***

Первый урок легкий и замечательный, потому что он вместе с Элис. Мы не говорим ни слова восемьдесят пять минут, но мы прекрасно умеем говорить при помощи глаз. Экономика – скучный предмет, но сидеть рядом с Элис никогда не скучно.

Третий урок (потому что у нас теперь расписание с четными и нечетными днями) тоже хороший, потому что, даже, несмотря на то, что это биология, Гарретт улыбается, когда я вхожу. Он говорит «привет», и все, этого более чем достаточно. Приятно знать, что он здесь, чтобы что-то разрезать и вскрывать. Он не станет навязывать мне свою помощь или смешить, когда я этого не хочу. Не думаю, что я могла бы выбрать кого-то лучше в напарники за лабораторным столом.

Когда звенит звонок, мы с ним выходим в коридор и идем на ланч вместе с Элли и Джаспером.

На переменах в коридорах довольно многолюдно. Я смотрю себе под ноги и по сторонам, но иногда и оглядываюсь. Каждый раз, когда я оказываюсь в коридоре, я не слишком явно, но все же вроде как высматриваю Эдварда. Но не видела и не слышала от него ничего с утра на парковке. И знаю, что это не должно меня беспокоить.

Я знаю, что мы все равно не посмотрим друг на друга по-настоящему.

И, вероятно, не скажем ничего.

Я знаю, кем мы должны быть здесь, но когда я скольжу взглядом по подросткам, окружающим меня, я невольно ищу его. Даже если мы не можем по-настоящему поздороваться друг с другом, Эдвард в моем сердце. Я чувствую его там. Я не могу не замечать его физическое отсутствие.

По пути в кафетерий мы проходим мимо Бена. Он улыбается во весь рот и тихо о чем-то говорит с несколькими хихикающими девчонками. Он не смотрит, когда я прохожу мимо, и его двух лучших друзей нет с ним.

Элис берет себе начос. Она не упускает ни секунды из нашего разговора, когда Джаспер тоже берет начос. Клэр садится рядом с Гарреттом, который садится напротив меня. Мы оба берем апельсины и обычное молоко.

Они с Клэр не делятся едой.

Никто не ворует мое молоко.

После ланча они все вместе идут на историю, а я одна должна идти на третий этаж на французский. В тот момент, когда они сворачивают в коридор, а я начинаю подниматься по лестнице, испытываю тревожное чувство в животе. Я не хочу идти туда одна. Я хочу ходить со своими друзьями.

Не знаю, о чем я думала.

У меня такое чувство, словно я опять в мыльницах, а урок французского – это мой банановый леденец.

Неправильные решения.

С каждым шагом я все сильнее сожалею о своем выборе иностранного языка.

Когда я записывалась, я знала, что все выбирают испанский. Знала это, когда Элли сказала: «Que pasa(1) с ним? Да кто выбирает французский?», когда мы обменялись расписаниями. Я знаю, что в классе будет всего человек пять, и шансы на то, что я знаю хоть кого-то из них, стремятся к нулю.

Знаю.

Но французский так красиво звучит…

Отбросив малодушные сожаления, я крепче прижимаю папку к груди и сворачиваю за угол, к кабинету 314. То, что я вижу, смущает меня и полностью шокирует.

Как бы мне хотелось, чтобы на мне были мои гребаные зимние сапоги.

Чтобы я могла снять их и запустить в ее гребаное идеальное лицо.

- Эй, черт возьми… привет, младшая сестренка! – Виктория машет мне с дальнего конца класса. Они сидит рядом с новенькой, Джесс, которая не смотрит на меня, а Виктория улыбается и смотрит мне прямо в глаза.

Я ненавижу ее всеми фибрами души. И чувствую это через полкласса. Кровь бьется быстрее и спина выпрямляется. Волоски на загривке встают.

Она мне отвратительна.

Она мой враг, прямой и простой. Мое тело знает это.

И я знаю, что мы учимся в одной школе, но ее здесь быть не должно.

- Привет, - вежливо выдаю я слегка сжатыми губами, осматривая, кажется, шестерых остальных учеников. – Я думала, это девятый класс.

- Так и есть. В прошлом году я учила испанский. Захотела сменить. - Она заводит свои прямые черные пряди за уши, проколотые в трех местах.

Я гоню прочь мысли о царапинах на спине, поцелуях и каждом гребаном ужасном, дебильном и тошнотворном прикосновении ее к Эдварду. Сглатываю. Живот болит.

