На лимузине не было живого места. Он был настолько разбитым, помятым и разрисованным, что походил на машину из мультфильма. Зрелище выглядело еще более убого при свете уличного фонаря. Машина, как живое существо, она чувствует и говорит. Подсветка салона была включена, все двенадцать индикаторов, по четыре с каждой стороны между окнами. Водитель стоял позади, придерживая открытую дверь. Эрик не сразу сел в машину. Он остановился и посмотрел на водителя. Он никогда раньше так не делал. Какое-то время Эрик стоял и просто смотрел на него. Мужчина был худым и чернокожим, среднего роста, с длинным лицом. Глаза было сложно разглядеть под козырьком кепки, но была видна радужная оболочка глаз. У этого водителя была своя история, по-видимому. Вечерние блики отражались в глазах, словно кроваво-красное солнце. Все что произошло в его жизни, отражалось в его глазах.

Эрику понравилась мысль, что человек с пустыми глазами вел автомобиль. Его автомобиль. Так даже лучше.
Он вспомнил, что ему нужно помочиться. Он сделал это в машине. Изогнувшись, он смотрел, как емкость скрывается обратно в корпусе. Он понятия не имел, что случается потом с испражнениями. Возможно, бак наполнялся где-то под днищем автомобиля и сбрасывался прямо на улицу, нарушая при этом сотню законов.
Противотуманные фары освещали дорогу. Река была всего в двух кварталах отсюда, а учитывая ежедневный список сбрасываемых химикатов, случайного мусора, ну и неудачно спрятанных или сброшенных в реку трупов, все это добро, скорее всего, текло к южной окраине острова и за отмель.

На светофоре горел красный свет. Какие-то машины двигались вперед по авеню. Сидя в машине, Эрик рассуждал о том, что ему пришлось ждать, не меньше, чем водителю, только потому, что свет светофора был красный, а не зеленый. Ничто в его облике не выражало его внутреннего состояния, он соблюдал манеры поведения в обществе. Он был в невозмутимом настроении, только и всего, возможно немного вдумчивым, но смертельно одиноким без своего телохранителя.
Машина пересекла десятую авеню и проехала мимо маленького продуктового магазинчика и пустого прилавка. Он увидел две припаркованные на тротуаре машины, покрытые рваным голубым брезентом. Бегала бродячая собака. Всегда есть тощая серая собака, сующая нос в скомканные страницы газеты. Мусорные баки были вывернуты, всякая дрянь валялась по всей улице. Везде мусор, в баках, на улице, даже в опрокинутой тележке супермаркета. Он чувствовал, как его угнетает тишина, тягучая тишина никак не вписывающаяся в картину вечерней улицы. Машина проехала мимо второго маленького продуктового магазина, и Эрик увидел парапеты над железнодорожными путями, которые тянулись ниже уровня улицы. Мимо шла череда гаражей и автомастерских, закрытых на ночь. Их металлические ставни были раскрашены граффити на испанском и арабском языках.
Парикмахерская была на северной стороне улицы напротив старых кирпичных домов. Машина остановилась, но Эрик все также неподвижно сидел и раздумывал. Он сидел пять, шесть минут. Затем дверь со скрипом открылась, и водитель, стоя на тротуаре, заглянул внутрь.
"Мы приехали”- сказал он наконец.
Эрик вышел и начал рассматривать многоквартирные дома на улице. Пять зданий стояли в ряд. Его взгляд привлек дом, стоящий между зданиями. Внезапно он почувствовал гнетущий холод одиночества. Он смотрел на четвертый этаж. Мрачные, темные окна, пожарный выход, и ни одного растения. Здание было мрачным, улица была мрачной и люди вынуждены жить здесь в шумной тесной кампании, в квартирах с узкими длинными комнатами с окнами выходящими на одну сторону. Самое странное что все они были счастливы как никогда и нигде. Они были счастливы, сейчас счастливы и будут счастливы здесь всегда.
Его отец вырос здесь. Были времена, когда Эрик был вынужден ехать сюда. Он позволял этой улице пропитывать каждую клетку его тела, его души и разума. Он хотел чувствовать ее, каждую жалкую деталь жизни этой той улицы. Но это не было его желанием или стремлением или восприятием прошлого. Он был слишком мал, чтобы помнить такие вещи. Теперь это не было его домом или его улицей. Он чувствовал то, что почувствовал бы его отец, стоя в этом месте.
