожу через зону досмотра, практически на ходу доставая компьютер из сумки и складывая обратно.

Направляюсь к прозрачным дверям аэропорта, медленно кружащимся в ожидании прохожих.

На улице, куда выхожу, какая-то часть слов диктора подтверждается. Чертовски, не глядя на теплую куртку, холодно, и совсем, совсем ничего не видно. Лишь бесконечный поток шестиконечных звездочек, в своем танце проносящийся перед глазами. Их чересчур много, чтобы даже примерно предположить количество.

Но я-то знаю, Беллз, куда иду. И никакие снежинки помехой мне не станут, если ты ждешь. Тем более в такой вечер.

Двое таксистов - один помоложе, второй постарше - ждут своих пассажиров. Завидев меня, оба оставляю в покое капоты автомобилей. Но как только слышат, куда нужно ехать - оба, не сговариваясь, - открещиваются, взмахнув руками.

- Сорок километров и полчаса по проселочной дороге! Да вы что, сэр…

- Занесло, все занесло.

- Давайте в «Radison Blu», до него близко. А с утра уже в Суррей.

- Дело говорит. До отеля доедем.

Я мягко отвечаю им, что такой вариант мне не подходит. Что мне нужно в Суррей сегодня же, тотчас, и предлагаю двойной счетчик. Тройной.

- За город не выедешь, сэр, - уповая на мое благоразумие, объясняет один из водителей, - максимум до съезда на home-трассу. Но транспорт там сейчас в принципе не ходит.

Я изгибаю бровь:

- Оттуда пешком?

- Почти семь километров. В такую погоду опасно…

Замечание, конечно, дельное. Но это при условии, что все прежние Рождества он встречал дома, с семьей, а не через долгие, порой и многочасовые разговоры по скайпу.

За все это время у меня не было возможности приехать к Белле и встретить Сочельник с ней. Не было возможности увидеть ее лицо в момент получения подарка и лично подарить его, наблюдая за тем, как она в предвкушение рвет упаковку.

И елка, и шарики, и огонек ее камина… я летом всегда представлял, насколько чудесно сидеть возле него зимой, в самую главную ночь в году. И слушать треск поленьев, попивая из больших белых кружек горячий шоколад. С пятью - неизменно - зефиринками.

Картина теплая, не так ли? Ты бы на моем месте поступила так же, Беллз. Таксисты бы тебя не остановили…

- А если за каждый отдельный километр по двадцать фунтов? - я оглядываюсь вокруг, подмечая, есть ли где поблизости банкомат. Если пойдет такими темпами, моей наличности будет далеко не достаточно.

- Машина встанет, - качают головой оба, - только пешком. Там дорога все время прямо.

Я пожимаю плечами на их убеждения. Вытаскиваю бумажник, кивая на первое такси, чуть побольше.

- Тогда до проселочной дороги. Три счетчика.

Водитель согласно, хоть и малость озабоченно, кивает.

- Постараемся.

И садится в салон, заводя мотор.

Оставшееся время: три часа. У меня все еще есть шанс приехать вовремя.

…Я никогда не видел столько снега. Повсюду, вокруг, в каждом квадратном сантиметре. Это действительно сугробы до неба. Это действительно «снегоапокалипсис», как его только что окрестили на одной из радиоволн.

Мы едем медленно, едва передвигаясь, но зато едем. Мне достаточно тепло в салоне, играет тихая музыка, время от времени сменяемая сообщениями о блокировке определенных дорог, и в стекле, когда удается заприметить столбик с цифрами, я вижу, сколько километров осталось до конечной цели.

Водитель, что везет меня, человек лет за пятьдесят. Типичный англичанин с типичным, тем самым, который я все еще плохо понимаю, акцентом. Он уверенно держит руль, вглядываясь в туман из снежинок впереди, и, включив на полную мощность все фары, старается не свернуть с правильной дороги.

- У вас часто такое бывает? - глядя в окно, интересуюсь я.

Он пожимает плечами.

- Бывает, как видите. Всегда не вовремя.

- Это уж точно. На Рождество…

Водитель чуть приглушает музыку. Намерен продолжить разговор, судя по мимолетно брошенному на меня взгляду. От дороги не отвлекается - упаси Господи, - но внимание свое обещает. И наглядно демонстрирует.

