Провинция... Сегодня...

Я самый плохой отец.
Белла обещала, что будет легче. Она соврала.
Маленькая девочка со спутанными волосами топает ногами и повышает голос до тех пор, пока её лицо не становится красным как свёкла. Я не разрешаю ей брать рожок мороженого. В 8:17 утра. Она совершенно не похожа на Уилл.
Вот что я получил за то, что храбро отправился в продуктовый магазин без подкрепления. Мне хочется сделать вид, что она не со мной.
Она канючит и умоляет меня, обещая спать в своей постели всю ночь до утра всю оставшуюся жизнь, если я куплю ей рожок с шоколадной крошкой. Теперь это моя жизнь.
- Я сказал «нет».
Она кричит. Во всю глотку.
Я забрасываю её на плечо.
- Мы идём домой. – Она молотит ногами, и – клянусь – я действительно чувствую, как закипает моя кровь.
Я оставляю полную тележку продуктов посреди прохода номер семь. Люди смотрят на нас и делают комментарии достаточно громко, чтобы я услышал.
Она всегда так делает. Она упрямая и эмоциональная. Шумная, требовательная и гордая. Она моя дочь, и большую часть времени её упрямство очаровательно. Сегодня же мне хочется где-нибудь оставить её в колыбели с табличкой: «Бесплатный четырехлетний ребенок».
Я шагаю к выходу. Она пальцами ног барабанит по моим рёбрам. Мне хочется оторвать эти маленькие пальчики с её ног и швырнуть в лицо прыщавого идиота, улыбающегося за стойкой с мороженым.
Дверь открывается не сразу, потому что это провинция и всё работает не так, как надо. Я стою на резиновом коврике. И теперь это я топаю ногами. Как ребёнок.
- Чёрт подери. – Ты бесполезный кусок дерьма.
- Я всё расскажу! – кричит она.
Да на здоровье.
Наконец, дверь отъезжает, и я выхожу на утреннее солнце, ослеплённый всей своей грёбаной жизнью.
Она затихает. Я чувствую, как из неё вытекает гнев. И останавливаюсь.
Воспоминания странные.
Старуха с глазами, которые следят, сидит напротив здания в окружении картонных коробок.
- Не поделишься мелочишкой? – У неё приятный голос, который не соответствует лицу.
Из-за кожи вокруг глаз она выглядит на сто лет. Зубы у неё сгнили. Она не смотрит на меня. Она смотрит на мою дочь и улыбается, одни дёсны и грязные морщины.
У неё на табличке надпись: «Пытаюсь добраться домой».
Она честная лгунья.
Я думал, что забыл, что она исчезла навсегда. Но каким-то образом я всегда буду её узнавать.
Я не знаю, что я должен делать, поэтому трогаюсь с места. Я крепко обнимаю дочь.
Она вертится у меня на руках, пытаясь посмотреть через моё плечо.
- Может, она хочет мороженое, папочка, - шепчет она мне в щёку.
Моё сердце перестаёт биться, а ноги – двигаться.
И без малейшего труда я иду обратно к магазину.
- Куда мы идём?
- Мы идём купить этой женщине мороженого.
И то, что случилось пять минут назад, забыто. Я прижимаю дочь к бедру, когда стою перед стойкой с мороженым. Сжимаю колени вместе, чтобы стоять прямо.
- Она хочет с шоколадной крошкой, папочка?
- Нет. Клубничное. – Она мне не отвечает. – А какое ты хочешь? – спрашиваю я, хотя и знаю, что не стоило этого делать.
- Я хочу клубничное, как та дама. – Та дама.
Мои руки дрожат, когда я вручаю ухмыляющемуся ублюдку двадцатку.
- Папочка, можно я понесу два мороженых?
Она держит в каждой руке по рожку клубничного мороженого. И я несу её обратно на солнце.
И прежде, чем понимаю, что происходит, она плачет. Смятый шарик мороженого лежит на бетоне.
Я ставлю её наземь, и она тянется, чтобы поднять его, чуть не роняя второй рожок.
Она – это просто какая-то маленькая ходячая катастрофа с перепачканным слезами лицом и в несочетающейся одежде. Иногда меня это устраивает. Сегодня мне это кажется полным провалом.