Парикмахерская была закрыта. Он знал, что она будет закрыта в это время. Он подошел к двери и увидел в задней комнате свет. Там должен быть свет, вне зависимости от часа. Он постучал и ждал. Вскоре из мрака вышел старик. Это был Энтони Адубато. На нем была его обычная рабочая одежда. Белая в полоску туника, с короткими рукавами, мешковатые штаны и кроссовки.
Эрик знал, что скажет мужчина, когда откроет дверь.
"А, это ты такой поздний посетитель!”
"Привет, Энтони.”
"Давно не виделись.”
"Давно. Мне нужно подстричься.”
"Как ты выглядишь? Войди сюда, чтобы я смог посмотреть на тебя.”
Он щелкнул по выключателю и ждал пока Эрик сядет в одно оставшееся кресло. В комнате пол был услан линолеумом, в котором была прорезана дыра для еще одного кресла. Также стояло кресло для детей – зеленый родстер с красным рулем.
"Я никогда у людей не видел таких неопрятных волос.”
"Я сегодня проснулся и понял что уже пора.”
"Ты знал куда идти.”
"Я сказал себе - "Я хочу подстричься.”
Энтони снял очки с головы Эрика и положил их на полочку под зеркалом, проверяя их в первую очередь на наличие пятен и пыли. Энтони спросил:
-"Может ты хочешь поесть сначала?.”
-"Да, я бы перекусил что-нибудь.”
-"Есть еда из ресторана. Когда я голоден всегда перекусываю”
Он вышел в заднюю комнату и Эрик огляделся. Краска слезла со стены, обнажив пятна розово-белой штукатурки, а потолок был местами в трещинах. Его отец приводил его сюда много лет назад в первый раз, и возможно это место выглядело лучше, но не намного.
Энтони стоял в дверях с маленькой белой коробкой в руках.
"Ты женился на той женщине?”
"Точно.”
"Это ее семья не знает, сколько у них денег? Я никогда не думал, что ты женишься так рано. Но откуда мне знать? У меня есть гороховое пюре и баклажаны, фаршированные рисом и орехами.”
"Давай баклажаны.”
"Держи”, сказал Энтони, но остался в дверях, там, где стоял.
"Он быстро угасал, как только они обнаружили болезнь. Ему поставили диагноз и вскоре он умер. Это было как будто, в один день он разговаривает со мной, а на другой – его уже нет. Так я себе это представляю. У меня есть другие баклажаны с чесноком и лимоном, если хочешь, попробуй, вместо этих. Ему поставили диагноз в январе. Они обнаружили болезнь и сказали ему. Но он до последнего не говорил твоей матери. А в марте его не стало. Но такое ощущение, как будто прошел день или два.”
Эрик слышал эту историю несколько раз, и Энтони использовал одни и те же слова каждый раз, только с животрепещущими изменениями. Именно этого он хотел от Энтони. Тех же самых слов. Календарь нефтяной компании на стене. Зеркало, которому необходимо серебрение.
"Тебе было четыре года.”
"Пять.”
"Именно. Твоя мать была необычайно умна. Вот откуда твоя гениальность. Твоя мать обладала мудростью.”- сказал он как будто сам себе.
"А ты? Как ты?”
"Ты знаешь меня, парень. Я бы мог сказать тебе, что не могу жаловаться. Но мне определенно есть на что жаловаться. Есть вещи, которые я не хочу делать.”
Он наклонился в сторону комнаты, наклонил свою седую голову с торчащими волосами и светлыми глазами.
"Потому что еще не время”, сказал он.
После паузы он подошел к полке перед Эриком и положил на нее коробку, доставая две пластиковые вилки из нагрудного кармана.
"Позволь мне думать, будто у меня есть что-нибудь, что мы могли бы выпить. Есть только вода из-под крана. Теперь я пью только воду. Есть бутылка ликера, которая стоит тут с Бог знает каких времен.
