К половине четвёртого утра она уже встала, оделась, поела и готова была начать, хотя всё ещё чувствовала себя вымотанной. Дэниел безмятежно спал, ни о чём не догадываясь. Проснувшись, он будет чувствовать себя хорошо отдохнувшим, но дезориентированным, не имея представления о том, который час и даже какой сегодня день. Дискомфорт был важным инструментом в её работе.

Она забрала у него подушку и одеяло, отметив охватившую её при этом жалость. Но это было важно; любой объект, независимо от степени тренированности, испытывал сильный дискомфорт, оказавшись перед врагом обнажённым и беспомощным. В ближайшие несколько дней жалость будет для неё чувством непозволительным. Всё прочее откладывалось в сторону. Прошло больше трёх лет, но она почувствовала, как внутри у неё будто перекрыли движение; всё остановилось и застыло. Её тело помнило, как это делать. Она знала, что в ней есть необходимая для этого сила.

Её волосы были ещё влажными после быстрой окраски, а слой косметики на лице ощущался как слишком плотный, хотя на самом деле макияжа было очень мало. Она не знала, как сделать с лицом что-то достаточно сложное, поэтому лишь густо накрасила ресницы, да нанесла тёмные тени и тёмно-красную помаду. Она не планировала так скоро менять цвет волос, но чёрные волосы и изменивший лицо макияж были частью новой стратегии. Тщательно отутюженные короткий белый халат и голубые лабораторные брюки, которые она привезла с собой, так и остались лежать в сумке. Вместо этого она снова была в облегающей чёрной футболке и чёрных джинсах. Хорошо, что в доме имелась стиральная машина и сушилка. Футболку скоро придётся стирать. Ну, если по-хорошему, то это нужно было сделать ещё вчера.

Странно, как немного цветного порошка и жира заставляет людей воспринимать тебя по-иному. Она проверила свой внешний вид в зеркале ванной комнаты и осталась довольна тем, каким жёстким выглядело её лицо, каким холодным. Провела расчёской по волосам, зачесав их назад, а затем через коровник проследовала в свою комнату для допросов.

Ранее она повесила на верхних ПВХ-трубах мощные светильники, но сейчас не стала их включать – горели лишь две небольшие настольные лампы на высоте её талии. В полутьме чёрная изолента и серый поролон казались одинаковыми по цвету. Чем дольше длилась ночь, тем холоднее становилось. Руки и живот объекта покрылись мурашками. Она снова коснулась термометром его лба. Температура по-прежнему оставалась в рамках нормы.

Наконец, она включила ноутбук и выставила нужные параметры. Автоматическое включение режима «сбережение экрана» – через двадцать минут бездействия. С задней стороны компьютера имелась маленькая чёрная коробочка с клавишей сверху и крошечной красной лампочкой на боку, но сейчас она не стала её трогать и приступила к делу.

Когда она ввела в капельницу вещество, которому предстояло вернуть объект в сознание, какое-то чувство попыталось прорваться в её собственный разум, но она легко подавила его. У Дэниела Бича были две стороны, и у неё тоже. Сейчас она была в другой своей ипостаси – той, которую в департаменте называли «Химик». Химик была машиной, не знавшей ни усталости, ни жалости. Её чудовище было сейчас на свободе.

Она надеялась, что его чудовище выглянет поиграть.

Новый препарат проник в его кровь, и его дыхание стало чуть менее ровным. Сжались длинные пальцы одной из рук, дёрнулась в ограничителе кисть. Он всё ещё был почти без сознания, но нахмурился, пытаясь повернуться на бок. В попытке освободиться от ограничителей, охвативших лодыжки, у него дрогнули колени, и глаза внезапно распахнулись.

Не двигаясь, она стояла у него за головой, наблюдая за его паникой; его дыхание стало резким, сердцебиение ускорилось, тело задёргалось в оковах. Обезумевшим взглядом он впился в темноту, пытаясь понять, где находится, обнаружить хоть что-то знакомое. Внезапно он замер и напряжённо прислушался.

– Эй? – прошептал он.

Она стояла неподвижно, дожидаясь нужного момента.