- Она может взять этот, папочка, - хныча, говорит она, протягивая уцелевший рожок. У неё самый милый голос и самое большое сердце.
Я опускаюсь на колени, пока мы почти не оказываемся нос к носу. Я убираю волосы у неё с лица и завожу их за уши.
- Думаю, ей бы это понравилось.
Взявшись за руки, мы идём к картонным джунглям.
- Мэм?
Она вздрагивает, хотя видела, как мы идём к ней.
- Мы кое-что вам принесли, - практически робко говорит моя дочь. Она тушуется первый раз в жизни.
Секунду я волнуюсь о том, собирается ли она на самом деле отдавать этот рожок. Но она собирается. Она протягивает его.
Грязные морщинистые руки берут мороженое. Дама держит рожок так крепко, что кажется, что он сейчас раскрошится в её лапах.
- Как тебя зовут, милая?
- Люди зовут меня Блю*. – Люди.
Дама не смеётся, как я ожидал. Она не жестока.
- Это хорошее имя. Оно напоминает мне об океане. Ты когда-нибудь была на океане, Блю?
- Нам пора, - вмешиваюсь я. Я не могу этого сделать. Я не говорю ей, что её назвали не в честь океана. Что её назвали в честь сойки. Она не заслуживает знать.
- Благослови тебя Господь, - говорит она мне, словно я добродушный незнакомец. – Клубничное моё любимое.
Мы уходим до того, как она начинает есть мороженое. До того, как я потеряю это.
- Я знаю, - говорю я себе под нос. Блю поднимает на меня глаза, каким-то образом понимая, что сейчас не время спрашивать.
Впервые за долгое время мне хочется выпить. Это мимолётная мысль. Но она здесь. И за ней идёт длинный список оправданий.
Но мои сумасшедшие мысли никак не относятся к этому круглому личику, смотрящему на меня.
Я снова опускаюсь на колени, мне нужно быть с ней на одном уровне.
- Спасибо, Блю.
Она лишь смеётся.
Одуванчик растёт через трещину в асфальте.
Блю тянется, чтобы его потрогать.
- Не срывай.
Но он уже сорван.
Она смотрит на меня, не извиняясь за всё, что она есть, одуванчик зажат в её пальцах.
Она поднимает его:
- Загадывай желание, папочка.
Я забираю его у неё и быстро засовываю ей за ухо. Не похоже, что сегодня день для желаний.
Я глажу её по голове, словно она щенок. Она позволяет мне.
Мы идём к машине, и я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на даму с мороженым.
Она смотрит.
Я стараюсь не смотреть в ответ, но, возможно, я вовсе не стараюсь. Она кажется такой маленькой, сложившейся на тротуаре. Я гадаю, как она выжила, какой у неё яд и позволяет ли она себе вспоминать.
Я заставляю себя отвернуться.
Я пристёгиваю Блю, и мои руки продолжают дрожать.
Костяшки пальцев белеют, когда я сжимаю руль.
- Заводи мотор, - командует Блю.
- Где это ты узнала эти слова?
- Уилл знает все слова в мире.
- Знает, да?
- Может, просто все слова в стране. Пап, а ты знал, что мы живём в стране?
Я завожу машину и выпить – это не то, что мне нужно.
- Да ты что?
- Да.
- А что делает её страной, Блю?
Она раздумывает над этим, её лицо сморщивается до тех пор, пока не исчезают глаза.
- Птицы, трава и дубы. И не забудь про уток. Только у нас нет уток. – Её глаза светятся. – Ты знал, что давным-давно у вас с мамой были утки?
- Кто тебе это сказал?
- Уилл. Она говорит мне всё. Поехали домой? – кричит она.
Когда мы выезжаем с парковки, я бросаю последний взгляд на даму вдалеке.
Я перевожу взгляд на Блю в зеркале заднего вида. Она молчит, пока мы едем, глядя на проносящиеся деревья. Она никогда не молчит.
На самом деле её зовут не Блю. Было бы жестоко называть ребёнка в честь цвета. У меня уже есть один ребенок, названный в честь дерева.