- У вас какие-то особые планы, сэр? В Суррее в такую погоду достопримечательности не осмотришь.

Я усмехаюсь ему, медленно покачав головой.

- Еду в гости.

- К родителям?

- К невесте.

В глазах водителя мелькают смешинки. Похоже, такой ответ он не особо ожидал, но ему нравится.

- Любите сильно? - хмыкает. С английской многозначностью.

Видишь, Белла, что он у меня спрашивает? Прописные истины. Ты ведь тоже знаешь, что я тебя люблю, правда? А как сильно, знаешь? Я сам удивлен.

- Безумно.

Он краешком губ улыбается. Похоже, не только тебе, малыш, мне предстоит сегодня поднять настроение.

- В таком случае, можете скоротать дорогу - вас наверняка ждут. Не идите по проселочной, это лишние полчаса. Через лес проще - сэкономите время. К тому же, по тропке в нем сегодня ходили рыбаки, она не должна быть такой заметенной.

Дельные советы в моем положении лучшее, что может быть. Я благодарю его и отсчитываю нужное количество денег в бумажнике. Впереди, подсвеченная двумя фонарями, уже виднеется табличка с сообщением о выезде из Лондона.

- Сто фунтов…

- Восемьдесят пять, - отмахивается мужчина, останавливая машину и паркуясь на обочине так, чтобы осветить мне узенькую дорожку, ведущую вдоль от большой, покрытой снегом, в лес. - Купишь ей пирожные - медовые, с грецким орехом. Они в Суррее лучше всего.

И кивает мне на время, которое с услужливостью демонстрирует его приборная панель:

- Только успейте до Рождества, мистер. У вас всего полтора часа.

* * *

Твой лес, Белла, начинает действовать мне на нервы. Наверное, я погорячился с тем, чтобы переехать сюда окончательно - еще пару таких прогулок, и я стану писать по инстанциям с просьбой хотя бы проредить это наказание, если не отправить на лесопилку.

Он бесконечен. Деревья высокие, сугробы большие, дорожка маленькая-маленькая, а кусты, которые я то и дело нахожу в ее середине, выводят из себя окончательно.

Я надел плотные джинсы, которые мы купили здесь вместе с тобой, но даже они не помогают - мокнут. А вместе с ними мокнет и все остальное.

Я не знаю, почему твоим родителям пришло в голову строить домик здесь, моя девочка. Наверное, они не выезжали из него зимой или к Рождеству готовились исключительно за неделю, а в саму ночь из дома не высовывались… мне неизвестно. Зато моя вера, что больше такого не повторится, все крепнет. С каждым новым шагом.

Хотя бы ради того, чтобы не пробираться по лесам и полям к этой деревушке, я добьюсь твоего согласия. И следующее Рождество предлагаю встречать в Лос-Анджелесе. В те самые двадцать шесть с плюсом.

Я слежу за временем, хотя это проблематично, и иду вперед. Вокруг красиво, я согласен, вокруг снег, который блестит и хрустит под ногами, деревья, которые шумят, бал снежинок и темное небо, должное напомнить старую бабушкину сказку… но это при условии, что смотришь из окна, наверное. Потому что холод здесь невозможный. Особенно когда вымок до последней нитки.

Я часто моргаю, прогоняя, если это оно, видение шершавого необъятного дуба впереди. Однако вынужденный убедиться, что глаза не врут, едва не стону. Это он, точно. Это он, и я, черт подери, прохожу мимо него уже в третий раз. Шаги, кружочком обведшие его ствол и уходящие влево, тому яркое подтверждение.

Останавливаюсь. Без паники, без лишних телодвижений и неуместных слов. Останавливаюсь и, вздохнув поглубже, медленно обвожу местность вокруг глазами. Улавливаю малейшие детали, которых здесь из-за метели немного, в попытке найти верный путь.

Надо было идти по проселочной дороге. Нужно было не гнаться за временем, а подстраиваться под него. Тогда бы здесь не оказался.

Но толку говорить об этом сейчас, конечно, нет. Возвращаться мне некуда, идти вперед - непонятно куда. В какой-то момент я даже собираюсь тебе позвонить - достаю телефон, ищу номер в списке контактов, прикрывая экран ладонью от снежинок.

Но передумываю. Уже почти нажав, почти вызвав, останавливаюсь. Снова.