Минут десять он то остервенело пытался высвободить руки и ноги из ограничителей, то, резко вдыхая и выдыхая, прислушивался к окружающему.

– Помогите! – наконец громко воскликнул он. – Есть тут кто-нибудь?

– Привет, Дэниел, – тихо произнесла она.

Вытянув шею, он рывком откинул голову назад, вглядываясь туда, откуда донёсся голос. Она отметила, что профессиональный военный ни за что не стал бы подставлять горло подобным образом.

– Кто там? Кто это?

– Не имеет особого значения, кто я, Дэниел.

– Где я?

– Тоже не важно.

– Чего вы хотите? – Он почти кричал.

– А вот это – в точку. Тот самый вопрос, который имеет значение.

Она обошла вокруг стола, так, чтобы он мог сосредоточить на ней свой взгляд, хотя свет всё ещё падал на неё сзади, оставляя лицо почти полностью в тени.

– У меня нет ничего, – возразил он. – Ни денег, ни наркотиков. Я не могу вам помочь.

– Я не хочу ни денег, ни наркотиков, Дэниел. Я хочу… нет, мне нужна информация. И единственный способ, которым ты можешь отсюда выйти, состоит в том, что ты дашь её мне.

– Я не знаю ничего – ничего важного! Пожалуйста…

– Хватит, – громко оборвала его она, и он смолк, изумлённо втянув воздух.

– Ты сейчас меня слушаешь, Дэниел? Это очень, очень важно.

Быстро заморгав, он кивнул.

– Я должна получить эту информацию. Другого варианта у меня нет. И если придётся, Дэниел, я буду причинять тебе боль, пока ты не скажете мне то, что мне нужно узнать. Я причиню тебе ужасную боль. Я не говорю, что обязательно хочу это сделать, но я спокойно это сделаю, если придётся. Я говорю тебе это, чтобы ты мог принять решение сейчас, до того, как я начну. Скажи мне то, что я хочу узнать, и я освобожу тебя. Всё просто. Обещаю, что не причиню тебе вреда. Это сэкономит мне время, а тебя избавит от массы страданий. Я знаю, что ты не хочешь ничего говорить, но, пожалуйста, пойми, что ты в любом случае скажешь мне это. На это может уйти время, но в конце концов ты не сможешь молчать. Все ломаются. Поэтому сделай лёгкий выбор сейчас. Ты будешь жалеть, если не сделаешь это. Ты понимаешь?

За время своей работы она произносила эту же самую речь перед очень многими объектами, и обычно это было довольно эффективно. Примерно в сорока процентах случаев сразу после этого объект начинал признаваться, хотя, разумеется, далеко не всегда заканчивал. Всегда следовало провести некоторую исследовательскую работу, но имелись довольно неплохие шансы получить первое признание и некоторую часть информации сразу же. Статистика варьировала в зависимости от того, к кому эта речь была обращена; примерно половина профессиональных военных начинали говорить до того, как им причиняли какую-либо боль. Где-то от пяти до десяти процентов настоящих шпионов и примерно столько же религиозных фанатиков признавались без применения к ним какого-либо физического насилия. У простых «шестёрок» язык развязывался немедленно в ста процентах случаев. Главари никогда не выдавали никакой информации без боли.

Она очень надеялась, что Дэниел окажется одним из счастливчиков, просто рядовым исполнителем.

Пока она говорила, он не отрывал от неё взгляда. На его лице застыл страх. Но на последних её словах его глаза непонимающе сузились, а брови нахмурились. Это было не то выражение, которого она ожидала.

– Ты понимаешь меня, Дэниел?

– Алекс? Алекс, это ты? – изумлённо спросил он.

Вот почему нельзя было заранее вступать в контакт с объектом. Теперь она действовала не по сценарию.

– Разумеется, это не моё настоящее имя, Дэниел. Ты это знаешь.

– Что?

– Моё имя не Алекс.

– Но… Ты же врач. Ты помогла мне.

– Я не такой врач, Дэниел. И я не помогла тебе. Я ввела тебе наркотик и похитила тебя.

