Всех читательниц поздравляем с 8-ым марта! Вторая часть главы уже не за горами! Спасибо за ваше терпение!

Глава 20. Терпение

Тише, тише, тише. Ш-ш-ш.

Считай до десяти.

Считай до двадцати.

Считай до…

Не время для паники, упрекнул он себя. Держи себя в руках.

Он изо всех сил старался сидеть неподвижно в бесцветном похоронном зале, запах пчелиного воска от полироли для мебели перекрывал запах красного дерева и пыли, и оттого его тошнило. Ее имя звенело в каждом тяжелом ударе его сердца. Каждый удар – ее имя. Так всегда было и так всегда будет, покуда кровь течет по его венам.

Он может остаться один на годы, с ужасом осознал он. На десятилетия. На весь остаток жизни без нее. Он был обречен самым прекрасным образом. Во времени вдруг образовалась дыра, зияющая расщелина, и он оказался вцепившимся в край церковной скамьи, будто мог упасть вниз, исчезнуть в темноте.

Паника бурлила в его животе, ее имя барабанило в ушах все чаще. Ее уносило течением, он мог ощутить, как она отдаляется, но был абсолютно не в силах остановить ее. Она оставит его; без сомнения, она должна, хотя он был уверен, что часть ее стремилась остаться с ним. На самом деле, ему повезло, что она была с ним столько времени. Но лишь мгновение ока. Никогда не достаточно. Жизни, момента.

Его будет вечно преследовать все, чего она касалась, все, чем она была для него. Его кровать пропиталась ее запахом. Вид ее щек на его подушках навечно запечатлен в его памяти.

Он на своей шкуре узнал, насколько было ужасно спать без нее. Когда прошлой ночью ему наконец удалось уснуть, он оказался словно лежащим ниц под гнетом этой любви, едва мог дышать. Ему снились то вполне реалистичные кошмары о том, что с ним сделает расставание с ней, то сладкие грезы о том, что она останется с ним навсегда. Пока его душа кричала об этом, даже армия не смогла бы оторвать ее от него, хотя, на самом деле, он знал, что от него не зависело ничего. Если она не захочет остаться, он останется один во всех смыслах.

Нужда прикоснуться к ней – к ее руке, к ее пальцам, просто ощутить тепло, которого он не мог обрести – разламывала его пополам, и, хотя внешне он и был спокоен и сдерживал прерывистое дыхание, то внутри был в отчаянии, желая на коленях подползти к ней.

Как могла она оставить его здесь, в этом самом месте, одного?

Карлайл поднял взгляд на высокие узкие окна. Отсутствие цветов, красок или друзей казалось неприличным, но он пытался не допустить, чтобы горе стало еще сильнее, но оно распространялось в нем словно зубная боль. Он будто корабль, медленно, сантиметр за сантиметром, осаживающийся на мель.

- Возлюбленные мои, - прочистив горло, начал священник, краем глаза Карлайл заметил руку Эдварда и благодаря ей немного пришел в себя.

Я не одинок.

Карлайл храбро перевел дыхание. Он взял за руку своего сына, их шероховатые ладони лежали вместе, а пальцы вяло переплелись. Ослабло стеснение в горле, зато сжалось сердце, когда он услышал глубокий вздох Эдварда.

Карлайл сморгнул еще одну слезу, взял себя в руки и поднял голову. Он относился к священнику настолько хорошо и учтиво, насколько мог, как и в самом начале.

Священнику пришлось использовать весь свой творческий потенциал на этих похоронах. Это, вероятно, было не совсем привычно – всего шесть человек на службе, никаких чтений, никакой музыки. Он, вероятно, полагал, что сокращенная служба подходит больше бродяге, найденному в растаявшем сугробе, чем женщине, которая была любима больше, чем небо и земля.