Вот что происходит со мной, когда я ее вижу. Я по-настоящему, полностью разбита.

- Почему? - спрашиваю я, усилием воли делая тон беспристрастным.

Виктория пожимает плечами, медленно и напоказ хлопая своими блестящими накрашенными синей тушью ресницами, словно ее поймали на чем-то романтичном.

- Французский – язык любви, да? – Она мечтательно вздыхает. – L'amour(2).

Она – это какой-то кошмар.

- Иди, садись с нами, - настойчиво говорит она, убирая свой рюкзак со второго стула за ее партой,

Я бы лучше пожевала стекла.

- Изабелла belle-fille(3), - произносит кто-то за моей спиной милым голосом, чем спасает меня, даже не зная об этом.

Я оборачиваюсь и вижу Розали Лилиан, самопровозглашенную экстраординарную чудачку, в фиолетовых колготках и коричневом платье-джемпере. На ней белые «Кедсы» и очки в панцирной оправе, а в руках она сжимает папку от Лайзы Фрэнк(4) с большой наклейкой «Рон Пол»(5) на ней. Она смотрит на меня огромными полными надежды глазами цвета лесного ореха:

- Parlez-vouch Francaise(6)?

Я гадаю, видит ли она на моем лице признательность и облегчение. На самом деле я не знакома в Роуз, но еще никогда не была сильнее рада перспективе познакомиться.

- Un petit peu(7). – Я улыбаюсь и развожу большой и указательный палец на полдюйма, чтобы показать, насколько мало. Она улыбается в ответ, беззвучно и совершенно искренне смеясь. Я бросаю на Викторию прощальный взгляд и сажусь за парту на несколько рядов дальше, рядом со своей новой подругой.

Виктория больше ничего мне не говорит, отчего ее присутствие легче игнорировать, но когда звенит звонок, все это снова наваливается на меня. Когда она выходит в коридор, телефон у нее в руке.

По правде, я знаю, что понятия не имею, с кем она переписывается и почему улыбается во весь рот, но меня это бесит.

- Позже, сестренка. – Она весело улыбается, снова поймав мой взгляд.

Я не хочу смотреть ей в глаза, но смотрю. Я отказываюсь позволять ей запугать меня, и поскольку у меня ни одного вежливого слова, чтобы ответить ей, я лишь киваю.

Мало того, что она присутствует в жизни Эдварда. Теперь она и в моей жизни тоже, и меня это бесит. Я буду вынуждена видеть ее каждый понедельник, среду и пятницу до конца полугодия. Может, и дольше, если она задержится на французском.

Меня так раздражает вся эта идея, что мне удается открыть свой шкафчик только с четвертой попытки. Я вбегаю в класс на последний на сегодня урок всего через несколько секунд после звонка.

Чтобы все в классе посмотрели на тебя как на чокнутую, нет ничего лучше, чем опоздать на две секунды.

Леа сзади сочувственно мне улыбается, но все места вокруг нее заняты. Я вынуждена сесть на самом переднем ряду, ровно посередине.

И словно этого недостаточно, как только я сажусь, понимаю, что в спешке схватила не тот учебник, когда мне наконец-то удалось открыть шкафчик. Сейчас литература, а не экономика. Супер.

А затем через пять минут я роняю ручку, и на белой юбке остается след от синих чернил. Платье испорчено. Дважды супер.

Я вынуждена много записывать, потому что у меня нет учебника, но, по крайней мере, этот день почти закончился. После обеда все шло наперекосяк, и я просто хочу оказаться дома, снять это дурацкое, теперь испачканное пастой ручки платье и расслабиться. Похоже, мне нужно освежить свой взгляд на мир, чтобы завтра сделать это снова.

Когда после звонка я снова направляюсь к своему шкафчику, чтобы собраться домой, Пити проходит мимо с высоким тощим парнем, которого я не узнаю, и взъерошивает мне волосы. Пока я пытаюсь пригладить их свободной рукой, этот старшеклассник останавливается передо мной. Это тормозит все движение в коридоре, и я медленно выдыхаю – чаша моего терпения вот-вот переполнится.

Пытаясь уклониться от игривого кулака его дурашливого дружка, застывший парень делает шаг назад. Его каблук скребет мне по пальцам ног, и мне хочется орать во всю глотку.

С силой сжав губы и закрыв глаза, я медленно выдыхаю через нос.

