Провинция... До...

Я её жених. Это звучит вычурно и глупо, но всё же это правда. У неё есть кольцо из прутика, которое два месяца лежит в её ящике с нижним бельём. Однажды она наденет на палец настоящее кольцо. Однажды она наденет белое платье, но это кольцо останется навсегда.

Я отказываюсь смотреть на ивовый пень. Я делаю вид, что наше дерево всё ещё там, вдалеке, стоит, свесив ветви.

Утки плавают кругами, ждут, когда один из нас бросит им хлеба. Мы с Беллой смотрим, как они ныряют в мутную воду этого лягушачьего пруда.

Кажется невозможным, что это те самые два утёнка, которых Белла принесла домой и которых умоляла меня оставить. Я чувствовал ладонями биение их сердец.

- Знаешь, утки ведь воды не боятся.

Она бьёт меня по руке.

- Нет, боятся.

- Точно тебе говорю.

- Ты знаешь всякую странную фигню.

Она встаёт и стряхивает с себя крошки. Мне хочется потянуть её обратно, но я этого не делаю. Я вынужден напоминать себе вести себя с ней сейчас осторожно.

Утки плавают по краю пруда и отряхиваются, словно парочка собак, когда вылезают из воды и вразвалку идут по сухой земле. Они ходят за Беллой, словно она их мать. Даже теперь, когда они выросли.

Я смеюсь при виде них, прикрывая глаза рукой, и странное чувство бурлит в груди.

Я сижу, облокотившись на свои колени, и не могу перестать улыбаться, глядя на неё. Она выглядит счастливой. Думаю, она счастлива. Даже, несмотря на то, что мы просто дети, и у нас будет ребёнок, и всё это не та жизнь, которую, по её словам, она хотела.

Мой отец алкаш. Её мать боится за нас, а её отец не видит, что творится у него прямо под носом. Но всё это неважно.

Она расхаживает по зарослям васильков, смеясь над собой или над утками – я не знаю.

Я хватаю её, когда она проходит мимо и заставляю усесться на меня, а сам ложусь на горячую землю. Её волосы свисают мне на лицо, укрывая нас в тени, когда я в быстром поцелуе прижимаюсь к её губам.

Утки хлопают крыльями и крякают нам, но мне всё равно. У нас будет ребёнок. Мы станем семьёй. И я могу чувствовать её улыбку каждым дюймом своей кожи.

Я иду за ней через изгородь и в её дом. Я иду за ней по лестнице в её комнату. Я бы пошёл за ней куда угодно.

Я сижу на её постели и смотрю в окно, пока она в ванной.

Она там целую вечность.

Но затем она появляется в дверях, и я понимаю, что что-то не так даже раньше, чем она успевает сказать.

- Белла?

- У меня кровь.

Я задерживаю дыхание, а затем шумно выдыхаю.

- Что это значит?

- Я не знаю.

У неё белое каменное лицо. Моя кровь стынет в жилах.

Моё первое побуждение пойти к миссис Свон, но Белла меня удерживает.

- Куда ты собрался?

- За твоей мамой.

Её глаза расширяются и темнеют.

- Нет. Просто отвези меня.

- Отвезти тебя куда?

- В больницу.

Я шарю по её тумбочке, пока не нахожу ключи от «Мерседеса» её отца, руки трясутся, сердце колотится.

Я иду за ней вниз по лестнице и затем в гараж. По её виду ничего нельзя прочесть.

- Ты в порядке? – Я практически умоляю.

- Я не знаю.

Когда мы мчимся по пустынной дороге, над нами кишат стервятники. Их слишком много, чтобы сосчитать. Мне хочется стрелять в них и смотреть, как они падают с неба.

Одной рукой я держу руль, а другой – её руку. Я держу её слишком крепко, но она не жалуется.

Мы живём слишком далеко, слишком далеко от больниц, врачей и мест, которые важны.

- Помедленнее, - говорит она мне. Но я не слушаю.

И когда, наконец, мы останавливаемся на парковке, она даже не делает попытки вылезти из машины. Она просто сидит там.

Я обхожу машину и открываю её дверь, как делают в старых фильмах. Но это не свидание, и мне, блять, больно видеть, что она ничего не делает.