Она непослушная. Воришка. У неё есть склонность мошенничать. Но я люблю её. И, вероятно, мало ей об этом говорю.
Пока мы едем, быстро собираются грозовые облака.
Я не могу выбросить из головы те глаза. То, как она смотрела на меня, словно на незнакомца. Всё это время я думал, что не узнаю её, если пройду мимо по улице. Мне никогда не приходило в голову, что она меня не узнает.
Блю ведёт себя довольно тихо. Мне следовало бы радоваться, но я не могу.
- О чём ты думаешь?
- О той даме.
- Я тоже, - признаюсь я.
- Она что – никогда не чистила зубы, и они все выпали? Нужно чистить зубы перед тем, как ложиться в кровать, перед тем, как папа читает сказку.
Я не знаю, как объяснить своей четырехлетней дочери, что у некоторых людей нет кровати. Вместо этого у этих людей есть пристрастия. Что я мог бы быть таким человеком.
- Я люблю тебя, Блю.
- Я знаю!
Мы не пробыли дома и тридцати секунд, а она уже колотит в дверь Уилл.
Уилл высовывает голову из-за двери и затаскивает Блю в комнату, а затем захлопывает дверь. Она добра к своей сестре. Большую часть времени.
Этот дом слишком мал для нас. Но теперь я знаю, что это не дом делает нас семьёй.
Я стараюсь не наступать на скрипучие половицы, идя по коридору. Дверь скрипит, и я жду минуту, стоя совершенно неподвижно.
Я чувствую это под кожей. Чувствую это в ожидании щелчка. В ожидании ничего иного, как ошибки в приговоре. В ожидании дамы на тротуаре, которая просто проходит мимо.
Я медленно открываю дверь, позволяя глазам привыкнуть к темноте.
Комната раскрашена тенями. Я закрываю дверь так же медленно, как и открывал её, и исчезаю в темноте.
Я ложусь рядом со своей женой и изучаю линии у неё на лице.
Она ворочается, моргая спросонья.
- Куда ты ходил?
- Возил дикарку в продуктовый. – Я целую её в губы.
С закрытыми глазами, снова засыпая, она бормочет:
- Ты всё убрал?
- Она закатила истерику посреди магазина. Ты говорила, что я не должен просто давать ей то, что она хочет, когда она истерит. Поэтому мы ушли.
И теперь она не спит.
- Она чудовище.
- Я знаю.
- Кстати, думаю, у нас гость.
Чёрт.
- Давно?
- Я застала Уилл посреди ночи, когда она тащила к себе в комнату закуски. Наверное, скоро позвонит инспектор по делу Рен.
- Мы не можем продолжать делать это.
- А что мы делаем, Эдвард? – говорит она с надрывом – она считает, что это моя вина. – Если тебе не нравится, измени это. Это так просто.
- Это совсем непросто.
- Эдвард, я разрешаю тебе сделать это простым.
Она исчезает из кровати и направляется в ванную. И я знаю, что это я делаю это сложным. Это я боюсь. Это мне невыносимо подвести Рен.
Из угла комнаты раздаётся тихий звук. Я застываю, прислушиваясь. Жду движения до тех пор, пока не понимаю, что она действительно не спит.
И когда она не шевелится, я издаю вздох и иду к люльке просто чтобы убедиться, что она ещё дышит.
Я смотрю, как спит наша малышка. Она такая крошечная. И идеальная. И совершенно новая, так что я не успел ещё её испортить.
Я никогда не прощу себя за то, что пропустил эту часть с Уилл.
- Может, Блю и была сюрпризом, но над тобой мы усердно трудились, - говорю я ей. И почему-то внутри меня это похоже на какое-то прощание.
Я оставляю её в люльке, хоть мне и хочется взять её на руки и крепко прижать к себе. Она невинна, и если сейчас я выйду за дверь этого дома, она меня не вспомнит.
И я гадаю, сколько мне было, когда моя мать в последний раз вышла за дверь. И кем бы я мог стать, если бы мой отец ушёл. Если бы это она осталась. Если бы они оба ушли, и я стал бы частью системы.
Я протягиваю к ней руку, и она парит у её щеки. Я рисую абрис её лица, не касаясь его.
Я оставляю её спать и ухожу из тёмной комнаты.