Было невозможно поверить в то, что Эсме на самом деле хотела такие похороны. Карлайл быстро взглянул на небольшие подснежники, которые положил в ее незамысловатый гроб, - он чувствовал небольшое неповиновение в этом. Он мог представить себе, как бы нахмурилась Эсме, но после она всегда улыбалась, а потом смеялась.

- Никаких цветов, никаких друзей. Только моя семья - и покончим с этим, - говорила она снова и снова, лежа на кровати, прижав щеку к ладони, ее бархатный взгляд был наполнен сожалением о том, чего она хотела, но не сделала. – Я не хочу, чтобы все, кого я знаю, набились в церковь, одетые в черное. Я делала это прежде для людей, которых любила, что всегда казалось столь трагичным, даже исковерковав мои воспоминания о них. Я не хочу этого, Карлайл, не дай этому случиться.

И, конечно, он клялся ей верой и правдой. Он ни в чем не мог отказать ей, когда неделя за неделей и месяц за месяцем она медленно слабела.

Но сидя и смотря на ее безжизненное тело в ту ночь, когда она умерла, в уме он уже планировал бросить вызов ее желаниям. Он хотел, чтобы более красивая церковь была заполнена ее друзьями, мягким ароматом восковых свечей и лилий. Витражи и хор, голоса тех, кого она любила, истории ее жизни и стихи, написанные с душой. Ему очень хотелось начать заполнять список. Он открывал рот бесчисленное количество раз, чтобы позвать детей и начать работать над тем, что придумало его сердце.

Но последнее желание на то и было последним, и он отворачивался от двери и снова смотрел на нее, восхищаясь ее спокойствием и тем, что смерть была очень похожа на самый глубокий сон. Пожар, что прожигал ее изнутри, погас, ее кожа была холодна, словно стекло, и ему оставался лишь прах.

Казалось, она никогда не была действительно напугана, даже когда мрачные тени преследовали ее все эти месяцы.

– Ты помнишь что-нибудь до своего рождения? – однажды задумчиво спросила его Эсме, в тот раз они рядом лежали на кровати, тишина пустого дома резала слух. – Подумай о любой исторической дате, о любом событии, что произошли до твоего рождения, Карлайл. Ты не вздрагивал и не плакал от того, как несправедлив этот мир, ты просто был тому свидетелем. Просто ждал посреди темноты - без забот, без боли. Я воображаю себе, что так и будет. Что-то вроде возвращения в приятную темноту, в теплое гнездо. В место ожидания.

Всю свою карьеру Карлайл вырывал своих пациентов из рук теней, позволяя им немного отдохнуть от боли или просто выжить. Он хотел сказать ей, что не помнит ничего, что было до нее, но, разумеется, не сделал этого, и пока полуденное солнце медленно остывало, она наконец уснула. Ее дыхание было прерывистым, и он понимал, что скоро у нее будет возможность ждать его без тревог, и тогда настанет его черед страдать.

Даже тогда, сидя вместе с Эдвардом и женщиной из похоронного бюро в своем кабинете, слушая, как Эдвард рассеянно рассказывает о деталях похорон Эсме, Карлайлу очень хотелось сказать. Сказать, что в этом не будет ничего, относящегося к ней.

Он посмотрел на гроб и отвернулся. Он был прав.

- Первое послание к Коринфянам, - начал священник после откровенно неловкой паузы, и Карлайл мысленно простонал. Бедняга, вероятно, пытался начать службу. Карлайл пытался глазами показать, что это было ни к чему. Но священник начал читать отрывок по памяти, его бледные глаза были наполовину закрыты и рассредоточены по зале.

- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.

Он бросил взгляд на небольшую группу скорбящих и заговорил громче, с удивительным драматическим тембром и театральным разочарованием.

- Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто, - он оставил эти впечатляющие слова висеть в воздухе, и Карлайл, Эдвард и Белла неуютно поерзали на месте.

Если бы Эсме была здесь, она бы нашла это очень интересным.