Его лицо было серьёзным, рассудительным.
– Ты была добра ко мне.

Ей пришлось сдержать вздох.

– Я сделала то, что должна была сделать, чтобы доставить тебя сюда. Теперь мне нужно, чтобы ты сосредоточился, Дэниел. Мне нужно, чтобы ты ответил на мой вопрос. Ты скажешь мне то, что я хочу знать?

Она снова увидела в его лице сомнение. Неверие в то, что она на самом деле причинит ему боль, в то, что это действительно происходит.

– Я скажу тебе всё, что ты хочешь узнать. Но, как я уже сказал, я не знаю ничего важного. Ни номеров банковских счетов, ни… не знаю, путей к сокровищам – ничего такого. Определённо ничего, ради чего всё это стоило бы делать.

Заключённой в ограничитель рукой он попытался показать, чтó имеет в виду. Взглянув при этом на себя, он, казалось, впервые осознал, что раздет догола. Его кожа вспыхнула – лицо, шея и линия в центре груди – и он невольно рванулся в ограничителях, будто стараясь прикрыться. Частота дыхания и сердечный ритм снова начали ускоряться.

Нагота; они все ненавидели её в равной степени – и тренированные спецагенты, и рядовые террористы-«шестёрки».

– Я не хочу карту сокровищ. Я делаю это не для личной выгоды, Дэниел. Я делаю это, чтобы защитить невинные жизни. Давай поговорим об этом.

– Я не понимаю. Чем я могу с этим помочь? И почему я мог бы не захотеть помочь?

Ей не нравилось то, в каком направлении развивался разговор. На то, чтобы заставить говорить тех, кто упорно твердил о своей невиновности и неосведомлённости, часто уходило больше времени, чем на тех, кто признавал вину, но был полон решимости не предавать своё правительство, свой джихад или своих товарищей.

Она подошла к столу и взяла первое фото. Это был один из очень чётких, крупным планом, снимков де ла Фуэнтеса, сделанный теми, кто следил за ним.

– Давай начнем с этого человека, – сказала она, держа фото на уровне его глаз и направляя на карточку свет одной из ламп.

Ноль эмоций на лице, абсолютно никакой реакции. Плохой знак.

– А кто это?

На сей раз она позволила себе вздохнуть так, что вздох был ясно слышен.

– Ты совершаешь неправильный выбор, Дэниел. Пожалуйста, подумай о том, что ты делаешь.

– Но я не знаю, кто это!

Она посмотрела на него с укоризной.

– Я абсолютно честен, Алекс. Я не знаю, кто этот человек.

Она снова вздохнула.
– Тогда, я полагаю, мы начнем.

И снова это недоверчивое выражение. Никогда прежде ей не приходилось сталкиваться с таким на допросе. Все остальные, побывавшие на её столе, знали, почему оказались там. Она сталкивалась с ужасом, с мольбами, иногда со стойкостью и противостоянием, но никогда ещё – с этим странным, доверчивым, почти вызывающим: «Ты не сделаешь мне больно».

– Хм, это какая-то фетишистская фантазия? – спросил он, понизив голос и каким-то образом умудряясь выглядеть смущённым, несмотря на всю странность его положения. – Я не очень-то знаю, по каким правилам в это играют…

Она отвернулась, чтобы скрыть неуместную улыбку. «Соберись», – мысленно приказала она себе и направилась к своему столу, стараясь, чтобы её движение выглядело так, будто именно его она и собиралась совершить, когда отвернулась. Подойдя туда, она нажала на одну из клавиш компьютера, предотвращая переключение экрана в сберегающий режим. Затем взяла в руки поднос с реквизитом. Поднос был тяжёлым, и при движении некоторые из лежащих на нём предметов звякнули, задев друг друга. Она поднесла поднос к Дэниелу и поставила его рядом с тем подносом, на котором лежали шприцы, затем направила на него свет. Металлические принадлежности ярко заблестели.

– Мне жаль, что ты не понимаешь, – сказала она ровным голосом. – Я совершенно серьёзна, уверяю тебя. Я хочу, чтобы ты взглянул на мои инструменты.