Я сдавливаю её руку, когда мы входим в отделение неотложной помощи.

За стойкой сидит женщина с копной волос. Она не поднимает головы, даже когда я прокашливаюсь.

- Страховку, - небрежно говорит она, копаясь в бумагах.

Белла молча стоит рядом.

- У моей… девушки кровотечение.

И когда она по-прежнему не отвечает, я бью рукой по стойке, шлепая ладонью по пластику. Она вздрагивает, но от этого мне ничуть не легче.

- Она беременна. Вы так и будете просто сидеть?

Тогда она поднимает глаза, и, осуждающе сдвинув брови, переводит взгляд с меня на Беллу, глядя на нас как на пару ребятишек.

- Заполните это, присаживайтесь, мы подготовим для неё палату и вернём, как только сможем.

Я задаю Белле вопросы, но всё, что она делает, это кивает или качает головой. Её молчание оглушает.

Она медленно встаёт, когда медсестра называет её имя. Смотрит на меня впервые.

- Пойдём со мной.

Я чувствую тошноту.

Я иду за ней по лабиринту коридоров и вхожу в крошечную комнату с ярким светом. Я не могу вспомнить, когда последний раз был в кабинете врача.

Медсестра задаёт Белле миллион вопросов. Она отвечает на все, даже, несмотря на то, не ответила бы ни на один из моих. Я лишь смотрю на лицо Беллы и пытаюсь понять, что происходит.

- Врач скоро придёт.

Она оставляет нас одних, и мне бы хотелось знать, что сказать.

Белла смотрит на меня.

- Ты не отвернёшься?

Это кажется глупым, но я делаю то, что она просит, и смотрю на стену, пока она снимает свою одежду и надевает бумажный халат.

Она не говорит мне, что закончила. Я жду несколько минут, слушая звук шуршащей бумаги.

- Белла?

Она не говорит ни слова. Я оборачиваюсь и вижу, что она смотрит прямо перед собой, её челюсть крепко сжата.

- Когда мы ходили к твоему врачу, она сказала, что всё хорошо. Она сказала, что, похоже, всё хорошо. Это было всего несколько недель назад. Она сказала.

В моем голосе слышится отчаяние. Так и есть, я в отчаянии.

Мы сидим в тишине. Я пытаюсь взять её за руку, но она мне не даёт. Это не больно, почти достаточно, чтобы перестать беспокоиться.

Врач стучится, прежде чем войти, словно она боится чему-то помешать.

У неё нежная улыбка и добрые глаза. Она похожа на мать. На добрую мать.

- Я слышала, у вас было кровотечение. Иногда это совершенно нормально. Давайте просто посмотрим, хорошо?

Белла ложится на спину и смотрит в потолок. Я смотрю на её лицо, пока врач всё готовит.

Эта женщина продолжает говорить, рассказывая всё, что она делает, но это слишком быстро и вообще слишком.

Наступает пауза, и моё сердце обрывается. Я поднимаю глаза на маленький экран, чтобы увидеть то, что видит она. Чтобы увидеть то, чего она не видит.

Чтобы услышать то, чего она не слышит.

И это совсем не так, как в первый раз.

И голос Беллы, который разрезает тишину.

- Сердцебиения нет.

- Мне жаль.

Ей жаль.

Белла смотрит в угол комнаты, где стена встречается с потолком.

- Похоже, ваше тело уже проделало большую часть работы.

Прекратите говорить.

Белла кивает, но я не хочу понимать. Потому что у нас больше нет ребёнка. Мы не родители. Кажется, что мы пустое место.

Врач продолжает переводить взгляд с одного из нас на другого, и меня это бесит. Я ненавижу её за то, что она вообще здесь.

- Вы пытались забеременеть?

- Нет, - отвечаю я за Беллу.

- Нужно ли пересмотреть ваш выбор противозачаточных средств?

- Нет. Они у нас есть. – Но у нас ничего нет.

- Я пошлю вас в лабораторию сдать анализ крови, чтобы мы могли проверить ваш уровень гормонов.

Я прекращаю слушать. Она говорит о всяких женских вещах, которые не имеют для меня никакого смысла.

Белла несколько раз кивает, даже заставляет себя улыбнуться.