«Карлайл, - печально бы вздохнула она. – Когда они, наконец, поймут, что они влюблены?».

Лицо священника заметно краснело с каждой минутой, шея покрылась пятнами, и он прищурился от слабых лучей света. Он схватился за кафедру так крепко, что костяшки его пальцев побелели.

Карлайл думал, как сильно бы это понравилось Эсме.

– Взгляни, как он искренен, - хрипло прошептала бы она себе под нос. – Уверена, он отлично поет. Ему бы стоило попробовать себя на Бродвее, а не в церковном хоре.

Вовремя сдержав себя от хихиканья над ее шалостью, Карлайл вдруг понял. Его первая мысль была ошибочной. Самые любимые люди в жизни Эсме были здесь – ее семья. Он покрутил свое обручальное кольцо в попытке удержаться от неуместного смеха. Он чувствовал, что его абсурдные мечты заманили его же самого в ловушку. И в любой момент он может очнуться.

Пожалуйста, дайте мне очнуться.

Он прошелся взглядом по своей семье и увидел их дискомфорт, их беду, желая лишь найти способ хоть как-то утешить их.

Скамья была отполирована до зеркального блеска кем-то очень набожным, отчего им всем было тяжело сидеть прямо. Тонкая ткань их траурной одежды просто соскальзывала, и почти в унисон все они опускались все ниже и ниже, пока ноги девушек не начинали касаться земли, а высокие мужчины не принимали почти горизонтальное положение. Одновременно с тем, как их локти начинали соприкасаться друг с другом, они решительно выпрямляли спины. Лишь для того, чтобы снова начать соскальзывать вниз.

Эдвард сидел слева от Карлайла. Он пристально смотрел на священника, вена на его виске вздулась, будто этот человек намеренно злил его. Он все еще держал руку Карлайла, его ладонь была прохладная и сухая, а сам он был явно взволнован или раздражен, и постоянно дергал коленом.

Его настроение стало таким, как только он вошел в часовню: беспокойный, задумчивый, но по-прежнему внимательный к своему отцу. Его темно-серый костюм висел на теле мешком, придавая ему возраста, и он постоянно запускал свою руку в волосы, но, несмотря на это, прическа выглядела довольно аккуратно. Он помог отцу сесть в машину, и они уехали, не оставляя Белле иного выбора, кроме как сесть в машину к Эммету и Роуз. Карлайл заметил ее маленькую фигурку на верхней ступеньке крыльца часовни, она в бессилии подняла руки, а Эдвард лишь увеличил скорость, едва заметив ее в зеркале заднего вида.

На протяжении этой короткой поездки, Карлайл чувствовал себя ребенком, которого куда-то везут. Облегчение от такой заботы после стольких месяцев, лет, всей жизни, наполненной уходом и заботой о ком-то, он не мог принять так сразу. Будто вы делаете вдох после долго сдерживаемого дыхания.

Карлайл чувствовал себя довольно необычно, пока сидел на пассажирском сидении и смотрел на профиль сына, выруливающего к дому на окраине города. Было странно, как лучи света пробивались сквозь погнутые ветром сосны и ели, как его собственный сын был похож на чужака, но одновременно был так похож, словно его собственная тень. Во имя любви ли это?

Мысль была запутанной, Карлайл закрыл глаза и немного покрутил в руке маленький подснежник, чьи лепестки сверкали белизной.

Последние несколько дней, несомненно, изменили Эдварда. Это было столь же очевидно, как плакат о человеческой эволюции в музее истории. Плавный переход от пещерного человека к прямоходящему мужчине в костюме, сшитом на заказ. Но это ведь был Эдвард: он в мгновение ока мог преображаться из дикого человека в цивилизованного, просто по велению сердца. Изменения были слишком дикими. Карлайл подумал, билось ли это сердце ради чего-то хорошего, стал ли Эдвард тем человеком, кем мог бы стать?

- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится...