Ты заслужила этот сюрприз. За эти три года, за три одиноких Рождества - заслужила. Я не стану портить его. Он будет для тебя сказочным - в прямом смысле этого слова.

Отбрасывая ненужные мысли подальше и оставляя упреки в собственном слабоумии, пытаюсь рационально решить проблему - получается же в маркетинге! Неужели не сработает в лесу? Это ведь не толпа разгневанных инвесторов, ждущих очереди начать свою рекламную компанию, это всего-навсего ели и сосны. Меня стоит уволить, если не справлюсь с ними.

Перво-наперво я вслушиваюсь в звуки. Помимо воя ветра и шороха заметающего следы снега, на первый взгляд ничего не слышно. Но при условии полной сосредоточенности и отрешения от факта замерзших пальцев - я куплю перчатки завтра же! - можно кое-что обнаружить. И на это «кое-что» я безумно надеюсь.

Вой… вой? Скуление? Похоже на скуление, смешанное с воем. Да. И немного лая. Совсем немного, но есть.

Вот оно! Питомник «Шелковистая роза». Собачий питомник.

Я взял там Голливуда в прошлое двадцать второе января, чтобы подарить тебе. И ты сама не раз ходила туда за кормом, ошейником и новым - пятым по счету из сгрызенных - поводком.

Значит, направление изначально верное. Только чуть левее. Я прислушиваюсь и делаю первый шаг.

Снова прислушиваюсь и поворачиваю направо. Еще два влево, вот так. И вперед. Вот теперь вперед.

Помнишь, как ночами мы молили Вудди замолчать и не выть на полную луну и снежное месиво под домом, Белла? А как он нахально продолжал, вынуждая нас закопаться под подушки и пытаться уснуть под радостные повизгивания?

Так вот ты представить себе не можешь, как я рад, что эта особенность твоего питомца врожденная. Что все его собратья с таким же воодушевлением поддерживают древние традиции предков.

Я иду на собачий лай-визг-вой, опираясь на ветки и обходя слишком сильно заметенные места, опасаясь падений. Не пускаю в голову лишних мыслей и фантазий, боясь упустить спасительный звук. Перспектива замерзнуть в этом лесу не впечатляет… тем более при условии, что я помню историю твоего деда - причину твоих кошмаров. И сам сон, поведанный еще в Америке.

Лай становится громче - я все ближе. Время не особо поджимает, у меня еще почти час до Рождества, а значит, возможно, успею купить тебе те пирожные, что посоветовал таксист. Или наоборот, не теряя времени, побегу к дому как можно скорее - я ужасно, ужасно соскучился, Беллз.

Ты откроешь мне и завизжишь от радости, как умеешь. А Голливуд вылижет меня с головы до ног, согрев от промерзлой улицы. И дрова в камине будут уютно и по-домашнему потрескивать, и огонь…

МАТЬ МОЮ! ЧТО ЗА?..

- Большой сырный, пожалуйста.

- Лучше карамельный, - советую из-за спины, дружелюбно улыбнувшись.

Она оборачивается. Изогнув бровь, прищурившись, оглядывает меня.

- С чего бы?

- Он слаще, - пожимаю плечами, - к тому же вкуснее.

- У вас предубеждение к сыру? - она так мило хмурится. Хмурится на грани с улыбкой. Не может понять, из-за чего я с ней заговорил. Потом, свидания через три, признается, что никогда не верила, что может быть привлекательной.

- Вы сравните как-нибудь, - подмигиваю, кивая ей на продавца, уже подающего заказ, - не оторветесь потом.

Она фыркает, но смущенно. Я замечаю, что краснеет. Забирает свою коробку, забирает свой спрайт - обязательно из холодильника - и уходит вперед по коридору. Из-за своей бордовой кофточки и черных джинсов достаточно быстро сливается с толпой. Я не успеваю уследить.

Однако попкорн, как и повелось, беру карамельный. И колу.

До начала сеанса остается меньше пяти минут, так что в зал самое время поторопиться. Я отвечаю на звонок, придерживая и коробку, и напиток одной рукой при недюжинных усилиях пальцев, и прошу Майкла мне перезвонить. Брат наверняка намерен позвать в караоке. А после тех галлонов спиртного, что там предлагается, как и в прошлый раз, устроить «веселый» вечер. Для него.

А у меня сегодня другие планы.