Я стучусь в дверь спальни Уилл. Она долго не открывает, и я слышу приглушенный шёпот. Она выглядит просто виноватой. И до меня доходит, какая она взрослая. И я гадаю, как я это пропустил.
Блю сидит на кровати Уилл с самодовольной улыбкой на лице.
- Я просто крашу Блю ногти, - врёт Уилл.
- Где Рен, Уиллоу?
Она открывает рот, притворяясь обиженной, и копается в шкафу, делая вид, что что-то ищет.
- Это секрет, - шепчет Блю.
- Блю! – кричит Уилл ей в лицо. Блю, выпучив глаза, прикрывает рот обеими руками.
- Уилл и Блю, на выход.
Блю быстро выбегает, но Уилл медлит идти за ней.
- Она просто соскучилась по нам.
Это ранит меня – она именно этого и добивается.
- Где она?
Она не отвечает. Она слишком преданная. Она уходит, не сказав ни слова.
Я осматриваю беспорядок в комнате, в которой не убирались с тех пор, как уехала мама Беллы.
Дверь шкафа со скрипом открывается, и там стоит Рен, скрестив руки и сжав зубы.
- Если собираешься орать на меня, валяй. – Она сидит на кровати Уилл, её плечи обвисли, словно её всё равно, что я собираюсь сказать.
- Как ты сюда попала?
Она хмуро смотрит на меня.
- Приехала на автобусе.
- Сама, посреди ночи? Иисусе, Рен. – Я сажусь с ней рядом.
- А, ерунда. Это всего лишь общественный транспорт. – Но она лгунья.
- Тебе двенадцать лет!
- А тебе сто, и что?
- Ты не можешь продолжать делать это.
- Я не могу там оставаться! – Её глаза на мокром месте, слёзы готовы пролиться, когда она отводит от меня взгляд. Я смотрю, как дрожит её подбородок и ненавижу Элис за то, что та потеряла право на опеку.
Ненавижу Джаспера, который взялся за старое.
Ненавижу Роуз за то, что она мертва.
Ненавижу себя за то, что позволяю ей скитаться по домам приёмных родителей**.
- Я ненавижу тебя, - говорит она тихо. И это честно.
- А я не ненавижу тебя, Рен. Я бы никогда не смог тебя ненавидеть.
- Ты лжец, - говорит она медленно.
Это слово словно вспарывает меня.
Я двигаю ногой и стукаю коленом по её колену:
- Сказала проказница. – Я пытаюсь ей улыбнуться. Но это не действует. Это не шутка.
Её слезы брызгают быстро и беззвучно.
- Рен…
- Ты оставил меня, чтобы я была прямо как она.
- Это не…
- Ты оставил меня умирать.
Я качаю головой, пытаясь сохранять спокойствие.
- Нет.
Она протягивает руку:
- Мне нужны деньги на обратный проезд.
- Я не дам тебе ехать на чёртовом автобусе.
- Отлично, пойду пешком.
- Рен, прекрати.
- Нет. Это ты прекрати. Я не сяду в твою машину. Ты не можешь высадить меня на крыльце у парочки незнакомцев, которые думают, что я их дочь. Пусть уж лучше меня собьёт машина, когда я буду идти посреди дороги.
- Не говори так.
- Не говорить как? Что я скорее умру, чем вернусь туда?
- Просто прекрати.
- Я поняла, ясно? У тебя есть твоя идеальная семья, и я могу её испортить.
- Всё не так. Всё не так просто. Это не…
Она стоит перед закрытой дверью, рука на ручке двери.
- Я её ещё даже не видела. Твою новую малышку. Я её ещё даже не видела.
И я понимаю, какой ей кажется моя жизнь. И я вижу её страстное желание быть её частью и осознание, что она ею не является.
Она распахивает дверь, и там стоят Уилл и Блю с улыбками на их наивных, полных надежды лицах.
Рен качает головой, и Блю начинает плакать. Уилл хмуро смотрит на меня, в её глазах читается, что она не простит мне этого.
Я смотрю, как Рен берёт Блю на руки, и мне кажется, словно у меня ломаются рёбра. Ломаются в сотне мест.