Он посмотрел, и его глаза очень широко распахнулись. Она следила за ним, ища какой-либо намёк на то, что другая его сторона – тёмный Дэниел – пробилась на поверхность, но не увидела ничего. При всём испуге выражение его глаз почему-то оставалось спокойным. Невинным. Внезапно она вспомнила слова хичкоковского Нормана Бэйтса [п.п.: персонаж фильма «Психо», серийный убийца]: «Думаю, у меня одно из тех лиц, обладателям которых люди невольно доверяют.»

Она вздрогнула, но он не заметил этого, не способный отвести взгляд от её реквизита.

– Мне не слишком часто приходится ими пользоваться, – сказала она ему, слегка касаясь плоскогубцев, а затем гладя пальцем гигантский скальпель. – Меня приглашают, когда хотят, чтобы объект остался в состоянии более или менее… целом. – На последнем слове она лёгким движением провела по мощным кусачкам. – Но на самом деле эти инструменты мне вообще не нужны. – Она щелкнула ногтем по канистре ацетиленовой горелки, раздался высокий дребезжащий звук. – И угадай, почему?

Замерший в ужасе, он не отвечал. Теперь до него стало доходить. Да, это происходило на самом деле.

Однако тёмный Дэниел уже должен был знать это. Так почему же он не появлялся? Думал, что её можно одурачить? Или что его очарование в метро растопило её слабое женское сердце?

– Я скажу тебе, почему, – сказала она тихо, почти шёпотом. Она заговорщически наклонилась и улыбнулась ему одними губами, нежно и печально. – Потому что то, что делаю я, причиняет… гораздо… больше… боли.

Его глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. По крайней мере это было знакомой реакцией.

Она убрала поднос с инструментами в сторону, чтобы дать ему возможность лучше рассмотреть длинный ряд сверкающих шприцев, затем вернула его на место и, не оборачиваясь к нему, произнесла:
– Первый раз продлится всего десять минут. – Она развернулась к нему лицом. – Но покажется гораздо дольше. Он будет просто ознакомительным – можешь рассматривать его как предупредительный выстрел. После этого мы попробуем поговорить снова.

Она взяла с дальнего конца подноса шприц и надавила на поршень; на конце иглы показалась капля жидкости, которую она демонстративно стряхнула – как медсестра в каком-нибудь кино.

– Пожалуйста, – прошептал он. – Пожалуйста, я не знаю, о чём речь. Я не могу тебе помочь. Я клянусь, что сделал бы это, если мог.

– Ты сделаешь это, – пообещала она и вонзила иглу в его левый плечевой трицепс [п.п.: трёхглавая мышца плеча].

Реакция была почти мгновенной. Его левая рука, сведённая судорогой, задёргалась в ограничителе. Пока он в ужасе смотрел, как бьются в конвульсиях его мышцы, она спокойно взяла следующий шприц и приблизилась к нему с правой стороны. Увидев, что она подходит, он завопил:
– Алекс, пожалуйста!

Проигнорировав его крик и бесполезные – можно подумать, он был достаточно силён, чтобы разорвать ограничители – попытки от неё уклониться, она ввела ему дозу молочной кислоты в правый квадрицепс [п.п.: четырёхглавая мышца бедра]. Его колено вывернулось, нога приподнялась. Он ахнул, а затем застонал.

Она контролировала свои движения, перемещаясь без спешки, но и не слишком медленно. Следующий шприц. Его левая рука была уже не способна ни на какие попытки сопротивления. На этот раз она ввела кислоту в левый плечевой бицепс [п.п.: двуглавая мышца плеча]. Бицепс и трицепс немедленно вступили в противодействие, начав сокращаться одновременно.

Он охнул, словно только что получил удар в живот, но она знала, что боль была намного, намного хуже, чем от любого удара.

Ещё одна инъекция, на этот раз в бицепс на правой ноге [п.п.: двуглавая мышца бедра]. Та же самая борьба сокращений, которая происходила в руке, началась в ноге. А вместе с ней начались крики.