Карлайл взглянул на Беллу, сидящую на скамье, и увидел, как она рассеянно положила руку на трясущееся колено Эдварда. Тот послушно замер, сделав мягкий выдох, и попытался поймать ее руку, прежде чем она отдернула ее, в основном по привычке, а не желая быть жестокой.

Карлайл попытался не улыбаться. Ничего не изменилось, они всегда вели себя так и, видимо, всегда будут. Они засыпали на диване в кабинете, когда были маленькие, свернувшись вместе, словно две ленты, под их синхронное дыхание он работал со своими бумагами по вечерам.

Карлайл отметил: практически впервые они не изводят друг друга по очереди. Эсме бы возразила, что они впервые не убегают друг от друга. И оба оказались бы правы.

Когда они вошли в церковь, Белла попыталась проскользнуть мимо Эдварда в конец ряда; была ее очередь бежать. Попытка оставаться в стороне была так естественна для нее, она даже не осознавала, что делает. Эдвард всегда ненавидел, когда она так поступала, и было неудивительно, что он притянул ее, аккуратно усаживая рядом с собой. У нее, без сомнения, имелись возражения на этот счет, и она несколько раз оборачивалась, конечно, проверяя, не приехал ли Майкл. Она была бледной и обеспокоенной, ее руки дрожали, но подбородок держала прямо. Всегда желая поступать правильно, она слушала священника, словно после ей пришлось бы участвовать в викторине по его речи.

В ней что-то тоже изменилось, подумал Карлайл, пока поглядывал на нее, притворяясь, что слушает речь. Ее милая хрупкость имела свои пределы. Он знал этот взгляд. Она нервно постукивала каблуками. Он мог бы столько понять по ее мрачному профилю, но Карлайл молился, чтобы она собиралась бороться за Эдварда.

Словно по команде, Белла вытащила руку из-под своих ног и предложила ладонь Эдварду. Он принял ее незамедлительно, погладил ее пальцы и начал их растирать, что напомнило Карлайлу, как он сам гладил подснежник.

Их головы заговорщицки склонились, и, хотя они не произнесли ни слова, лицо Эдварда исказилось в отчаянии, он застонал так громко, что священник замер. На секунду он потерял мысль, затем продолжил говорить в несколько неодобрительном тоне и многозначительно посмотрел на Эдварда:

- В детстве я по-детски говорил, по-детски мыслил, по-детски рассуждал, а став мужем, оставил детство позади.

Замечание было безошибочным: священник верно разглядел в Эдварде непослушного мальчишку из класса воскресной школы или хора, где он когда-то учился. Он всегда был тем самым. Мальчиком, у которого в кармане лежала мышь, а в Библии – комикс.

Карлайл сжал руку Эдварда, пытаясь сдержать улыбку.

- Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.

Пальцы Эдварда пытались читать по мурашкам Беллы словно по шрифту Брайля, хотя он изо всех возможных сил пытался игнорировать тихий поток ее мыслей.

Он говорил себе, что хочет дать ей пространство и уединенность, и что ему не страшно.

- Страшно? – прошептала Белла себе под нос.

Карлайл был удивлен, увидев, как Эдвард выпускает руку Беллы.

- А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Эммет сидел по другую сторону от Беллы, одетый в свой старый черный костюм, словно в пижаму. Он был полностью сосредоточен на священнике, но регулярно поглядывал на Роуз. Ей определенно было некомфортно сидеть на этой деревянной скамье.

Как Белла Эдварду, Эммет протянул свою крепкую ладонь Роуз, она приняла ее с благодарностью, пытаясь сохраняясь собственное равновесие и их тяжеленького ребенка на краю скамьи.

Он вздохнула про себя. Скамейки явно не были сконструированы для беременных. С ее губ практически срывалось слово «почему», глаза блестели от непролитых слез, которые эта безликая служба не давала ей пролить.