- Я оставлю вас, чтобы вы могли одеться. Мне очень жаль, милая. Иногда Бог сам заботится о таких вещах.

Когда она выходит из комнаты, мой рот открывается, Белла встает и одевается. На этот раз она не просит меня отвернуться. Она словно даже не знает, что я здесь.

Я всё жду её слёз, но она не плачет.

Я беру её за руку, ловлю её пальцы, когда она пытается открыть дверь, чтобы покинуть эту стерильную комнату.

- Что ты делаешь? – с мольбой спрашиваю я.

- Я иду вниз, чтобы сдать кровь, - отвечает она, голос пустой. Она не посмотрит на меня.

Я роняю её руку и смотрю, как она снова безвольно повисает вдоль её бока. Она стоит перед закрытой дверью, и я не знаю, что делать.

Поэтому я осторожно обнимаю её и прижимаю к своей груди. Она неподвижна как статуя, руки по швам, дышит поверхностно.

- Скажи мне, что делать.

Она ничего не говорит.

В конце концов, я отпускаю её и открываю дверь. Я смотрю, как она молча входит, её блестящие волосы свисают по спине.

Я стою рядом с ней, когда они втыкают иглу ей в руку. Смотрю, как они набирают несколько пробирок с её кровью.

Она делает вид, будто меня здесь даже нет.

Дорога домой занимает вечность. Она тянется и выключает радио. Может, она хочет поговорить. Но она ничего не говорит, сидит лицом к окну и смотрит на холмы и на пролетающие в дымке сорняки. Её руки спрятаны там, куда я не могу дотянуться.

И когда мы доезжаем до её дома, она выходит из машины и входит в дом даже раньше, чем я успеваю заглушить мотор.

Я оставляю «Мерседес» на подъездной дорожке и иду за ней. Я стою в прихожей и прислушиваюсь. Встречаюсь с тишиной. Я забираюсь по лестнице и молюсь, чтобы никого больше не было дома.

Она в своей комнате, стоит у окна.

- Белла…

- Я в порядке.

- Ты не должна быть в порядке, Белла. Иисусе.

Мне остаётся лишь её спина.

- Я хочу побыть одна.

Я стою на месте, когда она забирается в постель, даже не потрудившись снять обувь. Она накрывает лицо подушкой, и их под неё торчат только кончики её волос.

Я, застыв, стою на месте, и мне хочется плакать.

Я вижу за окном ворон, сидящих на дубе и каркающих так, словно они знают. Словно они тоже оплакивают.

Она ничего не говорит, когда я снимаю с неё ботинки и осторожно ставлю их на пол, шнурки свисают.

- Я хочу побыть одна, - говорит она снова. Но это пустые слова и она лжёт.

Я ложусь рядом с ней, накрывая её руками и прижимая её тело к своему. Я держусь за неё изо всех сил, потому что она всё, что у меня есть.

Она кажется такой маленькой, свернувшись в моих объятьях. Словно скомканная птица.

Я чувствую её плач раньше, чем слышу его. Всё её тело напрягается, а затем она начинает сильно дрожать, её рыдания застревают в горле до тех пор, когда она уже не может их больше сдерживать.

И затем мы – единое целое. Я давлюсь сегодняшним днем и этой жизнью. Слёзы резкие и сильные, словно это их единственный шанс вырваться из моих глаз.

Кажется, будто я медленно тону. И нас обоих тянет ко дну.

Я тяну за край одеяла, накрывая нас – лучшее, что я могу сделать – желая, чтобы было темнее. Желая, чтобы была ночь, чтобы темнота могла поглотить нас.

Я держусь за неё, когда она поворачивается, отказываясь позволить ей сбежать от меня. Но она не бежит. Теперь она лицом ко мне и хватается за меня. Плачет мне в рубашку.

- Я не хотела быть матерью.

- Я знаю, - говорю я, лицо морщится.

- Тогда почему у меня такие ощущения?

- Какие?

- Будто я... пуста.

Мне хочется сказать ей, что я тоже это чувствую, но я ничего не говорю. Потому что внутри меня всегда билось лишь одно сердце.

- Заставь это прекратиться, - умоляет она меня.

Я прижимаюсь к ней, и так боюсь того, что мы есть и мне так жаль того, чем мы не являемся.

Я не знаю, как.