- Извините, - бормочу, когда ненароком задеваю чужую сумку. Она удерживается на подлокотнике кресла, но с трудом и только благодаря своей владелице. Когда занимаю свое место и оборачиваюсь к ней, желая еще раз продемонстрировать раскаяние, вместо заготовленных слов глупо улыбаюсь:

- Вы?

Любительница сырного попкорна краснеет больше прежнего. Ей очень идет, она красиво краснеет. Но смущение, конечно, не то, чего бы мне хотелось.

- Вы? - тихонько отзывается, на миг забывая и о сумке, и попкорне, и вообще о кинотеатре.

- Эдвард, - представляюсь, с радостью, краем глаза перепроверив и заметив, что место на билете правильное. Мы сидим рядом.

- Эдвард Карамельный, - фыркает она. Чуть-чуть расслабляется.

- А вы, стало быть, Мисс Сыр?

- Белла Сыр, - улыбается мне, переборов робость. И покрепче прижимает к себе свою красную коробку с эмблемой кинотеатра сбоку и воздушной кукурузой внутри.

- Приятно познакомится, Белла.

Чуть щурится. Легонько - я вижу это в первый раз - прикусывает губу.

- Мне тоже.

Гаснет свет. Медленно, светильник за светильником, зал погружается во тьму. Вокруг слышны шорохи вскрываемых упаковок с чипсами, шипение газировки и то, как дети роняют звонкую цветную череду M&M на пол.

- Я же говорил, что у вас будет повод сравнить вкус, - заговорщицки шепчу девушке, придвигая свой попкорн ближе к ней, устраивая как раз между нами.

Она хмыкает. Я не вижу лица в темноте, но могу догадываться, что опять улыбается. Пусть и краешком губ.

- А у вас - повод полюбить сыр, - и тоже выдвигает попкорн на середину. Теперь наши коробки стоят рядом. Бок о бок.

Начинает играть музыка - на темном экране. А потом, резко вспыхнув, появляется картинка бегущей по снегу женщины, летящей к затерянному где-то в полях дому. Она бежит, не обращая внимания ни на что. Она бежит под эту чарующую, непонятную музыку... и благодаря свечению снега я вижу лицо Беллы.

…Я хотел посмотреть этот фильм. Я прочитал рецензию, просмотрел трейлер и, наверное, шел в кино не просто для того, чтобы скоротать субботний вечер.

Но на деле до фильма со всеми его героями и романтическим сюжетом мне дела не было. Я все время изредка, объясняя это тем, что беру попкорн, поворачивался к Белле, следя за ней. И мне все больше казалось, что есть в этой девушке что-то необыкновенное, что-то цепляющее.

Что она - о боже, как в сопливой мелодраме - моя.

Поэтому, как только сеанс окончился, я не стал ждать подходящего случая. Прямо в лоб спросил, набравшись смелости:

- Не хотите поужинать со мной, Белла? Сегодня, например.

Темное небо. Все такое же темное, с белыми вкраплениями, без облаков. Снежинки, тающие на коже, снежинки, летящие вниз, прямо на меня… а почему я вижу их так хорошо? Почему как на 3D сеансе? Это такое восприятие? Это слишком красивый снег?..

Я подношу руку к лицу, стирая прозрачную капельку, и только теперь, когда движение отдает в голову, понимаю, в чем дело. И почему сзади как будто лед - я лежу. На земле. В снегу. А вверху, помимо белого покрывала, видны какие-то черные линии. Корни? Корни растений, да.

Яма.

Да будьте прокляты те, кто, выкорчевывая столетние дубы в этих лесах, не засыпает за ними корневые системы. Неужели только я хожу по этому лесу?

Тяжело вздохнув, я медленно сажусь. Желаю понять, что именно повреждено и насколько серьезно, прислушиваюсь к ощущениям. Как тогда, через неделю после того сеанса, в день нашей с тобой первой ночи, голова немного кружится и ноги будто ватные. Но это, конечно, не самое страшное. Память на месте, крови нет, а значит, без особых потерь.

Единственный минус - лай смолк. И визг. И вой. У меня больше нет ориентира.

Откуда-то слева раздается писк. Раз, затем второй. Я удивленно веду рукой по куртке, пытаясь понять, что это такое. И натыкаюсь на телефон.

А в нем два непрочитанных сообщения от тебя...