Это была словно ИКЕА для похорон. Словно сборная мебель. Совершенно исправная, ее можно было собрать в любой момент, и она гармонировала с миллионами других людей, но никогда не смогла бы стать чем-то особенным. Почему так? Почему столь безлико и мучительно?

Это место совершенно не подходит Эсме, подумал Карлайл, покорно вслушиваясь в слова священника, который вкратце рассказывал о жизни Эсме. Имя, место рождения, основные заслуги, ее семья. Ничего о поэзии, что воодушевляла ее, никакого упоминания о ее смехе или примитивных суевериях, в которые они верила, ничего о том, как красота и судьба следовали за ней, словно ребенок за мыльным пузырем.

Ее силуэт в дверях спальни, освещенный светом из коридора, когда она вернулась от мальчиков, проверяя их во время грозы. Наполовину прочитанные книги по всему дому, иногда десять за раз, но она всегда знала, где именно остановилась, но все равно вкладывала самодельные закладки: перо, веревку; и весь мир замирал, когда книга оказывалась в ее руках. Было невозможно рассказать обо всех нюансах, о каждом акте щедрости и веры, что творили из ее простой жизни нечто большее. В некотором смысле, было даже хорошо, что священник даже и не пытался.

Все, что знал Карлайл: она бы не хотела, чтобы о ней вспоминали в месте, подобном этому.

- Отправь меня в путь, а затем езжай домой и устрой такую вечеринку, чтобы мне стало грустно, что я не могу на ней присутствовать, - говорила Эсме. - Устрой такую вечеринку, чтобы мне захотелось вернуться обратно лишь на вечер, и я буду там. Я буду с тобой так долго, как только смогу.

Карлайл вспоминал, как плакал той ночью, уткнувшись в ее шею, и каждую ночью после этого. Он всегда переживал, чтобы его слезы катились тихонько, но она, конечно, знала о них.

Он чувствовал себя странным образом целеустремленно, как и хотел тем вечером. Они могли бы позвать ее обратно сегодня. Прекрасное празднование ее жизни в единственной церкви, которой она когда-либо поклонялась. В ее доме.

Если бы она могла послать ему хотя бы знак сегодня.

С холодом в сердце, они послушно повторяли слово «Аминь», и, к счастью, все было кончено через десять минут после того, как началось.

Карлайл с удивлением наблюдал, как Эдвард поднялся, чтобы пожать руку священнику, его колючая темная энергия скрывалась за мрачной вежливостью. Казалось, он очень серьезно принял на себя роль представителя семьи. Эммет, хоть теоретически и был старше, возможно, имел больше прав на ту роль, но лишь наблюдал за братом. Белла тоже смотрела на Эдварда, она никогда до конца не понимала, какое у нее было выражение лица при этом. Какое-то пугающее очарование.

Любовь пугает, подумал Карлайл.

Белла встала и выпрямила спину. Она встретилась взглядом с Карлайлом; наверное, ее немного смутило его снисходительное выражение лица. Она увидела Майкла, сидящего в последнем ряду. Карлайлу было интересно, когда она наконец заметит шестого и последнего участника похорон. От неожиданности она уронила свою маленькую черную сумочку и наклонилась, чтобы поднять ее. Майклу показалось, что она пыталась что-то скрыть.

- Карлайл, я… - Она взяла его за руку, а он успокоил ее мягким поцелуем в лоб. Она была уже взрослой женщиной, но для него она всегда была полусиротой, что так робко пробралась в его дом. Во всех смыслах, она была ему дочерью, его семьей. Карлайл всегда чувствовал острый укол вины, видя, как сильно она любит его. Его всегда преследовало ощущение, будто он забрал ее у Чарли. Как мог кто-то по доброй воле отказаться от нее, такой совершенной, такой доброй? Может, он думал, что так будет лучше для нее самой. Может, он знал, что у него не осталось ничего, что он может дать ей. Бедный Чарли. Потеря Рене…

Уничтожила его.