- Девочки, - говорю я, потому что не знаю, как объяснить им хоть что-то из этого.
Но они не хотят этого слышать.
- Я тебя ненавижу, - шепчет Уилл. Она тоже говорит серьёзно.
Я хватаюсь пальцами за подкладку своего кармана.
И мне необходимо прокатиться. Просто прокатиться.
Мои шаги громкие, такие громкие, что мне кажется, будто сотрясается весь дом. Я большой плохой волк и мне нужно выбраться отсюда, прежде чем я сдую этот дом.
Я открываю входную дверь, и чувствую окончательность, проходя через неё.
- Эдвард? – Голос Беллы возвращает меня обратно.
Я останавливаюсь, прижимаясь лбом к дверному косяку.
- Куда ты идёшь?
- На улицу, - говорю я ей.
Она меня не остановит. Она даст мне уйти, и всё будет кончено.
Звук дождя, превращающего всё в грязь, тянет меня выйти за дверь. Но я должен посмотреть ей в лицо.
- Клянусь Богом, Эдвард, - шепчет она, стиснув зубы; в её глазах читается поражение, у неё на руках наша малышка.
Я оглядываюсь на проливной дождь, обрушивающийся на подъездную дорожку. Сегодня утром у меня всё было в порядке, а сейчас я тону.
Я просто прокачусь.
Мы живём в провинции. В скучном городишке, где птицы кружат над головой, и холмы накатываются друг на друга, словно океанские волны на берег.
Наша совместная жизнь простая и сложная. Я мало говорю. Я говорю слишком много. Я люблю её слишком сильно, и когда она любит меня в ответ, я паникую.
Я просто прокачусь.
Она смотрит на меня. Она не умоляет меня остаться. Не угрожает мне. Она знает, что будет, если я уйду. Мы оба знаем.
Я изо всех сил держусь за дверной косяк.
- Извини меня.
- Скажи мне, - твёрдо говорит она, её голос дрожит. – Скажи мне, за что ты извиняешься.
Но я не знаю.
- Это не просто «прокачусь», - говорит она. Я думаю. Мы оба правы.
И я не могу выйти за эту дверь. И не выйду.
Дождь становится громче. Я хватаюсь за дверную ручку, и хоть мне и хочется захлопнуть дверь, мне удаётся закрыть её медленно.
Я стою перед ней, глядя на Беллу.
- Ты поговоришь со мной? – Она не умоляет.
Рен, Уилл и Блю стоят в коридоре, выстроившись в ряд, свесив руки по швам и молча глядя на нас с одинаковыми выражениями на лицах.
Блю смотрит на Уилл, которая смотрит на Рен. Рен смотрит прямо на меня. Она всегда смотрит на меня. Это хорошо и плохо. Но она не видит наркомана. Она видит мужчину.
Она видит мужчину, которым я хочу быть. Она видит мужчину, который, может быть, уже существует.
Я смотрю, как Рен тянется к малышке. Смотрю, как Белла передаёт ей её и переводит взгляд между мной и Рен, глаза которой застыли на моём лице.
Я иду за ней в нашу спальню.
Она расхаживает. Я сижу.
- Объясни мне, что только что случилось, - говорит она, пытаясь оставаться спокойной и в здравом рассудке.
Только что случился миллион вещей. И совершенно ничего. Вот как бывает.
- Я видел свою мать сегодня.
- Эдвард… - Из неё выходит весь запал.
- По крайней мере, я думаю, что это была она.
Она молчит, и я делаю ошибку, избегая её взгляда. Я не хочу видеть себя в её глазах.
- Не смотри на меня так. Она никто.
Я смотрю, как она пересекает комнату, чтобы встать передо мной. Она касается моей руки, и мне хочется отдёрнуть руку, но я этого не делаю.
- Мы оба знаем, что это ложь.
Мы оба знаем.
- Однажды, когда я был маленьким, я бегал на заднем дворе и упал. Я споткнулся об этот низенький штакетник, которым были огорожены какие-то цветы. – Я поднимаю глаза на Беллу. – Думаю, у неё были цветы.
- Эдвард,- шепчет она, и я не знаю, что означает моё собственное имя.