- Извини, - бормочет парень, прекращая ругаться на своего друга и едва бросая быстрый взгляд через плечо.

Я пренебрежительно качаю головой. Даже не поднимаю глаз.

- Все нормально.

С первой попытки шкафчик не поддается.

И со второй тоже.

Я бью по нему ладонью.

На третьей попытке я понимаю, что набираю прошлогодний код. Когда я выбираю правильные цифры, дверь тут же распахивается.

Глубоко вздохнув, я меняю книги и забираю те, которые хочу взять домой, а также осматриваю пустеющий коридор в поисках Элис. Я не вижу и не слышу ее, и снова поворачиваюсь к шкафчику, просто чтобы проверить, все ли я взяла.

Не все.

На полу возле моего шкафчика лежит неровно сложенный листок, вырванный из тетради со спиральным креплением. Это незаметно для окружающих, но комок нервов у меня в животе выходит из-под контроля.

Я оглядываюсь, прежде чем осторожно нагнуться в своем платье, сжав колени вместе, и подбираю бумажку. Я оглядываюсь еще раз, прежде чем разворачиваю ее.

Я знаю, что она наверняка не сделает все лучше.

Но она делает.

На записке нет подписи, но она и не нужна. Я узнаю эти острые каракули «Изабелле Блисс», такие же, как на тайных подарках на Рождество и день рождения.

Кусая губу, чтобы не улыбаться слишком явно, я смотрю на слова, написанные мне и только мне.

Ты выглядишь довольно вкусно, чтобы съесть тебя, принцесса-пирожок.

Я смотрю на записку несколько секунд, ровно столько, сколько нужно, чтобы нервные узлы у меня в животе превратились в теплый трепет, а затем я складываю вырванный листок и засовываю в рюкзак. Я хочу оказаться дома и забраться под одеяло. Не могу дождаться, когда окажусь в безопасности бейсбольного худи, достану записку и буду перечитывать ее снова и снова.

***

Чем дольше я учусь в старших классах, тем больше мне кажется, будто мы все вернулись в средние.

Мальчишки совершенно несносны, а мы с Элли снова младшие сестренки. Обращение точно такое же. Разница лишь во взглядах и звуках.

Все мальчишки раздались. Пити, Бен и Эдвард – все с каждым днем становятся все более широкоплечими и высокими. Их руки выглядят сильнее, а смех – глубже. Не то, чтобы они так далеко ушли от нас Элли, но иногда кажется, что на мили вперед.

Это странно – наблюдать как Тупой и Еще Тупее общаются с девушками. Очевидно, что Пити и Ким – пара. Она носит его черную бейсболку, а он иногда задирает сзади ее чирлидерскую юбку. Я видела, как они говорят глазами друг с другом, когда думают, что никто не смотрит. Все знают, что они принадлежат друг другу, но они не держатся за руки. Ничего такого слишком официального.

А Бен и Челси – держатся. И Бен и Сенна. И Бен и Энджела. На прошлой неделе Бен обнимал одной рукой малышку Таню, а другой - ее лучшую подругу Ирину, и ни одна из них, похоже, не возражала. Они сияли так, словно им это ну очень нравилось. Бен – игрок.

А Эдвард – по прежнему их вспыльчивый лидер. Он выше всех, и он стоит один. Его рука не была замечена обнимающей какую-нибудь девушку, и никакая рука, что меньше и нежнее, не попадалась в его руке. Не в коридорах. Не там, где кто-нибудь может увидеть.

Но это совершенно не означает, что он не такой же кобель, чем Бен. Или даже то, что он сильнее привязан к одной девушке, чем Пити. У Эдварда и торт, и мороженое, и он съест и то и другое.

Я это знаю.

Сейчас я сижу в туалете на втором этаже, точно зная это, и это ужасная пытка для моего сердца.

- В понедельник утром я даже не могла идти, в смысле, я сказала маме, что у меня колики и все такое, и она разрешила мне остаться дома, но Господи… В смысле… О Боже…

- Я думала, он был с Викторией.

Я слышу, как Бри, та, которая не могла идти, насмешливо фыркает. С крепко зажмуренными глазами, я вижу, как она закатывает свои глаза.

- Ну, видимо, Виктория не делает ему такого.

Я слышу ее самоуверенную усмешку. Слышу ее гордость оттого, что она избранная, и понятия не имею, что я должна думать. Я чувствую себя помятой, покалеченной, с разбитым сердцем. Чувствую достаточную злость, чтобы приложить кулаком о стену кабинки и чувствую ревность, которая заставляет меня свернуться калачиком в какой-нибудь норе и исчезнуть. Мне так стыдно испытывать такую ревность, что меня тошнит.