Энтони опасался слова "ликер”. Все слова, которые он сказал, он уже произносил когда-то, и будет произносить дальше. Только не это слово, которое заставляло его нервничать.
"Я мог бы выпить и воду.”
"Хорошо. Потому что твой отец сам приходил сюда, и если я предложил бы ему воду из-под крана, боже упаси, он вырвал бы мое последнее кресло.”
"Можно ли попросить моего водителя войти? Мой водитель там снаружи в машине.”
"Мы могли бы ему предложить другие баклажаны.”
"Хорошо. Это было бы замечательно. Спасибо, Энтони.”
Они уже почти доедали баклажаны. Просто вот так, сидя и разговаривая. Эрик, водитель и Энтони просто разговаривали. Энтони нашел еще одну ложку для водителя, и все они пили воду из-под крана, налитую в разные, старые кружки. Водителя звали Ибрагим Хамати и оказалось, что он и Энтони водили такси в Нью-Йорке, но с разницей в много лет.
Эрик сидел в кресле парикмахера и смотрел на водителя, который так и не снял пиджак и не ослабил галстук. Он сидел на складном стуле, спиной к зеркалу, степенно черпая ложкой.
"Я водил такси с шашечками на боку, большое и резвое,” сказал Энтони. "Я водил ночами. Я был молод. Но что они могут сделать со мной?”
"Ночи не так уж хороши, если у тебя жена и ребенок. Кроме того, я могу сказать вам, что это безумие – водить днем.”
"Я любил свое такси. Я работал по двенадцать часов без перерыва. Я останавливался только чтобы сходить в туалет.”
"Однажды меня подбили. Один мужик влетел в мое такси”, сказал Ибрагим. "Я имею ввиду, он буквально летел в воздухе. Ударился в лобовое стекло. Прямо перед моим лицом. Кровь была повсюду.”
"Я никогда не покидал гаража без стеклоочистителя”, сказал Энтони.
"Я исполняющий обязанности секретаря по внешним связям в прошлой жизни. Я сказал ему, "отвали отсюда”. Я не могу вести машину пока твое тело на лобовом стекле.”
На левой стороне его лица было что-то, на что Эрик не мог перестать смотреть. Деформированный глаз Ибрагима по-детски очаровывал Эрика. Он пристально разглядывал его, несмотря на то, что это было не прилично. Глаза Ибрагима косили в разные стороны от носа, лоб был высокий и прямой. Рубец шрама пересекал веко. Но даже если веко было почти закрыто, можно было заметить движение глазного яблока. Белок был мутным с выделяющимися капиллярами. Глаза отражали его независимость и индивидуальность, придавая ему целостность.
"Я и ел на колесах” - сказал Энтони, махнув своей коробкой с едой. "У меня были бутерброды в фольге.”
"Я тоже ел на колесах. Я не мог позволить себе сделать перерыв.”
"А где ты в туалет ходил, Ибрагим? Я мочился под Манхэттенским мостом.”- спросил Энтони.
"Именно там я и мочился.”- ответил Ибрагим
"Я мочился в парках и аллеях. Я даже однажды мочился на кладбище домашних животных.”
"Ночь я любил больше”- сказал Ибрагим. "Я в этом уверен.”
Эрик почти не слушал, пропуская разговор мимо ушей. Ему ужасно захотелось спать. Он потягивал ликер из треснувшей стопки, а когда закончил есть, положил вилку в коробку, которую потом осторожно поставил на подлокотник кресла. У кресла были такие подлокотники и ножки, что их нужно называть другим именем. Он положил голову назад и закрыл глаза.
"Я приходил сюда” - сказал Энтони. "На четыре часа в день, помогать моему отцу стричь. А ночами я водил такси. Я любил свое такси. У меня был маленький вентилятор, который работал на батарейках, потому что забывал о кондиционере. Тогда я был совсем молодым.. У меня была кружка с магнитом, которую я закреплял на приборной панели.”
"У меня был мягкий руль” - сказал Ибрагим. "Очень красивый, полосатый как зебра. И фотография дочери на козырьке.”
Со временем голоса превратились в единый гул, и сон стал единственным средством уйти в тишину, выходом из долгой пелены бодрствования, которой были отмечены очень много ночей. Он медленно отключался, но сквозь сон услышал вопрос где-то в темноте.