Карлайл сглотнул и резко обнял Беллу; прижимая к себе, он хотел сказать ей, чтобы она не становилась живым мертвецом, как ее отец.

- Поступай так, как необходимо тебе, милая. - Карлайл увидел, как ее щеки начали розоветь, и он надеялся, что это не было из жалости. – Поступай правильно. Поступай правильно, чем бы это ни было. – Она моргнула, и ее глаза наполнились слезами.

- Это больно, - выдавила она, оглядываясь вокруг, но, очевидно, имела в виду другое, прижимая сжатые кулаки к животу.

Она с сожалением посмотрела на Майкла, который поднял руку Карлайлу в знак приветствия. Карлайл вернул жест и улыбнулся Белле.

– Он славный парень, - сказал он, чувствуя, что должен дать разумный совет.

Слова жгли его грудь, но он не должен был произносить их. Она могла сделать что угодно, с чем угодно согласиться, и было просто несправедливо произносить это вслух.

Выбери Эдварда. Он любит тебя каждой клеточкой своего тела, каждый день своей жизни. Он сломлен, отчаян, без тебя от него останется лишь половина.

- Майкл славный, - вздохнула она и немного расправила плечи. – Но он отвратительно вел себя сегодня, да и я тоже. Я долгое время плохо относилась к нему, но… Я попытаюсь поступить правильно по отношению к нему. – Она взглянула на Эдварда, который смотрел на нее с непроницаемым выражением лица, как священник смотрел на него, когда пытался попросить о пожертвовании церкви.

- Не спеши, - предупредил ее Карлайл, когда она встретилась взглядом с Майклом. – Не думай ни о ком, кроме себя. Это твой выбор. Как бы он ни влиял на остальных, им придется смириться.

Карлайл жестом сказал ей идти, и она пошла по проходу к Майклу.

Ее каблуки громко стучали, и она никогда не выглядела столь мило или столь покорно, подумал Карлайл.

Эдвард прервался на полуслове и посмотрел ей вслед, священник искоса наблюдал за ним. Эммет шагнул вперед, положил ладонь на руку Эдварда, легко заполняя неловкое молчание, и продолжил беседу. Карлайл быстро пришел к себя и подошел к ним, дабы поблагодарить священника за службу.

- Эдвард, - позвала Роуз, от слез ее голос сделался капризным и гнусавым. Эдвард повернулся и подошел к ней, выражение его лица было пустым, невыражающим ничего. Он встал рядом со скамьей, раскачиваясь на каблуках взад-вперед, глаза его сузились, пока он наблюдал, как в прямоугольнике света в конце прохода исчезли Майкл и Белла.

- Иди за ней, - настаивала Роуз, доставая из сумочки носовой платок и шумно сморкаясь. – Пожалуйста, не дай ей принять неверное решение.

Эдвард тряхнул головой.

- Не стоит, - говоря, он вцепился руками в край церковной скамьи.

- Не сдавайся, - тихо взмолилась Роуз.

Эдвард не мог не улыбнуться искренней вере и любви в ее глазах, когда она подошла и встала на носочки, чтобы поправить ему галстук.

- Я никогда не откажусь от нее, - сказал он, поймав руку Роуз, чтобы она перестала суетиться. - Но я должен… немного контролировать себя. Я играл нечестно слишком долго. Это ее выбор. Что бы она ни решила, кого бы ни выбрала, все мы должны ее поддержать.

Он сжал руку Роуз, как только она открыла рот, чтобы возразить.

- Так и есть, Роуз. Мы должны верить, что Белла сделает для себя лучший выбор.

Слезы навернулись на глаза Роуз, когда она почувствовала отчаяние Эдварда.

- Ты не уверен, что она выберет тебя, не так ли?

Он моргнул, и в этот момент она увидела, какая сильнейшая боль его одолевает.