- Да, и у нее там ведро со свистом пролетает. Наверное, она даже не чувствует Эдварда, когда они этим занимаются.

Это больно.

Все болит. Весь мой мир болит, и мне хочется, чтобы они ушли, чтобы меня могло стошнить.

Бри смеется. Я прикрываю рот обеими руками, чтобы не расплакаться в голос.

- Я не знаю, почему никто не может. Даже Виктория. – Бри затягивается сигаретой. – Каллена что-то безумно сдерживает изнутри.

- Бри! – осуждающе говорит ее подруга. Они смеются, словно собираются прекратить говорить, но не прекращают.

- Что? – Дым сигарет делает ее невинные звуки именно такими, какие они и есть: дешевыми и фальшивыми. – Я же не рассказываю, какой большой у него член. Я просто говорю. – Бри делает паузу. Она произносит: «Брр!», словно только что слезла с американских горок в середине декабря и вздрагивает так, словно ее позвоночник погрузили в ментоловый раствор. Словно то, что у нее на уме, что бы это ни было, - это самая сильная сотрясающая планету вещь на свете.

Стоя поодаль от двери кабинки, Бри переминается с ноги на ногу и слегка растягивает ноги.

- Я как будто до сих пор чувствую его…

Это не может происходить по-настоящему.

Я открываю глаза, от души надеясь, что все это нереально, и что я увижу потолок своей спальни.

Но вижу не его.

Я снова зажмуриваю глаза.

Мне хочется проломиться сквозь дверь и порвать ее. Хочется превратиться в ничто и исчезнуть. Хочется отыскать Эдварда и кричать, орать во всю мощь легких, потому что как он может не знать? Как он может не понимать, как это ужасно для меня?

Слезы бегут по щекам и собираются в ладонях. Мне хочется покачать головой и превратить это все в неправду. Хочется не верить ни единому слову.

Но я ничего не делаю. Прислоняюсь к кремово-белой стене кабинки, потому что мои ноги слишком слабы, чтобы держать мой вес. Беззвучно застываю.

Бри и ее подруга смеются. Ее подруга меняет тему:

- Пойдешь к Диму в пятницу?

Бри выдувает дым.

- Не знаю, может быть.

- Эдвард может быть там.

Бри хихикает. Я давлюсь кулаками.

- Однозначно.

Я чувствую, что качаю головой и соскальзываю вниз. Я слышу их шаги и их смех, и дверь открывается и закрывается. И я тут же понимаю, что осталась одна.

Я соскальзываю на пол рядом с унитазом. Наклоняюсь над ним, убираю руки от лица и плачу. Плачу так громко, что эти звуки эхом отдаются от кафеля. Я вытираю слезы, и они жгут мне руки, и новые слезы катятся им на смену.

Я чувствую тошноту, но ничего не выходит. Сажусь на пол, закрываю глаза и сосредоточиваюсь на своем дыхании. Я контролирую свои слезы.

После того, как несколько недель назад я услышала в туалете разговор Виктории и Джесс об Эдварде, я приняла своеобразное решение больше не пользоваться школьными туалетами. Но мы сегодня с Элис выпили в обед по большому капучино, и я просто не смогла стерпеть. И когда я уже была готова открыть дверь и мыть руки, Бри и ее подруга вошли сюда со своими смешками и искрящими сигаретами.

Мне все равно, как плохо мне будет, в следующий раз я буду терпеть вечность.

Логически, я понимаю, что, возможно, не все из того, что я слышу в этих туалетах, правда. Я знаю, что одни девчонки говорят, другие приукрашивают, и многие из них лгут. Так что я знаю, что есть вероятность, что возможно, лишь возможно, что все это, или, по крайней мере, что-то из этого – выдумка, но более умная часть меня так сильно боится, что это правда, что я ощущаю тошноту всем телом.

Виктории недостаточно? Разве недостаточно – делать это с еще одной девушкой?

Господи, что мне делать? Как мне с этим быть? Как с этим жить? Что я должна делать?

Выдыхая сквозь сжатые губы, я упираюсь руками в колени и медленно встаю. Ноги дрожат, но я заставляю их работать. Я не могу и не хочу оставаться на этом полу. Я достойна большего. Я лучше них. Я должна быть лучше них.