Что может быть проще, чем засыпать?
Первое, что он услышал, это звуки чавканья. Он сразу вспомнил, где он. Затем он открыл глаза и увидел себя в зеркале, комната кружилась вокруг него. Он задержал взгляд на отражении. Его глаз был распухшим, на том месте, где ему влепили тортом. Камера папарацци, об которую он ударился, тоже оставила на лбу отметину. Красно-бурая царапина распухла и красовалась на лбу с запекшейся кровью. Его волосы были спутавшимися, в полном беспорядке они расползлись по голове, к тому же они были в пене.. Он кивнул себе. Он говорил с тем отражением своей сущности, которое видел в зеркале. Ужасное, опухшее, грязное существо смотрело на него. Он смотрел на свое лицо и вспоминал, каким он был раньше.
Парикмахер и водитель ели десерт, тонкое слоеное печенье с медом и орехами, каждый держал горсть печенья в ладони.
Энтони смотрел на него и разговаривал с Ибрагимом или с обоими сразу, обращаясь к стенам и креслам.
"Я делал этому парню самую первую в его жизни стрижку. Он не хотел сидеть в кресле в виде машины. Его отец пытался впихнуть его в кресло, а он отнекивался. Поэтому я усадил его прямо сюда, где он сидит сейчас. А его отец удерживал его” - сказал Энтони. "Я стриг его отца, когда тот был маленьким. Потом я стриг Эрика.”
Он обращался больше к самому себе, к своему внутреннему я. Парикмахеру с ножницами в руках, стригущим миллионы голов. Он продолжал смотреть на Эрика, который знал, что произойдет и ждал.
"Его отец вырос с четырьмя братьями и сестрами. Они жили прямо через улицу. Пятеро детей, мать, отец, дедушка, все в одной квартире. Только послушайте!”
Эрик слушал.
"Восемь человек, четыре комнаты, два окна, один туалет. Я мог слышать голос его отца. Четыре комнаты, две с окнами.” - Энтони нравилось это повторять, наверное ему нравились эти воспоминания.
Эрик сидел в кресле и, как сцены из сна, перед глазами всплывали призрачные лица из жизни его отца. Там была кухня, которая появилась и пропала, покрытый эмалью стол, пятна на обоях.
"Две комнаты с окнами”- сказал Энтони.
Эрик почти спросил, как долго он спал. Люди всегда спрашивают, как долго они спали. Вместо этого он рассказал им об угрожающей ему опасности. Он доверился им. Как это здорово, доверять кому-то! Он чувствовал, что правильно поступает, раскрывшись здесь, в этом особенном месте, где прошлое парит в воздухе, наполняя предметы и лица. Здесь он чувствовал себя в безопасности.
Было совершенно очевидно, что Ибрагим был не в курсе. Он сказал, "А где начальник службы безопасности в данной ситуации?”
"С сегодняшней ночи я дал ему отдохнуть.”
Этнони стоял за кассовым аппаратом и жевал.
"Но в машине же есть защита, правильно?”
"Защита?”
"Защита. Вы не знаете, что это означает?”
"У меня был пистолет, но я его выбросил.”
"Но зачем?”, спросил Ибрагим.
"Я не думал наперед. Я не хочу строить планы или предпринимать меры предосторожности.”
"Ты понимаешь, как это звучит?” сказал Энтони. "Как это звучит? Я думал, у тебя есть репутация. Уничтожить человека в мгновение ока. Но то, что ты говоришь, звучит сомнительно для меня. И это говорит ребенок Майка Пакера? У него был пистолет, и он его выкинул? Что это за бред ?”
"Что это такое?” сказал Ибрагим.
"В этой части города и у тебя нет пистолета?”, вторил Энтони
"Вы должны предпринять определенные шаги, чтобы обезопасить себя”- продолжил Ибрагим.
"В этой части города?”- повторил Энтони.
"Вы и пяти метров не пройдете с наступлением темноты. Если вы будете беспечны, вас сразу убьют.”
Ибрагим смотрел на него. Это был унылый, далекий, блуждающий взгляд.
"Если вы будете разумным, проживете чуть дольше. Вырвут сначала ваши внутренности.”