Она шла к изголовью, бесстрастно наблюдая за тем, как натянулись и побелели жилы у него на шее. Когда он открыл рот, чтобы в очередной раз закричать, она вставила кляп. Если он откусит себе язык, то не сможет ей ничего рассказать.

Двойной слой поролона поглощал приглушённые кляпом вопли. Она медленно подошла к рабочему креслу и села, положив ногу на ногу. Посмотрела на мониторы – все показатели повышены, но ни одного в опасной зоне. Большинство людей и не подозревает, как много боли в состоянии выдержать здоровое тело, прежде чем жизненно важным органам действительно начнёт угрожать серьёзная опасность. Чтобы не гас экран, она прикоснулась к тачпаду ноутбука. Затем вытащила из кармана наручные часы и положила их себе на колено – по бóльшей части, для театрального эффекта; с тем же успехом она могла бы наблюдать за временем на своём компьютере или на мониторах.

Со спокойным лицом она ждала, глядя прямо на него; серебряные часы выделялись на фоне её чёрной одежды светлым пятном. То, что она способна столь бесстрастно созерцать плоды своего труда, обычно обескураживало её объектов. Она наблюдала за ним с вежливым выражением, словно зритель – посредственную пьесу, пока его тело корчилось и билось на столе, а крики прорывались через кляп. Его глаза то останавливались на ней, умоляющие и страдающие, то дико метались по пространству вокруг.

Десять минут могут быть очень долгими. Его мышцы начали сокращаться независимо одна от другой – одни буквально скручивались узлами, другие, казалось, вот-вот оторвутся от костей. Волосы потемнели, намокнув от бегущего по лицу пота. Кожа скул выглядела так, словно готова порваться. Крики стали менее пронзительными, более хриплыми, теперь скорее напоминая звуки, издаваемые животным, не человеком.

Еще шесть минут.

И это ещё у неё не было по-настоящему качественных препаратов.

Любой, кто был достаточно ненормальным, чтобы этого захотеть, мог бы удвоить ту боль, которую она причиняла сейчас. Кислота, которую она использовала, не подлежала контролю; её было довольно легко приобрести в интернете – даже тому, кому случилось оказаться в бегах от тёмной изнанки американского правительства. Раньше, в расцвете её карьеры специалиста по ведению допросов, когда у неё были превосходная лаборатория и превосходный бюджет, её секвенсор и её реактор, она смогла бы синтезировать некоторые действительно уникальные и узко-специфические препараты

На самом деле Химик было совсем не подходящим для неё кодовым именем. Однако в словах «Молекулярный биолог» было, по-видимому, слишком много букв. Барнеби великолепно разбирался в химии, и то, чему он научил её, помогло ей выжить после того, как она потеряла свою лабораторию; а слово так и пристало к ней. Но поначалу внимание департамента привлекло именно её теоретическое исследование моноклональных антител. Какая досада, что она не могла рискнуть и отвезти Дэниела в лабораторию. Эта операция дала бы результаты намного быстрее.

А ведь она была так близка к тому, чтобы вообще исключить боль из уравнения. Это был её Святой Грааль, хотя, кажется, никто, кроме неё, не стремился найти его. Она была уверена, что, если бы последние три года она, вместо того чтобы спасаться бегством, проработала в лаборатории, то к этому моменту уже создала бы тот ключ, который мог отпереть всё что угодно, запертое в человеческом разуме. Никаких пыток, никакого ужаса. Только быстрые и с удовольствием даваемые ответы, а затем – с тем же удовольствием – поездка в тюремную камеру или прямиком на эшафот.

Они должны были позволить ей работать.

Оставалось ещё четыре минуты.

Они с Барнеби обсуждали различные стратегии того, как вести себя во время пауз в допросе. Барнеби рассказывал самому себе истории. Он вспоминал сказки из своего детства и придумывал их современные версии, альтернативные концовки, или – что бы могло произойти, если бы персонажи поменялись местами. Он говорил, что некоторые его идеи были довольно хороши, и собирался записать их, когда будет время. Однако она ощущала, что напрасно теряет время, если не делает чего-то практически полезного. Она планировала. Вначале она планировала новые вариации моноклональных антител, которые будут контролировать реакции мозга и блокировать нервные рецепторы. Потом планировала свою жизнь в бегах, обдумывая всяческие варианты того, что именно может пойти не так, как надо, мысленно прорабатывала каждый из наихудших сценариев и придумывала, что можно сделать, чтобы избежать попадания в каждую из ловушек. Затем – как выбраться из ловушки, в которую ты почти попался. Затем – как выбраться после того, как увяз с потрохами. Пыталась представить себе все возможные варианты развития событий.