- Она не должна, - тихо сказал он. – Я рассказал ей обо всем вчера ночью… теперь она все знает. Она знает, что я не могу дать ей того, что ей нужно. Дом, например… стабильность… О он замолчал, неясно махнул рукой и ослабил галстук, вид его при том был невероятно уставшим.

- Безопасность… - пробормотал он про себя.

Двумя пальцами он коснулся округлого живота Роуз, но тут же понял, что только что сделал и неловко отшатнулся. Он резко сменил тему, переходя от невероятно интимного к банальному так быстро, что Роуз на какое-то время опешила.

- Эммет забрал мои вещи из химчистки?

Роуз взяла его за руку и мягко положила ее себе на живот, ухмыляясь его шокированному взгляду в момент, когда ребенок вежливо задвигался.

- Да, забрал. Но я хотела бы знать…

Эммет подошел к ним.

- Что вы здесь задумали? – Его хриплый голос эхом разнесся по залу.

Роуз откинула волосы с глаз.

- Белла снаружи с Майком, надеюсь, она дает ему от ворот поворот. Надеюсь, он плачет. – Она усмехнулась от этой мысли и топнула ногой от беспокойства, что все пойдет неправильно. И вздрогнула оттого, что ее ребенок повторил движение и тоже топнул ножкой.

Эммет ухмыльнулся ее несдержанности, поймал себя на этом и нахмурился.

- Мне не нравится это говорить, но Майк не сделал ничего дурного. - Он притянул Роуз к себе и провел ладонью по ее спине. – То, что он не нравится тебе, не говорит о том, что он должен не нравиться Белле. – Он взглянул на брата с извинением в глазах, на что тот печально пожал плечами, одежда повисла на нем, словно мокрая.

- Тебе он нравится? – Роуз тихо бросила вызов Эммету. – Хочешь, чтобы он стал частью нашей семьи? Думаешь, он – лучшее для нее?

Эммет открыл рот и, как истинный дипломат, смотрел на потолок, решая, что именно ему ответить. Он перевел взгляд на Эдварда, казалось, что тому было физически больно, его челюсти были крепко сжаты. Он хотел утихомирить Роуз, сказать ей, что она лишь ухудшает ситуацию, но она перебила его прежде, чем он успел что-то сказать.

- Он сделает все, чтобы увести ее от семьи. Я знаю таких. Он постепенно заберет ее у нас. Начнется с пропущенных дней рождения и встреч, пройдут годы, наш ребенок уже в школу пойдет, и мы так и не увидим ее. Нам пришлют открытку на Рождество, но она лишь… постепенно исчезнет. - Она замолчала, борясь со слезами, и подошла к окну, пытаясь высмотреть их.

Она поняла, что священник наблюдает за ней и довольно поздно попыталась притвориться, что восхищается архитектурой семидесятых, которой раньше никто не интересовался.

Им следовало меньше молиться и лучше мыть окна, разочарованно подумала она, увидев лишь расплывчатые силуэты Беллы и Майкла на лужайке рядом с часовней. Она не увидела, как Эдвард отвернулся прочь, а Эммет похлопал его по плечу.

- Так и есть, - сказал Эдвард Эммету. – Он сказал ей, чтобы она больше не виделась со мной. Чертов придурок. Она сказала, что он не имеет права ей приказывать, но он заставит ее.

- Только из-за того, что мне он не особо нравится, нельзя утверждать, что он плохой человек. - Эммет, наконец, уступил Роуз, когда она к ним подошла. – Ты счастлива? Вот. Мне он не нравится. Он неплохой человек. Просто ей он не подходит.

Роуз триумфально вздернула бровки.

Эдвард бесстрастно разглядывал свои запонки, его глаза сузились, и те, кто не знал его, могли бы подумать, что он гневается.

- Все верно, Роуз. Он не сделал ничего неправильного. Доверяет ей, как и я. Я думаю, мне будет больно, - сказал он, поднимая руку, чтобы заставить Роуз замолчать, - но ты должна поддержать ее, пожалуйста, ради меня. Будь ей другом, когда она отвергнет меня.