Он смотрел сквозь Эрика. Голос был мягким. Водитель был мягким человеком в костюме и галстуке, сидел с куском пирога в вытянутой руке, и его комментарии были исключительно личными, которые относились не только к этому городу, этим улицам и обсуждаемым обстоятельствам.
"Что случилось с твоим глазом?” спросил Энтони.
"Я могу видеть. Я могу водить машину. Я прошел все тесты на вождение.”
"Потому что оба моих брата были тренерами по борьбе несколько лет назад. Но я никогда ничего подобного не видел.”
Ибрагим смотрел в сторону. Он не хотел бы покорится волне памяти и эмоций. Может быть, он чувствовал привязанность к этой истории. Одно дело говорить об этом опыте, а другое – использовать как пример и аналогию. Детализировать эти адские подробности для незнакомых людей, которые будут кивать и потом забудут, будет только показом его боли.
"Тебя били и подвергали пыткам?” сказал Эрик. "Военный переворот. Или тайная полиция. Или они думали, что казнят тебя, стреляя тебе в лицо, и оставили умирать. Или мятежники, свергающие капиталистов, хватающие членов правительства наугад, бьющие прикладами по их лицам.”
Он говорил тихо. На лице Ибрагима блеснули капельки пота. Он выглядел обеспокоенным и настороженным. Эту черту характера он усвоил на песчаной равнине за семьсот лет до его рождения.
Энтони откусил кусок своего десерта. Они слушали его, жуя и разговаривая.
"Я любил свое такси. Я быстро глотал еду и водил по двенадцать часов подряд, ночь за ночью. О выходных даже не мечтал.”
Он стоял у кассового аппарата. Хатем протянул руку, открыл шкаф под полкой и вынул несколько полотенец для рук.
"Но что я могу сделать для защиты?”
Эрик уже видел это раньше, старый с отметинами револьвер, лежащий на дне ящика.
Они разговаривали с ним, скалили зубы и ели. Они настаивали на том, что ему необходимо оружие. Он не был уверен, что это имело большое значение. Он боялся, что ночь кончится. Угроза должна приобрести материальную форму сразу после того как Торвал умер, но не приобрела, и он начал думать что она никогда и не приобретет реальную форму.
Существовала слабая вероятность, что там вообще никого нет, его никто не преследует. Это ставило его в подвешенное состояние, все что было, было суетно и второстепенно, а кульминационный момент впереди.
Единственная вещь, которая осталась – стрижка.
Энтони встряхнул полосатую накидку. Он побрызгал водой на голову Эрика. Разговор был теперь легким. Он наполнил стопку самбукой. Затем он пощелкал ножницами в воздухе в качестве подготовки, в дюйме от уха Эрика. Обычный разговор в парикмахерской, о повышении квартплаты и дорожных пробках. Эрик держал стакан на уровне подбородка, согнув руку, неспешно потягивая напиток. Через некоторое время он сбросил накидку. Он больше не мог здесь сидеть. Он поднялся со стула, поглатывая виски.
Внезапно Энтони показался очень маленьким, с расческой в одной руке и ножницами в другой.
"Но как же так?”- спросил он.
"Мне надо уйти. Я не знаю как это так. Вот так.”
"Но позволь хотя бы доделать правую сторону. Чтобы обе стороны были одинаковы.”
Это что-то значило для Энтони. Совершенно очевидно, важно, чтобы обе стороны совпадали.
"Я вернусь. Даю слово. Я буду сидеть и ты закончишь.”
И только водитель все понял. Ибрагим вошел в кабинет и достал оружие. Затем он передал его прикладом Эрику, вены проступили на тыльной стороне ладони.
Было что-то решительное в его лице, серьезная настойчивость в своем долге признать, грубость и жестокость мира, Эрик хотел ответить в уравновешенной серьезной манере человеку или боялся разочаровать его. Он взял пистолет в руку. Это был никелированный кусок мусора. Но он почувствовал глубину опыта Ибрагима. Он попытался что-то прочесть в изуродованном глазу человека, по кровоподтеку в глазу под нахлобученной кепкой. Он уважал этот глаз. В нем была целая история, задумчивый фольклор времени и судьбы.