Барнеби говорил ей, что время от времени нужно делать перерыв в думании. Развлекаться, иначе какой смысл жить?

В том, чтобы просто жить, решила она тогда. Просто жить – вот всё, о чём она просила. Поэтому она прикладывала те умственные усилия, благодаря которым это должно было стать возможно.

Сегодня она обдумывала свой следующий шаг. Сегодня, завтра или – помоги ему небо – послезавтра Дэниел расскажет ей всё. Все ломаются. Это всего лишь медицинский факт – есть предел, за которым человек не способен сопротивляться боли. Некоторые люди могут лучше других справляться с тем или иным её видом, но это всего лишь означает, что к ним нужно применить ещё какой-нибудь. В какой-то момент, если Дэниел не заговорит, она перевернёт его на живот, чтобы он не захлебнулся собственной рвотой, и использует то, что она называла «зелёным уколом», хотя на самом деле сыворотка была такой же прозрачной, как и все остальные. Если это не сработает, она попробует один из галлюциногенов. Всегда можно найти новый способ вызвать чувство боли. У тела столько различных каналов для стимуляции.

Как только она получит то, что ей нужно, она прекратит причинять ему боль, усыпит его, а затем напишет Карстону электронное письмо с этого IP-адреса, в котором сообщит обо всём, что узнала. Затем она уедет и будет ехать очень долго. Может быть, Карстон и компания не станут её выслеживать. Может быть, станут. Она этого никогда не узнает, потому что, скорее всего, будет скрываться и дальше, пока не умрёт – будем надеяться, от естественных причин.

Раньше, чем прошло девять минут, действие препарата стало постепенно прекращаться. Препараты действовали на всех немного по-разному, Дэниел реагировал так же, как большинство. Его крики перешли в стоны, тело по мере ослабления судорог понемногу превратилось в груду измученной плоти на столе, и затем он затих. Она вынула кляп, и он резко втянул воздух. Одну долгую секунду он в ужасе смотрел на неё, а затем заплакал.

– Я дам тебе несколько минут, – сказала она. – Соберись с мыслями.

Она ушла через выход, который он не мог видеть, затем тихо села на раскладушку и стала слушать, как он давится рыданиями.

Плач был нормой и обычно служил хорошим знаком. Но было ясно, что это плачет Дэниел-учитель. По-прежнему не было никаких признаков тёмного Дэниела, ни одного взгляда, ни одного движения век, в котором читалось бы понимание или попытка что-то скрыть. Как же до него добраться? Если у него на самом деле раздвоение личности, сможет ли она заставить появиться ту личность, которую она хочет увидеть? Сегодня на допросе ей был нужен настоящий психиатр. Если бы она их послушалась и, как они хотели, явилась в лабораторию, то ей, вероятно, стоило только заикнуться, и они бы тут же нашли специалиста. Ну что ж, теперь ничего не поделаешь.

Дожидаясь, когда его дыхание придёт в норму, она спокойно съела мягкий батончик для завтрака, затем ещё один. Запила их яблочным соком из картонного пакета, который достала из мини-холодильника.

Когда она снова вошла в палатку, глаза Дэниела были в безнадёжном отчаянии устремлены на поролоновый потолок. Она не спеша подошла к компьютеру и коснулась одной из клавиш.

– Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, Дэниел.

Он не слышал, как она вошла. Звук её голоса заставил его вздрогнуть и отшатнуться так далеко, как только было можно.

– Давай не будем делать это снова, хорошо? – сказала она. Она опять села на свой стул. – Я тоже хочу пойти домой. – В каком-то смысле это было ложью, но также почти правдой, хоть и невозможной. – И хотя ты можешь мне не поверить, на самом деле я не садистка. Мне не нравится наблюдать, как ты страдаешь. У меня просто нет другого выбора. Я не дам всем этим людям умереть.