«Ты обещал поговорить в девять. Все хорошо?» - половина десятого.

«Эдвард, я волнуюсь. Если ты занят, ничего страшного. Просто напиши мне» - половина одиннадцатого.

И ни одного моего ответа - как и связи в этом лесу, дабы тебя успокоить...

Зато подобные напоминания служат хорошим стимулом к действию.

Глубоко вздохнув, я опираюсь на стену из земли, аккуратно принимая вертикальное положение. Если хорошо подтянуться и зацепиться за ветку, свисающую вниз, есть возможность вернуться обратно на поверхность. Сама по себе задача несложная.

Но усложняет ее некоторое обстоятельство, выходящее наружу вместе с моим подъемом: нога. Будем надеяться, вывернута, а не сломана - болит чересчур сильно.

Наверное, время подвести первые неутешительные итоги: замерзшее, почти заледенелое тело, ударенная голова, поврежденная нога, усилившаяся метель и, наверное, потеря последнего ориентира. Утешает одно: кольцо на месте. Только оно и греет.

Я стараюсь вести себя спокойно, не паникуя. Стараюсь, не зацикливаясь на ненужном, сделать то, что правильно. И выбраться, черт подери, из этой ямы.

Первый блин - комом. Ну еще бы.

Второй, хоть уже ближе к правде - тоже.

А вот на третий, когда хватаю-таки ту несчастную ветку, все удается. Я не только получаю шанс вылезти, я еще и вижу чудесное, почти божественное явление: огоньки впереди. Маленькие, мигающие, то и дело пропадающие под покровом метели, но все же существующие. Суррей!

Осталось меньше километра. И меньше получаса до Рождества…

У меня в голове начинает играть эта музыка… та музыка, как в кино. Когда героиня бежала домой, возвращаясь, полная решимости… и побегу я. Побегу, потому что следует поторопиться и не зарубить все на корню, не дав ему даже начаться. У меня ушло столько времени, дабы претворить спонтанное желание в жизнь!..

Ни одна нога, сломана она или разбита, не помешает.

Я ей не позволю.

* * *

Ты испуганно вскрикиваешь, когда открываешь мне дверь. Моя красивая, всегда сдержанная девочка, вскрикиваешь, приложив ладошку ко рту. Твои карие глаза распахиваются, твои брови выгибаются, а пальчики дрожат.

Чуть-чуть иная реакция, чем я желал видеть.

- Эдвард? - спрашиваешь, поджав губы. Часто моргаешь, пытаясь понять, что это действительно я. Смотришь мне за спину, ищешь… что ты ищешь? Машину? Снегоход? Не нужно, малыш. Я сам пришел.

- Это ты… ты… откуда? - путаешься в словах, намереваясь представить себе, каким образом я здесь оказался. - Я же звонила, ты был в Америке…

Я улыбаюсь тебе. Нежно, мягко, с любовью. И, опираясь о косяк, с вожделением смотрю на обстановку твоей гостиной, разместившейся по ту сторону двери.

Сообщаю, что это сюрприз. Правда, чуть припозднившийся… но он может войти? Или уже совсем поздно?

Ты сразу покрываешься румянцем - с ног да головы, вся. Сильно-сильно прикусываешь губу, шире раскрывая мне дверь. Бормочешь извинения, отходя в сторону, чтобы не мешать мне. Помогаешь переступить порог.

- Ты что? - с ужасом всхлипываешь, заметив, к сожалению, что немного хромаю. - Эдвард, что случилось?

Усаживаешь меня на пуфик в прихожей. Присаживаешься рядом, потирая руки.

- Ты же так замерз…

Меня пробирает на смех. Мне уже не холодно, не больно и уж точно все равно, какая за окном метель и сколько снега обещали. Ты здесь. Ты здесь и со мной в Рождественскую ночь. В своей ночнушке с медвежатами, с распущенными, слегка волнистыми после душа волосами. За твоей спиной телевизор, по которому идет какая-то черно-белая праздничная комедия. На диване плед и косточка Вудди. Он сам уже соскакивает с дивана и бежит ко мне. Ты его отталкиваешь, а я глажу. По пушистой, по теплой шерсти.

- Дороги же закрыты, - шепчешь ты, приказывая псу сидеть и прижимая мою ладонь к себе в попытке согреть, - я слышала, самолеты не летают… «снегоапокалипсис»!