- Я чуть не потерял глаз. – Большим пальцем она трёт мне щёку. – Она накричала на меня, прежде чем внесла меня в дом, и я помню, как она умоляла меня перестать плакать. Отца, должно быть, не было дома.
Белла обхватывает руками моё лицо.
- Она разрешила мне съесть целую упаковку клубничного мороженого. А потом я смотрел из окна, как она вырывает из земли весь этот белый штакетник. И знаешь что?
- Что? – говорит она, стараясь не плакать.
- Думаю, она меня любила.
- Эдвард… - говорит она снова. Эдвард. Но в её голосе не жалость.
- Моя мать, она ругалась и потела, вытаскивая те столбики из земли и складывая их в кучу у помойки. Она любила меня по-своему. Я совершенно уверен, что верю в это.
Она убирает волосы у меня со лба.
- Я тоже в это верю.
- Тогда объясни мне. Объясни, почему меня было недостаточно, чтобы она осталась.
- Эдвард, ты как никто знаешь, что на зависимость прагматизм не влияет.
- Нет.
- Что «нет»?
- Я даже не знаю, что означает это слово.
- Оно означает, что это не о тебе. – Она вздыхает. – Это значит, что её демоны были сильнее, чем она могла вынести. Это значит, что тебя достаточно. Тебя достаточно для нас, и это всё, что меня волнует. – Она умоляет меня понять. Теперь она умоляет.
Я притягиваю её к себе, прижимаясь лицом к её шее. Я пытаюсь представить свою жизнь без неё, и это легко. Я её помню. Я жил этой жизнью.
Но мы больше не двое детишек из провинции, которые облажались.
Мы семья.
Я обнимаю её, и она обнимает меня.
- Эдвард, что случилось с Рен?
- Я не знаю, что правильно. Я не знаю, что мы должны делать.
Она знает, что я лгу. Ей даже не нужно это говорить.
У моей жены розовый шрам под левым коленом. Я никогда не спрашивал у неё, откуда он, но каждый раз, когда я лежу рядом с ней, я думаю об этом шраме.
- Она всегда была частью этой семьи, Эдвард, по закону это или нет.
Может быть, мне нужно было услышать, как она говорит это вслух.
- Что, если это неверное решение?
- Это не так. Мы оба это знаем.
- Что, если мы не сможем получить опеку?
- Тогда мы продолжим сражаться. Это единственный выбор, что у нас есть. – Из её уст это звучит так просто.
- Откуда у тебя тот шрам?
Она смущается, в её глазах появляется беспокойство.
Я кладу руку ей на колено. Я точно знаю, где он.
- Я не знаю. – Она пожимает плечами. – Он был у меня, сколько я себя помню.
- Я всегда хотел узнать.
- И так долго ждал, чтобы спросить? – Она думает, я сумасшедший.
Некоторые шрамы находятся на поверхности.
- Прогуляешься со мной, Белла? – И теперь это я умоляю.
- Дождь идёт.
- Плевать.
- А малышка?
- Возьмём зонт. Пожалуйста.
Облака почти расходятся к тому времени, как мы одеваем потеплее трёх девочек и одного младенца. Я прижимаю её к себе. Она узнает меня. И я узнаю её. Она не будет искать моё лицо в каждом проходящем по улице незнакомце. Сегодня это так просто.
Уилл носится на ветру, её маленькая сестра носится за ней, их резиновые сапоги шлёпают по василькам, пока они загоняют мокрых ворон обратно на дубы. Пара стервятников сидит на столбах изгороди, широко расправив крылья. Обе девочки останавливаются, когда видят их, и смотрят на них до тех пор, пока те не улетают.
Рен смотрит на них с качелей, её длинные ноги касаются земли. Она думает, что она взрослая. Она знает больше и видела больше, чем должна. Но также в ней есть невинность. Она доверяет, она любит и говорит, чего хочет.
Я сажусь на пустые качели рядом с ней.
- Прости, - говорит она, словно ей есть за что извиняться.
- Ты меня тоже прости.
И сейчас это всё, что нужно сказать.
Уилл и Блю смотрят на нас, и я знаю, о чём они думают. Я знаю, на что они надеются. Но они не знают о ювенальных судах и вероятных бюрократических преградах, ждущих нас впереди. Для них всё просто. Мы семья.