Охрипшим голосом:
– Я не… знаю, о чём… ты говоришь.

– Ты поразился бы тому, как много людей так говорят – и продолжают говорить, раз за разом переживая то же самое, что только что испытал ты, и даже хуже! А затем из них – из одних после десятого раза, из других после семнадцатого – внезапно начинает изливаться правда. И я могу сказать хорошим парням, где найти боеголовку. Или химическую бомбу. Или болезнетворный агент. И люди остаются в живых, Дэниел.

– Я никого не убивал, – прохрипел он.

– Но ты планируешь убить, и я собираюсь заставить тебя передумать.

– Я никогда бы такого не совершил.

Она вздохнула.
– Это будет долго, не так ли?

– Я не могу рассказать тебе про то, чего не знаю. Ты взяла не того человека.

– И это я тоже много раз слышала, – сказала она легко, но эти слова задели её за живое. Если другой Дэниел никак не желал появляться, разве не выходило так, что она действительно пытает не того человека?

Она приняла внезапное решение снова отойти от сценария, хотя её знания о психических заболеваниях были откровенно недостаточными.

– Дэниел, у тебя когда-нибудь бывают провалы в памяти?

Долгая пауза.
– Что?

– Например, ты когда-нибудь просыпался где-то в незнакомом тебе месте и не знал, как ты туда попал? Тебе когда-нибудь рассказывали, что ты делал или говорил что-то такое, чего сам ты совершенно не мог вспомнить?

– Э-э. Нет. Вообще-то, сегодня. Я имею в виду, ты про такое говоришь, верно? То, что я планирую сделать что-то ужасное, но не знаю, что именно?

– У тебя никогда не диагностировали раздвоение личности?

– Нет! Алекс, сумасшедший в этой комнате – не я.

Это совсем не помогло.

– Расскажи мне о Египте.

Он повернул к ней голову. На его лице – совершенно ясно, как будто он произнёс это вслух – читалось: «Дамочка, вы что, издеваетесь надо мной?»

Она просто ждала.

Неглубокий измученный вздох.
– Ну, среди современных цивилизаций египетская – одна из самых древних. Есть свидетельства, что египтяне жили вдоль Нила уже в десятом тысячелетии до нашей эры. Примерно к шестому тысячелетию до нашей эры…

– Очень смешно, Дэниел. Можем мы теперь поговорить серьёзно?

– Я не знаю, чего ты хочешь! Может, ты проверяешь, действительно ли я учитель истории? Я понятия не имею!

По его голосу она поняла, что силы к нему возвращаются. Одно из достоинств её препаратов состояло в том, что их действие было недолгим. Между раундами она могла вести с объектом нормальный сосредоточенный разговор. Также она обнаружила, что объекты больше боятся боли в те моменты, когда не испытывают её. Похоже, эти взлёты и падения ускоряли дело.

Она коснулась клавиши компьютера.

– Расскажи мне о своей поездке в Египет.

– Я никогда не был в Египте.

– Ты не ездил туда с организацией «Жильё для людей Земли» позапрошлым летом?

– Нет. Последние три лета я провёл в Мексике.

– Ты же знаешь, что такие вещи легко отследить, правда? Что номер твоего паспорта есть в компьютере? Что там зафиксировано, куда именно ты летал?

– Вот поэтому ты должна знать, что я был в Мексике!

– Где ты и встретил Энрике де ла Фуентеса.

– Кого?

Она медленно моргнула и сделала скучающее лицо.

– Подожди, – сказал он, всматриваясь в потолок так, словно увидел там какое-то объяснение. – Это имя я знаю. Оно недавно было в новостях… что-то о пропавших сотрудниках УБН [п.п.: УБН – это Управление по борьбе с наркотиками США (DEA, Drug Enforcement Administration)]. Наркоторговец, верно?

Она снова показала ему фотографию де ла Фуэнтеса.

– Это он?

Она кивнула.

– Почему ты думаешь, что я его знаю?