- Британцы любят преувеличивать.

Ты смеешься со мной. У тебя на щеках слезы, но ты смеешься. На мгновенье отрываешься от меня, чтобы закрыть дверь, а потом возвращаешься. Пробегаешь пальцами по волосам.

- Ты весь мокрый.

- Снежинки, - тихо раскаиваюсь я, - все претензии к ним.

Ты глубоко вздыхаешь, качая мне головой. Снисходительно, но с недовольством. И встаешь, готовая к решительным действиям.

- Тебе нужно переодеться.

Я ухмыляюсь. Так, как тебе не нравится, хитро. И хватаю за руку, притягивая обратно к себе. Устраивая как раз промежду коленей, чтобы не заморозить ненароком объятьями - на твоей коже и так уже мурашки, - но в то же время почувствовать рядом. Ты представить себе не можешь, малыш, насколько я соскучился. Весь путь из леса - тот километр, после ямы - я думал только о тебе. О том, какая же ты у меня красивая…

- Сначала мне нужно кое-что сказать, - заприметив то, что твои большие дедушкины часы передвигают свои стрелки ближе к полночи, готовясь через пару секунд начать бить, достаю из кармана бархатную синюю коробочку.

Ты сначала не замечаешь. Хмуришься, пытаясь оттолкнуть меня и настоять на своем.

Но потом, когда смотришь ниже… ахаешь. И затаиваешь дыхание, глядя на меня большими-большими глазами, полными неверия.

- Эдвард…

Я знаю свое имя, солнышко. И знаю твое. Смысл не в том, чтобы произносить их по очереди.

- Ты зачем?.. - морщишься, когда видишь, что я делаю. - Ну подожди, это же…

Я становлюсь на одно колено. Я, наплевав на ногу, протягиваю тебе кольцо. И, взяв за свободную руку - ту самую, которую первую подала мне, - начинаю говорить:

- Изабелла Свон, я ждал три года, тринадцать часов и пятьдесят девять минут, чтобы сказать тебе это. Больше всего на свете, всей душой, сердцем и телом я желаю жениться на тебе и сделать тебя настолько счастливой, насколько возможно. Я люблю тебя, твою улыбку, твой румянец и все, что ты готовишь. Я люблю твои пальчики, твои губы, твои волосы… я люблю тебя всю больше всего на свете. Я обещал тебе, что прошлое Рождество было последним, что мы провели не вместе, и поэтому приехал. Я не могу, не хочу и не стану никогда больше - даже если каждый раз буду идти пешком до твоего дома через сугробы - праздновать его врозь. Ты, моя девочка, исполнишь мое самое сокровенное желание, если согласишься. Если возьмешь это кольцо и примешь мое предложение.

Ты часто дышишь, твои губы дрожат. Ты крепко-крепко держишь мою ладонь пальцами, не желая отпускать ее. На твоем лице удивление, признательность, радость и широкая-широкая, не глядя на слезы, улыбка. Ты всхлипываешь и смеешься. Ты смотришь на меня с таким восторгом, что вдохновляешь говорить дальше. Не даешь сократить эти слова или забыть что-то важное. Ты не перебиваешь, ты сосредоточена и внимательна.

Ты любишь меня.

- Изабелла Свон, - открываю коробочку, демонстрируя тебе тоненькое золотое колечко, изрезанное, как тебе однажды и хотелось, причудливой вязью из крохотных алмазов, - я буду с тобой в горе и радости, болезни и здравии, солнце и снеге, в Англии и Америке.

Глубоко, но быстро вздыхаю:

- Ты выйдешь за меня замуж?

Дрожащими пальцами ты забираешь у меня колечко. Киваешь, одновременно срывающимся голосом говоря: «Да». Сначала тихо, а потом все громче и громче. Почти кричишь.

- ДА!

И твой ответ, которого я так ждал, совпадает с боем часов. Идеально.

* * *

Ты лежишь на моей груди, лениво рисуя пальчиками невидимые узоры на моей шее. На небольшой кровати с металлической спинкой, высоким матрасом, ворохом подушек и очень, очень теплым покрывалом, которое согревает даже в обнаженном виде, ты спокойно, тихо дышишь. С улыбкой наблюдаешь за тем, как Вудди возится на своей подстилке, устраиваясь рядом с теплым камином и горящей под гирляндами елкой, вместившей под себя все наши подарки друг другу, которые будут вскрыты завтра, с самого утра - чудеснейшего за последние годы. Ты смотришь, как он опускает морду на лапы, с упоением глядя на горящие поленья. В его черных глазах отражаются их оранжевые отблески. И тепло, которое он излучает своей искренней радостью, сравнимо только с твоим. Только твое не превосходит.