Не глядя в зеркало, я кладу папку и тетрадь рядом с раковиной и умываюсь. Касаюсь холодными от воды пальцами затылка, чтобы унять тревогу. Поворачиваюсь спиной к зеркалу и встряхиваю руками. Вытягиваю волосы из-под свитера и прохожусь сквозь них пальцами.

Я сосредоточиваюсь на своем дыхании и цепляюсь за надежду. Делая вдох, я очень надеюсь, что Бри Таннер – ищущая внимания лгунья, и что я никогда не услышу, как ее имя слетает с губ Ким в том же самом предложении, что и имя Эдварда, потому что вот тогда-то я и узнаю все по-настоящему. Если Ким перескажет Элис про начос и печенье с шоколадной крошкой, это, вероятно, будет довольно близко к правде.

Ким ревнует Пити, потому что он дружит с Элис, и вечно треплет языком, чтобы достать Элис. Но дело в том, что мою лучшую подругу не сильно волнует, что и с кем Эдвард делает. Это выводит ее из себя, но она может позабыть об этом через считанные минуты.

Это я не могу.

Это у меня никогда не выходят из головы все эти отвратительно реальные факты, поведанные Ким, и я очень боюсь, что никогда не смогу их забыть. Это меня тошнит от них, и это я не могу уснуть, а не Элли. Но я не могу заставить Ким замолчать. И ничто не остановит Эдварда.

Я знаю это.

Я знаю все это.

Я медленно-медленно выдыхаю. Открываю глаза, скрещиваю руки и прижимаю их к груди.

Еще я знаю звуки, которые издает сердце Эдварда.

Знаю, как звучит его голос, когда он говорит: «Я люблю тебя».

Я знаю, что слово «навсегда» кажется моему сердцу правильным.

Я знаю, что его глаза – самые голубые на свете, когда они едва приоткрыты утром, когда еще слишком рано, чтобы уходить, и мы лежим в обнимку, и знаю на вкус его нежные, нежнейшие поцелуи.

Мне знакома внимательность – ощущение, когда его самые сильные руки медленно движутся и осторожно касаются. Мне знакомо уважение – звук, когда он говорит «пожалуйста» и «спасибо», и никогда не давит на меня и не заставляет, даже, несмотря на то, что он явно меня хочет. Мне знакомо чувство постоянного желания и бесконечной преданности.

Мне знакомо благоразумие, благоговение и обожание – чувства, в которых Эдварда не заподозрил бы никто из тех, кто его знает.

Снова глянув в зеркало, я наношу тонким слоем блеск для губ и вытираю под глазами. Они слегка покраснели, но все это вполне можно списать на аллергию. Я делаю очередной вдох и расправляю плечи. Поднимаю подбородок вверх, выдыхаю и забираю свои тетради.

Ответ в том, чтобы продолжать двигаться. Хитрость в том, чтобы продолжать дышать.

Я знаю Эдварда. Знаю его как никто другой. Так же, как и он знает меня. Я не знаю, что делать, но узнаю. Выясню, что с этим делать, потому что должна это сделать, … потому что, хоть это и причиняет боль, я не могу и подумать о том, чтобы сдаться. Он мне очень дорог. Он – это все.

Ровно дыша, я открываю дверь туалета и оставляю там свою беспомощность. Я меняю ее на знание, потому что знаю, что мы – это живое, дышащее, испытывающее боль и переворачивающее любовь с ног на голову противоречие.

Мы рождены, чтобы быть, а не можем даже быть.

Мы – невозможная необходимость.

Мы – несовместимое совершенство.

Мы – абсурд.

Нам уготовано блаженство, но мы обречены, и не можем даже остановиться. Мы – парадокс с одним на двоих бьющимся сердцем, но я знаю, что, невзирая на то, что я слышу или чувствую, другого пути нет. Никакого. Не важно, как это больно, это мы, и мне нужно, чтобы мы просто дышали. Мы оба.

И хотя оба должны, мы ничего не можем с собой поделать, когда дело касается друг друга.

Мы неизбежны.

(1) Que pasa? (исп.) – Что происходит?

(2) L'amour (фр.) – любовь

(3) Belle-fille (фр.) – красавица

(4) Lisa Frank – популярная марка товаров для подростков

(5) Рон Пол – американский политик

(6) Parlez-vouch Francaise? (фр.) – Вы говорите по-французски?

(7) Un petit peu (фр.) – чуть-чуть