Она медленно ответила:
– Потому что у меня есть и такие фотографии, где вы с ним сняты вместе. И потому что за последние три года он заплатил тебе десять миллионов долларов.

У него отвисла челюсть:
– Ч… то? – Он чуть не подавился вопросом.

– Десять миллионов долларов, на твое имя, на нескольких счётах в Швейцарии и на Кайманах.

Ещё одно мгновение он смотрел на неё, затем внезапный гнев исказил его черты, а голос стал резким.
– Если у меня есть десять миллионов долларов, то почему я живу в Коламбия Хайтс, в доме без лифта, в студии, полной тараканов? Почему мы используем одну и ту же залатанную волейбольную форму, которую школа приобрела в 1973 году? Почему я езжу на метро, когда новый муж моей бывшей жены рассекает по городу на «Мерседесе»? И почему я зарабатываю себе рахит, потому что питаюсь одной лапшой?

Она позволила ему высказаться. Желание говорить было маленьким шажком в правильном направлении. К сожалению, этот рассерженный Дэниел по-прежнему был школьным учителем – просто не очень счастливым школьным учителем.

– Минуточку… что значит, у тебя есть снимки, на которых я снят вместе с этим наркодилером?

Она подошла к своему столу и взяла нужное фото.

– Египет, Эль-Минья, ты и де ла Фуэнтес, – объявила она, держа фотографию перед его лицом.

Наконец-то, какая-то реакция.

Его голова дернулась назад; глаза сузились, затем широко распахнулись. Она практически могла наблюдать за движением его мыслей, когда они вспыхнули у него в мозгу и отразились на лице. Он анализировал то, на что смотрел, и составлял план.

Всё ещё никаких признаков другого Дэниела, но, по крайней мере, он вроде бы узнал другую часть себя.

– А теперь ты хочешь рассказать мне про Египет, Дэниел?

Сжатые губы.
– Я никогда там не был. Это не я.

– Я не верю тебе. – Она вздохнула. – Что на самом деле очень плохо, потому что нам придётся продолжить эту вечеринку.

Страх вернулся немедленно, сильный страх.

– Алекс, пожалуйста, клянусь, это не я. Пожалуйста, не надо.

– Это моя работа, Дэниел. Я должна узнать, как спасти людей.

Неразговорчивости как не бывало.
– Я никому не хочу причинять вреда. Я тоже хочу, чтобы ты их спасла.

Теперь не верить в его искренность было труднее.

– Это фото что-то значит для тебя.

Он качнул головой, и его лицо замкнулось.
– Это был не я.

Она должна была признать, что весьма и весьма заинтригована. Это действительно было что-то новенькое. Как же она желала, чтобы с ней был Барнеби, чтобы посоветоваться! Но у неё были сроки. И не было времени на желания. Один за другим она положила на свою левую ладонь шприцы. На этот раз – восемь.

Он следил за ней с ужасом и… грустью. Собрался было что-то сказать, но не издал ни звука. Взяв в правую руку первую из игл, она сделала паузу.

– Дэниел, если ты хочешь что-то сказать, сделай это быстро.

Удручённо:
– Это не поможет.

Она подождала ещё секунду, и он посмотрел ей прямо в глаза.

– Просто твоё лицо… – сказал он. – Оно такое же, как до этого… точь-в-точь такое же.

Она вздрогнула, затем развернулась на месте и подошла к изголовью стола. Он попытался отстраниться от неё, но этим движением лишь подставил ей свою кивательную мышцу. В обычном допросе она оставила бы эту конкретную мышцу напоследок; это было одно из самых сильных болевых воздействий из тех, что она могла оказать на объекта при её сегодняшних ограниченных возможностях. Но она хотела скорее покончить с этим, поэтому вколола иглу в боковую часть шеи и надавила на поршень. Стараясь не смотреть на него, она вернула на место кляп, как только он открыл рот. Затем, уронив другие шприцы, она сбежала из комнаты.

Перевод: leverina

Редакция: helenforester

Материал предоставлен исключительно в целях ознакомления и не преследует коммерческой выгоды.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Копирование и распространение запрещено!