- Я не знала, что ты камикадзе, - задумчиво сообщаешь, заглядывая мне в глаза.

Я интересуюсь, откуда такое сравнение. Со смехом, конечно же. Чуть поворачиваюсь под одеялом, прижимаясь к твоей талии. Ногами притягиваю тебя ближе.

- Ночью, в метель, по лесу… ты же мог заблудиться!

На какую-то секунду ты веришь тому, что говоришь. Пугаешься. Покрепче обнимаешь меня, напрягаясь. Руки уже не рисуют на мне, они меня гладят. В попытке защитить.

- Но я же пришел, - успокаивающе сообщаю тебе, чмокнув в макушку, - уже как три часа здесь, а ты все переживаешь.

- Чудом без обморожения, - недовольно произносишь, указывая на мою одежду, сохнущую на батареях, - да еще и с ногой…

- Я просто не заметил той ямы.

Ты тяжело вздыхаешь.

- А их много в лесу. Особенно если по той тропинке…

- Мне сказали, так быстрее.

- Тебе сказали… - ты закатываешь глаза, приподнимаясь на локте. Нагибаешься и целуешь в губы. Потом в щеку. Потом - в лоб.

- Если ты заболеешь, я из-под земли достану этого таксиста.

Твоя решимость мне нравится. Ты еще красивее, когда решительна. У тебя блестят глаза.

- Главное, что сюрприз удался. Он ведь удался?

Ты жмуришься, мотая головой моей тревоге:

- Ты даже не представляешь насколько. Но, пожалуйста, не заставляй меня больше так переживать.

Я привлекаю тебя обратно, возвращая поцелуй. Соглашаюсь и сообщаю, как рад, что у меня такая заботливая, нежная девочка. И что она совсем скоро станет моей женой.

Ты расслабляешься и пунцовеешь. Успокоенно выдыхаешь, пальчиком прочертив линию по моей груди. К сердцу.

- Это было и моим самым сокровенным желанием, - признаешься, не желая утаивать.

- Белла…

Я целую тебя в щеку - я люблю тебя целовать. Всегда, везде, куда угодно… но то, что испытываю при этом сегодня, ни с чем несравнимо. Все того стоило - лес, вымокшая одежда, ямы, часы недосыпа. Я невероятно счастлив сегодня - куда больше, чем представлял.

Ты мурлычешь, выгибаясь мне навстречу. Обхватываешь рукой за шею, приникаешь ближе. Твое тело, на котором ничего больше нет и которое ничего от меня не прячет, безумно красиво. Я не видел его четыре месяца и, кажется, если расстанусь еще на столько же, сойду с ума.

- Ты сделал мне такой подарок, спасибо! - шепчешь, приникая своим лбом к моему. - Я думала, все опять будет так же… я так хотела тебя увидеть, особенно после того, что приснилось… я так соскучилась, что, если бы не проект, бросила бы все и прилетела… и тогда бы ты меня встречал.

Краешком губ улыбаешься, представив себе эту картинку. Как в темно-синем сарафане - твоем любимом - стоишь перед дверью моей квартиры, собрав свои чудесные волосы в хвост синей резинкой. И как набрасываешься на меня, едва открываю. С радостью.

- Мы поедем в Лос-Анджелес вместе, - обещаю тебе, пригладив спутавшиеся пряди, - уже скоро, на Новый год.

- На Новый год… - шепчешь мне, хмыкнув, - конечно.

И выше подтягиваешь одеяло, накрывая нас с головой. Задорно хихикаешь.

- Еще один рождественский подарок, будущая миссис Каллен?

Твой взгляд теплеет - как тогда, в темноте кинотеатра - очень заметно. Ты выгибаешься, пробираясь коленом между моих ног. С удовольствием встречая то, чего ждешь, пальцами очерчиваешь губы.

- Еще тысячу, мистер Каллен.

И согреваешь меня окончательно. Так, что я больше никогда не замерзну.