Может, это всё, что имеет значение.
Я беспокоюсь обо всех них по разным поводам. Больше всего я боюсь, что однажды они проснутся, и зависимость, которая сидит в их генах, проберётся в их жизни. Но они никогда, никогда не будут одни в этой борьбе, если она им предстоит. Я говорю себе это.
Я беспокоюсь о том, что они влюбятся в мальчишек, которые будут любить их так, как я люблю их мать. Ещё сильнее я беспокоюсь о том, что они влюбятся в мальчишек, которые не будут любить их почти достаточно.
Мы с Беллой боремся с этой фигнёй. Постоянно. А затем миримся с ней.
Наркоман живёт внутри меня. Этот наркоман будет прятаться внутри до дня моей смерти.
Я зависим. Но это не всё.
Я закончил колледж.
Я муж.
Я отец.
Я эгоист.
Я лжец.
Я смелый.
Я честный человек.
Я стараюсь.
Я есть.
Эта жизнь? Это другая разновидность наркотиков. И я зависим.
 

Конец
 

*blue (англ.) – синий, голубой
**речь идёт о проживании в семьях без юридического усыновления
 

От автора: У меня ушли годы на написание этой истории, и некоторое время я притворялась, что не знаю, почему. «Честный лжец» это одновременно реальная и полностью выдуманная история. Она обо мне, моих родителях, моих сестрах и, вероятно, о каждом, кого я когда-либо встречала. К счастью, настоящие части – это те, которые застревают у тебя в рёбрах.
Мой отец живёт один в провинции, в скучном городишке, в доме со свисающими розовыми обоями и розовым ковром во весь пол. В бассейне растут сорняки, а васильки победили всю остальную растительность. Он до сих пор сражается со своими демонами, оплакивает свои потери и утопает в раскаянии.
У меня нет зависимости, но меня растил такой человек. Я всегда говорила, что не верю в злодеев, но я лицемерка. Мне легко увидеть человечность в незнакомом человеке, но мне трудно простить близких людей, которые просто делают всё, что в их силах с тем, с чем имеют дело.
Эта история - мой способ пережить это. Наши жизни сложны и нелинейны. У каждого из нас есть свой яд. У каждого из нас есть своя история. Мне захотелось записать эту. Спасибо, что потворствовали мне.

От переводчика: Ну вот, пришло время традиционной уже заключительной мини-речи. Спасибо, друзья. Прежде всего – и я впервые такое говорю – за терпение. Мне даже страшно смотреть в «шапку» этой истории - боюсь испугаться, узнав, сколько именно времени я трепала ваши и свои нервы (во всех смыслах, собственно – в хорошем и плохом) переводом этой поистине нелёгкой (исключительно по содержанию) истории. Ну, других и не ждите от меня (толстый намёк на I’ll be back, если кому интересно), розовые сопли меня не интересуют в принципе. Кстати о них. Каюсь – в последней главе я как раз, изменяя себе, втайне мечтала об их небольшой порции. Но наша невероятная aWhiteBlankPage в буквальном смысле заставила меня прослезиться, что – поверьте – крайняя редкость с моими переводами. Хотя, разумеется, каждую из «своих» историй я отпускала с тяжелым сердцем. Ну, ближе к телу, как говорится ). Огромное спасибо всем тем, кто любил (любит, полюбит – время в данном случае несущественно) эту историю, читал, ждал, терпел, и ни разу не поторопил меня, хотя – повторюсь – я нарушила все свои правила, растянув перевод до бесконечности. Не в первых строках, но от того не менее значимое огромное спасибо LeaPles! Лен, сложно недооценить твой вклад, твою помощь, твое терпение, а также вклад всех тех, кто тебе помогал. Девочки, огромное спасибо! И последнее – спасибо автору, которая вряд ли прочтёт мои слова, но эти годы нашего с ней несуществующего, однако от этого ничуть не менее реального сотрудничества – ведь она в каждом написанном слове – добавили пару розовых шрамов на моё любящее её отныне и навсегда сердце. Спасибо за внимание. Я обязательно вернусь, и скоро. ;-)