- Доверяешь ей сделать тебе больно? – Роуз тряхнула головой.

- Я понял кое-что… любить кого-то… значит отдать себя полностью в ее руки. Слепо веря, что она сделает то, что необходимо. Так мама говорила. И легче, если знаешь, чего она хочет. – Его голос стал хриплым. – Если присмотреться, Майкл не такой уж плохой выбор. Он сделал то, что должен был делать для нее я все эти годы. Я был слишком эгоистичен. Не думал о будущем. Я не поехал и не нашел ее, будучи чертовски уверенным, что никто не попросит ее…

- Ты должен жениться на ней, - перебила его Роуз, их фразы перекрыли друг друга, слова запутались.

Тишина окружила их словно снег, ее слова зазвенели в замкнутом пространстве.

Эдвард оглянулся и понял, что стоит там, где обычно стоит жених. Половицы здесь были бледнее, пшеничного цвета, вышарканные нервным топотом обуви.

- Ну, хорошо. - Ему больше было нечего сказать. Он смотрел под ноги. Он ничего не сделал, чтобы заслужить ее, ничего, чтобы добиться ее. Его страсть к ней была прочнее собственного скелета, это был каркас, на котором держалось все его естество, словно виноградная лоза. Эта любовь была будто зверь из мифов с клыками и когтями, которому необходимо спать в ногах своей хозяйки.

Образ был довольно тревожным, оберегать Беллу было довольно странно. Зачем ей жить с кем-то, кто настолько помешан?

Эдвард никогда и никого не любил так, как ее. И никогда не полюбит, он твердо пообещал себе это, глядя на гроб своей матери, придавая тем самым своей клятве больше значимости. Если она покинет его, он больше никого не подпустит к себе.

- Я верю ей, - опрометчиво пообещала Роуз, встревоженная темнотой его глаз и натянутой тишиной. – Она выберет тебя. Я знаю это. – Она обняла его так крепко, как могла, и, наконец, он поднял руки, чтобы обнять ее в ответ. – Она будет сумасшедшей, если бросит тебя.

- Все в порядке, Роуз, - тихо сказал Эдвард, казалось, он устал от такого внимания к себе. – Мне нужно подумать об отце, а не зацикливаться на себе на этот раз.

Эммет похлопал его по плечу.

– Мы все переживаем за вас, - сказал он, дважды прочистив горло. – Вы справитесь.

Эдвард взглянул на брата и вдруг обнажил свои зубы в короткой улыбке.

- Ты задал мне вопрос несколько ночей назад, когда вы только приехали. О нашей с Беллой связи… О том, что я могу сделать…

Роуз медленно вертела головой, пока двое мужчин долгое время смотрели друг на друга.

Казалось, даже малыш в ее животе прижался ухом к ее пупку.

Солнце медленно-медленно выходило из-за облаков, ветки деревьев превращали пробивающийся свет в конфетти. Эдвард потер затылок и признался:

- Это всегда, всегда была только она.

Эммет выдохнул и кивнул.

- Думаю, подсознательно я всегда об этом знал.

Лицо Роуз, пытающейся совладать с эмоциями, порозовело. Она никогда не будет спрашивать Эммета, что они имели в виду.

(Если, рассуждала она про себя, он не расскажет ей сам. Тогда она не будет возражать. Но спрашивать сама она не станет).

- Спасибо, что сказал мне. - Эммет обнял брата. – Я знал, что ты скажешь в свое время.

Лицо Эдварда скривилось.

- Я слишком много натворил в свое время. Мне нужно научиться контролировать себя.

С истинным чувством собственного достоинства, что он смог в себе найти, и чувством незащищенности Эдвард подошел к Карлайлу и присоединился к его невыносимому ожиданию.

Перевод: dafffkin
Редактура: Sеnsuous